Выносящая приговор

Альбина Ярулина

Выносящая приговор

Посвящается

обладателю карих глаз,

навечно лишивших покоя…

Все начинается со взгляда. Всегда.

С. А. Есенин

Я – полынь-трава,

Горечь на губах,

Горечь на словах,

Я – полынь-трава.

И над степью стон

Ветром оглушен.

Тонок стебелек –

Переломлен он.

Болью рождена,

Горькая слеза

В землю упадет…

Я – полынь-трава.

Ника Турбина

Шуршание цветных осенних листьев под ногами нарушало гробовую тишину леса. Иногда в унисон шуршанию ветер шелестел оставшейся на деревьях листвой, небрежно роняя ее на сырую землю. Я не спеша продвигалась вглубь чащи, с опасением поглядывая по сторонам, и, периодически поднимая глаза вверх, переставала вдыхать холодный воздух, на мгновение замирая на месте от страха. Но, понимая, что нечто темное, свисающее с дерева, – всего лишь обломанный сук, а вовсе не висельник, продолжала идти вперед, все дальше и дальше отдаляясь от трассы.

Каждый встречный холм, каждая встречная возвышенность заставляли сердце сбиваться с ритма. Покусывая обветренные губы, я вновь останавливалась и, ощущая дурманящее головокружение и омерзительную тошноту, касалась замерзшими ладонями мокрой коры близстоящего дерева. Руки беспрерывно дрожали, а ноги, словно лапы плюшевого медведя, казалось, набиты рыхлой ватой. Откинув прядь волос, упавшую на влажное от мороси лицо, я снова посмотрела вперед: чуть правее от облысевшего шиповника лежали сломанные большие ветки, с какой-то неведомой для меня целью сваленные в одну кучу. «И кому, интересно знать, понадобилось стягивать их в одно место?» – спрашивала я себя, от чего сердце с тревогой сокращалось, вызывая неуютное волнение. Приблизившись, я опять осмотрела ветки оценивающим взглядом. Странным мне показалось то, что эти ветки, скорее всего, оказались на земле благодаря человеку, а не сильным порывам ветра и бушующей непогоде – листья на них так и не успели пожелтеть, оставшись зелеными. Они лишь завяли, повиснув на тонких черешках, а после и засохли в таком же положении.

Прикусив нижнюю губу сильнее, я подошла еще ближе… и еще…

Замерзшие до онемения пальцы ухватились за самый большой верхний сук, резко стянули его с кучи и откинули в сторону пестрого клена, беспрерывно посылающего резные листья вниз на землю. После я потянула на себя березовую более легкую ветку, а затем – лежащую под ней дубовую с мелкими незрелыми желудями. Они одна за другой неумолимо перемещались моими усилиями под рыдающий взахлеб пожилой клен, не предвещая ничего хорошего.

В какой-то сумбурной спешке я продолжала откидывать ветку за веткой, стремительно уменьшая размеры таинственной рукотворной кучи, в надежде наконец-то докопаться до истины. Тяжелое, глубокое дыхание причиняло боль сердцу, онемение рук поднималось все выше и выше, от локтя к плечу, а я уперто наполняла легкие кислородом, искусывая губы в кровь, только бы не обращать внимания на то, что острой иглой вонзалось куда-то в правое предсердие, мешая ему планомерно сокращаться. Не справившись с болью, я таки отступила и, смахнув тыльной стороной ладони капли со лба, уставилась с ужасом на пожухлые листья, из-под которых виднелся уголок черной ткани. Наклонившись ниже, я вцепилась в него дрожащими пальцами и потянула вверх, но положительного результата это не принесло. Что-то очень тяжелое находилось под листвой и вот так запросто вытащить его на поверхность не представлялось возможным. Вовсе отказавшись от кислорода, – так как его поглощение причиняло нестерпимую боль в глубине грудной клетки, прямо под ребрами, – я принялась откидывать листья в сторону. Судорожно разгребая их окончательно заледенелыми руками, исцарапанными в кровь, я чувствовала, как сильно трясет мое уставшее тело, чувствовала, как горячая испарина покрывает спину и тут же впитывается в тонкую ткань уже насквозь мокрой футболки. Крупные капли пота стекали по лицу и смешивались со слезами, периодически капающими из глаз. Неожиданно пальцы коснулись чего-то твердого. Чего-то, что было намного холоднее их подушечек. Меня даже передернуло от этого странного, ни с чем несравнимого ощущения. Нечеловеческий ужас парализовал мышцы, сковав движения. В вечерней полутьме всматриваясь в лиственную насыпь, оставшуюся неразрытой, я прекрасно осознавала, что скрывает она на самом деле, но поверить в это никак не осмеливалась. Страх не позволял использовать искренность, заставляя лгать… лгать самой себе… лгать, словно в этом имелся смысл.

«Ну давай же!» – приказала я себе, не желая подчиняться панике и трусости. Аккуратно смахнув в сторону слипшиеся листья, которые, как казалось, не менее полугода скрывают правду, – судя по их омерзительной липкости и слизскости – я заметила почерневшие человеческие пальцы. Слезы опять наполнили глаза, мешая рассмотреть страшную находку. Сердце стучало в висках, а между ключицами что-то беспрерывно пульсировало, делая каждый вдох отрывистым и затрудненным. Опустившись на колени, я, словно находясь не в себе, в какой-то нервной судороге принялась разгребать оставшуюся массу, уже даже не напоминающую листья.

Запах… Резкий отвратительный запах ударил в нос, а я скривилась, ощущая, как большой ком поднимается к горлу, вызывая приступ тошноты и рвотный рефлекс. Безжалостно прикусив нижнюю губу, я почувствовала вкус собственной крови, но совершенно не почувствовала боли. Темные пятна перед глазами прятали то, что мои грязные, израненные руки освободили из осеннего плена. Я низом толстовки вытерла лицо и опять взглянула на свою находку. «Не-е-ет!» – каким-то звериным стоном вырвалось из груди, а я сквозь слезы осмотрела родное, практически неузнаваемое лицо младшего брата…

Это не звук отчаяния наполнял тем страшным осенним вечером холодный лесной воздух; не звук изнывающей от боли души поднимался стремительно ввысь к заволоченному серыми тучами небу; не женский плач плутал средь многочисленных стволов деревьев, пытаясь выбраться из густой чащи. Это волчий вой уничтожал безжалостно тишину, раздирая ее в клочья острыми клыками. Вой подранка, погибающего от картечи охотника, ворошил листву осыпающихся крон, заставляя даже черных воронов испытывать ужас от услышанного и, срываясь с веток, разлетаться в разные стороны.

Я подняла голову с рулевого колеса и пристально посмотрела в лобовое стекло, засыпанное пушистым снегом, чувствуя, как слезы медленно стекают по лицу. Эта жуткая картина навечно останется в памяти, вынуждая меня вновь и вновь анализировать увиденное. Она снится мне каждую ночь, дабы я никогда не забывала те страшные часы, проведенные в адском лесу. Закрыть глаза и погрузиться в сон – значит добровольно согласиться на просмотр извечно повторяющегося по кругу хоррора, заразившего мое сердце какой-то страшной неизлечимой болезнью. Оно болело всегда и постоянно, вечно и без передышки, вызывая желание вонзить клинок в грудь, с целью прекратить его конвульсивные сокращения.

Дрожащие пальцы смахнули слезы, избавившись от следов скорби. Я спрятала ключ от машины в карман куртки и, прихватив с пассажирского кресла бутылку вина, выбралась из салона. Мороз хрустел под ногами и искрился, прыгая по колючим снежинкам, не вызывая положительных эмоций как в детстве. Отныне ничто не вызывало ни счастья, ни восторга; ничто не доставляло удовольствия.

Распахнув дверь утопающей во тьме квартиры, я вошла в прихожую и, бросив ключ на комод, поставила рядом бутылку. Беззвучие сновало из комнаты в комнату, стараясь не приближаться, ведь мое слышимое дыхание не позволяло ему подойти близко. Опустившись на банкетку, я прижалась спиной к стене и в сотый раз за сегодня закрыла глаза… Шуршание, шелест, посвистывание ветра, тихий хруст валежника, окрик ворона… Содрогнувшись от испуга, я уставилась в темноту. Она стояла напротив неподвижно как неживая. Ладонь машинально прижалась к груди, вынуждая вдыхать воздух аккуратно и неспешно.

Я скинула тяжелые ботинки и поднялась на слабые ноги. Ухватившись за горлышко бутылки, словно за длинную шею гуся, обреченного на запекание с яблоками, я стянула ее с комода и прошла в кухню, отделенную барной стойкой от просторной гостиной. Сознание предвкушало забытье, а тело – расслабление. Я извлекла пробку при помощи штопора и, наполнив бокал практически до самых краев, взобралась на высокий стул. Опьяняющий аромат Каберне смешивался с воздухом, вызывая желание ощутить вкус легкости на языке немедленно. Облокотившись о деревянную столешницу, я сжала пальцы на тонком стекле и, коснувшись ободка губами, освободила бокал от винного бремени. Стремительно всасываясь в кровь, спирт наполнял плоть теплом, вызывая приятное головокружение. Мельком взглянув в темное окно, сквозь которое все же возможно было рассмотреть блестящие звезды, я опять схватилась за бутылку, напоминая утопающего, желающего любой ценой спасти свою жизнь. Вот только, в отличие от него, я не хотела ничего спасать, так как спасать было попросту нечего. Очередная порция вина окрасила бокал в цвет крови, и я снова сделала глоток, мечтая лишиться осточертевшей памяти.

Скрежет в замке. Хлопок входной двери. Шорохи в прихожей. Звон ключей, упавших на комод, и шаги… Я продолжала всматриваться в бокал, как будто там, на его дне, лежал когда-то затонувший смысл моей жизни. Глухой щелчок – и неяркий свет моментально заполонил все кухонное пространство. Я тяжело, но аккуратно вздохнула, чувствуя тупые шипы строгого ошейника, сдавливающие стенки моего сердца, и повернулась к выходу. На пороге стоял Макар с недовольной физиономией и внимательно наблюдал за мной. Мое лицо, подражая зеркалу, отразило мужнино недовольство, и я опять уткнулась взглядом в бокал, так и не заинтересовавшись его скверным, как всегда, настроением. Он раздраженно фыркнул ежом и, оказавшись рядом, изъял бокал из моей руки. Подхватив бутылку, муж подошел к кухонному гарнитуру и вылил ее содержимое в раковину. Та же участь постигла и вино из бокала. Отвернувшись к окну, я выдохнула напряженный воздух, мечтая об одиночестве (желательно вечном).

Макар уселся напротив.

–– Что-то произошло? – спросил он.

Я посмотрела в его холодные глаза, после чего безразлично пожала плечами, не имея ни малейшего желания разговаривать с ним: одни и те же разговоры никогда не приносили плодов, оставаясь пустыми словами.

–– Уже прошло более года, – зачем-то напомнил муж о том, о чем не стоило вообще больше никогда напоминать. – Ты когда вернешься в реальность?

Я с ненавистью смотрела на него, чувствуя, как слезы собираются на нижних веках, чтобы продемонстрировать этому бесчувственному, черствому человеку отчаянье, которое до сих пор занозой сидит в груди.

–– Когда возмездие настигнет виновного, – ответила я, задыхаясь от необъятной ненависти, продолжая смотреть на мужа в упор.

–– Ты же знаешь, что мы делаем все возможное…

–– Давно пора было начать делать все невозможное! – прошипела злобно я, утратив контроль над эмоциями.

–– Хватит! – рявкнул он, ударив ладонью по столешнице, а мое и без того подрагивающее от злости тело вздрогнуло от громкого хлопка.

–– Его изуродованное до неузнаваемости лицо до сих пор стоит у меня перед глазами, мои пальцы все еще помнят его ледяную, липкую, окоченевшую кожу, я с каждым вдохом слышу этот тошнотворный запах смерти. Его искалеченное тело не позволяет мне вернуться в вашу чертовую реальность! – крикнула я в отчаянии, а в сердце вонзилось острие тюремной заточки. Слезы капнули на стойку, соскользнув с ресниц. Звон длинной звуковой цепочкой звучал в ушах, заглушая нависшую над нами тишину.

–– Прости, – попросил муж, накрыв мою дрожащую руку свой тяжелой ладонью. – Ты же знаешь: ребята делают все, чтобы найти этого отморозка, но у них помимо этого дела еще уйма работы.

–– Прости? – хмыкнула я, рассматривая хмурое лицо. – Может быть, твои ребята нуждаются в моем сочувствии?

–– Ну причем тут это? Дарья, пойми, я просто хочу, чтобы ты продолжала жить дальше – жизнь продолжается…

–– Но не моя!

–– Это не повод спиртовать себя живьем! – сказал Макар злобно, не имея в запасе весомых аргументов, способных убедить меня вновь начать радоваться тому, что осталось там, в лесу, у старого клена. – Если тебе плевать на себя, подумай о родителях. По-твоему, они способны пережить похороны еще одного ребенка?

–– По-моему, мне плевать на это! – опять разозлилась я, но, скорее, на то, что он использовал неприемлемый, недопустимый аргумент, пытаясь разбудить мою совесть, дабы потом иметь возможность с ее же помощью манипулировать мной.

–– Ты пьяна, – заключил муж. – Иди спать.

Недовольно фыркнув, я спрыгнула со стула и, обойдя длинный диван, оказалась у окна гостиной. Снег медленно падал вниз, скрывая недостатки призираемого мною города, которые я могла рассмотреть и под этим плотным зимним покрывалом, и в этой кромешной темноте. Я чувствовала их нутром, я знала о них, я не могла их не замечать, я не могла их принять, я не желала с ними мириться.

Макар беззвучно подошел сзади и несмело коснулся плеча. Обернувшись, я уткнулась ему в грудь и тихо заплакала. Наверное, испытывая банальную жалость, он прижал меня к себе и погладил по голове.

–– Я люблю тебя, – непонятно зачем прошептал муж. Я тут же отстранилась и посмотрела в его по-прежнему холодные глаза, не находя в них подтверждения озвученному признанию. – И готов сделать все, чтобы ты была счастлива.

–– Тебе не надо делать все, – возразила я, глядя на него с надеждой, – просто найди его.

–– Найду. И, если хочешь, ты лично вынесешь приговор без суда и следствия, и сама приведешь его в исполнение, – предложил он, а я перестала дышать, рассматривая светлые глаза.

–– Хочу, – шепнула я – муж кивнул.

–– Иди спать.

Оказавшись в ванной комнате, я спешно стянула с себя одежду и, войдя в душевую кабинку, включила воду погорячее, уповая на скорейшее расслабление. Стоя под многочисленными струями, я пристально смотрела на стремительно запотевающее зеркало, погружающее мое отражение в млечный туман, который отлично прятал грусть в глазах, печаль на лице и нервозность, легко читающуюся по губам, которые я очень часто покусывала, стараясь справиться с непокорными эмоциями.

Непроизвольно поднявшаяся рука коснулась указательным пальцем мутного зеркала, машинально изобразив на нем всего лишь пять букв, – пять букв, способных предопределить судьбу человека, уже сбившегося с жизненного пути; указать в противоположную выходу сторону, намеренно заводя в тупик.

Отступив назад, я полностью вошла в мощные струи, чтобы не ощущать осточертевшие слезы, раздражающие своей солью мою нежную кожу. Тихо всхлипнув, я прижала ладони к лицу, качая отрицательно головой. «Прости», – шептала я непрерывно, глотая подсоленную слезами воду, слизанную с губ.

Когда бой с эмоциями был окончен моей безоговорочной победой, я смахнула капли с лица и открыла глаза, уставившись на зеркало. Слово «месть», как координаты, обозначающие направление движения по жизненному пути, отражало мой взгляд, жаждущий возмездия. Еще несколько минут пристального взгляда глаза в глаза, и я покинула кабинку, укутавшись в махровый халат.

Резко распахнувшаяся дверь явила мне Макара. Кроткий равнодушный взгляд на мужа – и я повернулась к зеркалу, заглянув в покрасневшие от слез глаза. «Эти глаза не принадлежат молодой женщине, – думала я, медленно вдыхая наполненный паром воздух ванной комнаты. – Они принадлежат неопознанному существу, избитому до полусмерти озверевшей жизнью, искалеченному и брошенному на верную погибель на ее же обочине…»

–– Даша, – тихо позвал муж, прервав мои философские мысли, – скоро утро – ложись спать.

Все с тем же равнодушием осматривая его лицо, я даже не собиралась выполнять указания, которые он так ловко привык раздавать не только на работе, но и в повседневной, а особенно в семейной жизни.

–– Я быстро приму душ и… – стягивая с плеч черную рубашку, Макар внезапно застыл на месте, уставившись на смертоносные буквы, все еще виднеющиеся на слегка запотевшем зеркале кабинки. Какая-то зловещая улыбка приподняла уголки моих губ, предвкушая приближение мечты, больше походившей на одержимого убийцу, готовящегося к первому и от этого очень значимому для него преступлению.

Пока он пытался проанализировать то, что видели его неморгающие глаза, я проскользнула в дверную щель и юркнула под одеяло, а минут через десять, когда Макар вышел из ванной комнаты, талантливо изобразила человека, погруженного в глубокий, крепкий сон. Тяжелый вздох – и он вышел из спальни, прикрыв за собою дверь.

–– Так-то лучше, – прошипела я и уткнулась лицом в подушку, соглашаясь на просмотр известного наизусть хоррора.

Явившись поздним утром – минут эдак в двадцать двенадцатого – в офис газеты «В курсе», я сразу же направилась в кабинет Смолова. (Станислав Смолов – спортивный журналист и по совместительству мой лучший и, пожалуй, единственный друг. А вот подруги в моей жизни и вовсе отсутствовали то ли по причине наличия у меня скверного, порой совершенно невыносимого характера, то ли это чувство конкуренции мешало особям женского пола задерживаться подле меня надолго, да и вообще приближаться на небезопасное расстояние. А, может быть, это моя привычка доминировать вызывала агрессию у окружающих? Хотя зачастую их слабый характер или его полное отсутствие предписывали безоговорочное подчинение. Сильный же характер Смолова лояльно относился к моим отвратительным способностям находить общий язык с людьми. Он порой даже не реагировал на колкости, на мое извечное состояние «не в духе», частое фырчанье, недовольные гримасы, занудный бубнеж и слова с негативной окраской. Стас не видел во мне конкуренции – как большинство людей – и относился ко мне так же, как и ко всем женщинам, которые, по его мнению, в принципе, всегда чем-то недовольны.

Меня чаще окружали мужчины еще и потому, что мое внимание никогда не привлекали «женские штучки», а влекли исключительно мужские, например, автомобили (в которых я вроде бы как неплохо разбиралась), в некой степени холодное оружие (особенно времен Российской империи), но в большей, конечно, огнестрельное (стреляла я тоже очень даже ничего). Ну и, естественно: политика (там столько редких «краснокнижных» экземпляров, да и к тому же профессия обязывает проявлять интерес), история, военная техника, экстремальный отдых, туризм, спорт и т. п. В общем некогда мне было стоять у плиты, бегать по магазинам в поисках какой-то фантастической туши для ресниц, вытирать носы детям, вычесывать блох домашней псине (которую выпросили дети, а обслуживаю я), кормить прожорливых хомяков и вылавливать с утра пораньше из аквариума дохлую гуппи, чтобы потом не вытирать по новой носы скорбящим по рыбке детям. Да и когда мне всем этим заниматься, если у меня снова полетел турбокомпрессор из-за попадания пыли в ротор? С ним всегда возникают проблемы, а вина целиком и полностью лежит на неубранном городе с его постоянно пыльными и грязными дорогами. К тому же мой брюхотёр с превеликим удовольствием собирает весь песок обочин, который для чего-то сметает своими лотковыми щетками подметальная машина в центр дороги.)

Оказавшись в просторном кабинете, я кивнула другу в знак приветствия и, усевшись на мягкое кресло, закинула ногу на ногу.

–– Привет, дорогая! Ты сегодня особенно поздно, – делая голос наигранно сердитым, Стас качанием головы изобразил осуждение.

–– В пробку попала на Московском, – по привычке соврала я, безразлично пожимая плечами и при этом осматривая захламленный стол друга выискивающим взглядом. – Угостишь кофе? – спросила я, так и не обнаружив ничего нового, что могло бы заинтересовать меня, привлечь внимание и вписаться в интерьер моего кабинета.

–– Да, конечно, – кивнул он, бодро поднимаясь с кресла. Станислав подошел к кофемашине и, нажав кнопку на матовом корпусе, как-то резко обернулся. – А что ты делала в Московском районе? – сощурился он от яркого подозрения.

–– Я же сказала, – мгновенно раздражаясь, насупила я брови от недовольства, – в пробке стояла. Что неясно?

–– Да нет, все предельно ясно, – повел плечами он, наверняка не усматривая повода для раздражения. – Ты заглянула ко мне по делу или просто кофе угоститься? – выдержав небольшую паузу, дабы я подостыла, спросил Смолов, сунув пузатую чашку под короткий хоботок кофеварки.

–– По делу, по делу.

Он прямо-таки замер в тревожном ожидании с ложкой в руке (и это неудивительно, ведь от меня не приходилось ожидать чего-то хорошего, поэтому его тревожность была вполне уместной и оправданной).

–– Что ты слышал о бойцовском клубе «Кайман»?

Я внимательно и даже с небольшим интересом наблюдала, как машина истекает черным кофе, иногда все же помещая глаза на Станислава.

–– Слышал много нехорошего, а вот хорошего – мало. Тебя какие-то конкретные слухи интересуют?

–– Интересуют слухи в принципе, а какие они – не важно, – с удовольствием втягивая носом терпкий кофейный аромат, сказала я, наблюдая за ловкими движениями друга. Он опустил пару кубиков рафинада в свою чашку, а затем, оторвав край белого стика, сыпанул туда же сухие сливки.

–– Тебе добавить? – глянул Смолов на меня, демонстрируя пустой стик.

–– Нет, мне черный.

Он разместил чашки на столе, с трудом отыскав на нем свободное место, и уселся в кресло, откинувшись на невысокую спинку.

–– Не замечал раньше за тобой интереса к слухам, особенно если они имели отношение к спорту, – вновь странное подозрение осветило его взгляд с какой-то пошловатой поволокой. Это заставило брезгливо скривиться. – У нас что, Правительство распустили? Или чиновничьи еноты деньги не полощут: побороли-таки мы коррупцию? Ах, ну да! Выборы ведь на носу, – напомнил он, заслужив в ответ еще одну брезгливую гримасу.

–– Правительство распустят, можешь не сомневаться, – угрожающе начала я, наблюдая, как Стас помешивает кофе ложкой, закручивая белую струйку пара в спираль. – А вот до выборов мне и вовсе нет ни малейшего дела. Неинтересно. Ничуть, – добавила я негромкий фырк вместо точки. – Я решила составить тебе конкуренцию. Тем более отец не против. Ему тоже надоели вассалы бывшего главы с их постоянными кляузами на меня и пустыми угрозами.

Недоверчивый взгляд друга, несомненно, требовал еще порцию лжи. Я не смогла отказать в добавке (по доброте душевной).

–– Да они же все скучные и спят на ходу! Ты лица их видел? Это же не лица, это же тупые пекинесьи мордочки! Меня утомил перманентный «токсикоз» от созерцания этих пресных физиономий. А как бездарно они используют ложь, уповая на мою врожденную женскую глупость, хотя прекрасно знают, что вижу я их насквозь и что непременно все выше сказанное ими перековеркаю и выдам за чистую монету, но все же продолжают мило улыбаться и любезничать, а по прочтении интервью бегут к папочке ябедничать. Вот я и решила написать несколько статей о «Каймане». О живых и активных людях. Попробовать себя на новом поприще, так сказать, – продолжала говорить я, иногда запивая свою приторную ложь горьким напитком.

–– Что-то ты темнишь, Дашка, – никак не мог поверить мне Стас. – Да и о ком писать-то? Похоже, клуб трещит по швам: спортсмен за спортсменом уходит из профессионального спорта в никуда. Руководство – сплошные отморозки, сами недавно из клетки. Поверь мне: лучше скучные физиономии чиновников, чем нескучные бойцов, прикрывающие отбитые на ринге мозги.

–– Я хочу поговорить с теми, кто чаще меня в последние годы говорил с моим братом, – глухой голос лишился иронических, саркастических и язвительных нот, наполнившись болью и сожалением. – Чувство вины гложет меня без передышки. Стас, я же за последний год видела Данилу раза три от силы, а звонила и того меньше.

–– Ты решила измучить себя окончательно? В том, что произошло, нет твоей вины.

–– Есть. Пусть косвенная, но она есть. Помоги, – попросила я, пристально глядя в его глаза и при этом сжимая пальцы на теплой чашке.

–– Нет! И не проси! Тебе нечего делать в клубе. Если Владимирович узнает, то отправит меня восвояси, в Кораблино, первым же автобусом…

–– Отец не узнает, я обещаю.

–– Слушай, он что, по-твоему, идиот? Не догадается, откуда ветер дует? Я же сказал: нечего тебе там делать! – разозлился на меня Стас. Он замолчал, сунув сигарету в рот.

–– Это я привела Данилу в секцию ММА, исполнив его самое заветное желание, наперекор желанию родителей, – начала тихо говорить я, рассматривая большой стеклянный шар, лежащий на столе, внутри которого находился ринг с двумя маленькими боксерами в красных перчатках. – Я привозила его каждый вечер на тренировку и терпеливо ждала по два часа в машине, пока брат счастливый и уставший вернется ко мне. А как он радовался победам: свой первый кубок за третье место он каждый вечер укладывал рядом с собою на подушку. Полгода, каждый вечер, перед сном. А потом очередная победа – и золотая медаль. Как же он целовал меня, а с каким запалом рассказывал журналистам, что это я исполнила его самую заветную мечту, что эта победа только благодаря моей вере в него, моей поддержке. Первый в стране. Лучший во всей России. Он всегда и во всем был лучшим, был первым. Даже в смерти опередил всех нас…