Александр. Том 2

– Я надеюсь, Александр, вы позволите местному дворянскому обществу устроить для нас бал? – перебила меня мать и тут же подняла руку, чтобы прервать мои попытки возразить. – Глубокий траур уже закончился. И я считаю, что можно позволить местному провинциальному дворянству устроить для нас бал.

– Зачем? – я быстро прикусил язык. У Сашки было много различных завертонов и разворотов, но вот бал он бы никогда не отменил. Сейчас я мог списать своё нежелание вальсировать на невменяемые деньги по поводу траура, но вот что буду делать после окончания годовой скорби по покойному императору, даже не представлял.

– Что значит «зачем»? – Мария Фёдоровна приподняла брови. – Александр, я успела переговорить с господином Мертенсоном. Этот бал готовился. Неужели ты хочешь оскорбить всех дворян Тверской губернии своим отказом?

– Нет, разумеется, – вот ведь… И когда она успела поговорить с губернатором? Он же практически всё время был подле меня! Так, Саша, спокойно. Мать ты не изменишь, у неё разные интриги в крови. Она инфаркт схлопочет, если даже не попытается. Надо её чем-то занять. Причём срочно. Подготовка к коронации – это долго, нудно и сложно, и всё одновременно. И я не могу посадить её под домашний арест в Москве, не поймут-с.

– К тому же, я считаю, что нужно вывести в свет Екатерину. На таком вот провинциальном балу это будет вполне уместно, – продолжала императрица. Вокруг нас образовалось небольшое пространство. Бобров очень быстро его организовал. Ну а как же, его величество с матерью разговаривать изволят.

– Матушка, Кате тринадцать! – я с трудом заставил себя говорить тихо, потому что к нашему разговору прислушивались все, включая Лизу. Даже промокшую одежду предпочитали отряхивать тихонько. Даже лакеи, мать их, стояли в сторонке и не спешили растаскивать гостей по приготовленным им комнатам. – Она совсем дитя, – добавил я ещё тише.

– Екатерина достаточно взрослая для первого представления свету, – холодно ответила Мария Фёдоровна. – Так вы даёте разрешения на бал?

– И когда запланировано это событие? – спросил я. – Так получилось, что вы узнали о предстоящем бале гораздо раньше, чем о нём сообщили мне, матушка.

– Губернатор Мертенс очень хотел подбодрить меня в моём горе, – поджав губы, ответила Мария Фёдоровна. – Он поспешил порадовать меня, сообщив, как всё Тверское дворянство готовилось, чтобы хоть немного развеять мою чудовищную меланхолию.

– Я полагаю, вы успели ему сообщить, что причиной этой «чудовищной меланхолии» в большей степени является ваш старший сын, – я не спрашивал, а утверждал. Ещё больше выпрямив спину, я сцепил руки за спиной и оглядел заполненный людьми холл.

– Нет, Александр, я прекрасно знаю, где проходят определённые границы в отличие от… – она замолчала. Я ждал почти минуту, когда же Мария Фёдоровна продолжит, но мать молчала, не без удовольствия разглядывая вымокшую до нитки Гагарину, у которой даже тщательно уложенные локоны промокли и теперь жалко свисали, прилипая к лицу.

– Ну же, договаривайте, – подбодрил я вдовствующую императрицу. – Хорошо, я вам помогу. В отличие от меня, вы это хотели сказать?

– Вы сами всё прекрасно понимаете, Александр, – тихо произнесла Мария Фёдоровна. Кажется, она поняла, что опять договорилась, и что я ещё больше начну закручивать гайки. Мать была последней, кто пытался меня драконить. До остальных уже дошло: в своей семье я не потерплю фрондёрства. Мне хватает проблем, чтобы ещё постоянно ждать удара в спину.

– О да, я понимаю, матушка, – протянул язвительно, поворачиваясь к ней. – Мне на днях принесли расходную книгу, в которой отражены все придворные, и во сколько они обходятся казне. Я вас первую предупреждаю, что намерен уменьшить этот штат как минимум наполовину. А знаете почему? Мария Фёдоровна ошарашенно покачала головой. – Потому что в ту кошмарную ночь, – я не стал уточнять, в какую ночь, это и так было понятно, – я никак не мог найти никого, кто помог бы мне справиться с горем. Да я даже собственного камергера отыскать не сумел! Мне помогали младшие офицеры и младшие слуги, которые всё ещё не потеряли таких понятий, как честь, достоинство и преданность. И уже тогда мне в голову пришла поразительная мысль: зачем нам столько придворных, если в лихую минуту я ни одного из них даже не увидел? Так что можете всем передать, что после коронации половина из них покинет двор. Как минимум, – добавил я, отворачиваясь от неё и снова разглядывая тех самых придворных, которые под моим пристальным взглядом принялись суетиться.

– Но куда же они пойдут? – растерянно проговорила мать, лихорадочно соображая, что будет делать, если столь блестящее общество внезапно сократится.

– Понятия не имею, – равнодушно ответил я. – Может быть, делом, наконец-то займутся. Мне всё равно. Пока всё равно. Да, каждого из них проверит очень пристально Александр Семёнович Макаров, дабы не сомневаться, что кто-то из них деньги или борзых щенков прямиком из иностранных посольств не получает.

– Что? Борзых щенков?!

Мне удалось выбить почву из-под ног вдовствующей императрицы. Сомневаюсь, что надолго, но на наш визит в Твери должно хватить.

– Ах эти борзые щенки… – протянул я, чуть ли глаза не закатывая. – Многие из них могут стоить гораздо дороже золота.

– Вы собираетесь натравить своего мерзкого Макарова на собственный двор? – Мария Фёдоровна лихорадочно переваривала столь сногсшибательную новость.

– Ну что вы такое говорите, матушка! Александр Семёнович добрейшей души человек. Он даже мне постоянно пеняет, что я настолько сурово отношусь к овцам заблудшим. Как он переживал, когда эти продажные сволочи нашлись, опорочившие честь мундира русского офицера, – а вот сейчас я намеренно начал говорить громко. – Он у меня в ногах валялся, прося позволение верёвку заменить на благородный топор. Я рыдал, матушка. Вы даже не представляете, какое это было разочарование! Граф Пален, как он мог?! – вопросил я патетично. А потом совершенно спокойно закончил: – Dura lex, sed lex* Ничего не поделать, такова жизнь. Кто-то всегда должен страдать.

– Ваше величество, – ко мне пробился бледный Мертенс. – Позвольте, я покажу вам ваши покои. Ваше величество, вас сейчас же проводят в ваши комнаты, – скороговоркой проговорил он, обращаясь к Марии Фёдоровне.

– Наконец-то, Василий Фёдорович, – ядовито произнёс я. – А то я уже начал подумывать, что нас оставят ночевать посреди этого холла.

Мартенс закатил глаза и быстро пошёл впереди меня, показывая дорогу. Лакеи, видя, что движение началось, тут же бросились к гостям, разводя их по комнатам.

В моих покоях меня уже ждали Сперанский, Скворцов и Степан Кириллов. Последний всё ещё не мог прийти в себя от осознания, что его повысили до моего личного слуги. Как только я вошёл в комнату, он подскочил и бросился ко мне, чтобы помочь переодеться.

– Спокойно, Стёпа, поменьше рвения, а то голову расшибёшь, – посоветовал я ему, когда он стаскивал с меня мундир.

– Да, ваше величество, конечно, – пробормотал Скворцов.

– Ваше величество, я принёс полные списки дворов императорской семьи, – как всегда серьёзно и спокойно проговорил Сперанский. – С перечислением должностей, имён и жалованья, как вы и запрашивали.

– Прекрасно, положи на стол. Я сегодня их внимательно изучу, – говорил я на ходу, подходя к тазу, чтобы ополоснуться. Весь день в седле давал о себе знать не только усталостью, но и потрясающими запахами, которые я сам ощутил, как только снял мундир.

– Вы действительно решили сократить двор, ваше величество? – спросил Сперанский.

– Да, действительно. Кириллов начал лить тёплую воду из кувшина, и я замолчал, интенсивно втирая в себя мыло. – У нас долг размером с Джомолунгму, а мы плодим непонятных камер-юнкеров, в чьих обязанностях я так и не разобрался. Фрейлины хоть глаз радуют, а эти при дворе чем занимаются?

– Хм, – Сперанский задумался. – Если как следует разобраться, то… Я не могу сказать, чем занимаются все камер-юнкеры двора, ваше величество, – наконец он сдался и положил на стол объёмную папку.

– Если уж вы, Михаил Михайлович, не можете этого сказать, то и никто не сможет, – я встряхнул головой и с изрядно отросших светлых волос во все стороны полетели брызги. – К тому же я существенно облегчил себе жизнь, да и жизнь Александру Семёновичу, если разобраться. Ему сейчас некогда будет, он новое ведомство организует. Если ещё и крамолу искать, не покладая рук, то так и перегореть можно. А мне никак нельзя допустить, чтобы Макаров перегорел, мне его заменить пока некем.

– И как же вы облегчили всем жизнь, ваше величество? – спросил Сперанский, слегка удивившись. Он редко позволял себе проявлять эмоции, но иногда это всё же случалось.

– Очень просто, – я принялся вытираться жёстким полотенцем. Слава богу, Кириллов быстро запомнил, что подобные вещи я предпочитаю делать самостоятельно, и не пытался больше помогать. – Я рассказал её величеству Марии Фёдоровне о моём плане.

– И как же это может помочь? – Сперанский всё ещё недоумевал.

– Если вы не в курсе, то дворянство Тверской губернии решило устроить бал в мою честь, а может быть, и в честь Марии Фёдоровны, раз она первой об этом узнала, чёрт их знает, – я даже задумался над этим вопросом, а потом махнул рукой. – Как вы думаете, насколько быстро все придворные узнают об этом моём решении выгнать каждого второго?

– Полагаю, что часть уже знает, – задумчиво произнёс Сперанский.

– В ближайшие полгода-год мы будем наблюдать очень увлекательную игру под названием «Выжил сам, выживи ближнего своего». Количество интриг возрастёт в разы, как и количество доносов, – я протянул полотенце Кириллову. – Это будет забавно.

– Не боитесь, что они договорятся между собой? – задал вполне логичный вопрос Сперанский.

– Нет, – я покачал головой и принялся одеваться. – И у меня есть несколько причин так думать. Во-первых, без поддержки офицеров создать полноценный заговор, направленный на свержение власти, очень проблематично. Не невозможно, заметь, а проблематично. А офицеры пока пытаются мундиры отстирать, которые так тщательно замарали дерьмом наши повешенные. Ещё одного обвинения в предательстве Отчизны, да ещё и за деньги, многие не потерпят. Как это ни странно, но для восьмидесяти процентов офицеров честь оказалась не простым набором забавных звуков.

Я задумался, вспоминая, как бледный Горголи на коленях стоял, когда просочились новости, в чём действительно его бывшего патрона обвиняют. Он так старался откреститься от Палена, что договорился в итоге до того, чтобы я его без жалованья оставил. Мне удалось его убедить, что он выполняет сейчас очень нужную работу, и что платить за неё я буду. Что он будет делать со своим жалованьем потом, меня не волнует, пускай хоть школы открывает, в которых будущих пожарных по науке готовить начнут. И я не знаю об остальных. Горголи-то доступ ко мне имеет, поэтому сумел как бы оправдаться.

– А, во-вторых? Я вздрогнул и посмотрел на Сперанского. – Вы сказали, во-первых, ваше величество, значит, есть во-вторых?

– Тебе не говорили, Миша, что ты слишком педантичный? – он пропустил моё обращение к нему на «ты» мимо ушей, только продолжал смотреть вопросительно. Я вздохнул и продолжил: – Да, во-вторых. У них нет времени на то, чтобы составить приличный заговор. Я же не назвал сроков дворцовой реформы. К тому же половина или около того останется. Так зачем мараться в заговоре против императора, когда можно попробовать гарантированно попасть в эту оставшуюся половину? Нет, Миша, или я плохо разбираюсь в людях, или уже очень скоро придворные начнут отчаянно интриговать друг против друга, надеясь заручиться моей поддержкой. Причём, заметь, моей. Ни поддержкой моей матери или Елизаветы, а именно моей. После моего назначения фрейлин её величеству вдовствующей императрице до самого тупого дошло, что во дворце не останется никого, к кому я не буду испытывать определённой симпатии.

– Это… – Сперанский запнулся, а потом закончил фразу, – довольно жестоко, ваше величество.

– Нет, Миша, – я покачал головой. – Я тут не так давно на забавную книжку наткнулся. Правда, большинство вещей нужно додумывать, но я попробую. Не так давно Францией правил Людовик четырнадцатый. Который Король-Солнце, но это ты и без меня знаешь. В детстве он пережил Фронду, и очень быстро повзрослел, придя к одному интересному выводу: вся эта братия пытается устраивать разные заговоры исключительно из-за скуки. Им нечем заняться, да и дурость в головах покоя не даёт. Тогда он придумал, на мой взгляд, исключительную вещь. Он начал торговать совершенно идиотскими титулами. И казну наполнил и аристократов занял. Они же начали друг против друга интриговать за право завязывать ленту на правой ноге его величества. Заметь, это было совершенно официальное звание в штате двора, вот только за него платили сами придворные, а не выплачивалось им жалование из несчастной казны.

– Не понимаю, ваше величество, – честно признался Сперанский.

– Я тоже не понимаю, Миша. Например, почему при такой всеобъемлющей любви ко всему французскому мы не взяли у французов такие действительно толковые вещи, как нумерация домов, например?

– Или продажу дурацких титулов при дворе? – Сперанский нахмурился, переваривая эту новость, которая, похоже, для него действительно новостью оказалась.

– Да, или продажу титулов, – я взял щётку и принялся расчёсывать вьющиеся волосы. Надо коротко их остричь к чёртовой матери! Вот только мне предложили подождать до коронации, и я принял доводы того же Сперанского и согласился. – Знаешь, я бы продал право подносить мне домашние туфли за, ну, допустим, три тысячи рублей в год, – посмотрев на ошарашенную физиономию своего секретаря, тихонько рассмеялся. – Но не буду этого делать. Поэтому мы с тобой будем составлять адекватный потребностям императорской семьи штат придворных. И приготовься к взяткам. Я даже разрешаю тебе их принимать с честным предупреждением, что сделаешь всё возможное, но желаемого результата всё равно не гарантируешь, так как решение я буду принимать лично.

– Вы шутите, ваше величество? – Сперанский пару раз моргнул.

– Какие могут быть шутки, Миша, если речь идёт о таких деньгах? Давай договоримся. Если взяток тебе в итоге хватит, чтобы открыть лицей для подготовки будущих чиновников, то я разрешу выбрать тебе десять человек из самых щедрых. Заодно покажем, что ты действительно делаешь всё, что в твоих силах, чтобы помочь этим господам. Будем считать, что продали право держать собачку её величества за значительную сумму.

– Кха-кха, – Скворцов не выдержал и закашлялся, отвернувшись и поднеся кулак ко рту.

– Ты не заболел? – заботливо спросил я Илью.

– Нет-нет, ваше величество, просто что-то горло пересохло, – тут же ответил Скворцов.

– Водички попей, – посоветовал я ему. – Да, ты тоже приготовься взятки принимать. Не в таком объёме, как Михаил, но всё же. Думаю, на открытие нескольких женских гимназий в крупных городах должно будет хватить.

Дверь открылась, и вошёл Бобров.

– Ваше величество, Чернышёв Григорий Иванович просит вас его принять, – он говорил настолько замученным голосом, что мне мгновенно стало любопытно, что это за Чернышёв, который сумел настолько довести почти непробиваемого Боброва.

– И что же хочет от меня Григорий Иванович? – спросил я, отмахиваясь от Кириллова, который хотел напялить на меня мундир. Было жарко даже в рубашке, а всё ещё бушевавшая гроза не позволяла открыть окна, чтобы всё вокруг не залило дождём. Да что уж говорить, когда свечи вынуждены были зажечь посреди дня, чтобы в потёмках не сидеть.

– Не могу знать, ваше величество, – ответил Бобров.

– Вот что, Юра, а давай его сюда, – я сел, с любопытством поглядывая на дверь.

– Слушаюсь, ваше величество, – он вышел, чеканя шаг. Даже его спина выражала неодобрение. Похоже, Бобров рассчитывал, что я пошлю Чернышёва подальше, и он лично покажет ему дорогу.

Дверь снова распахнулась, и в комнату почти вбежал человек, на ходу заламывающий руки.

– Ваше величество, ваше величество, позвольте мне поставить лёгкую французскую комедию, дабы развлечь гостей, когда мы будем гостить в Москве, – он изящно поклонился, а когда выпрямился, то столкнулся с моим удивлённым взглядом. Говорил он быстро и по-французски. Но как успел мне шепнуть Сперанский, это была вынужденная мера, потому что русский граф Чернышёв не знал русского языка от слова совсем. Даже Мария Фёдоровна говорила по-русски лучше, чем Григорий Иванович.

– Вы решили прорваться через капитана Боброва, чтобы испросить у меня разрешение поставить комедию? – спросил я, пытаясь понять, что это вообще за чудо такое ко мне ворвалось.

– Не только, – он на секунду замолчал, видимо, побольше воздуха набирал и выпалил. – Ваше величество, отмените указ его величества Павла Петровича. Состоянию Чернышёвых вовсе не нужны опекуны, я взрослый образованный человек и вполне способен сам распоряжаться своими деньгами.

– Та-а-ак, – протянул я, дотрагиваясь указательным пальцем до нижней губы. – А вот это уже интересно. Садитесь, граф, – я указал ему на стул за столом, – и рассказывайте с самого начала, как дошли до жизни такой.

* Dura lex, sed lex – Закон суров, но это закон.

Глава 3

Дверь кареты открылась, и я вышел из неё, оглядываясь по сторонам. Дождь всё ещё продолжал капать, тучи висели низко над головой, и всё вокруг казалось серым и мрачным.

– Отвратительная погода, – с чувством проговорил я, протягивая руку, чтобы помочь выйти из кареты Елизавете. При этом я был вынужден сделать шаг в сторону… – Твою ж мать, – с чувством выругался, вытаскивая ногу из ямы, наполненной дождевой водой. А ведь сразу и не скажешь, что здесь просто портал в бездну.

И за каким хреном я поддался настроению и надел короткие сапоги? Ну и что, что лето и довольно жарко, хоть и только что прошёл дождь? Хотя я понятия не имел, что мне на пути попадётся настолько глубокая яма. Да я вообще не думал, что посреди довольно крупного города мне может попасться такая яма!

– Ваше величество, – ко мне подскочил бледный Мертенс. – Да, как же так? Как это произошло? – и он со злобой посмотрел на возницу, как будто это он был виноват в том, что я ноги промочил. Не разглядел на дороге этой проклятой ямы и высадил меня возле неё.

– Ну, что я вам могу сказать, Василий Фёдорович, первый минус вы уже заработали, – процедил я сквозь стиснутые зубы, несколько раз тряхнув ногой. – Что вы такого сделали с дорогами, что они в решето превратились?

– Я сделал? – губернатор несколько раз моргнул, уставясь на меня.

– А кто, я? – раздражённо отмахнувшись от подбежавшего ко мне Кириллова, я посмотрел на Мертенса. – И хватит уже смотреть таким взглядом на возницу. Он просто не смог бы выбрать место для остановки без ям, потому что таких попросту нет.

– Ваше величество, – рядом с Мертенсом встал вице-губернатор, чьего имени я, к своему стыду, не знал. Он говорил мягко и вообще всем своим видом показывал, что не любит скандалов и пытается их избегать. – Василий Фёдорович был не так давно назначен губернатором, и, когда он прибыл в Тверь, дороги уже находились в столь плачевном состоянии.

– И у вас уже, конечно же, есть план благоустройства города? – я прищурился.

– Разумеется, ваше величество, как только вы вернётесь в Путевой дворец, так я сразу же вам его предоставлю, – вице-губернатор неглубоко поклонился.

– Да-да, мы с Александром Андреевичем как раз обсуждали этот план, когда получили известие о вашем скором визите, – тут же решил себя реабилитировать Мертенс.

– Я надеюсь, что вы не забудете про своё обещание, Александр Андреевич, а Михаил Михайлович проследит, чтобы вы принесли мне план развития в ближайшее время. – Повернувшись к Сперанскому, я кивнул ему. – Миша, ты всё запомнил?

– Конечно, ваше величество, – Сперанский наклонил голову.

– Отлично, а теперь идёмте, я хочу посмотреть, как обстоят дела на этой мануфактуре, – и я направился ко входу, откуда выскочил бледный управляющий. Он хватался за сердце и очень старался не грохнуться в обморок. Что за люди! Брали бы пример с Воронова. Вот кто рискнул появиться мне на глаза в мой первый визит в городскую управу, вызвав тем самым огонь на себя.

– Ваше величество, – промямлил Макулин, которому было поручено открытие этой мануфактуры и доведение до ума. Точнее, ему было поручено на базе уже имеющейся мануфактуры установить машину Робера. – Ну как же так, без предупреждения… – Макулин заломил руки. Я же приподнял бровь.

– А вам есть что скрывать, Пётр Кириллович? – спросил я, внимательно рассматривая его.

– Нет, разумеется, нет, – он замахал руками так, что командир нашей охраны Челищев нахмурился и сделал шаг вперёд, уже жалея про себя, что вообще пропустил этого ненормального. – Но подготовиться к встрече всё-таки было необходимо.

– Оставьте это, – прервал я его. – Лучше давайте пройдём внутрь и посмотрим, как обстоят дела.

Макулин обречённо кивнул и пошёл вперёд, показывая нам дорогу. Я покосился на жену. Когда я предложил сегодня утром посетить мануфактуру, Лиза с радостью согласилась, хотя я предупреждал, что это может быть грязно и неприятно. Но она твёрдо сказала, что будет меня сопровождать несмотря на различного рода неудобства.

Войдя во двор, я огляделся по сторонам. Слишком страшно не было, единственное, что вызывало неприятие – это запах. Ну тут ничего не поделаешь! Основным материалом, который шёл на создание бумаги, до сих пор оставались тряпки, и старьёвщики неплохо, надо сказать, зарабатывали, сдавая свой улов бумажным мануфактурам.

Оглядевшись как следует, мы направились к самому зданию мануфактуры, откуда доносился шум, прерываемый смачной руганью на двух языках. Макулин, услышав крики, припустил впереди меня с резвостью зайца, наверное, для того, чтобы прервать спорщиков.

Я притормозил, позволяя ему разнять изобретателей, доводящих машину до нормального состояния, начиная в который раз осматривать двор.

Когда пришла новость от Воронцова, что он всё сделал в лучшем виде, я даже удивился. Вот что значит мотивация! Он умудрился перекупить патент у Леже Дидо в тот самый момент, когда тот торговался с братьями Фурдринье.

Дело было в том, что братьев не устраивала машина, которую Дидо, ободравший перед этим своего компаньона Робера, как липку, привёз в Англию. Они хотели машину побольше. Я их понимаю и тоже хочу машину побольше, но вот конкретно в тот момент был им очень благодарен за то, что они проявили истинно английское упрямство и упёрлись, как два барана. Нет, если бы Воронцов не вмешался, они бы продавили француза и стали новаторами, снимающими сливки с изготовления бумажного полотна. Но получилось так, как получилось. Они слишком давили на легковозбудимого Дидо, который в это время не успевал отбиваться от Робера, проявляющего несвойственную ему настойчивость в плане получения своих денег.

Проживший половину жизни в Лондоне Воронцов уже давно приобрёл настойчивость, наглость и пронырливость англичан и сумел найти те слова, которые убедили Дидо отказаться от машины и патента за шестьдесят тысяч франков. Машину, которая была для Фурдринье слишком мала, демонтировали и на вполне законных основаниях вывезли в Россию вместе с Робером, которому пообещали компенсировать всё потерянное из-за нечистоплотного приятеля. Братья только глазами хлопали, пытаясь понять, что произошло, и каким образом какой-то там Воронцов сумел обойти их на повороте.

– Могут же, когда хотят, – пробормотал тогда я, читая письмо-отчёт от графа Воронцова.

Я честно снял арест с имущества Семёна Романовича в качестве платы за услуги. В ответ тот рассыпался в заверениях, что как только понадобится своему государю, то тот знает, где его найти.

Полноценный завод планировалось открыть в Петергофе, но по совету Сперанского обкатку и усовершенствование нового оборудования решили проводить именно в Твери. И вот на это только-только начинающееся производство я сейчас и завалился, как обычно без предупреждения. И где-то здесь должен был находиться Кулибин, которого Сперанский от моего имени направил в Тверь встретить машину с Робером и наладить производство. Но преследовал я этим совсем другие цели. Мне было нужно, чтобы знаменитый изобретатель посмотрел и, возможно, предложил какие-то усовершенствования. Просто встретить и собрать уже готовую машину смог бы любой, совсем необязательно таскать для этого в Тверь Кулибина.

– А почему используют тряпки? – наморщив носик, спросила Лиза, и я встрепенулся, повернувшись к ней. – Как-то мне нехорошо, Саша, – сказала она в ответ на мой вопросительный взгляд. – Может быть, за завтраком съела что-то не то? Меня с самого утра мутит. Наверное, я зря решила тебя сопровождать. Пожалуй, я пойду отсюда и подожду тебя возле кареты, ты не против?

– Нет, я не против, – развернувшись к Челищеву, я подозвал его к себе. – Николай Александрович, её величеству нездоровится, – сообщил я подбежавшему ко мне поручику. – Проводи до кареты, а ещё лучше отправь во дворец с сопровождением. Здесь недалеко, карета вполне успеет вернуться за мной.