Друзья-соперники

Александр Головко

Друзья-соперники

Однажды[1]

В дни повальных гаджетов, когда традиционная литература кажется уходящим архаизмом, многие стали избавляться от бумажного "хлама".

Однажды, возле контейнеров с отходами, я увидел стопку книг, аккуратно перевязанную бечевкой. Тут тебе и Чехов и Толстой, Джек Лондон и Джонатан Свифт, и еще много книг других писателей и поэтов, за кем наше послевоенное поколение гонялось, доставая желанную литературу по подписке, через знакомых.

Тогда было престижно иметь дома свою библиотеку, по которой судили об её обладателе, как о культурном, образованном человеке. Теперь полки с книгами «портят» интерьер квартиры, и их безжалостно выбрасывают на помойки, в лучшем случае раздают оставшимся книгочеям. Даже из библиотек стали выставлять «списанные» книги на разбор всем желающим.

Рядом с книгами стояла стопка общих тетрадей, аккуратно перевязанная целлофановой веревочкой.

Открыв первую тетрадь и прочитав пару страниц, понял, что это дневники.

Меня заинтересовало их содержимое. В них чувствовалась искренность, говорилось о каких-то взаимоотношениях.

Стопка из тетрадей была внушительной, тем не менее, я решил взять ее с собой и почитать. Бывает, что и на помойке находят бриллиант…

Дома я не пожалел, что захватил тетради. Подумал: если выбрать некоторые моменты, то получится рассказ или повесть, что будет интересным даже для широкого читателя.

Беспокоила этическая сторона. Но если рукопись не уничтожили, значит, ее участь предоставлена самой судьбе?

Как подмечено в народе: божий дар – не яичница. Если писать откровения, это не дар, тогда что движет людьми, которые оставляют подобные исповеди? Может у них такой склад ума – копаться в себе, анализировать свои и чужие поступки, желание проникать в тайны психологии человеческих отношений?

По ходу чтения вопросов у меня возникало все больше.

Действующие лица рукописи – Арсений и Роман почти ровесники. «Одна, но пламенная страсть» связывала их судьбы, это увлечение творчеством.

Арсений, от имени которого ведется повествование – «известный в узких кругах» поэт, прозаик, публицист уважаемый и талантливый человек, несущий людям радость и мудрость слова.

В дневнике он задается различными вопросами и пытается найти на них ответы.

Непонятно, что толкнуло его на эту исповедь –

обида, неудовлетворенность собой, прошлым или настоящим? В этом он сам пытается разобраться.

Роман – близкий друг Арсения и его наставник. Вокруг них возникают и бушуют страсти. История, которая здесь описана, уникальна, как и любой человеческий опыт.

Глава 1. посвящение в избранные

– Давайте знакомиться, мой возможный будущий читатель. Зовут меня Арсений. Не знаю, зачем я это пишу, может, во вред себе, но такая потребность появилась во мне после того, как жизнь наполнилась необычными, доселе не предполагаемыми событиями, в корне перевернувшими мою предшествующую жизнь.

Я окунулся в удивительную стихию – в творчество. Толчком к этому послужила моя внутренняя потребность к самовыражению и знакомство с человеком, который не по наитию, а осознанно и профессионально занимался творчеством.

Услышал я о Романе (так я его назову), как об известном поэте, задолго до своего вхождения в так называемую местную богему, хотя поначалу и не мечтал приблизиться к этим «небожителям», тем более, представить нашу дружбу.

Перед тем, как с ним познакомиться, я уже попробовал "на прочность" свои вирши в местной прессе – меня печатали. Но хотелось понять: стоит ли и дальше поддерживать обуявшую меня страсть в солидном возрасте, заниматься этими «глупостями», как считают некоторые серьезные люди. Хотелось обрести единомышленников.

Узнал, что в городе существует бардовский коллектив с необычным названием – «Поющий Источник». Он базировался при санатории «Алмаз Кавказа». Руководил бардами всего региона, собрав их под одной крышей, главврач здравницы Евгений Николаевич Никишин, поющий и играющий на гитаре энтузиаст.

Я решил сначала обратиться к нему.

В приемной меня даже не спросили о цели визита. По внутренней связи средних лет секретарша пропела: «Евгений Николаевич, к вам тут молодой человек…»

Осознав, что сделала промашку, не спросив даже имени, вопросительно глянула на меня.

Я назвался. Она повторила в микрофон.

– Хорошо, впусти, Надя, – пророкотал из устройства связи приятный баритон.

Я зашел за солидные двойные двери. За столом сидел лысоватый мужчина, приятной наружности, пристально смотревший на меня в упор. Он встал и протянул руку.

Представившись, я извинился за то, что беспокою занятого человека. И сказал, что давно наслышан про бардовский клуб, которым он руководит.

Никишин спросил, что конкретно меня интересует.

Слегка волнуясь, я сказал, что хотел бы показать свои стихи, посоветоваться, стоит ли мне продолжать это дело…

Он на секунду задумался, потом произнес:

– Знаешь, Арсений, я сам не являюсь докой в этом вопросе, но ты можешь показать стихи кое-кому из наших, в клубе есть неплохие поэты. Не исключено даже, что кто-то заинтересуется ими, напишет песню, а то и не одну…

И добавил:

– Если не напишет, ничего страшного, сотворчество – дело тонкое. Пока походишь к нам, присмотришься, а там видно будет.

Меня не покоробила его фамильярность, а доверительный тон обнадежил. Я лишь выразил сожаление, что стихи написаны от руки, а мой почерк не каждый разберет…

Никишин и тут моментально проявил готовность помочь:

– Это не проблема, я дам рукописи Наде – машинистке, она напечатает, сейчас у нее не так много работы.

Через недельку я забрал напечатанные стихи, и зашел к главврачу поблагодарить. Тот встретил меня, как старого знакомого, снова заговорил о бардовском коллективе, пригласив принять участие в совместном концерте, посвященном юбилею директора клуба санатория Борису Махову.

Поведал также о предстоящем фестивале, который проходит ежегодно под сводами данного лечебного заведения, но имеет всероссийский статус и тоже пригласил принять в нем участие.

Я так далеко не загадывал, сказав, что на концерте вряд ли смогу быть на равных с играющими и поющими бардами, среди которых наверняка есть признанные фавориты, лауреаты различных фестивалей, конкурсов.

– Не беда, – парировал он. – Попробуете свои силы. Это ни к чему не обязывает. Вам нужно больше общаться с интересными людьми. Там встретите единомышленников, время само покажет, что приемлемо, а что нет. Творчество не любит фальши и лжи.

Так что приходите на юбилей Бориса. В недавнем прошлом он был известен в городе как руководитель вокально-инструментального ансамбля. В девяностых ансамблю не удалось выжить, и он распался.

Улыбнувшись, грустно пошутил:

– К сожалению, сегодня вчерашние длинноволосые ребята смотрятся не так свежо. Я сам был из таких, а теперь вот… – Он погладил ладонью свою лысину. – Но не все еще потеряно. Нам в санатории понадобился профессионал, такой, как Борис Викторович, и я принял его на работу.

Ты, извини, – будто спохватился он, – что обращаюсь запросто, у нас все так. Творчество дает ощущение бодрости и молодости духа и тела.

Я тебя представлю членам команды, – продолжил главврач, – ты сможешь почувствовать творческую атмосферу. Если все пойдет успешно, вольешься в нашу среду.

Во время разговора, постучав, в кабинет заглянул коренастый, седовласый, улыбчивый человек.

Никишин радостно воскликнул:

– Ну вот, на ловца и зверь бежит! Заходи, Борис, познакомлю тебя с начинающим поэтом.

Услышав о моем увлечении поэзией, Борис Викторович неожиданно предложил:

– Хотите, я подарю вам почти новенькую печатную машинку, мне она уже не нужна. На дворе, знаете, век Интернета, я теперь осваиваю компьютер. По сравнению с печатной машинкой, это все равно, как самокат и Мерседес-Бенц…

Выйдя от новых знакомых, я почувствовал себя окрыленным – все складывалось, как нельзя, лучше!

Так неожиданно легко была решена для меня, казалось, неодолимая проблема. Предо мной открывались новые горизонты, о чем я и не мечтал…

Судьбоносная встреча

В день юбилея и концерта в честь Виктора Махова, худой и слабый (после недавней операции на сердце), но с надеждой в горящих глазах и с синенькой тетрадкой стихов (взял с собой на всякий случай), я прибыл в ДК санатория «Алмаз Кавказа».

Перед началом вечера люди собирались в фойе, стояли группами и парами, общались, видно было, как старые знакомые. Кто-то представлял друзьям своих друзей, обсуждали общие дела.

Вечер проходил на втором этаже клуба. Это было нечто вроде верхнего фойе, откуда можно войти в концертный зал с противоположной стороны сцены.

В просторном зале висели картины, на одной стене красовался огромный коллаж с участниками «Поющего источника». В художественном беспорядке на нем были разбросаны фотографии известных бардов, приезжающих из столицы и других городов страны в качестве участников и членов жюри фестиваля. Здесь же и снимки лауреатов, организаторов, меценатов и многих других звезд этого содружества.

На переднем плане – групповое фото с Евгением Никишиным и его командой. Они сидят в походных костюмах у костра, с гитарами. Вокруг – могучие стволы сосен. Вдали белеют снеговые вершины Кавказа. Видно, что собравшиеся исполняют песню под гитару, и мне почему-то сразу представилось, что поют они «Солнышко мое», Юрия Визбора:

Милая моя, Солнышко лесное,

Где, в каких краях встретишься со мною…

Наверняка в этой компании собрались вполне успешные и сложившиеся творческие личности. Слышал, что они часто выезжают всей командой или небольшими группами на различные фестивали, ходят в горы, на природу с рюкзаками и гитарами.

Стоя в сторонке, я чувствовал себя не совсем уютно, сверлила мысль, что я здесь чужой, и мои стихи вряд ли кого-то заинтересуют.

Глядя по сторонам, заметил известного в городе поэта – Романа Гречко, однофамилец известного в поздний советский период министра обороны. Роман увлеченно беседовал с немолодым мужчиной.

Подойдя поближе, невольно услышал: речь шла как раз о поэзии.

У меня участилось дыхание, рядом со мной стоял живой поэт, человек, с которым давно хотел познакомиться.

В городе, правда, существовало мнение, что этот Гречко не очень жалует начинающих, всех поучает, как писать стихи, перекраивает их на свой лад…

А еще люди судачили, что, выступая в санаториях с концертами, он «гребет деньги лопатой» и ему нет дела до таких, как я.

Но, на мой взгляд, рядом стоял довольно симпатичный человек, примерно одного роста и возраста со мной, широковатый в кости, но с правильными чертами лица. Своим видом он не вызывал плохих эмоций.

Как только собеседники закончили беседовать, я подступил к нему со словами:

– Роман Сергеевич, извините, я немало слышал о вас, читал ваши стихи.

Тут я запнулся, поскольку слегка преувеличил, говоря «читал» (кроме пары публикаций в газете мне пока не удалось прочитать еще что-нибудь), но отчаянно продолжил: они глубокие по смыслу, трогают душу и мне очень нравятся…

Видя, что он молчит, я нырнул глубже, словно в омут с головой, решил "брать быка за рога":

– Хотел бы показать свои. Могли бы вы дать им оценку?

Он внимательно смотрел на меня, в серых глазах не было ничего предосудительного. Ответ и вовсе ошеломил: «Догадываюсь, что они у вас с собой. Давайте…».

Я спешно вытащил заветную тетрадь.

Открыв ее, он начал было читать, но через полминуты закрыл, словно передумав, сказал:

– Вы не против, если я ознакомлюсь с содержимым у себя дома?

Через неделю у меня концерт в детском санатории «Березы». Можете придти туда часам к двенадцати? Заодно послушаете мое выступление.

Да, – будто спохватился он, – платить за концерт не надо, с санаторием у меня заключен договор, они оплачивают мои выступления перед детьми, друзья и желающие проходят бесплатно.

Просто скажете на вахте, что я вас пригласил, они пропустят. После концерта мы побеседуем в фойе, нам никто не помешает.

Это было, как во сне, однако я смог уловить предложение Романа и с радостью согласился.

Роман убрал тетрадь во внутренний карман пиджака, сложив ее трубочкой. Мы разошлись.

А юбилейный вечер был в самом разгаре. Неожиданная встреча так взволновала меня, что я смотрел на происходящее механически, мысленно возвращаясь к короткому разговору с Романом, думая о предстоящем встрече, о том, что все получилось лучше, чем я предполагал. Не барды, а самый настоящий поэт согласился посмотреть мои стихи, пообщаться со мной!

Коварное падение

На этой радостной ноте можно было бы закончить рассказ о юбилейном вечере, но судьбе было угодно отметить его еще одним запоминающимся, но не очень приятным для меня сюрпризом.

Среди великолепия обстановки фойе в ДК санатория, недалеко от невысокой, полукруглой сцены стояли накрытые столы с закусками и горячительными напитками. Я присел за один из столиков, слушая поющих с небольшой сцены.

На ней была установлена современная аппаратура. Барды, друзья именинника выходили на сцену по очереди, поздравляли Бориса Махова, читали стихи, исполняли песни.

Пары в сторонке непринужденно танцевали под живую музыку, другие подкреплялись напитками, подходя к накрытым столам

Я слушал исполнителей. Молодые и уже в возрасте барды, пели под гитару или под «минусовку», среди них – исполнители с уникальными голосами. Это были уверенные в себе, красивые женщины и мужчины, энергичные, веселые, привыкшие к вниманию и к такой обстановке, чувствующие себя в ней, как рыба в воде.

Под настроение я выпил немного вина. Познакомился с соседкой по столу – симпатичной бардессой лет сорока, пригласил ее на медленный танец. Расслабившись, сказал своей спутнице пару комплиментов.

Танец закончился, но не успели мы вернуться на свои места, как ведущий объявил «белый танец». Дама сделала мне реверанс, и мы вошли в круг.

Я любил вальс и, при случае, прежде с удовольствием танцевал его. Решил и тут не ударить лицом в грязь, лихо закружил партнершу, лавируя среди пар.

От быстрого танца меня вдруг качнуло и, неожиданно для себя я, словно тряпичная кукла, по инерции полетел в сторону, теряя равновесие.

Невидимая сила несла прямо под накрытые столы, завешанные скатертями…

Раздался грохот падения раздвигаемых стульев, послышались возгласы удивления и испуга, все замерли, музыка оборвалась.

Под столом на секунду я будто отключился. Но вскоре, осознав нелепость своего положения, попытался выбраться.

Мне помогли. Толком еще не соображая, стал бормотать извинения, и благодарить помощников.

Ощущая себя неважно, присел, не понимая, что это было…

Женщина, с которой только что танцевал, заботливо заглядывала мне в глаза и спрашивала: «Вам плохо? Может, воды?»

«Да», – ответил я, – пожалуй…»

Выпив пару глотков из стакана, почувствовал облегчение, попытался объяснить свое падение:

– Знаете, я после операции. Не рассчитал силы…

Она упрекнула меня, сказав, что такое поведение очень опрометчиво с моей стороны.

Я чувствовал себя уже не ухажером, а провинившимся школьником. Ощущая пустоту в груди и шум в голове, я все же поблагодарил ее за танец и участие, и решил удалиться, думая, что дебют мой здесь не очень-то удался…

Позже, вспоминая этот случай, удивлялся такой реакции организма. Скорее всего, это он должен удивляться моему поведению. Рановато я пустился во все тяжкие, ведь грудь еще толком не зажила, мог бы и шов разойтись…

Однако мысли о физическом падении вскоре отошли на второй план, зато целую неделю я перебирал в голове детали встречи с Романом: поэт… концерт…

А еще, вспоминая встречу, подумал: жаль, что не встретил такого наставника в пору своей юности. Уже тогда я пытался крапа́ть стишки, но рядом не оказалось умного, опытного человека, который помог бы, подсказал и направил меня в нужное русло.

И вновь, и вновь набегали сомнения: не поздно ли взялся за такое дело? Тяжело в таком возрасте ощущать себя начинающим да еще с таким заболеванием. И о чем можно теперь мечтать, ведь все великие состоялись смолоду?

С другой стороны, почему-то упрямо верил, что смогу все преодолеть, что творчество вытянет меня и станет путеводной звездой во вновь сложившихся обстоятельствах.

В глубине души я чувствовал в себе это призвание. Работать, как прежде я не мог, здоровье не позволяло, а для мужчины – сознание собственной бесполезности равносильно смерти. Но твердо для себя решил: если услышу от Романа нелестный отзыв на счет своих способностей, брошу писать.

Надежда умирает последней…

И с этой надеждой я пошел на встречу. В назначенное время побывал на его концерте.

Это выглядело вполне профессионально, одетый в строгий темный костюм, галстук, он читал свои стихи, рассказывал подросткам – приехавшим со всей России об истории города, о Кавказе и поэтах, побывавших и воспевших местные красоты.

Все было хорошо, но мне показалось, что в его общении с детьми чего-то не хватало.

Позже понял: не было огонька в общении и должного контакта с детьми. Они хлопали, но довольно холодно, скорее, вежливо.

Роман – педагог, преподает русский и литературу именно в этом санатории детям, приехавшим поправить здоровье без отрыва от учебы.

Я сомневался: вправе ли судить с кондачка о новом знакомом, тем более, таком известном в крае?

После концерта мы нашли уютное местечко в фойе на первом этаже санатория. Я рассказал немного о себе. Роман тоже легко открылся мне как человек и как поэт.

Он оказался вполне приятным в общении, сказав, что о нем ходят разные, порой нелестные слухи, но это потому, что завидуют. И что он привык не обращать внимания на сплетни, а, занимаясь любимым делом, всегда рад помочь другим. Но почему-то многие боятся обращаться к нему, хотя он по призванию педагог и поэт, человек самой мирной профессии.

Признался, что у него на руках больная мать, а близких друзей, так сложилось, он практически не имеет.

И что самое главное, Роман не разрушил мои надежды, наоборот, предложил помощь в нелегкой науке стихосложения и пообещал, что если не передумаю, не отступлю, то, возможно, из меня в дальнейшем что-то получится.

Почувствовав к нему расположение, я поведал о себе, о семье, подтвердил то главное, ради чего я готов на все: учиться азам стихосложения, тому, чем так мастерски владеет он.

Роман сказал, что это путь долгий и трудный, освоить технику стихосложения – не самое главное. Есть полно литературы на этот счет, были бы способности, еще лучше – талант…

Но если буду слушать его, как наставника, то он попробует мне помочь.

Тут же показал характерные ошибки в моих стихах. Они оказались настолько очевидны, у меня будто заново открывались глаза…

Не знаю, как насчет таланта, но желания мне было не занимать. На том и порешили, договорившись о следующей встрече.

На волнах воспоминаний

Рос я впечатлительным пацаном, был любопытен, жаден до впечатлений и приключений.

Трудное детство, смерть мамы в десятилетнем возрасте, детский дом. Со сверстниками в раннем детстве и в детдоме познавал этот мир порой с риском для жизни.

Куда только не заносила меня фантазия и жажда неуемной деятельности. Это все запечатлевалось в моей душе и позже выплеснулось в неумелые стихи уже в ранние годы.

В тринадцать лет, под воздействием приключенческой литературы сочинил первый стишок про индейцев:

Лил сильный дождь,

в земле промоины.

Шагает вождь,

а следом – воины.

Украшен перьями

индейский вождь —

в себе уверенный,

хоть краснокож.

В шестнадцать лет из детдома меня забрал в свою семью старший брат, я стал зарабатывать физическим трудом, освоив профессию токаря на механическом заводе.

Сложности жизни требовали самостоятельности в принятии решений, пришлось рано повзрослеть.

Через пару лет ссора с братом, вернее, с его женой по причине моего «неверного» выбора девушки, с которой начал встречаться, и которая не понравилась снохе уже тем, что была из другого поселка (к ней мне приходилось ездить по выходным), заставила меня сделать шаг к полной самостоятельности – уйти на вольные хлеба.

Сначала я перебрался к отцу с мачехой.

Мачеха запросила с меня сумму за квартиру в три раза меньшую, нежели ту, что я отдавал брату. А отдавал я ему все до копейки.

Я обрадовался: теперь можно было не только ездить к девушке, но и тратить немного на себя, покупать вещи, откладывать деньжата на «черный» день.

Купил, наконец, электробритву, походный чемоданчик, куда сложил белье и остальное.

Сначала житье у отца складывалось нормально, я работал, ходил в вечернюю школу, где за год до этого познакомился со своей девушкой, приезжавшей в наш поселок на отработку практики в аптеку от фармучилища.

Чтобы не скучать вечерами после практики, она тоже решила ходить в нашу вечернюю школу. И пошла именно в мой девятый класс, хотя уже закончила его ранее. Объяснила это просто: чтобы не скучать на съемной квартире долгими вечерами, решила походить на занятия, повторение – мать учения. Она планировала в будущем поступить в ВУЗ.

Лена была серьезной девушкой, училась только на «хорошо» и отлично», но всех в классе заворожило, как она очень эффектно отвечала у доски.

Великовозрастные ученики вечерней школы, в основном рабочая косточка, слушали, любуясь милым личиком, и поражались ее четкими ответами и глубокими знаниями.

Зацепило это и меня…

Дорога к нашим домам оказалась попутной. И в первый же вечер после занятий мы оказались рядом на одной аллее заброшенного сквера.

Стоял теплый осенний вечер, дорожка была устлана опавшими листьями, шуршащими под ногами.

Помню, я начал с восторгов по поводу ее знаний и четких ответов перед преподавателем.

Фонарей не было, мы шли почти в кромешной темноте, это придавало мне смелости. Я узнал ее нехитрую семнадцатилетнюю историю жизни до нашей встречи.

Обычная деревенская жизнь в поселке, находящемся более чем за сто километров от нашего. Пожилые родители, младшая сестра, восьмилетка и поступление в фармацевтическое училище. Это был третий курс, через год экзамены, распределение на отработку в какой-нибудь Урюпинск, мало ли их городов в России.

Поведал и я о себе, почти сознательно растягивая время – не хотелось спешить домой. Ей, видимо, тоже. Мы даже присели на случайную скамейку.

И в первый же вечер, неожиданно для себя, признался, что у меня никого нет, и что она мне нравится…

Все это прозвучало наивно, но серьезно, она не отстранилась, не дала мне отповедь, хотя я и не услышал в этот вечер заветное «да».

Мы оба были юны и доверчивы, и я интуитивно почувствовал в себе дыхание прихлынувшей любви…

Первое чувство, первые романтические встречи.

В другие вечера, идя со школы, мы и вовсе не спешили, с каждым разом всё дольше задерживаясь на скамейке или уходили вглубь сквера, и там говорили, говорили…

Первые поцелуи, объятья, признания в вечной любви у заветного вяза.

После того, как у Лены закончилась практика, и она уехала в город для продолжения учебы, я стал наезжать к ней по выходным.

В разлуке, скучая, часто приходил к «нашему» вязу и мысленно разговаривал с ним. В тоске по любимой вырезал ножичком ее имя на коре дерева…

Эти разлуки и тоска, вероятно, возродили во мне тягу к самовыражению в поэтической форме. Я стал писать ей письма, и почти все исключительно в стихотворной форме. Конечно, это были еще не стихи, нечто вроде рифмованного слога, со множеством эпитетов, восторженных слов, сравнений.

Помню, когда писал письмо, я впадал в некую эйфорию, строчки сыпались на белую бумагу как из рога изобилия.

Лене нравились мои излияния, она никогда не критиковала мои вирши.

Расставшись, мы с нетерпением ждали новой встречи, но на свиданиях часто ссорились…

Я уезжал подавленным, разбитым, виня больше себя за свою несостоятельность. Ее же – наоборот винил, как мне казалось, за чрезмерно практичное поведение и неуступчивость даже в мелочах.

Мы сильно разнились в характерах. Она была уравновешенной, трезвой в суждениях и поведении, меня часто заносило куда-то в нереальные сферы, мечты…

В разлуках нас снова тянуло друг к другу, мы встречались и снова ссорились, а расставшись, считали дни до следующего свидания…

Лена после восьмого класса также хотела жить самостоятельной жизнью, поэтому выбрала то, что ей казалось наиболее интересным – поступила в фармучилище, хотя понятия не имела, что это за профессия.

Дома оставались престарелые родители, а на плечах матери были младшая сестренка и парализованный отец, инвалид, участник Великой Отечественной войны. А так же хозяйство – корова, домашняя птица, огород.