
Полная версия:
Замок Франца Кафки – окончание романа
«Вовсе необязательно было называть мою фамилию, – слегка обидчиво уже знакомым К. низким голосом, ответил господин Бранденфельд, – зачем вы, спрашивается, тогда повязывали ему на глаза повязку?»
«Повязка у него потому, что он не должен видеть, где находится, – невозмутимо ответила женщина, – а как вас зовут, ему вообще дела нет, правда, господин землемер?»
К. подтверждающе кивнул, ему действительно было сейчас всё равно, как зовут его обидчивого соседа; затылок его уткнулся в тёплые и мягкие женские ладони, по телу плескалась горячая скользкая вода, и К. понимая подспудно, что новое такое же наслаждение достанется ему ещё нескоро, если достанется вообще, был пока совершенно равнодушен ко всем Бранденфельдам на свете. Впрочем, имя женщины К. был бы совсем не прочь узнать, но он опасался неверным словом разрушить идиллию, в которой он, пока волей случая, находился. Хотя, как ему показалось, вода начала уже понемногу остывать, так что через какое-то время, наверное, можно было бы попробовать рискнуть обратиться к женщине или даже неожиданно сорвать повязку и увидеть своих собеседников наяву; не будет же она до вечера купать К. в лохани, как бы этого ему ни хотелось. К тому же, судя по речи, его сосед имеет большее отношение к Замку, нежели к Деревне, а К. следовало продолжать борьбу за свои права здесь, и союзники были по-прежнему ему необходимы. И может быть, господин Бранденфельд мог оказаться ценным приобретением, как бы обидчиво он не шевелился сейчас, сидя рядом с К. в лохани. Хотя, вдруг подумалось, К. весь его оптимизм касательно будущего основан сейчас только на приятных ощущениях от потихоньку остывающей, но всё ещё согревающей его воды, а по сути, К. по прежнему, неизбежно поджидают за стенами дома Лаземанов холода наступившей здешней зимы.
«Я сделал это замечание не потому, что имею какие-то опасения в отношении господина землемера, – ответил Бранденфельд, – в конце концов, его показания никто не будет брать во внимание, поскольку, как вы правильно сказали фрау, он не может и не должен здесь находится. А, если его здесь не может быть, то тогда совершенно всё равно, что господин землемер здесь услышит или даже увидит. Но заметьте, тем не менее, что я отличие от вас, я не спешу сейчас называть здесь ничьих имён.
«Да, бросьте, Фридрих», – с усмешкой сказала женщина, – это ничем вам не грозит».
Услышав его слова, К. слабо усмехнулся, чувствительность чиновников из Замка – а Бранденфельд, судя по всему, был именно чиновником, была ему уже хорошо известна. Может быть, подумалось ему, использование этой чувствительности могло бы стать его оружием в борьбе за свои права? Конечно, если бы он воспользовался этим оружием без должной осмотрительности, то тогда чувствительность могла бы живо перерасти в обидчивость, а оттуда уже в прямую враждебность, что только бы ухудшило его положение, вместо того, чтобы его поправить. Но, если действовать осторожно, и например, не так сильно упираться своими ступнями в Бранденфельда, а наоборот немного присогнуть ноги, пусть и выставив колени на прохладный воздух – К. не привыкать к лишениям – да ещё раз извиниться за то, что тому приходится делить лохань с К., то не исключено, что можно будет добиться более человечного отношения к себе со стороны Бранденфельда прямо здесь, а не где-то в Замке, куда ешё надо каким-то образом проникнуть.
Часть своего плана – сгибание ног, К. выполнил без каких-либо-затруднений, но ко второй части он приступить не успел, потому что женщина начала намыливать ему голову, и если бы он попытался открыть рот, то вместо слов его собеседник, услышал бы, разве что, невнятное бульканье. Поэтому К. на время смирился и даже прикрыл веки, чтобы мыльная вода, которая стала просачиваться сквозь повязку, не начала щипать ему глаза. Он понадеялся, что Бранденфельд, видя его положение, не станет сильно обижаться на молчание К.
«Я думаю, что господин землемер просто не ожидал здесь кого-либо встретить сидящим в лохани, – сказала женщина, натирая мылом грязные уши К., так что он мог едва расслышать её слова, – сегодня ведь среда, а не суббота, когда в Деревне банный день».
«А что же или кого он мог тогда здесь ожидать? – подозрительно спросил Бранденфельд, – или может быть, кто-то снабдил его не подлежащими разглашению сведениями, благодаря которым он только что проник в это помещение? – подождав немного, Бранденфельд продолжил, – и к тому же, молчание господина землемера наводит на мысль, что ему есть, что скрывать о своих сведениях полученных явно неофициальными путями и это безусловно его не красит».
К. в страхе открыл рот, чтобы опровергнуть эти подозрения, но лишь закашлялся мыльной водой тут же попавшей ему в рот.
Женщина успокаивающе похлопала его по плечу.
«Не беспокойтесь чересчур, просто господин Бранденфельд, осуществляя свой административный надзор по Деревне, всегда исходит из самых худших предположений, как и полагается любому чиновнику, который ответственно подходит к своей работе, – сказала она, – но, если вы сможете предоставить ему сведения о своей невиновности, а они безусловно у вас есть, я в этом нисколько не сомневаюсь, то вам совершенно ничего не грозит, – говоря так, будто ожидая от К. немедленного ответа, она, тем не менее, в это же время закрывала ему рот своей нагретой влажной ладонью, не давая произнести К. ни слова, – я ведь верно говорю, Фридрих?»
Это, второй раз произнесённое имя, заставило К. теперь вздрогнуть. Именно так называл своего начальника секретарь связи Бюргель, к которому К. недавно ввалился прямо в постель. Везёт же К. на странные совпадения; теперь он, получается, попал к его начальнику прямо в ванну.
«Наверное, господин землемер считает, что его молчание – это золото, и что его невиновность, таким образом, говорит сама за себя, – слегка укоризненно сообщил Бранденфельд, очевидно, не замечая, что К. просто не дают возможности что-либо сказать. – Но, я хотел бы, напротив, указать на то, что уклонение от вопросов, в чём господин землемер уже, кстати, был неоднократно замечен, может сразу изначально поставить его в невыгодное положение обвиняемого. Даже, если допрос осуществляется не в строгой форме и не под протокольную запись».
«И даже в лохани у них допросы», – с досадой подумал К, пытаясь, оценить своё положение. Встать и уйти, как он это сделал в прошлый раз в гостинице, когда отказался отвечать на вопросы секретаря Мома – это казалось ему теперь чем-то слишком неловким и зазорным, учитывая ещё то, что сейчас на нём совершенно не было одежды. Что-то сказать в своё оправдание К. тоже не мог, так как ему буквально зажали рот ладонью, но, если бы он даже и отвёл руки женщины своими руками – а это не составило бы большого труда, он явно был сильнее её – то даже тогда, какие бы он мог привести оправдательные аргументы в свою пользу, не говоря уже о предъявлении подтверждающих его слова документов? Тем более, что разнежившись в теплой воде, К. уже сам удивлялся, как же он оказался у Лаземанов, если ночевал у Герстекеров. А события прошлой ночи, вообще, казались ему сейчас странным тягостным сном каким-то непостижимым способом спутавшимся с явью.
«Но согласитесь, что несколько странно допрашивать господина землемера именно здесь и сейчас, – примиряюще сказала женщина, выливая К. на голову ковш свежей воды, – для этого существуют специально отведённые места, где к тому же, можно, хотя бы письменно зафиксировать вопросы и ответы. Или вы предлагаете ответы К. записывать пальцем по мыльной воде?»
По наступившей паузе К. понял, что Бранденфельд в данном случае оказался не на высоте со своими к нему притязаниями, в чём тот неохотно и признался.
«Но вы могли, фрау, хотя бы в лохани не ронять авторитет местной администрации, – полушутливо закончил он, – к тому же вопросы заданные в такой неофициальной обстановке, – он зачем-то потрогал К. пальцем за ногу, – могут рассматриваться как неофициальный допрос, который будет, скажем так, первой ступенью к следующим более формальным и служебным».
«А как вы оказались здесь, господин Брандефельд? – К. воспользовался было тем, что женщина отвлеклась на секунду от него, чтобы набрать в ковш ещё воды, но даже сам удивился вдруг своему неожиданному вопросу, потому что, на самом деле, всего лишь хотел пояснить, что его вчера позвала к себе мать Герстекера, и что он ночевал у них в доме и не совершал никаких злодеяний, по крайней мере, пока был в здравом уме и трезвой памяти. Видно, дерзость к администрации у него в крови и является неотъемлемой его частью, грустно подумалось К., любопытство которого вновь пересилило благоразумие.
Даже с закрытыми глазами К. почувствовал, как женщина и Бранденфельд обеспокоенно переглянулись. А женщина при этом даже как-то сочувственно похлопала его по плечу, как бы сожалея о проявленной им оплошности.
«У чиновников есть определенные обязанности связанные с определенными привилегиями, которыми они могут пользоваться, – наконец, не торопясь, сказала она, в то время как Бранденфльд даже не удостоил К. своим ответом и только возмущенно выдохнул, а женщина продолжила, хихикнув, – но это не потому, что в Замке не хватает горячей воды. Но господин Брандефельд, как мне кажется, сам хотел задать вам этот вопрос, не так ли?»
«Я переночевал у Герстекеров, а утром попал сюда совершенно случайно, – его слова, которые он хотел выговорить твёрдо и решительно – показывая, что он ничуть не боится ни Бранденфельда, ни его даже неофициального, как тот выразился, допроса – прозвучали сейчас слабо и неуверенно, как будто, он и сам в них сомневался.
«И Герстекеры могут подтвердить ваши слова? – Бранденфельд, как опытный чиновник, сразу поймал слабину в голосе К., – неужели, они вдвоём провели с вами эту ночь, не спуская с вас глаз?»
«При чем здесь это? – удивился К., повязка начинала ему мешать; он не то, чтобы мечтал наяву узреть Бранденфельда (женщина интересовала его гораздо больше), но всё-таки непросто с кем-то разговаривать, находясь в полной темноте, – мать Герстекера расспрашивала меня весь вечер, сын молчал, потом я заснул, – голос К. снова стал неуверенным, но здесь уже потому, что он сам не помнил толком этого момента, – а утром в доме никого уже не было, они куда-то, наверное, уехали, и не стали меня будить». Хотя, кто его знает, подумалось ему, может они не спускали с него глаз, пока К. спал, это уж точно останется тайной, пока Герстекер не привезёт мать обратно, да, и то они вряд ли ему об этом расскажут, если не захотят.
«Что ж, значит, вам придётся в любом случае дождаться их возвращения, – Бранденфельд, шумно заплескался и зашевелился, судя по всему, неуклюже вылезая из лохани, – если вы были вечером все вместе, как вы настаиваете, то задавать вопросы вам без очной ставки сейчас смысла нет, ваши утверждения могут быть легко подвергнуты сомнению другой или третьей стороной. Но ждать этого у меня времени нет, все часы, которые я провожу здесь тщательно расписаны по минутам безо всякого отдыха, как бы вам господин землемер, не казалось это сейчас неправдоподобным, поэтому в нужное время вы получите соответствующее предписание об явке к моему секретарю».
Он так же шумно начал вытираться и с бряцаньем надевать на себя одежду, как будто, собираясь облачиться в мундир кавалериста, а не в форму чиновника. Впрочем, это были только предположения К. – как именно мог одеться Бранденфельд – так как у него самого глаза были по-прежнему закрыты повязкой, которая, откровенно сказать, ему уже изрядно поднадоела и к тому же промокла насквозь.
«Прощайте, фройляйн… М-м-м, – голос Бранденфельда доносился до К. уже издалека, – а вам, господин землемер, советую быть осмотрительнее в своих речах и поступках, особенно таких, какие я имел несчастье слышать и наблюдать сегодня. Впрочем, моё личное отношение к этому не имеет никакого значения, я только имел в виду, что каждый должен находится на своём месте, и не появляться там, где его совершенно не ожидают, и ежели такое нарушение будет продолжать иметь место, то виновное в этом лицо, без сомнения, понесёт серьёзную ответственность».
Конец его тирады завершил стук каблуков и скрипнувшая, а затем громко стукнувшая дверь. К. ощутил лицом и голыми плечами порыв холодного воздуха и непроизвольно поёжился от сквозняка.
«Начали мерзнуть? – участливо спросила женщина и поводила рукой в воде, – да, надо вам, господин землемер, немного согреться».
Он не успел толком ничего ответить, как услышал лёгкий шелест, за ним негромкий плеск, а затем две уже знакомые К. руки вдруг притянули его к горячему женскому телу, от которого чувствовался такой жар, будто в лохань рядом с К. вылили ведро горячей воды.
«Не могла дождаться, пока исчезнет этот Фридрих, – прошептали К. на ухо обжигающие теплом губы, – а ты, мой милый дерзкий, землемер, который осмеливается ерепениться перед чиновниками, надеюсь, тоже этого ждал?»
Огорошенный К. несколько мгновений даже и не знал, что ему говорить или делать, так неожиданно всё произошло, но тело его приникшее к другому телу, как пуансон к матрице, ответило само очень быстро, и ему уже не пришлось вслух озвучивать свой ответ. Охваченный пришедшим телесным желанием, он потянул было надоевшую повязку с глаз, жаждая увидеть, кого он только что заполучил в свои объятия, но женщина прервала его попытку решительным жестом.
«А вот это я тебе делать запрещаю, милый землемер, – смеясь, но твёрдо сказала она, – это совершенно лишнее, – она снова засмеялась, – вернее, совершенно необходимое».
Он нехотя подчинился её капризу и они вдвоём с шумом заворочались в остывающей воде, но К. не чувствовал прохлады, он ощущал жар женщины и в нём рос ответный жар. Всё было так же как с Фридой, но одновременно и не так, женщина всё равно была другой, и у К. на глазах была повязка, но теперь он сам не спешил её срывать. Пока он не видел, а только ощущал своим телом, он мог представлять, что в его руках дрожит в любовной страсти его невеста, которая не бросила его и не оставила ради чужого человека, ибо К. всё равно тосковал по Фриде, даже обладая в эту секунду совсем другой женщиной. Но та, кого он сейчас сжимал в своих отчаянных объятиях обретения, всё же была не той, по кому он бесплодно томился: с иным телом, иными губами, иным запахом шеи и волос. И К. всё сильнее стискивая в своих объятьях эту отдающуюся ему женщину, всё сильнее сжимал и свои веки, чтобы вернуть, хоть ненамного свои прошедшие, но не утерянные переживания и чувства.
Но когда К. уже почти вернувший себе Фриду, готов был уже взорваться и раствориться в ней окончательно, женщина одним хищным движением сорвала с него промокшую насквозь повязку так, что он даже вздрогнул от боли у корней волос.
«Ты изменил своей невесте, землемер, – хохоча, закричала она, и её белые зубы блестели от влаги и смеха, а черные волосы плавали вокруг её лица как комки речных водорослей, – и теперь ты мой, окончательно мой», – она мощно стиснула К. своими бедрами и он излился в неё с тоской и чувством только что совершённой непоправимой ошибки.
Глава 28 (3)
Матильда
К. долго, с изумлением, словно боясь поверить своим глазам смотрел на лицо молодой женщины; закрыв глаза, она совершенно обнажённая, умиротворённо покоилась перед ним в воде покрытой мыльными разводами; лишь кисти рук её плавно шевелились, будто она безмятежно плыла на спине по глубокому спокойному озеру, а не лежала в остывающей лохани в доме у Лаземана. Но К. никак не мог поверить в то, что видел перед собой.
«Анна?» – наконец, спросил он её неожиданно охрипшим голосом. Мысли у него спутались в один лохматый заверченный клубок, из которого он не мог вытянуть ни одной нужной ему нити. Но женщина лежавшая сейчас перед ним никак не могла быть матерью Ханса и женой Брунсвика, это просто совершенно не совпадало с окружающей К. реальностью или должно было быть всего лишь сном. Но он не спал, и это была она, ибо К., хоть и сомневаясь, но узнавал эту женщину, вспоминая её голос и черты лица, что незаметно всплывали в его памяти, как мыльные пузырьки в воде. Он знал и чувствовал, что его влечет к ней с первой же их встречи, когда он увидел её впервые, сидящей в этой же комнате, в кресле, с отрешённым видом; его притянула её загадочность и недоступность, то, что она была в Замке, хоть бы и служанкой, но ведь это был недостижимый для него Замок, куда он так стремился попасть. Может быть, он бы даже предпочёл её Фриде, тем более, что К. познакомился с ней раньше, но здесь уже вступили в силу непреодолимые тогда для него обстоятельства, а именно Лаземан с Брунсвиком, буквально вынесшие К. на своих плечах из дома, так что он успел перекинуться с ней всего лишь парой слов. А потом Фрида затмила, конечно, всё, и К. провалился в любовный омут почти до самого дна, и до сих пор не может из него, как выясняется, толком вынырнуть. Но тогда К. конечно же не знал, что она жена Брунсвика, да ещё и мать Ханса; при мысли о них обоих, у К. зашевелились на голове волосы; узнав о том, что здесь произошло, Брунсвик, даже без помощи Лаземана, снова вынесет К. из дома, причём не до улицы, а прямо до деревенского кладбища, поэтому К. даже не узнает насколько его возненавидит Ханс, что, хоть в какой-то мере, и явится для К. утешением. Ему подумалось, что стало быть, не зря Брунсвик так усердно сторожит свою жену; видимо, в Замке нравы у женщин намного свободнее, чем в Деревне, а здесь его жена, выходит, даже не может удержать себя в рамках приличий, так что ему приходится вовсю проявлять свою предусмотрительность и расторопность, чтобы не оказаться в нелепом положении обманутого мужа.
В этот момент у женщины дрогнули и поднялись веки и она взглянула на К. холодными голубыми глазами.
«Я Матильда, – спокойно сказала она тихим голосом, – сестра Анны, – и поскольку К. всё ещё смотрел на неё остолбеневшим взглядом, добавила, – мы близнецы».
Уже почти простившийся с жизнью от рук Брунсвика К. испустил глубокий облегчённый вздох, и не в силах даже сидеть от упавшего на него счастья, повалился спиной на противоположный край лохани; только сейчас он заметил, что лежит уже в остывшей воде весь покрытый гусиной кожей.
«Ты думал, что был с Анной, – усмехнулась женщина, подтягивая к себе свои красивые длинные ноги, – не ты первый впадаешь в эту ошибку, хотя надо сказать, что в подобных обстоятельствах, наверное всё же первый, – она потрогала кончик языка зубами и внимательно посмотрела на К., – и ты мог бы осенить себя лаврами первопроходца, если бы ты не принял меня за другую после того как всё это, – она слегка раздвинула ноги, – закончилось. И мне даже интересно, за кого ты меня принимал или представлял на моём месте К., – может быть, свою несостоявшуюся невесту или кого-то ещё из Деревни или Замка? Всё же надеюсь, не хозяйку гостиницы «У моста»?».
Но К. был настолько счастлив, что не обращал внимания на достававшиеся ему колкости. Для него главным было то, что всё вернулось на свои места. Да и как он мог даже подумать такое про мать Ханса, мать двоих детей! Не говоря уже о том, что она лежит больная в своём доме уже несколько дней, как ему сообщила вчера мать Герстекера; совершенно немыслимо было бы представить её – больную – здесь, да ещё с этим Фридрихом, а потом ещё и плещущейся в лохани с К. Хотя, если такое с лёгкостью вытворяет её сестра близнец, то здесь стоит судить обо всём с осторожностью; как известно, от яблоньки яблоки, да ещё одинаковые, падают недалеко и катятся рядом.
«Я не видел тебя раньше в Деревне», – с облегчением сказал К., с интересом вглядываясь в её лицо, и находя в нём всё больше сходства с лицом женщины, которую он встретил здесь в первый день. Даже странно, что он успел так хорошо запомнить внешность Анны, хотя видел её совсем недолго, значит, непросто его так властно потянуло к ней, что Лаземану с Брунсвиком пришлось срочно вмешиваться. Ведь с первого взгляда запоминаешь лучше всего либо что-то прекрасное, либо наоборот отвратительное, когда оно само входит в твою душу и надолго, если не навсегда, поселяется в ней.
«Ты здесь, вообще, ничего не видишь, – пренебрежительно проронила Матильда, накручивая на палец прядь своих мокрых чёрных волос, – смотришь, да, не спорю, во все глаза как маленький глупый щенок – но не видишь. Сослепу упасть на буфетчицу, да к тому же любовницу Кламма, это, К., надо сильно постараться, чтобы так себе навредить с самого начала».
К. рассердился, буквально каждая встречная особа женского пола упрекает его за то, что он выбрал Фриду и держался её, можно сказать, исступлённо, пока она сама его не бросила. Конечно, наверняка он совершил глупость, поступив так поспешно и необдуманно – и итог был закономерен – но разве он не спрашивал себя сам много раз после этого: любит ли он Фриду или нет, и разве не отвечал сам себе уверенно – да, люблю, люблю даже после расставания. Оставался ли он ей верен, когда она потеряла всё – потеряла из-за него, конечно, – но тем не менее? Да, оставался и даже мысли у него не было променять свою невесту на что-то более выгодное, которое ему правда, и не предлагали, но он бы и так не взял. Неужели, здесь в Деревне всё происходит по чёрствому взаиморасчёту, когда обе стороны подвергают долгому и тщательному рассмотрению положительные и отрицательные последствия своих будущих отношений? Пожалуй, выходит, что так, если вот даже, хотя бы для примера припомнить историю хозяйки постоялого двора о том, как она без любви вышла замуж за соседского конюха, только для того, чтобы вести совместное хозяйство. Конечно, К. здесь будет смотреться белой вороной, он ведь ставит чувства наперёд расчёта; неудивительно, что здешние женщины испытывают любовь, разве что, только к чиновникам из Замка, да и то, скорее всего, за их кажущуюся недоступность и иллюзии предполагаемой роскошной жизни, которыми они забивают свои недалёкие головы.
«Мои отношения с Фридой никого не касаются, – сухо сказал К. и зябко передёрнул плечами – вода в которой они оба сидели, совсем остыла, и над ней перестал клубится даже лёгкий парок; судя по всему, всё что можно, они в этой лохани вдвоём уже устроили, и надо было понемногу оттуда выбираться, к тому же, это был дом Лаземана, а у К. не было не малейшего понятия о том, когда вернутся хозяева, и уж тем более, ему не хотелось встречать их в таком виде.
Женщина, казалось, поняла обеспокоенность К. и усмехнувшись, одним ловким движением с всплеском выскочила из лохани, пока он сам осторожно, стараясь не поскользнуться, ещё только перекидывал ногу через край. Подойдя к комоду стоявшему в углу комнаты, Матильда вытащила оттуда две льняные простыни, одной из которых заботливо укрыла плечи К. а вторую набросила на себя. Её забота тронула К. и он перестал на неё сердиться за неприятные слова о Фриде. Его удивило, насколько она уверенно проделывала все эти действия, как будто, была у себя дома, а не в чужом жилище. К тому же, она совсем не стеснялась К., вытирая своё красивое молодое тело, и даже не отворачивалась от него при этом в сторону.
«Ты живешь здесь, в Деревне?» – снова поинтересовался К., переиначив таким образом свой первый вопрос. Он уже успел обсушить себя с помощью простыни и теперь искал свои вещи, чтобы одеться. Все они, аккуратно сложенные, лежали на сундуке. К. начал торопливо одеваться, но не так открыто как Матильда, а стараясь держаться к ней стороной.
«Нет, – певуче ответила женщина, – когда мне нужно, я приезжаю сюда». «Из Замка?» – живо переспросил К., пытаясь попасть в рукава своей рубахи. «Ты просто одержим Замком, мой милый землемер, – расхохоталась Матильда – но если я скажу – да, то, что для тебя изменится?»
«В сущности, ничего», – признал К., и ему стало казаться, что женщина как-то понемногу начинает отдаляться от него, хотя ещё несколько минут назад они были близки настолько, насколько могут быть близки два слившихся в одно существа.
«Или ты хочешь, чтобы я взяла тебя с собой туда как своего любовника? – подтрунила над ним Матильда, – но ведь, говоря по правде, ты же сначала подумал, что я – это Анна, не так ли? А о ком ты думал, пока у тебя на глазах была повязка, сказать вообще затруднительно, хотя по этому поводу я могу строить обоснованные догадки».
Слушая её, К. сам был готов теперь провалиться под землю от неловкости, но пол в доме Лаземана был слишком прочный. Женщина умело вскрывала К. своими словами как ножом устрицу, открывая всему миру его распутство и ничтожность. Он как будто был для неё книгой раскрытой на самых тайных страницах, которые и он сам-то боялся читать. Выходит, что К. неосторожно дал волю своему любострастию, а Матильда, воспользовавшись своим телом как оружием, одержала над ним лёгкую и безоговорочную победу. Теперь он был полностью в её власти.
«Я сам не могу понять, что на меня нашло, – он сделал слабую попытку защититься, – всё случилось слишком быстро». «Ну, я бы так не сказала, – задумчиво произнесла Матильда, дотрагиваясь пальцами до своего подбородка, – мне показалось, ты был вполне целеустремлён в своих действиях. Впрочем, я не виню тебя, вы мужчины по природе своей, довольно слабые создания в этом смысле, и ты лишь подтверждаешь правило, ничем не отличаясь от местных, хотя и прибыл, как ты говоришь, издалека. Есть ли у вас невеста или нет, нравится ли вам другая девушка, но если вдруг выпадает удачный случай, вы бросаетесь на свежую добычу, как голодный пёс на кусок мяса и не можете удовлетвориться, пока не сожрёте его целиком. Но благодаря этому вы становитесь уязвимыми и вами легко управлять. Только я вот не пойму сама, зачем мне управлять тобой, К.?»