Война, которой не будет?

– Ну, раз петь и шутить силы есть, то жить будешь.

Позже трое слегка ободранных хохлов и четверо немного помятых ханей впряглись в одну лямку и изображая бурлаков потащили в наш тыл «малышку», на которой, кроме перевязанного водителя, Шурка умудрился пристроить еще двоих тяжело раненых пехотинцев. За ними в обнимку, поддерживая друг друга, потащились еще трое наших и один хань. Сашка на своей машине, не получившей опасных царапин, двинулся отыскивать друга Пашку, не отзывающегося на позывные. Но, едва отъехав, боец заметил шевеление неподалеку от вяло чадящего ханьского БТР. Там лежал побелевший уже от близкой смерти неприятель с практически оторванной ногой. По широкому далеко стелящемуся кровавому следу, было понятно, сил он потратил не мало, и они, как и кровь почти на исходе. Но рука еще тянется к автомату. Шурка снял было пулемет с предохранителя, чтоб оборвать мучения бедняги, чтоб обезопасить себя. Но палец не смог нажать на пусковую скобу. В бою убивать одно, там нет людей, там враги. Но вот ведь тотже враг, только поверженный и его, еще опасного, но почти беззащитного, оказывается так трудно, почти невозможно пристрелить.

Александр прислушался к себе. – И чо к чему это все теперь вот вспомнилось? А наверное к тому, что и сам в плен попал. И к чему тогда эти потуги за пределами человеческих возможностей по протаскиванию «малышек» через каменные кручи и ледники. Лучше бы там задыхаясь от недостатка кислорода шею свернуть и почить в бозе не казнясь боле…. Ну, таки что мы хотим иметь? Героя посмертно или ….

      Джуню надоела неподвижная отрешенность раненого. Это для Шурки воспоминания протекали как пара мгновений. Переводчику же показалось молчание затягивается на недопустимые для плененного более чем пятнадцать секунд, и он изобразил попытку пнуть по якобы сломанной ноге: – ты, очинь скоро отвечаАЙ. Конец фразы потонул в крике, потому что от разбитой малышки, со скоростью молнии, метнулось рыжевато-серое маленькое существо и вцепилось солдатику где-то в области паха. Не отдавая себе отчета, Шурка, всегда считавший, либо дерешься, либо морочишь людям голову, дотянулся до тросточки и ударил, палкой и электрозарядом одновременно. Вояка рухнул как подкошенный. Сегодня нашего бойца на такой непредпочтительный выбор возможных последствий подтолкнуло поведение мелкого соратника, но теперь уже не на кого обижаться. И в это самое время, ну может парой секунд позже ударил взрыв. По сравнению с предыдущим взрывом, который швырнул Александра в небытиё, этот был почти ласковым шлепком, обдавшим жаром и свистом осколков с остатков вертолета, промчавшихся над головой. Это       Пашка, распустивший нюни по погибшему другу, узрев воистину чудесное воскрешение, долбанул последней своей ракетой.

      Шурка минут с пяток лежал, прислушиваясь к мирному шуму, накатывающему и стихающему как прибой где-то внутри своей черепной коробки. Он почти равнодушно наблюдал, как рядышком тлеют какие-то железки, а на груди лежащего рядом ханя расположилась явно торжествующая Марфутка. Ну, еще бы, спасая друга опрокинуть врага, преобладающего численным превосходством веса раз в сто, да куда там сто, тысячу не меньше. Байка про Давида с Голиафом для ползунковой группы детсадовских утренников. Ласка до комичного грозно скалила свою острую мордочку, когда поверженный враг пытался пошевелиться и время от времени зыркала в сторону Сашки: – Друган, потерпи чуток, сейчас определюсь куда деть столько мяса и окажу первую медицинскую помощь. Затем на лицо пилота упала не по уставу простоволосая тень, а на губы капля, горько-соленая, словно живая морская вода…. Откуда-то неподалеку раздался почти восторженный крик Павла – Шурка, жив чертинушка, поднимайся!

– 

Ну, вот опять, вставай. До чего же все-таки нудная штука – жизнь.

В порядком сотрясённых мозгах бойца гудел отдаленный отзвук вселенского набата, и где-то растворившись в нем мерцала мысль: – Я здесь и сейчас, а раз положения вещей не изменить, то надо поднимать на слегка поломанные ходули свою торбу из слишком тонкой кожи. Мешок с утробой, каркасом которого служат ну очень хрупкие кости, да и набитый совсем уж ни к чему нежными потрохами….

Шурка не знал еще, что «малышка» Бати разбита, так же как и хозяин. Что хань, вот только попавший в плен, но зато оставшийся на этом свете, не хань вовсе, а манчжур, причем считает себя дальним отпрыском упраздненного ныне императорского рода. Что, готов потомок мандаринов связаться с любым дьяволом, лишь бы напомнить ханям, кто управлял ими последние триста лет204. С его помощью, бледноглазые наглецы объявившиеся в этих заброшенных краях, разрушат узел управления космическими спутниками и секретную медицинскую лабораторию, ставящую опыты на самых опасных преступниках. А дальше совместно начнут поднимать недовольных: в Сицзяне, который давно грезит о большей автономии; в Памирской области, считающей себя незаконно оккупированной; в Манчжурии и внутренней Монголии, которые не забыли, что имели своих государей правивших всей Поднебесной. Успеху банды во многом способствовал тот факт, что первым делом, в любом селении, она уничтожала банки с их базами данных по кредитным историям. Ну не любит народ такую историю. (Вот ведь люди, твари неблагодарные. Независимо от национальности, вероисповедания и даже сексуальной ориентации. Выпрашивая ссуду в банке, будут клясться и божиться всем на свете в лояльности и готовности погасить кредит в ближайшее время и под любые проценты, а едва надо заплатить первый же взнос, будут мечтать, чтоб благодетель сдох и прихватил с собой в преисподнюю все долговые договора).

А что до Шурки, то так иногда случается с творческими натурами, которых оторвали от любимого занятия и тем разбудили дремлящего в каждом зверя. Одному, со смешными усиками, рисовать не дали, так он вона каких делов натворил. Не только немцы, весь мир еще не скоро забудет. И этот, убогий, сидел бы себе тихонечко, сочинял небылицы всякие…. Если верить слухам, то страшная банда хромого воплощения ярости будды насчитывает от нескольких человек, до многих тысяч урод-воинов. Появление ее почти всегда предворяет видение грязно-серого паруса в чистых небесах, оседланного ведьмой с развивающимися космами. В главных советниках хромца два безобразных и всёзнающих старца, которых буквально носят на руках. Но особо страшны: один долговязый, с доброй улыбкой, но стреляющий мгновенно и без промаха, а другой страхолюдный, так что и не описать, так тот вообще не задумываясь, убьет любого, кто косо взглянет на предводителя….

Так что вставай Шурка, придет время, когда упокоишься и ты, а пока поднимайся и помни что все мы пока….

ТОТ, КТО КОГДА-ТО БЫЛ ВАСЬКИНЫМ В. А.

Я смертью за смерть расплатился и кровью за кровь.

За всех кто до срока ушел в беспредельную тьму.

За всех, превращенных в клубки из когтей и клыков.

Такого я тоже не стану желать никому.

                                          М. Семенова «Волкодав»

Контрольно-пропускной пост на этой малозначительной дороге стали выставлять недавно. Наскоро установили небрежно полосатый, извечно разинутый шлагбаум. Наверное, скоро поставят и будку, а пока и в дневной зной и в наползающую ночную прохладу приходится бывшему офицеру ГАИ и потомку гордых бактров торчать под открытым небом. Да еще и в компании джуньских солдат, которые обычно громко и весело лепечут на своем птичьем языке, явно надсмехаясь над непонимающим их чириканья аджиком. Хорошо, что сейчас один уполз дрыхнуть в кусты за обочиной не обращая внимания на вроде бы старшего по званию местного. Покинул, можно сказать, свой пост, и это при хваленой железной дисциплине. А второй стоит всегда за спиной, пялится узкими своими зенками, так и кажется, прямо промеж лопаток целится. И трасса словно вымерла, не на ком сорвать накопившуюся за день злость. Вон только откуда-то выполз облезлый черный котяра. Уставился наглющими желтыми глазищами, тоже словно прицеливается. Гаишник хотел было подойти и пнуть с досады зверюгу, но умная тварь неспешно удалилась, причем на морде ее явно читалась издевательская усмешка. – Вот типа зашевелился, еще и подпрыгни. Пристрелить бы сволочь, из табельного пистолета, да как на это посмотрят новые хозяева.

Наконец-то впервые за последние два часа подполз по разбитому тракту, более чем подержанный «Форд». На этом водиле точно можно оторваться. Уже по тому, как шел автомобиль по трассе и по тем манипуляциям, которые предпринял водитель, чтоб осторожно проехать свободный створ дороги, было понятно, водитель или крепко пьян, или более чем редко сидит за рулем. Настолько более чем, что не знает, как включать поворотники, сигналы, которых, то справа, то слева, напоминали скорее какой то код из морской семафорной азбуки, чем уверенную готовность принять вправо, к обочине.

Джуньский солдат кивнул милиционеру, – действуй, а сам, нет-нет, вовсе не трусливо, а просто предусмотрительно, отошел в сторонку. Дверца со стороны драндулета распахнулась и на сидушке водителя нарисовался седобородый старик в дешевой тюбетейке и ветхом халате. Мент, с ничего уже не значащими погонами старшего лейтенанта крикнул, чтоб тот медленно вышел из машины с правами в правой руке, и положил руки на капот. Старик с готовностью закивал головой, но подчиняться приказу не спешил, ожидая, когда дорожный доярка приблизится. – Ата, ты что, родной язык забыл? Не понимаешь, солдат тебя может попросту расстрелять, – сказал подошедший почти вплотную патрульный. И тут он увидел смотрящее на него дуло короткого автомата. Фраза, прозвучала спокойно, но с уверенной интонацией, не допускающей возражений, – Быстро ложись сынок на землю, будешь себя хорошо вести, не трону. Такая ситуация заставляла замереть, застыть, как кровь в жилах, но что-то подтолкнуло подчиниться с моментальной быстротой.

Короткая очередь, выпущенная мимо отшатнувшегося бывшего милиционера, не прицельно, с уровня живота, смела, ничего не успевшего сообразить солдатика с дороги. Гаишник, уже лежа на едва теплом, почти не прогретом зимним солнцем асфальте, закрыв голову руками, крикнул: – Там в кустах, еще один. В подтверждение его слов, из-за кювета, полоснул воздух автоматный хрип. Пули, выпущенные второпях, дрогнувшей от волнения рукой вспороли в нескольких местах жестяное брюхо давно уже забывшей приличные автобаны легковушки, но не задели странного аксакала. Тот же, в ответ моментально среагировал и выпустил остатки обоймы, а затем, все так же, с неудобной позиции – сидя, сильно швырнул гранату. Едва успокоился воздух, сотрясенный взрывом и пением осколков, старик сказал, неподобающе обстоятельствам мирно, с неистребимым расейским акцентом – Ну, чего разлегся на грязной дороге, простудишься. Сходи, посмотри, что с цириками стало, может помощь, какую еще не поздно оказать, и оружие их сюда принеси. Аджик энергично затряс головой, поднялся на ослабшие в коленках ноги, и опасливо оглядываясь на наезжего, спокойно перезаряжающего автомат, побрел к расстрелянным ханьским солдатам, почему-то обозванным так странно.

Отстегивая ремни с подсумками с цепенеющих тел, и подбирая автоматы, постовой осязаемо чувствовал на своей спине цепкий взгляд, и мысль сбежать подальше с этого места, глушилась сознанием, как маловыполнимая. Слишком уж быстрые у этого «аксакала» пули. Вернувшись на дорогу, он, вспомнив все имперские слова, сообщил, с трудом ворочая пересохшим языком. – Оба джуня мертвые, вот все оружие, которое у них было, и вот еще юаней немного. Аксакал, лицо которого явно славянское, и не очень старое, только испещренное глубокими лучиками морщин и спрятанное в склоченной седой бородке, дружески кивнул: – Зачем мне деньги? Если тебе пригодятся, то оставь себе, а оружие положи пока на землю, и дай-ка твой пистолет. Дрожащими руками мент послушно расстегнул кобуру, и передал устаревший китайский «51», аналог расеского «ТТ». – Да не трясись ты, сказал же не трону, не враг ты мне. Ответь лучше как тебя звать. Произнес уже на имперском языке страшный незнакомец.

– 

Рустам зовут. А с джунями нас начальники посылают.

– 

Понимаю, работа такая.

– 

А дальше нельзя по этой дороге, там впереди километров через двадцать укрепленный пост, в нем пятеро дорогу под прицелом держат, бронетранспортер дежурит.

– 

Рахмат (спасибо), но то моя забота, ты лучше расскажи, в какие края меня дорога завела, да подскажи, где возможно другую машину достать, эта, похоже, откатала свое.

Старший лейтенант чувствуя как струйка холодного пота сползает со спины под форменные брюки, пролепетал: – река Пяндж недалеко, город Калаихум…, а там граница, много-много джуней…. Потом неуверенно залез под капот иномарки, недолго поколдовал над двигателем, беспомощно развел руками, – Ремонт небольшой, но здесь не сделать, и где достать другой транспорт поблизости, не знаю. На том посту кроме бронемашины есть мотороллер маленький японский, а тут только ишаки неподалеку пасутся.

– 

На лошади ездить приходилось, попробую и на ишаке, все равно весь свой арсенал на себе далеко не утащить. Ты, Рустам ака, поймай мне скотинку не очень упрямую и прыткую, а я тебе подскажу, как из этой истории выпутаться.

Рустам, должность которого называлась раньше инспектором дорожного движения, и был он как бог на дороге, выбирая кого наказать, кого помиловать, теперь уже смирился с участью человека на побегушках у новых хозяев. Почему бы одному из прежних, тем более такому страхолюдному не сбегать, не выловить шелудивого осла. Сделав несколько неторопливых шагов, он вдруг услышал новые выстрелы из-за спины и, втянул голову в плечи. Но пули не впились в готовую расстаться с духом плоть, и даже не просвистели мимо, предупреждая о возможном таком расставании. Почти не поворачивая ни ног, ни тулова, ни шеи мент всё ж обернулся. На дороге старик развлекался, расстреливая поврежденную легковушку из его казённого пистолета. – Он совсем сошел с ума, – подумал, почувствовавший себя, совсем младшим, лейтенант, а ноги его быстрее понеслись выполнять указание.

Расейский, осмотрев животное, остался более доволен чем осматриваемый. Но мнением ослов редко интересуются. Из чехлов передних сидений и проводки почившего авто изобразил подобие переметных сумок, в которые загрузил какой-то нехитрый скарб и трофеи. Но удобно пристроил короткоствольный автомат, поближе под руку ручной гранатомет, а за спину закинул снайперскую винтовку, угадываемую под рваным мешком. Пару ручных гранат он положил в подсумки на ремне когда-то камуфлированных брюк, спрятанные под ватным халатом. Также халатно прикрыл и заношенную в хлам тельняшку. Рустам в это время из автоматных ремней изобразил подобие уздечки. Когда «аксакал» неспешно сподобился в дорогу, протянул постовому его пистолет – когда прибудет смена? За полчаса до ее появления прострелишь себе ногу, или еще лучше живот, только смотри, чтоб пуля навылет прошла и желательно, никаких важных органов не задела. Прибывшим начальникам объяснишь, подъехали неизвестные на двух машинах, обстреляли вас. Ты успел ранить водителя в «Форде», потом ранили тебя, и от близкого взрыва гранаты потерял сознание. Видел только, как раненого унесли двое на чехлах с этой машины. Понятно растолковал? Вижу, не дурак, пусть и при такой службе, значится выкрутишся…. Помолчав немного, видимо обдумывая что-то своё, старший брат всех шайтанов совсем не в тему спросил: – А какой сегодня день, в смысле какого года месяц?

– Йаум аль сабат месяца эсфанд лунной хиджры.

– Да, понятно, все с тобой. А по нормальному календарю? Выслушав ответ и покивав головой помолчал немного, как бы обдумывая еще что-то, но не сказал, только пожал лейтенанту руку и, повернувшись, спокойно пошел по дороге, ведя ишака на поводу.

Рустам смотрел на медленно удаляющуюся в меркнущем свете призрачную фигуру. Мелькнула было мысль, о том, что спина представляет собой хорошую мишень, и за такого убитого новые хозяева достойно наградить могут, но пережитый страх не позволял даже поднять руку с зажатым в ней пистолетом. Чуть позднее, когда налетчик стал почти невидим в сумраке, донесся его голос хорошо слышимый в ночи: – Рустам, твой пистолет без патронов, пару штук я оставил в бардачке машины, – тебе хватит. Да, а машину лучше подожги, так для джуней, поди, убедительнее будет.

Рядом с лежащим на обочине ханем пискнула рация. Этот звук, как хороший удар вывел младшего лейтенанта из оцепенения. Он не торопясь, подошел и раздавил «Моторолу» каблуком сапога, подождав несколько минут, зарядил свое оружие, отойдя подальше к обочине, приставил пистолет к животу. Как непомерно тяжело, оказывается, нажать курок, когда пуля должна поразить свое же тело. Но дикий рус прав, только ранение может стать убедительным фактом для обязательного расследования. И в упор стрелять нельзя, на одежде останутся следы пороха и пуля должна обязательно пройти навылет, а то найдут её родную в тебе же. Как же так стрелять в себя, да еще и умудриться не задеть важных органов. Тут-то конечно не только пот прошибет, но и понос скрутит. Сразу вспомнится, что как никак, а правоверный суннит. Сами собой всплывут в памяти суры из Корана. Вот прямо к случаю – ал-кафирин:

Ля а’ буду ма та’ будун,

Ва ля антум а бидуна ма а буду205.

Но бесполезно посылать проклятия на голову расейского, которому сам дьявол помогает. Про этого он уже наслышался страшных легенд. Ну, тогда Бисм-аллахи-р-рахмани-р-рахаим206….

Как же вовремя произнесенная моилитва просветляет. Не надо стрелять в себя. Лучше укрыться пока у родича, а потом с ним заняться делом. Уж я то знаю как подъехать к любому блокпосту, что там прибрать для прибытка, прекратившейся на сегодняшней должности.

А бывший человек ведя за поводья, недовольного, но покорного своей скотской судьбе ишака, улыбался, скаля ровные, неимоверно крепкие зубы. – Когда-то, в далекой, прошлой жизни вроде-бы у меня на этот день приходились именины. – с чего вспомнилось вдруг? – Когда был премило-маленьким, горели обещанием подарков свечки, воткнутые в долгоожидаемый праздничный торт. Когда, считал себя матерым жизне и женолюбцем, обзывался офицером, – дружно звенели наполненные стаканы, томно улыбались женщины, суля незабываемый подарок. Вся суета сует, так мимолетна и беззапамятовано проходима. Сегодня вручением гостинцев никто не обременяется. По крайне мере по своему волеизлиянию. Остается разве самому себе сделать подношение, в виде дополнительных боеприпасов. Как однажды высказался неудавшийся философ, накропавший эту галиматью, – «День рождения – это попытка обменять не самые полезные блюда из дорогих продуктов на не самые необходимые вещи или почти дорогие безделушки. И еще короче. День полный порожних хлопот и ожиданий, незаметно переходящий в завтрашнюю головную боль». Да, с годами не поздравлять, а соболезновать надо. Разве что после семидесяти. Там каждый год, как никому не нужный подвиг.

Что там говорил мент, про мокик на следующем укрепленном посту? Может быть, подарить его себе на день рождения, поменять на уставшего осла. Заодно и помочь успокоиться нескольким ханям. До блокпоста самый раз в темноте доберусь, а там как раз с прибором ночного видения на винтаре ….

– С ночником, со снайперской…, подло из-за угла, в ни чего не подозревающих людей, – где же Ваша честь, боец?

– Что-то слышал я в прошлой жизни от одного друга о воинской чести. На словах он не признавал её, но в последние минуты жизни следовал ей до конца. Только ни враги, ни друзья о ней тогда не вспоминали…. Какие придуманные условности могут иметь место, когда окружен сворой волков? Уж не зубами ли с ними меряться, ожидая выхода один на один. Иль всё ж долбануть картечью? А мне-то не обезоруженные делегаты слёта мирных пахарей будут противостоять. Они пришли на войну, значит отнимать чужие жизни, следственно должны быть готовы отдать свою. Я-то знаю, мне подарок может состояться в виде счастливого конца, по вине какой-нибудь пули дуры. Но где тот счастливый конец даже в сказках? Жили-были Иванушка Дурак да Василиса в дальней молодости Прекрасная. Жили долго и временами казалось счастливо. Потом состарились и умерли в один день. Потому как она его грибочками отравила, а он перед кончиной догадался о злодеянии, собрал последние силушки и придушил женушку. О, есть одна сказочка со счастливой развязкой, это та, которая про колобка. Но и там все переврано, поскольку Колобок, фиг знает с какого мусора и пыли наметён, да довольно продолжительное время, по грязным дорогам катался. Ну и какой у лисы может быть хепиэнд, если она об этого сухаря сначала зубы обломала, а потом еще и инфекцию подхватила? Эх, Вовчик, день ангела хранителя может статься днем Харона, который переправит душу в мир иной….

А есть ли он, этот загробный мир и что там ждет, Вовчик не задумывался. Он понимал, главный подарок, каждый новый миг, наполненный ярким солнечным, теплом или призрачным лунным светом, насыщенный сладким воздухом, обеспеченный какой-нибудь пусть далеко не изысканной едой, и главное постоянным движением, ощущаемым, даже когда просто лежишь в поле, покусывая травинку. Он все еще, глубоко по-своему, любил жизнь, пусть и не дорожил ни своей ни чужой, как неповторимым даром. Он даже не был злым. Как это растолковать? Во, был философ такой, лет за двести до нашей эры жил, Плотином прозывался, – вселенскую любовь проповедовал. Он изрек: – «Зло не свойственно Душе, это неизбежная примесь, появляющаяся в результате попадания во множественность проявленного мира». Немного витиевато. Нынче проще говорят: – Это не я такой, то меня так жизнь скрутила.

Во, мужика как крепко торцануло, – такие диалоги сам с собой задвигает…. А Вы бы как себя чувствовали, когда не далее чем позавчерась, могли спокойно отдохнуть в приютившем на ночь ауле. Да что-то все время гонит подальше от мирного жилья. А утром узнал, что приезжали ночью чужие солдаты. Кого-то в селении расстреляли. Причем и того, кто на ваше присутствие донес. Нетрудно выяснить откуда пришлых принесло. И поскольку взял на себя ответственность за прошлое гостеприимство, то приговорил расстреливавших к расстрелу. Не всем конечно, приговор привел в исполение. Но среди тех, кого пострелял в случайной армейской машине должны же быть приговоренные? Ну если нет, то ведь не следователь же. Да и прокурор-то так себе. Всем одну статью без разбора.

Вовчик предвидел сомнения аджикского мента и его готовность выстрелить в спину, потому и пистолет разрядил, но это по недавней привычке устранять ненужные случайности. Он в абсолюте не боялся своей гибели. Нельзя убить то, что уже умерло. Невозможно остановить спокойную поступь Костлявой, воистину неутомимой труженицы, собирающей причитающуюся природе подать, – души отмерившие свой краткий, как горение искорки отлетевшей от костра, век. Впрочем, случаются такие искры, как выдаются и люди, которые взлетают слишком далеко и порождают пламя. Себя он к таковым ни в коем разе ни относил, ну разве, пока не загасили, слегонца подсушить хворост для будущего огня.

Идет себе по обочине дороги старик в заношенном халате, ведет за поводья конька-горбунка отягощенного причиндалами, придуманными людьми, для облегчения работы естественного отбора. И самый наметанный глаз вряд ли рассмотрит в этом аксакале зверя, за версту чующего опасность. Но, самое бесчеловечное, не ведающего страха. Единственное что в нем осталось от Homo Sapiens – умение убивать без малейшей искорки сомнения.

ЭПИЛОГ

Шурка, чего ж ты перестал сочинять свои нечитабельные росказни. Да и многословие твое почти улетучилось.

Как глубоко решил зарыть свой талант? На что вообще ты размениваешь себя? Про тебя ведь и не знают почти, и хоть размечтался, да вряд ли потом вспомнят. Вся твоя слава достанется этому джуню возомнившего себя великим вождем.

– Так и что? Главное дела тут вершатся, а под каким флагом сегодня не важно. Про талант, – если следовать известному мифу, то это наиболее честный способ сохранить чужое состояние. Когда это свое, то закопают его только вместе с тобой. А пока…. Кому-то за славой или деньгой гоняться, а кому от водки стлеть. А мне вот так досталось, пусть может и тоже сгорю синеньким пламенем. Зато позри, от нашего огня вокруг разрумянивается такой премиленький пожар. Одно удручает, рядом со мной превратятся в пепел близкие люди. Они-то и не понимают, куда я их втравил…. А может всеж не я, а судьба, пусть в нее не верю. А надо хоть во что-то верить?.... Так что, какие могут быть стихи, когда вокруг безобразная сказка? Я всеж тут, мабудь, в страшных если не легендах то россказнях останусь.

Фу, отстань, когда ты рядом, то льется слишком много слов. Не до них теперь. Лучше придумай как Пашку кактося домой отправить.

Пашка? А ты чего в этих богом забытых краях забыл? Далеко, очень далеко, тебя ждут. Мама поседела от горя поскольку нет ни весточки. Девочка которая любит. Пацан растет без отца….