Завод пропавших душ

Громила что-то недовольно проворчал, но тон Доктора, его непоколебимая уверенность, казалось, немного успокоили зверя. Доктор вернулся в комнату. Он слегка поправил поредевшие волосы, которые за время разговора с Громилой почему-то слегка растрепались, и его взгляд, бесцветный и проницательный, скользнул по Кате. Девочка сидела на полу, прижав колени к груди, её маленькие плечи едва заметно дрожали.

– Смотри, дитя, – произнёс Доктор своим мягким, убаюкивающим голосом, доставая что-то из кармана своего безупречного халата. – Кажется, это твоя кукла?

В его руке была та самая кукла, которую Катя уронила в день отъезда, её единственная вещь из прошлой жизни. Голова куклы была расколота, одна рука отсутствовала, а платье испачкано. Но для Кати это было всё. Глаза девочки вспыхнули. Она бросилась вперёд, обхватила куклу маленькими ручками и прижала к себе, смеясь. То был чистый, звенящий смех, такой, какой никогда не звучал в этих стенах. Услышав этот звук, лицо Доктора впервые свело судорогой. Тонкие губы дёрнулись, серые глаза расширились от нервозности, и он резко, почти испуганно, крикнул: – Хватит!!! Хватит… – уже спокойнее, так как смех прервался, повторил он. Она вжалась в куклу, её лицо стало испуганным. Доктор быстро откашлялся, пытаясь вернуть себе невозмутимый вид.

– Прошу прощения, дитя. Понимаю, неожиданно. – Он посмотрел на куклу, которая всё ещё была в её руках.

– Она сломана, да? Хочешь её починить?

Катя кивнула, крепко прижимая куклу к груди. Это была её самая заветная мечта. – Да! Починить! – Она подняла куклу над головой и заплясала вместе с ней. – Хорошо. Но чтобы чинить такие поломки, нужно научиться кое-чему очень важному. Нужно научиться зашивать ранки. Ты готова? – Голос Доктора вновь обрёл свою мягкость, но в его глазах появилось едва уловимое, холодное ожидание.

Катя кивнула и сжала свои маленькие кулачки в полной решимости.

Следующие несколько месяцев Катя проводила в той же "операционной" под надзором Доктора. Он давал ей куски плотной ткани, иглы, нитки. Учил, как держать иглу, как пропускать нить, как затягивать узел. – Смотри внимательно, Катя, – Доктор склонился над столом, показывая ей. – Это волшебная иголочка. Она должна танцевать в твоих пальчиках. Раз – втыкаем, два – вытаскиваем. Видишь?

Катя, сосредоточенно нахмурив бровки, пыталась повторить. Игла была большой для её маленьких пальчиков, и нить путалась. – Не получается! – ныла она, но Доктор был терпелив. – Надо постараться. Ты же хочешь, чтобы заплатка была крепкой-крепкой? Чтобы никакая буря не смогла её оторвать? – Да! – Катя снова взялась за иглу. – А теперь узелок. Смотри, как мы его завязываем. Это как секретный замочек, чтобы всё держалось, – он показывал ей, как правильно затягивать узел. – Крепче, сильнее. Чтобы никто не смог развязать. Никто.

Катя старательно повторяла движения, её маленькие пальчики ловко управлялись с нитками, завязывая узелок за узелком. – «Крепче, сильнее», – повторяла она про себя, впитывая каждое слово, словно губка.

3. Первая трещина.

Она старалась изо всех сил. Поначалу её швы были кривыми, неаккуратными, нити путались. Доктор терпеливо, методично указывал на ошибки. Со временем её движения стали увереннее, швы ровнее, но Доктора это по-прежнему не устраивало. – Ах, дитя, что-то медленно идёт подготовка, давай немного изменим тактику, – мило улыбаясь, проговорил он. После того как Катя сделала очередной неидеальный шов, Доктор, не говоря ни слова, усадил её на стул. Его руки были быстры и точны. Он достал из шкафа повязку из плотной, тёмной ткани и крепко перевязал ей глаза. Мир Кати погрузился в полный мрак. Запах антисептика усилился.

Доктор ушёл. Катя сидела на стуле, держась за коленки и подглядывая снизу повязки, болтала ножками. Дверь открылась, она резко села ровно. Перед ней с глухим стуком что-то положили на железный стол. Затем на Катю обрушился резкий, тошнотворный запах – свежей крови и почти тухлой туши. Это был запах, который она никогда раньше не чувствовала так близко. В её воображении тут же возник образ мёртвого животного. Туша была огромной, мокрой, истекающей кровью; её холодный, липкий вес ощущался рядом. Катя вздрогнула и сжала руки на коленях, и они моментально замёрзли от страха.

– Не бойся, дитя, – послышался голос Доктора, который теперь казался далёким и безразличным в этой темноте. – Это всего лишь свинья. Но её кожа очень похожа на человеческую. Мы починим свинью, и ты сможешь чинить людей. Делать их здоровыми и счастливыми! От шока у Кати не было ни единой мысли в голове. Доктор взял её дрожащие пальцы: его холодные, точные касания будто примеряли её на роль будущего скальпеля.

– Теперь ты будешь шить вслепую. Я буду направлять твои пальцы. Запомни это ощущение.

Руки Доктора были нежными и точными, он брал её пальцы, прижимал иглу к плотной, омерзительной ткани, учил прокалывать, протягивать нить, завязывать узлы. Катя чувствовала липкую кровь, её запах вызывал тошноту, но она сосредоточилась на движениях. Ведь как учила Тётя: «Плакать – это дорогое удовольствие, которое им не по карману», – чтобы это ни значило, Катя примерно лишь понимала смысл. – Катя, нельзя плакать! Брат же не плачет, и ты не плачь, подумаешь, свинюшка, она же уже не живая… Тётя учила не плакать! Нужно терпеть, но, видимо, не только слезы, а ещё боль, тошноту и разные неприятные чувства. Она ощущала, как игла проходит сквозь плоть, как нить затягивается, стягивая края раны.

– Мы будем сидеть здесь, дитя, – голос Доктора был твёрд, – пока шов меня не удовлетворит. Ты же хочешь починить куклу, верно? Тогда шей.

Катя сглотнула, чувствуя, как страх и отвращение подступают к горлу. – Хочу… – прошептала она. – Вот. А потом… – Доктор сделал паузу, его голос стал чуть громче, чётче. – Тогда ты сможешь и брата починить.

Эти слова ударили Катю, как холодный душ. – Брата. – Лёшу. В её памяти моментально всплыли картины: Лёша, приходящий ночью, весь в синяках, с разбитыми губами, ссадинами на костяшках. Его тихие стоны во сне, когда он думал, что она спит. Его потухшие глаза, которые становились такими только после «уроков». Она видела, как он менялся, как его тело покрывалось шрамами, как его душа становилась жёстче.

Каждый день, когда его уводили, она знала, что он будет возвращаться сломанным, хоть он и пытался это скрыть. Обещал, что всё выдержит, но она видела, как он держался за тетрадь, уходя всё глубже в себя. – Если я научусь шить, я смогу его починить. Я смогу сделать так, чтобы ему больше не было больно!

Внутренний разговор Кати был быстрым, лихорадочным. Страх перед темнотой и запахом крови никуда не делся, но к нему примешалось что-то новое, мощное. Мотивация. Её маленькие пальцы сжались на игле. Это была возможность.

– Я должна! Я должна починить Лёшу.

Игла снова пошла в ход. Катя сидела в темноте, перевязанная повязкой, и шила.

Время потеряло счёт. Запах туши сначала вызывал тошноту, но потом превратился в фон, неотъемлемую часть её новой реальности.

Пальцы, сначала неуклюжие, теперь двигались с удивительной точностью, направляемые не только Доктором, но и жгучим желанием.

Она чувствовала каждую нить, каждый прокол, каждое натяжение кожи, представляя, как залечивает раны брата.

Доктор, стоящий рядом, больше не говорил утешительных слов. Его голос был ровным, когда он поправлял её захват или указывал на неровность шва.

– Аккуратнее, дитя! Если бы это был твой брат, ты бы хотела, чтобы его тело было изуродовано кривыми швами?

Эти слова били сильнее любой пощёчины, заставляя Катю стискивать зубы и сосредотачиваться ещё сильнее. Ночи сливались в однообразную череду шитья вслепую, прикосновений к холодной, липкой плоти, запаха крови и тихих наставлений Доктора. Она училась не только шить, но и терпеть, подавлять отвращение, работать с абсолютной концентрацией. Когда повязка была снята, мир Кати наполнился светом, но он казался иным. Она видела швы на туше – ровные, почти невидимые. Ей было шесть лет, когда Доктор впервые с удовлетворением кивнул, осматривая её работу.

– Почти удовлетворительно, дитя, ты почти готова. Честно, думал, ты и быстрее сможешь. Я в твои годы был куда более ловок.

Готова к чему? Катя не знала. Она лишь чувствовала, что её детство, если оно вообще когда-то было, закончилось. Теперь у неё был навык, приобретённый в слепом ужасе. И цель: защитить Лёшу. Дни после этого изменились. Доктор начал учить Катю другим вещам.

4. Расширение: химия, яд, контроль.

Он показывал ей различные химические вещества: одни пахли резко, другие сладко, третьи совсем никак. Он объяснял, как они взаимодействуют, как смешивать их, чтобы получить нужный эффект. Катя запоминала каждое слово, каждый цвет, каждый запах. Он учил её распознавать яды и противоядия, создавать невидимые чернила и взрывчатые смеси, которые могли уместиться в крошечной ампуле.

– Катя, смотри внимательно, – Доктор достал две маленькие баночки с прозрачной жидкостью. Его голос стал тише, серьёзнее, но по-прежнему был обращён к ней с необычной для него нежностью. – Эти жидкости… они как две противоположные силы. Если их соединить, они могут вызвать бурную реакцию. Он капнул немного жидкости из одной баночки в другую. Появились маленькие, но активные пузырьки. – А если добавить вот эту, – он показал крошечную пробирку, – они могут высвободить очень большую силу. Это нужно использовать очень осторожно, Катя. – Ой, как интересно! – прошептала Катя, её глаза блестели от любопытства. – Да. И это может быть очень полезно, когда нужно что-то быстро изменить. А вот, – он показал на две разные жидкости, – если кто-то вдруг почувствовал себя очень плохо из-за «плохой конфетки», эта водичка поможет ему стать опять сильным. А эта – наоборот, сделает его очень слабым, даже не способным сопротивляться. Ты должна научиться очень точно различать их, Катя. Это очень важно. Ты же умная девочка, правда? – Да! – уверенно ответила она, уже увлечённая «игрой» в разноцветные жидкости и их "характеры". Доктор продолжал свои объяснения, а Катя, как прилежная ученица, впитывала каждое слово. Её руки, когда-то использовавшиеся для шитья, теперь учились работать с хрупкой стеклянной посудой, пипетками, колбами. Доктор, который раньше был её "учителем шитья", теперь стал наставником в области, которая казалась Кате волшебством, но была смертельно опасной наукой. Он никогда не повышал голос, но его взгляд мог заморозить, если она ошибалась.

Порой Катю выводили в другие помещения: лаборатории, где стояли сложные приборы, и склады, где хранились неизвестные ей вещества. Она видела других людей, таких же молчаливых и отстранённых, как Доктор, которые работали над своими таинственными проектами. Она начала понимать, что этот мир гораздо больше, чем их каморка и подвал, и что она, как и Лёша, была лишь частью огромного, безжалостного механизма. Однажды, когда Кате было восемь лет, Доктор дал ей задание: создать вещество, которое могло бы обездвижить человека без следа. Он не объяснял зачем, просто дал формулу и необходимые компоненты. Катя работала дни и ночи, её маленькие пальцы ловко смешивали жидкости, взвешивали порошки. Наконец, она получила нужный результат – прозрачную, без запаха жидкость в крошечной пробирке. Доктор внимательно осмотрел её работу, проверил каждый миллиграмм. На его лице впервые за всё время мелькнуло нечто, похожее на довольство. – Отлично, дитя.

5. Аутоагрессия и излом.

После нескольких месяцев интенсивных тренировок с Доктором, Катя продолжала свою мрачную практику. Теперь, когда Лёша возвращался ночью, он часто утыкался в свою тетрадь, записывая какие-то схемы и вычисления, словно мир вокруг него сузился до этих цифр. Катя, видя, как он погружён в свои мысли, отползала в другую часть их каморки, подальше от тусклого света лампы. Она присаживалась на корточки, отворачивалась от брата, чтобы он не видел. Из-под рваной циновки она доставала иглу и нитку. Открытых ран на её тонких руках, конечно, не было, но для тренировки это и не требовалось. Главное – практиковать швы. Она пропускала иглу сквозь кожу, плотно затягивала нить, представляя, как сращивает раны, как делает невидимыми следы боли. «Главное – Лёшу суметь починить,» – повторяла она себе постоянно, как сломанная пластинка, ставшая её единственной мантрой. Она делала это уже вслепую, движения были механическими, отточенными. Затем, с нетерпением, она снимала повязку или просто открывала глаза, чтобы оценить качество своей работы. Катя внимательно рассматривала каждый стежок, каждую линию, сравнивая их с образцами, которые Доктор показывал ей.

Одной ночью, когда Лёша уже почти спал с книгой на груди, Катя закончила очередной шов на своей руке. Прищуриваясь в полумраке, она рассмотрела его. – Идеально. Ровно. Почти невидимо. Доктор будет рад! Чистый, глубокий, почти экстатический восторг пронзил её. Она не смогла сдержаться.

– Ах, как красиво! – вырвалось у неё, короткий, радостный вскрик, слишком громкий для мёртвой тишины.

Лёша, который, как ей казалось, спал, резко поднял голову. Его глаза, пронзительные даже в темноте, уставились на неё. Он уловил что-то странное в её голосе, что-то непривычное.

– Катя? Что там? – Его голос был настороженным. Он присел, пытаясь разглядеть её в темноте.

Катя моментально напряглась. Маска беззаботности и детской наивности, которую она выработала для Лёши, слетела. Но она быстро поймала себя. – Ничего, Лёша! Просто… сон плохой. – Она постаралась сделать свой голос как можно более детским и неуверенным. – Кукла… мне приснилось, что она совсем сломалась.

Он ничего не сказал на это, но её сердце знало – он догадался.

Глухие удары, приглушённые крики, обрывки голосов. Они с Лёхой попытались прислушаться, но толстые стены не пропускали ничего, кроме смутного, тревожного гула. Шум нарастал и резко стих, оставляя после себя лишь давящую тишину. Лёха, напряжённый, оставался у своей тетради, а Катя, съёжившись, сидела под дверью и вслушивалась в то, что там происходит. – Ты слышишь? – прошептала Катя, её голос был едва различим. – Да, – глухо ответил Лёха, не поднимая головы. – Они близко. – Они тебя опять заберут? – Мне страшно, когда они тебя забирают – призналась Катя. – Я знаю, – Лёха наконец поднял взгляд. – Но они не за мной. Там просто какая-то разборка.

Для Кати начало этой ночи было очень бурным, её сердце колотилось. Тело может дрожать, голос может дрожать, а руки уже нет: они похожи на скальпель в руках Доктора, Кате это даже начинало нравиться. Она чувствовала в этом силу и возможность защитить. На ночь, чтобы уснуть после таких дней, Катя прибегала к секрету, которому давно научил её брат. Она доставала из-под матраса плотно закрытую баночку. Внутри была розовая, воздушная пена, от которой исходил тонкий, сладковатый запах, похожий на запах леденцов и ваты. Это была одна из тех "лекарств", которые помогали успокоиться и уйти в приятные воспоминания о Тёте. Катя осторожно вдохнула её аромат, и тревога медленно отступила. Она лежала комочком на кровати и в руках, как сокровище, держала баночку. Она уже не казалась такой большой в её руке.

На следующее утро, проснувшись, Катя сразу поняла – брата нет. Его место пустовало. Сердце сжалось, но на этот раз не от обычного страха. На его месте было нетерпение. Нетерпение показать. Она провела пальцами по своему предплечью, где под кожей скрывался тонкий, почти невидимый шов, тот самый, что она сделала прошлой ночью. Он идеален, как ей казалось. Катя не могла усидеть на месте, то и дело подбегала к двери, прислушивалась, ожидая шагов. Ей хотелось, чтобы Доктор пришёл как можно скорее. Она представляла, как он, с его невозмутимым лицом, осмотрит её работу. Пародировала его реакцию и хихикала от этого. Ждала его одобрения. Жаждала того редкого, почти незаметного кивка, который означал "отлично". Это одобрение стало для неё единственной валютой в этом мире (после поглаживаний брата, конечно), единственным признаком того, что она делает всё правильно, что она движется к своей цели – починить Лёху. Её пальцы то и дело касались невидимого шва, ощущая его совершенство, и в её глазах горела необычная для ребёнка одержимость. Когда Катя услышала приближающиеся шаги, её сердце забилось быстрее. Она бросилась к двери, схватилась за ручку и начала дёргать её, нетерпеливо, почти истерично. – Ну давай, быстрей же, быстрееей! Шаги затихли прямо за дверью. Ручка дёргалась, но дверь не открывалась. Фигура за дверью ждала. Катя, осознав это, перестала дёргать ручку и, отойдя на три шага назад, покорно ждала. Дверь бесшумно распахнулась.

На пороге стоял Доктор, в своём безупречно выглаженном халате, с тем же спокойным, почти безжизненным лицом.

– Ты сегодня в нетер… – начал он своим привычным мягким голосом, но не успел договорить.

Катя, не дожидаясь приглашения, тут же вытянула свою руку, показывая предплечье. – Смотрите! Смотрите!

Доктор взглядом скользнул по её руке. Он уже видел её швы много раз, и его лицо оставалось непроницаемым.

– Да, дитя, я это уже видел.

Улыбка сползла с лица Кати. Она быстро повернула руку, демонстрируя тот самый, последний шов, который ей казался верхом совершенства.

– А это видели?! – горделиво задрав нос, произнесла она.

На лице Доктора что-то едва заметно дрогнуло. Он прищурился, взяв её за руку, почти приподнимая от пола, чтобы лучше рассмотреть. Его взгляд был сосредоточен, он провёл тонким пальцем по шву. У неё от этого побежали мурашки.

В воздухе повисла напряжённая тишина. Затем, сдержанно, но с явным, почти животным удовлетворением, похожим на урчание, он произнёс: – Хм. Отлично, дитя. Идеально. Пора переходить на новый этап.

Глаза Кати вспыхнули огнём. Она почувствовала себя так, словно только что покорила самую высокую гору. Кукла, о которой она когда-то так мечтала, и о которой Доктор больше не заикался, была забыта.

Её единственной мыслью был Лёша. – Я смогу! Я смогу починить Лёшу! – прошептала она тихонечко.

Доктор надменно усмехнулся. Он опустил Катю.

– Починить? Нет, дитя. Пока только заштопать можешь. Починке тоже нужно учиться.

Слова Доктора ударили Катю. Она онемела. Все её усилия, вся её гордость – всё это разбилось о его слова: «Заштопать». Это звучало так грубо, так незавершённо. – Идём, нас ждут уроки, – спокойно сказал Доктор, уже направляясь к двери. Катя, словно марионетка, пошла за ним.

Глава 6 Становление новой личности

Этапы: 1. Начало.

Они шли по знакомым коридорам и вскоре оказались перед дверью, ведущей в настоящую операционную. Она уже видела её раньше, но никогда не заходила так далеко. Это было большое, плохо освещённое помещение, наполненное холодным блеском металлических инструментов. Запах здесь был более концентрированным – кровь, антисептик, что-то гнилостное и сладковатое. Катя уже почти привыкла к этому смраду, но всё равно он вызывал в ней тошнотворное чувство.

На огромном железном столе, в центре комнаты, лежала гигантская туша настоящей, свежей свиньи. Её розовая, ещё тёплая плоть контрастировала с холодным металлом стола, и от неё исходил резкий, живой запах крови и внутренностей. Катя вздрогнула и крикнула, закрыв лицо руками. Это было не то же самое, что остывшие, уже начинающие разлагаться куски мяса в их «классе». Это было… почти… живое.

– Продолжим наши уроки, – равнодушно произнёс Доктор, а затем, словно поставив точку в этом моменте, закрыл за собой тяжёлую дверь, оставляя Катю один на один с её новым кошмаром.

У неё будто отключилось сознание, и всё, что происходило, выпало у неё из памяти.

Вечером того же дня Катя вышла из операционной. Она была вся в поту, волосы прилипли к лицу, а в глазах застыло странное, отрешённое выражение. В руках она крепко сжимала небольшой, аккуратно отрезанный кусочек свинины – часть своей "домашней работы". Теперь это был её ритуал – приносить "трофей" с урока и практиковать швы в своей комнате.

Но тошнотворный рефлекс, вызванный часами работы со свежей плотью и кровью, не оставлял её. Ей стало нестерпимо душно.

– Можно… можно мне выйти? – прохрипела она, будто в лихорадке, обращаясь к одному из бандитов, стоявших у двери. – Подышать… куда-нибудь, где нет этого запаха.

Бандит, явно удивлённый её просьбой, кивнул. Доктор, заметивший её состояние, тоже разрешил. Ей неспешно, под конвоем, открыли тяжёлую дверь, ведущую наружу.

Катя сделала шаг за порог.

Впервые она оказалась на улице.

Вечерний воздух, холодный и влажный, ударил ей в лицо, резко контрастируя с затхлым запахом подвала. Это был настоящий воздух. Не тёплый, спёртый воздух внутри помещений, не холодный, но всё равно мёртвый воздух подземелий.

Это был воздух, который пах сыростью, озоном после недавнего дождя, далёким дымом костров и чем-то неуловимо зелёным, живым.

Она подняла голову и увидела небо. Не тусклую лампочку, не грязный потолок, а огромное, тёмно-синее полотно, усыпанное первыми робкими звёздами. Оно было бесконечным. Ветер шевелил её волосы, принося запахи, которые она никогда не знала – запах земли, камня, какой-то неведомой, дикой жизни.

Мир вдруг стал огромным, живым, пугающим и невероятно реальным. Она втянула воздух полной грудью, чувствуя, как он заполняет её лёгкие, очищая изнутри. Это был глоток свободы, пусть и короткий, но до мурашек пронзительный.

Тошнота подкатила вновь, едкий привкус крови и свинины стоял в горле. Катя сделала вид, что её сейчас вырвет, прикрыв рот рукой.

– Блевать не у дверей, сопля! – рявкнул один из бандитов, хмуро наблюдавший за ней. – Иди за поворот. Там можешь хоть обрыгаться.

Они были уверены, что она не сбежит. Да и куда ей бежать? Она никогда не видела ничего, кроме этих стен, не знала улиц, не понимала, как выжить вне этого подземелья. Побег для неё был бы верной смертью, и они это знали. Она была слишком мала, слишком долго взаперти.

Катя, словно маленькая собачонка, которой дали чуточку свободы, забежала за поворот. Ей двигал неизбывный, детский интерес – исследовать это новое, необъятное место. Там, в тени высокой, обшарпанной стены, она увидела гигантскую, тёмную глыбу, воняющую потом и затхлым табаком.

Это был Громила.

Она тихонечко воспользовалась моментом, чтобы впервые его рассмотреть. Впервые он оказался с ней на одном уровне. Его лицо, обычно искажённое гримасой ярости или скуки, сейчас было расслабленным, почти безмятежным, что само по себе казалось чудовищным. Грубые, багровые шрамы, тянущиеся от виска к подбородку, казались менее угрожающими в этом странном свете. Глаза, глубоко посаженные, с нависшими бровями, обычно мечущие искры злобы, теперь были прищурены в выражении, похожем на глубокое раздумье или даже умиление. Толстый, обкусанный нос и широкий рот с пухлыми губами, часто кривящимися в ухмылке, были на удивление мягкими.

Он сидел на корточках, а его огромные, мозолистые пальцы разворачивали обёртку от чего-то непонятного в голубой этикетке "Милки Вэй". Он дожевал это что-то, и вдруг в его огромных, как кувалды, руках появилось вновь что-то маленькое и пушистое. В ногах у него крутились кошки. Разные – одна чёрная, тощая, с обломанным ухом, медленно тёрлась о его грязный сапог. Другая, рыжая, с клочковатой шерстью и одним глазом, жадно вылизывала что-то с его ладони. И третья, серая, с порванным хвостом, осторожно забиралась ему на колени. Громила с нежностью, которую Катя никогда не видела на его лице, поглаживал их, что-то тихо бормоча себе под нос. Он даже не смотрел на неё, полностью поглощённый этими созданиями.

Катя не могла поверить своим глазам. Громила. Нежный. Гладящий кошек. Она замерла, её маленькие пальцы сами потянулись к глазам, чтобы протереть их, убедиться, что это не сон. Но видение не исчезло.

Испугавшись чего-то неопознанного, того, что разрушало привычный ей мир, Катя попятилась. Она быстро вернулась к бандитам, стоявшим у выхода.

– Я… я обратно. Мне… мне плохо, – прошептала она, её голос дрожал.

– Разве такое бывает? Что-то такое прекрасное, вне этого страшного места. Я хочу туда, очень хочу! Навсегда! Я вырасту, Лёха вырастет, и мы уйдём отсюда!

Бандит пожал плечами, пропустил её обратно в душное помещение. Запах гнили и антисептика снова обволок её, но теперь он казался более привычным, менее пугающим.

Вечером, после очередного, теперь уже менее травматичного урока с Доктором, Катя снова получила разрешение подышать.

2. Кнут и пряник.

Доктор сам об этом заговорил, видя её усидчивость и прогресс.

– Ты хорошо поработала, дитя, – сказал он своим бесцветным голосом. – Свежий воздух полезен для концентрации.

Он придумал новый способ мотивировать её учиться. Награда. Это было новое, необычное ощущение. Она была рада выйти и с удовольствием не возвращаться.

– Я не могу думать, моя голова пуста, я чувствую себя так пусто, я ничего не хочу…