Война, которой не будет?

– Не надо. У мя настой на перегнанном фряжском вине – отвечает мужик и достает небольшой кожаный бурдюк. Вырвав зубами деревянную затычку, он осторожно несколько капель цедит на развороченную рану, а потом, резко выдохнув, делает большой глоток.

Кругом воины освобождают от стрел свои и конские тулова. Со всех сторон доносится – Огня!

Ольга, повернувшись к Коростеню, протягивает руку и кричит: – Огня!

      Финал: горит частокол и что-то невидимое за частоколом, а дружинники все мечут стрелы, наконечники которых обмотаны чадящей каким то горючим жиром паклей.

Сцена 5 (где-то в лесах близ Киева)

Короткая летняя ночь на исходе. Еще довольно сумрачно, но на востоке все ярче разгорается заря. Вдруг тишину пронзает зубодробильный звук рога. С голой земли на краю дубравы вскакивают десятка с два юношей, у которых только пробивается пушок над верхней губой.

Один, стряхивая росу, с длинной накидки сыромятной кожи, недовольно ворчит: – Боярин, сё ден не деля. Даже смерды не пашут и дают роздых скоту.

Широченный мужик, одетый в полный доспех ворчит: – Чо гоже пахарю, не пристало воину. Иль мыслишь, ворог будет ждать, пока ты выспишься до понедели?

Невысокий парень, заплетая в косы длинные волосы цвета спелой ржи: – Дядько, дык вчерась только к ночи прибегли, отмахав почитай пять на десять верст. И с устатку почти не жрамши спать завалились…

Мужик громко прерывает тираду отрока: – Плохо, чо не откушали. Раз сё день не деля, то и дадим роздых животам. Много тише, чтоб не слышали остальные, добавляет: – А тебе княжич роптать вовсе не пристало. Речи скоромно, но зычно, так чтоб все поведали – молвил князь.

Широко расставив ноги и перехватив тяжелое копье рожном в низ, воспитатель орет: – А теперя подхватили вязанки и айда на луг бить стреловым боем. Если у кого тетива замокла, то готовьте зады для плетки. Древко угрожающе раскачивается, готовое подогнать нерадивых новиков.

Отроки недовольно зажимают меж ног большие вязанки дубовых поленьев и нелепо двигаясь, поспешают к большой поляне, на краю которой расставлены большие чурбаны изображающие подобие пеших воинов.

Некоторое время они краснея от натуги возятся с тугими клеёными луками натягивая тетиву, а потом по команде выпускают стрелы, стараясь чтоб следующая стрела срывалась в воздух пока первая еще не достигла мишени расположенной шагов за пятьдесят.

Дядька орет на княжича: – Куды кладешь? Не чуешь, чо ветерок с озера? С вязанкой будешь мыкнутые стрелки сбирать. Всем оставить стрелять, колчаны за спину и добить ворогов.

Большинство юношей с облегчением разжимают ноги и, не обращая больше внимания на рухнувшие с грохотом вязанки, бегут вынимать стрелы из отмеченных охрой уязвимых точек «врагов». Подбегая каждый широким взмахом посылает из рукава, привязанный к запястью на ременную петлю кистень, стараясь угодить в переносье грубо нарисованной личине.

Остальные, чьи стрелы ушли, не задев мишеней, неуклюже двигаются к едва виднеющимся белым лебединым оперениям.

Сцена там же (на краю поляны)

Новики лежат в тени громадного Дуба. Копья составлены в пирамиду рожнами вверх, распрямленные луки и колчаны со стрелами подвешены на деревянные колышки, вбитые в бугроватую кору. Чуть отдельно от всех сидит дядька и трое отроков. По случаю полуденного зноя шнуровка его кожаного доспеха ослаблена и тяжелый островерхий шлем с подшлемником и кольчужной бармой, бережно отставлен чуть в сторону. Но он по-прежнему при полном вооружении, рисует тонким прутиком что-то непонятное, на вытоптанном от травы земляном пятачке. Юноши, приоткрыв рты, жадно внимают.

С недальнего края поляны доносится посвист. Дядька кивает головой и один из «слушателей» подхватив пику, стремительно исчезает между деревьями. «Лектор» продолжает рассказ, но оставшиеся смотрят в сторону, где исчез товарищ. Дружинник отвешивает Святославу ощутимую оплеуху и гундосит – Внимай сюда княжич. Свистели не тревогу, а наезжих. Кто таковы все одно скоро узнашь, а тута построение гречанской рати. Заставлю завтра повторить слово в слово.

Святослав улыбаясь – Да как попомнить всё, когда живот рычит с горя, почто пуст от вечера. Можно на веточке зазубрю, чо ты баял?

– Зазубрить зазубри, конечно, но потом за собой воз таскать будешь зазубренных уроков? А пузу свому кажи заткнуться. В походах дни по три не до жиру. Так чо пущай обвыкается.

На поляну, в сопровождении убежавшего паренька, въезжают трое конных. Тот что в середке, крепко переплетен ремнями, концы от которых держат дюжие молодцы, без доспеха, но при ножах и со снаряженными луками.

– Вот боярин, как и просил, с заставы прихватили тебе степняка. Поединщик зело борзой – говорит один из сопутствующих. При этих словах, он ударом ноги скидывает связанного пленника с конского крупа. Спутанный смугляк мешком валится на землю, теряя с бритой головы мохнатую шапку, но тут же вскакивает на кривые ноги и дико озирается вокруг с узкоглазым прищуром.

Дядька кивает своим – Распутайте кипчака, только оружие держите подале.

Сопровождающий – Ой ли, извернется да в лес утекёт.

Дядька – далече не утечет. Без коня и оружия в наших лесах ему пути, до первой волчьей ямы. Толковать, кто с оным может ли?

Сопровождающий – Я толмачь, тому и тут.

Дядька – Ну сиречь втолкуй, чо отпущу басурмана! Должон оный с кажным моим новиком показать бой рукопашный до трех раз. Устанет, пусть отдыхает сколь потребно, хоть до трех дён. Но до на следной середы каждого уразумить.

Сопровождающий, путаясь, что-то пытается объяснить человеку, который явно не хочет внимать говорящему, а только дико зыркает по сторонам и растирает затекшие руки. Но потом всё ж задерживает на переводчике угрюмый взгляд и произносит: – Ту бейлеман (не понимаю).

Сопровождающий боярину, с явным облегчением: – Речёт чо не согласный. Мол, можешь сразу убить.

Дядька – Втолкуй, чо даю слово боярина.

Только тут степняк обращает внимание на дядьку и едва заметно кивает лысой головой.

Дядька – Ну, Зыбило, давай первой.

Святослав горячится, – Чему не я? Я князь!

– Тому чо князь. Не в драку тобе первому лезть, а толково продумать и узрев слабые места ворога, бить на верняк.

Самый крупный из парней улыбаясь, наматывает на костяшки кулаков сыромятные ремешки и вступает в широкий круг, тут же образованный расступившимися товарищами.

Он еще недоросль, почти подросток, но более чем на пол головы выше соперника и не чуток шире в плечах.

Сжав крупные кулаки на уровне плеч, немного в раскачку движется на спокойно стоящего соперника. Подойдя на достаточное для удара расстояние, делает широкий замах. Кипчак вдруг подпрыгивает и ударяет обоими ногами в грудь парня. Тот кого прозвали Зыбило отлетает на пару шагов, падает, вскакивает на ноги и грозно рыча движется в новую атаку. Тут уже кипчак устремляется навстречу, легко уворачивается от размашистого удара, делает подсечку и когда парнишка падает, наносит удар кулаком в область печенки. Зыбило больше не стремится подняться, а поджав ноги и ухватившись за бок тихо постанывает. Степняк же, не спеша, возвращается на место в центре импровизированного круга и застывает с бесстрастным как у идола лицом.

Святослав кричит дядьке – То ж не лепо, он ворог подножку поставил.

Дядька ухмыляясь – В бою ты також наперво оговоришь, как лепо драться должно? Иль будешь валяться со вспоротым брюхом?

Святослав – Дядько, дозволь теперя мне.

Дядька – Нет, присмотрись еще. Тебя он заприметил. Бить особливо будет.

      Еще пара отроков возвращается из скоротечных схваток. Один удерживая кровь из разбитого, расквашенного носа, другой, передвигаясь полусогнуто, почти на коленках и держась обеими руками за причинное место.

Дядька, хлопая Святослава по спине – Ну давай княжич, да с умом. И пока довольно, бо гость посерчает, чо роздыху не даем.

Святослав, намотав ремни, зажимает в зубах коротенький ивовый прут, осторожно приближается к противнику. Тот в первый раз, широко улыбнувшись, ждет на месте.

Юный князь изображает широкий замах рукой, но только кипчак делает движение навстречу, как приседает, словно в русской пляске и мощно выкидывает ногу. Впервые степняк сам сбит с ног. Но, едва коснувшись земли спиной, вновь вскакивает на босые пятки и нагнув голову вперед устремляется на русича. Святослав успевает уклониться от летящей как таран лысины, но не замечает подножки и падает. Впрочем и в падении успевает схватить юркого соперника за кожаную рубаху и пытается подмять под себя. Только степняк выскальзывает как угорь из широкой одежды и через мгновение снова на ногах. Не давая княжичу подняться, он наносит удар пяткой в лицо. Но и Святослав, лежа перехватывает пинок и крутит ногу так, что противник вереща разворачивается в воздухе на пол оборота и падает ниц. Юноша, не давая сопернику подняться, накидывается сзади и пытается сдавить мертвой хваткой. Кипчак, краснея от натуги, умудряется высвободить одну руку. Ею хватает за одну из кос княжича, слезы брызжут у последнего из глаз. Оба хрипят, но не ослабляют хватки.

Наконец подбегают несколько новиков и с трудом разрывают сцепленные руки Святослава и разжимают пальцы степняка. Через некоторое время, оба соперника пошатываясь, движутся к краю поляны, причем княжич бережно поддерживает свою почти оторванную косу.

Ярило переместил свой нестерпимо яркий лик ближе к закатной стороне . Кипчак сидит, в тени дуба, на скрещенных под себя ногах. Он с довольным прищуром жадно гложет большой кусок кости со свисающими ошметьями мяса. Жир, с короткого подбородка украшенного реденькой бородкой, смахивает рукой и отирает о лоснящуюся кожу рубахи. Новики, искоса поглядывая в его сторону, сглатывают слюну.

Святослав, все еще поддерживая одну из кос, ту, что на горящей жаром половине головы, обращается к дядьке – Где мой ножной меч?

Дядька, бросив беглый взгляд на угрюмого княжича и довольного степняка, вопрошает – Тобе к чому?

Юнак, дотягивая до ножа воспитателя, взмахом обрубает свои заплетенные волосы по самые корни – Сам рёк, чо помеха в бою, то не лепо.

– Ой, отрок, а как смертный час придет то, как тебя на небо в вольный Вирий, чуры возносить будут.

– Пусть за уши тянут. Или вот, по макушке оселедец оставлю. За него мобудь ухватят. Ан нет, так придется еще раз круг здешнего чистилища пройти…

(Ну вот, на самом интересном месте дуй на выписку….)

ГЛАВА почти ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ

                                                A la guerre comme a la guerre177

5. Знаете, что такое скорость? Не на гоночных болидах несущихся пусть по изломанной, но вымеренной и гладкой трассе. Не на ралли, когда колдобины опасны, но все ж за ветровым стеклом, под усиленным для безопасности кузовом. – Скорость, когда несешся по заснеженному почти вертикальному склону и встречный поток воздуха пытается изобразить из себя упругую стену. Так хорошо прокатиться на лыжах иль сноутборде. Прикольнее на «малышке». Но так тяжко катать ее на себе! То те не саночки возить.

Тоже скрость…. Ползешь по заснеженному склону, уступая в оной улитке, коль последние сподобились бы тут выжить. Рискуешь на каждом шагу провалиться в какую-нибудь скрытую расщелину. Это страшно, но не смертельно, поскольку накрепко привязан таким тонким, но крепчайшим тросом. Он конечно не для твоей страховки, а для того, чтоб на нем «малышка» могла вытащить сама себя, а затем и остальных к этому гадскому перевалу. Гадский. Вот он. Так близко, но попробуй ка доберись, почти ползком по снегу, когда воздуха не хватает легким, даже валяющемуся себе налегке. Страшно, что твои телодвижения могут вызвать движуху снега, обзваемую так ужасающе – лавина. И хрен с ним, если сдохнешь под ней. Гораздо хуже – откапывать потом машину и товарищей и вновь карабкаться к проклятому перевалу. Тута не скрость помноженная на время, а рвущие жилы усилия, умноженные на нечеловеческие муки мученические. Какая такая скорость, когда Пашка – верзила двужильная – за предыдущие два часа продвинулся аж с полкилометра. У меня же всё насквозь мокрое от набившегося снега и растопившего его пота, а вон до той, толи скалы, толи выемки сколь было, столь и не приблизилось. А еще неведомо, удастся ли там за какой закрепить трос. Попробуй, разгляди, что там впереди, когда глаза от ветра и пылающего со всех сторон, вот уж точнее не брякнешь, – светила, рефлекторно прищурились до полной хантымансийности. Отдохнуть хотя б минут с пяток, чтоб толчки крови в висках перестали набатом бить по башке. Но на солнышко похоже, какя-то хмарь наползает. Не дай боже опять трое суток лежать в палатке, которая дергаетя как одержимая легионом бесов и вот-вот сорвется с места, только поминай как звали, при этом под вой старшего дядьки всех ветров (куда там всем самолетным турбинам), да под грохот обледенелого накрывочного материала. И не стыдно девчонки помочиться в баночку, а потом выплеснуть содержимое наружу, просунув руку в щель. А разом взбесившиеся крылья входа еще кому-то нужно сдерживать, иначе вырвет посудину и всех окатит пахучим быстроотстывающим душем. Нам тяжко, а каково бедной девочке…. А температура на улице без всяких градусников определяется предельно точно: иней чуть искрится на железе малышек – да, не Африка; иней в полтора пальца толщиной – холодновато чой-то кажись; иней скукожился и руки примерзают к железу даже сквозь перчатки – вот он ДУБАК. ООО, сколь разнесчастный я….

Альпинисты все идиоты или как? Конечно все, ведь ползут еще выше, к таким грозным пикам скребушим небо вокруг.

Но вот он перевал. Небольшая седловина, плотно утрамбованная снегом. А видок с нее. В буквальном смысле закачаешся. От потери всяких сил. Неа, альпинисты хоть идиоты, но продвинутые. Это чувство, что дошел, победил. Не такое острое как в бою, но в обычной жизни тож недостижимое. И еще альпинисты ползают по скалам ради признанной только в своем кругу, но всеж славы. Типа покорители гор…. Блоха, с моей ручной зверушки, поползав по моей груди с гораздо большим основанием может обзывать себя чьим то покорителем. Причем тут какие-то альпинисты, когда настоящие идиоты мы. Карабкаемся ради своей смерти.

Через час, после не утомительного, но опасного затаскивания малышек, к Александру, обозревающему в полной прострации живописный видок на окружающие хребты, подошел Батя, хмурый толи от потери сил, толь от отсутствия бухла.

– И чего воин примолчал? Иссякла охота балагурить? Эт еще цветочки, зри – ягодки все впереди. Спускаться, говорят, вдвое тяжелее. Уклон градусов за сорок пять. Как у нормальной самогонки.

Шурка притопнул здоровой ногой плотный наст – ягодки говорите? Разрешите провести разведку боем?!

– Каким таким боем?

– Самогонкой. Ща продемонстрирую.

Не обращая внимания на пасмурного командира боец взгомоздился на свой агрегат. Без разрешающей команды руководства завел мотор и резко газанул вниз по склону. Снежные завихрения рванулись следом, но не вызвали движения всего склона, лишь где-то в неподалеку в горах загрохотало толи эхо, толи обвал. Но здесь, размазанный из-за вихрящихся кристалликов льда, силуэт седока быстро удалалялся в сторону столь близкого распадка. Уже через пяток минут рация майора пискнула сигналом вызова: – я спустился и всё в порядке. Но, то до меня еще Суворов в Альпах продемонстрировал.

– Суворов блин тоже еще, – проворчал Батя, – спущусь живым, устою тебе показательный Альпингол. Если так дальше позволять, то распустится всё моё воинство до разнузданой анархии. А до демократии дело дойдет, то гаси воду и сливай свет. Включив связь, командир командным голосом рявкнул. Всем по коням! Катерина первая, за ней с интервалом в пять минут младший лентенант. Выполнять!

Екатерина пожала плечами. Она бы лучше спланировала вниз на крыле. Но у якобы более умного начальства свои планы, которые, по общеармейскому дуболомству не обсуждаются.

Когда это было. Дня три назад иль все тридцать?

Тогда також дотащились до конца щели, которую завершал не слишком крутой перевал, за которым, если верить карте, новая щель с возможно проходимой дорогой. Взбираемся по круче и тут этакое диво. Стоит маленехонький такой храмик. Со всеми атрибутами буддийского монастыря. Всё по феньшую. К нему под выпавшим снежком угадываются пологие ступени лестницы вырубленной прямо в граните, позади величавая гора, с левого боку видимо водоемчик блестит свежим ледком. Но все строеньице такого размера, что человек там поместиться не может. Усталость после подъема на седловину колясок и перетаскивания своих мощей конечно гнетет, но не на столько, чтоб не одолеть положенное количество ступенек до гомпа. Как они там умудряются жить? А тут еще и калитка изображающая ворота отворяется и выползает нечто лысое в оранжевых одеждах. Приглашающее машет. Только показывает – женщинам мол никак низзя. Батя замотал головой – я в эту конуру протискиваться не стану. Типа наливать, там точно не дождешься, а за остальным не интересно. Пашка нехотя согнулся в три погибели, но сунулся за Шуркой, любопытство которого еще превыше болтовни. Внутри, как не удивительно, оказалось куда просторнее чем с наружи. Еще один бритый указал на подобие каменных скамеечек. Только как на них размещаются? Толи надо садиться с расщеперенными коленями, иль на колени встать? Не на колени мы не будем, тут хоть и божий дом, но близко не нашего творителя. Нет, правильнее сказать творца. Впрочем Будда на роль бога не претендует, поскольку был реальный человек. Вот только умер достигнув просветления иль нирваны.

Монах, зажег какую-то длинную трубу заволакивающую помещение пахучим дымком и тоже присел напротив. Ага вона как надо, но нам с непривычки так долго не усидеть. О чем он там изрекает нам все одно не понять, но Шурка уставился, будто рассказывают больно интересное. Вроде как даже мычит тихонечко и покачивается, вторя растеканиям струйки дыма. Хорошо быстро все завершилось, а то от запахов что ли, голова Пашкина закружилась, глаза слипаться начали и вроде как короткий сон приключился. А во сне том и дом, и мама, и малюсенькое существо забавно размахивающее ручками и ножками. Сколько бы нежности отдал ему, но не суждено даже коснуться. И легкая горечь от этого. И тлеющая внутри ярость разгорается, хоть вроде бы и недопустимо такому чувству в таковом месте.

Как выбрались наружу даже не отложилось в затуманенной башке. Но, по словам Бати, выбрались, хоть и явно поддатые, да самостоятельно. И что там почти два часа делали?

Шурка, непривычно притихший, пожал плечами – слушали.

– А чо слышали?

– Сурдопереводчика не дали.

– Вот бл блин. А мы тут мерзли зазря. Думали там вас хоть покормят. На продуктах съэкономлим. Впрочем откуда у них тут возьмется съестное? Вона сколь худые, верняк только воздухом питаются, а воздух тута жиденький. Как они вообще с внешним миром сношаются?

– Потому и здесь прячутся, что внешний мир засношал.

Шурка, а не услышал ты о том, что испугался монах стоящего за твоей спиной того, то светлого белее окружающих снегов, то темного, как ночной сумрак на дне самого угрюмого ущелья. Наговорил тебе святоша, что оставишь ты в этих горах свою словоохочесь, которой притягивал некоторых людей, но взамен даден тебе талант вести за собой исступленные неистовством толпы. Много крови и горя будет устилать твой путь. Но вся твоя стезя уже предрешена бодхисатвой гнева.

6.

Малышка Екатерины буквально низверглась с небес, словно управлял ей не высококлассный профессионал, а первобытный новобранец. Когда она подкатила поближе, Батя только угрюмо покивал головой: – Ну, Катуха, если амортизаторы угробила, то по военному времени, по 58 статье, – как врага народа, расстреляю прямо на месте к такой-то матери.

– 

Так я это…, там танки прямо на нас идут.

– 

Отставить кадетские ясли. Отвечать: – какие? Сколько? Куда?

– 

Прямо на нас. Километров за двадцать. Штуки четыре или шесть. Большие.

– 

Таак. Все ясно. Вылазь из машины.

Побледневшая еще больше девчонка вцепилась в рычаги и отрицательно замотала головой: – Зачем?

– 

Затем, что только твоя несущим винтом оборудована. Сам полечу смотреть какие и сколько.

– 

Не надо летать. Я их на цифровую камеру засняла.

– 

Да разве кто разглядит, что там, на экранчике той гребаной камеры.

– 

А я через него, через комп.

      Пока загружался ровербук, подошедшие Сашка да Пашка нервно вытягивали головы к тормозящей «картинке». Наконец через блютузку загрузилось изображение, по которому знающему человеку не слишком трудно определить, что вражеское соединение состоит из четырех легких танков Тип 62 и двух бронетранспортеров с большими красными звездами на бортах.

– 

На полной скорости похоже катят. Минут, значит, через 15-30 будут к нам. Ну что ж, – надо встречать. Шурка слева, – закопаться в песок по уши

и держать на прицеле ближний танк. Павлу тоже самое, справа. Я перед их подходом выкину дымовухи. Откроют огонь по мне, не вмешиваться. Бить только на поражение. Вопросы?

– 

А я?

– 

Ну что за вопросы в армии? Вам, милочка, поскольку девица и еще не были в настоящем деле, отойти подальше в тыл и ждать команды. Выполнять!

– Это дискриминация по половому признаку. Статья 164 бис международной конвенции. Карается отстранением от командования. Я рядом с Александром буду. На прицел один бронетранспортер возьму. Видите, который правее идет. – постаралась прорычать Катюша, но при этом покраснела, и чтоб не дать времени на отбой, слегка оторопевшему майору, резко газанула, – песок фонтаном из под колес. Умчалась сказочной фурией на правый фланг. Шурка только пожал плечами, – мол ты командир, ты и разбирайся со своими подчиненными, но во взгляде сквозило – ну как? Подбрили тебя?

Батя опешил – она чиво, «Баунти» чтоль накушалась, мятежи здесь устраивать. Нет пора показательно объяснить, пререкаться с начальниками – это Вам гражданочка не гражданка. Это там цивильное руководство за ваш норов ничего вам не сделает – ни премии, ни отпуска приличного. А тут. А что тут? Гаубвахтой пригрозить до которой вряд ли доведется дожить. Вслух буркнул командир непонятно кому – разговорчики. Но сам уже принялся отвинчивать складную саперную лопату, чтоб соорудить окопчик для «малышки».

Впереди неравный, возможно последний бой, но нельзя об этом даже думать, чтоб не приманить костлявую. Вспоминать надо что-то светло-радостное? А было это? В службе?… В семье?… С бывшей женой, хоть вроде бы не враг ей, и после развода помочь чем могу никогда не отказывал, но горше чем враги.

«Прекраснейшее время первомайских. Первого всей гурьбой сходили к тестю на могилку, потом прибрались в палисаднике перед домом и затем последовавший под цветение распустившейся сирени немного поздний обед незаметно перетек в ранний ужин. Всё было в кайф. И ощущение настоящего тепла после долгой зимы. И благоухающая молодая зелень. И то, что за мной ухаживают сразу четыре бабы. Теща и три ее дочурки. О, а еще и моя доча подражая взрослым всё спрашивала чего бы мне еще подложить на тарелку или налить в рюмку. Нет, не считая дочери все ж только три. Моя благоверная на меня, помнится, внимания обращала меньше всех, чему я был рад и наклюкался, похоже еще раньше тещи.

Утром, такое солнышко ясное во все окно свету майского напустило. А я выспался на неделю вперед и со мной с похма такое бывает – приключился такой стояк, хоть замочную скважину поимей. Я к своей пристраиваться, а она – да ты совсем дурак. Мы ж не дома, вон Наташка на кресле раздвижном дрыхнет.

– А где дочка?

– Она с Валькой спит на одной кровати в мамкиной комнате.

– Вот и чудненько, все спят и Натаха пускай спит. Мы тихохонько.

И вот вроде бы даже пристойненько сзади пристроился, но в ответ – да пошел ты – с перегаром еще терпи его. Локтем в живот и удрала моя супружница едва накинув халатик. Только дверью, которая в огородик ведет, на весь квартал бухнула. Что тут делать? Хоть вручную самообслуживайся. А тут еще и Наталия соскочила. Вроде и не пила вчерась, а к неубранному столу. Приспичило чтоль спозаранку порядок навести? А она теплой водки рюмку наливает.

– дядя Лёня, это она так меня временами подкалывает, типа раз муж старшей сестры, то старый, – опохмелиться не хотите? А на самой халатик не застегнутый. Не обсосанные еще аккуратненькие титьки все как на показ. И вроде в трусиках, но такие тонкие, до волоска просвечивают и губки соблазнительно припухлые выпячивают. Сегодня бы всё отдал чтоб только прикоснуться…. А главное взгляд девочки такой говорящий, ожигающий, любая лядь обзавидуется. За один такой взгляд к ней через любую преграду прорвешся. Где-то понимаю, нельзя, но встал я, на негнущихся ногах подошел. Хотел уволочь на диванчик. Но молча головой замотала, видимо не хочет чтоб на Галкином месте это произошло, но чувствую как сильно хочет. На ее креслице мы точно не поместимся. Пристроил ее с краешку стола. Шепчет – ой, что мы делаем. А сама бедрами и тем что меж них прижимается так сладко, дышать забудешь, не только за кою-то низзя.