скачать книгу бесплатно
Помолчав, он продолжил:
– В нашем распоряжении еще дней пять-шесть. Все это время мы будем вместе, ненаглядная моя… Ах, знать бы, какому богу или богине мы обязаны нашему счастью?..
Ювентина ответила серьезным и благочестивым тоном:
– Будем возносить свои молитвы Венере Эрицинской, которая, как я слышала, царит в Сицилии наравне с Юпитером Императором. Пусть она будет нашей заступницей перед всеми олимпийскими богами.
Она помолчала, потом спросила:
– Ты сказал, что в нашем распоряжении пять-шесть дней… А потом?
– Разве я тебе не говорил? Мне предстоит путешествие в Гераклею, – с неохотой ответил Мемнон.
Ювентина коротко вздохнула.
– Ну-ка, посмотрим, что там у нас в этих ящиках! – внезапно вскочил на ноги Мемнон. – Сегодня я выберу для тебя сразу несколько нарядов, достойных царицы.
Сбросив с себя покрывало и надев тунику, он направился к обитым бронзой сундукам, переступая через валявшиеся под ногами серебряные кувшины и чаши.
Открывая крышки сундуков, он рылся в них, отыскивая понравившиеся ему цветом или покроем женские платья.
Он заставил Ювентину примерить несколько дорогих и красивых нарядов, одевая и раздевая ее с ловкостью служанки.
Особо отметил он закрытое платье темно-синего цвета.
– В нем ты похожа на одну из грациозных статуэток из Танагры[54 - Танагра – город в Греции, на востоке Беотии. Прежде всего известен как место, где при раскопках были найдены статуэтки из обожженной глины, особенно удачно передававшие изящность и красоту женских фигур в длинных облегающих тело одеждах.], – с восхищением произнес Мемнон, когда она облачилась в тонкую и мягкую ткань, пройдясь перед ним своей легкой походкой. – Этот длинный хитон наденешь, когда мы вместе посетим театр в Катане, – добавил он.
– Мне, право, немножко не по себе, – засмеялась Ювентина. – А вдруг хозяин виллы обнаружит пропажу этих дорогих и красивых вещей?
– Судя по всему, он еще сам толком не знает, что хранится в этих сундуках, – беззаботным тоном ответил Мемнон. – А если и знает, невелика беда. Знаешь, откуда все это? Из разграбленной прошлым летом Счастливой гавани в Остии. А я, как участник того памятного похода, имею право на долю из общей добычи, – заключил он.
Ювентина сама нашла в одном из сундуков костяной гребень и бронзовое полированное зеркало. Установив зеркало на одном из сундуков и присев на другой, она принялась расчесывать свои волосы, в то время как Мемнон с улыбкой ею любовался.
Когда они покинули крипту, день уже вступал в свои права. С моря дул легкий ветерок. Пронизанные солнечным светом зеленоватые волны лениво накатывались на песчаный берег.
Поднявшись на утес, они увидели примерно в двух милях от берега большой трехмачтовый корабль, идущий под парусами и на веслах. Он быстро приближался к бухте.
Уже отчетливо видны были бронзовые от загара тела матросов, бегавших по палубе или ползущих вверх на мачты по веревочным лестницам. На корабле готовились убирать паруса.
– Это «Амфитрита», – упавшим голосом сказал Мемнон.
– Ты огорчен? Почему? – быстро спросила Ювентина.
– На этом корабле должен находиться Требаций. Я думал, что он покинет Крит хотя бы тремя-четырьмя днями позже меня. Выходит, он поспешил выйти в море на следующий же день. Боюсь, нас разлучат сегодня же…
Это был либурнийский корабль, или либурна, быстроходное двухпалубное судно с двумя рядами весел. Его изобретателями были иллирийцы, обитавшие на северном побережье Адриатического моря в области, называемой Либурния. Жители ее издавна славились как искусные мореходы и отчаянные пираты. Римляне впервые столкнулись с иллирийцами во время правления царицы Тевты[55 - Тевта – царица Иллирии, над которой римляне одержали победу в 229—228 гг. до н. э., заставив ее платить дань и ограничив плавание иллирийских судов по Адриатическому морю.]. Эта Первая Иллирийская война закончилась победой римлян, но тогда еще покорить эту страну им не удалось. Зато попавшие римлянам в качестве добычи либурнийские корабли были оценены ими по достоинству. Делались они либо из елового, либо из соснового дерева. По величине и вместимости они не уступали римским биремам, но были значительно легче и быстроходнее их. Пираты охотно использовали либурны, особенно для перевозки ценной добычи и пленных, но вообще предпочитали меньшие по размерам, но более маневренные и быстроходные гемиолы и миапароны, имевшие только по одному ряду весел.
– Вон он, смотри, – схватив Ювентину за руку, сказал Мемнон. – Видишь двоих на носу, рядом с изображением Амфитриты? Один из них Блазион, наварх, командир корабля, а тот, кто повыше ростом, и есть Требаций.
У Ювентины было острое зрение, и она хорошо разглядела знаменитого архипирата. В Риме им пугали маленьких детей. Примерно таким она его себе и представляла. Суровое лицо его было изборождено глубокими морщинами, похожими на шрамы от ран. Черты его были чисто римскими: орлиный нос, могучая шея и выдающийся вперед массивный подбородок.
Мемнон вздыхал, не скрывая своей досады. Ювентина прижалась щекой к его плечу и тихо сказала:
– Нам не пристало роптать на Фортуну. Это было бы слишком несправедливо. Она подарила нам великое счастье – сберегла нас друг для друга. Разве не так, милый?
– Ты права, мое солнышко! – обняв ее, проговорил он.
Возвращались они скорым шагом, чтобы поспеть на виллу раньше, чем «Амфитрита» бросит якорь в бухте. Нужно было предупредить пятерых инвалидов, чтобы Требаций не застал их в непотребном виде. Мемнон прекрасно знал, чем обычно заканчивались попойки этих несчастных, для которых в беспробудном пьянстве заключался весь смысл жизни.
И он не ошибся. Когда Мемнон и Ювентина пришли во двор усадьбы, то увидели там весьма неприглядную картину: все пятеро бывших пиратов спали вповалку прямо на траве под старой раскидистой яблоней. Судя по всему, пировали они почти до самого рассвета. Стол был завален грудами объедков и грязной посудой.
Мемнон разбудил Гераклеона и сообщил ему о прибытии «Амфитриты» с самим Требацием на борту.
Гераклеон сразу протрезвел.
– Клянусь трезубцем Посейдона! Нельзя допустить, чтобы Требаций увидел все это безобразие. Чего доброго вообразит, что мы живем здесь не хуже, чем римские сенаторы, отдыхающие в Байях.
И он принялся расталкивать товарищей, зычно покрикивая:
– Поднимайтесь, прах вас возьми! Зовите женщин – пусть уберут со стола! Живее, живее, разрази вас Зевс своими молниями! «Амфитрита» в бухте! Сам Требаций пожаловал!..
Известие о прибытии Требация возымело свое действие. Все пьяницы вскакивали, как ужаленные.
– Посоветуй, в какой комнате лучше поселить Ювентину? – спросил Мемнон, обращаясь к Гераклеону.
– Я уже подумал об этом. Рядом с вестибюлем есть небольшая, но вполне приличная комната. Там иногда ночуют женщины из деревни. Я распорядился, чтобы ее привели в порядок.
– Когда вернется Геренний, передай ему, что я буду перед ним в вечном долгу, если он окажет Ювентине свое покровительство.
– Ты покинешь нас вместе с Требацием? – спросил Гераклеон.
– Да. И вернусь обратно через месяц-другой.
Мемнон поспешил увести Ювентину в предназначенную ей комнату, которая была очень уютной и чисто прибранной. В ней стояли две кровати и средних размеров стол с поставцом.
– Я не хочу, чтобы Требаций видел тебя, – сказал Мемнон. – Ему не обязательно знать о нас. Только в крайнем случае познакомлю тебя с ним…
Ювентина присела на край кровати. Румянец сбежал с ее лица. Она вся поникла и сидела неподвижно, как сфинкс.
– Что с тобой, девочка моя? – удивленно спросил он, взяв ее руки в свои.
– Ты сказал Гераклеону, что вернешься через два месяца, – жалобным голосом проговорила она. – У меня сердце сжимается при мысли, что мне придется ждать тебя так долго…
Губы ее по-детски задрожали, и она отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.
– Ну вот! А ведь только что сама говорила, что несправедливо обижаться на Фортуну.
Он нежно обнял ее.
– Потерпи, родная. Я постараюсь вернуться как можно скорее…
– Только ты очень береги себя… Ты ведь знаешь, что у меня нет жизни без тебя. Поклянись мне, что будешь осторожнее и хитрее лиса.
– Клянусь! Но ты напрасно беспокоишься. Эта поездка совершенно безопасна. Одна неприятность: мне предстоит общаться с Клодием, твоим обидчиком…
– О, забудь об этом, милый! И Клодий, и все римляне, от которых я столько претерпела, для меня больше не существуют. Я не хочу, чтобы ты из-за меня повредил себе какой-нибудь необдуманной вспышкой гнева или местью. Думай только о том, чтобы сберечь себя… ради нас и нашей любви.
Она обвила его шею руками и замерла, прижавшись к нему.
– Постой! – сказал Мемнон, отрываясь от нее. – Я слышу шум во дворе… Жди меня здесь. Никуда не выходи до моего прихода.
Глава третья
Архипират
Гай Требаций Тибур, о котором так часто упоминалось в нашем повествовании, еще в молодые годы, когда он жил в Риме, снискал недобрую славу своим буйным нравом. Он происходил из римских пролетариев, и военную службу начал во флоте. По характеру был дерзок, вспыльчив и жесток. В молодости его привлекали к суду по подозрению в убийстве, но оправдали из-за недостаточности улик.
В год бурного трибуната Тиберия Гракха он со всею страстью своей неугомонной натуры ввязался в борьбу против богачей и патрициев. Однако Тиберий, возглавивший движение за справедливый раздел общественных земель, был убит в народном собрании разъяренными сенаторами во главе со Сципионом Назикой. Вместе с ним в один день было перебито около трехсот его сторонников. Требацию тогда удалось скрыться. В городе несколько дней подряд свирепствовали оптиматы, убивая без суда и следствия своих политических противников. В эти дни был зарезан один из друзей Тиберия Гракха ритор Диофан, а близкого друга самого Требация Гая Биллия умертвили изощренным способом, посадив в бочку с ядовитыми змеями.
Философа Гая Блоссия из Кум, наиболее стойкого приверженца Тиберия, оптиматы хотели предать особому суду, превратив его в политический процесс над всеми гракхианцами, но тому удалось бежать из-под стражи. Требаций встретился с ним уже в Пергаме, захваченном гелиополитами Аристоника.
В то время многие римские изгнанники искали спасения в охваченном восстаниями Пергамском царстве. Гай Блоссий стал советником Аристоника и проповедником коммунистических идей Ямбула и Эвгемера среди восставших, которые стали называть себя гелиополитами. Требаций и его друзья, имевшие большой опыт в морском деле, помогали восставшим собирать флот и обучать матросов. Они приняли участие в ожесточенном морском бою против каппадокийского флота, который был уничтожен восставшими, причем убит был и царь Каппадокии Ариарат.
Однако вскоре у берегов Пергама появился большой флот понтийского царя Митридата. Гелиополиты, потерявшие много кораблей в сражении с каппадокийцами, не смогли воспрепятствовать Митридату высадить войско близ восставшей столицы. Понтийцы взяли город приступом, устроив в нем ужасающую резню.
Когда пала Стратоникея – столица восставших – и Аристоник был захвачен в плен римлянами, Гай Блоссий не стал больше испытывать судьбу и покончил с собой, бросившись на меч. Требаций же уговорил своих товарищей идти к Балеарским островам, где он надеялся найти приют у гнездившихся там пиратов.
Изгнанники располагали одиннадцатью легкими кораблями, на которых они и совершили плавание к Балеарам. Обосновавшись там, они в течение восьми лет избороздили все Внутреннее море, грабили торговые суда и охотились за римскими сенаторами. Немало оптиматов попало тогда в плен к Требацию, но только немногих из них он отпустил за большой выкуп. Остальные, запятнавшие себя кровью Тиберия Гракха и его сподвижников, были по его приказу утоплены в море. Двух пленников, участвовавших в расправе над его другом Гаем Биллием, Требаций убил собственноручно.
Сципиона Назику он готов был преследовать не только на море, но и на суше. Ненавидимый и презираемый своими же гражданами в Риме за организованное им убийство народного трибуна, Назика ушел в добровольное изгнание. Он хотел найти успокоение там, где еще недавно искали убежище Гай Блоссий и прочие гракхианцы. Но смерть настигла его раньше, чем он добрался до Пергама. Обстоятельства его кончины остались неизвестными. Ходили слухи, что он умер насильственной смертью. Потом в Риме узнали о гибели бывшего народного трибуна Публилия Руфа, одного из противников и убийц Тиберия Гракха. Во время морского путешествия он попал в руки Требация, который приказал казнить его особо изощренным способом: убийцу народного трибуна утопили в море, зашив его в мешке вместе с петухом, собакой, змеей и обезьяной. По римскому обычаю, так казнили отцеубийц. Таким же способом пираты расправлялись и с предателями из своей среды.
Действия балеарских пиратов становились все более опасными для Рима. Всадническое сословие, благосостояние которого во многом зависело от морской торговли, требовало положить конец пиратству.
Наконец консул Квинт Цецилий Метелл, отец будущего Метелла Нумидийского, по приказу сената собрал большой флот и двинулся к Балеарским островам. Пиратские стоянки Метелл уничтожил, после чего приступил к завоеванию самих островов. В Рим он вернулся победителем и, справив морской триумф, получил почетное прозвище «Балеарский».
Требацию удалось вывести свои корабли из-под удара римлян, и вскоре они пристали к южному берегу Крита, недалеко от устья реки Электры. Это было не совсем удобное место для стоянки больших судов, но опытный глаз Требация разглядел у громоздившихся высоких известняковых скал несколько песчаных отмелей, на которые во время бури можно было вытаскивать легкие пиратские корабли.
С коренными жителями Крита пришельцы быстро поладили. Критские города сами занимались морским разбоем, охотно принимая у себя наемников из чужеземных храбрецов, не боявшихся моря и умевших владеть оружием.
Поначалу Требаций и все прибывшие с ним римские изгнанники поступили на службу городу Гортине, который тогда нуждался в боевых кораблях для охраны своих торговых судов. Это избавило их от рискованной конфронтации с критскими аборигенами.
Договор, заключенный с гортинцами, обязывал бывших балеарских пиратов делиться с ними захваченной добычей. Однако беглецы из Рима продолжали считать себя частью того гордого народа, который привык повелевать другими и никому не подчиняться. Казна их быстро пополнилась за счет добычи от удачных походов к берегам Греции и Италии. Через год она уже насчитывала около ста двадцати талантов. Эти деньги Требаций и его сподвижники решили использовать для основания своей собственной колонии.
Их стоянка в устье Электры с течением времени превратилась в многолюдный поселок, обнесенный рвом и каменной стеной. Для этого понадобился труд нескольких тысяч рабов, которых Требаций брал в аренду у местных рабовладельцев. Одновременно сюда стекались изгнанники и беглые рабы со всей ойкумены, которым Требаций охотно давал приют, обучая их морскому делу и умению владеть всеми видами оружия.
В один прекрасный день римские изгнанники открыто объявили Гортине о своей самостоятельности.
Построенная в устье Электры крепость своей мощью превосходила любое укрепление пиратов на всем критском побережье. Эскадра Требация насчитывала в то время около сорока легких и средних кораблей. Попытки гортинцев организовать совместный поход всех критских городов с целью наказать «мятежных наемников» не увенчались успехом. К тому времени Требаций успел подкупить влиятельных людей во многих крупных городах Крита и заручился поддержкой пиратов, обосновавшихся на соседних с Критом островках. Гортина не отважилась на войну с пришельцами, удовлетворившись их обещанием платить ей небольшую дань и не принимать у себя беглых рабов из Италии, дабы это не навлекло на Крит гнева и мести римлян.
Вся власть в пиратской колонии принадлежала Требацию и его римским друзьям, которые объединились в конвент, связав друг друга клятвой верности. Слово «конвент» несколько согревало души изгнанников. Названия «сенат», «консул» или «претор» были им ненавистны как напоминание о касте олигархов, правившей Римом.
Во главе конвента стоял Гай Требаций Тибур, принявший титул «военного трибуна». Сам он любил, когда его называли просто трибуном. Требаций считал, что это слово подчеркивает его приверженность демократии, хотя в пиратском мире не было более деспотичного архипирата, чем он. Умный, жестокий и хитрый, он не любил, когда ему перечили. Общие собрания пиратов происходили редко. Это были просто военные сходки, на которых объявлялись уже принятые конвентом решения о назначении навархов и о целях морских походов.
Через восемь лет после гибели Тиберия Гракха изгнанники с радостью узнали о новом еще более мощном движении плебеев в Риме. Его возглавил Гай Гракх, явившийся суровым мстителем за брата и продолжателем его дела.
Свою трибунскую деятельность Гай начал с наказания убийц брата и реабилитации его сторонников, которых он приглашал вернуться из изгнания, обещая им свою защиту и покровительство.
Требаций решил воспользоваться этим приглашением и в сопровождении нескольких друзей отправился в Рим. Там он сразу сблизился с Марком Фульвием Флакком, другом Гая Гракха и сторонником решительных действий в борьбе с оптиматами и сенатом.
Фульвий Флакк был человеком незаурядным и заслуженным. За два года до трибуната Гая Гракха он победил на консульских выборах и пытался провести закон о даровании прав римского гражданства италийским союзникам, но сенат не принял к обсуждению его законопроект, а самому Флакку было приказано возглавить легионы и вести их за Альпы против галлов. Надо сказать, Флакк в этой войне проявил себя способным полководцем. Он первым из римских консулов одержал победу над галлами по ту сторону Альп и получил заслуженный триумф.
С Требацием Флакк был хорошо знаком еще со времени трибуната Тиберия Гракха. Однако появление Требация в Риме в значительной мере повредило гракхианцам. Самому Гракху его политические противники все время кололи глаза тем, что он окружил себя такими людьми, как Требаций, которого они открыто называли пиратом и убийцей. От Гракха отшатнулись некоторые из его сторонников и даже близкие друзья. Впрочем, популярность Гракха среди плебеев стала падать по другой причине. Многим простым гражданам пришелся не по душе его законопроект о союзниках, который он предложил в народном собрании по настоянию Фульвия Флакка. Он хотел наделить римским гражданством всех жителей Италии, чтобы заручиться их поддержкой в борьбе против сенатской олигархии. Оптиматы же пугали бедняков тем, что с увеличением числа римских граждан уменьшатся размеры бесплатных хлебных раздач, а во время зрелищ и развлечений не всем будет хватать мест на зрительских помостах. Это привело к тому, что на следующих выборах в народные трибуны Гракх потерпел неудачу, и оптиматы повели решительное наступление и против него самого, и против его законов, принятых ранее. Обстановка в Риме была накалена. Малейшей искры было достаточно, чтобы вспыхнула междоусобица. Требацию, видимо, самой Фортуной было предначертано стать ее главным зачинщиком. В день народного собрания, которое должно было решить судьбу законов Гракха, друзья Требация и он сам явились на Капитолий со спрятанными под одеждой кинжалами. По окончании жертвоприношения один из консульских ликторов, убиравший с алтаря внутренности жертвенных животных, оскорбил стоявших рядом Требация и его друзей, которые тут же набросились на него и закололи насмерть. Это убийство было использовано сенатом для введения чрезвычайного положения в городе, и вскоре обе стороны взялись за оружие. По приказу сената в город были введены наемники, а богатейшие граждане привели с собой своих вооруженных рабов. Силы оказались неравными. Гракхианцы потерпели полное поражение. Гай Гракх и Фульвий Флакк были убиты. Требацию с горсткой своих друзей-пиратов удалось вырваться из города и добраться до Остии. Он был человеком предусмотрительным и, отправляясь в Рим, не исключал того, что ему придется спасаться оттуда бегством. В Остии он оставил верных людей, которые постоянно держали для него наготове корабль.
Требаций вернулся на Крит и вновь стал во главе своего пиратского флота. Стоянка в устье Электры к тому времени разрослась, превратившись в настоящий город. По предложению Требация она была названа Новой Юнонией в честь основанной Гаем Гракхом колонии на месте разрушенного Карфагена (она называлась Юнонией), которая из-за происков римских олигархов очень скоро прекратила свое существование.
Основатели Новой Юнонии учредили культ двух величайших богов – Юпитера Диктейского и владыки морей Нептуна. В их честь пираты совершали священные обряды перед тем, как пуститься в плавание.
На широкой площади был воздвигнут храм Юпитера Диктейского, который построили из гранита и мрамора, доставленных из находившихся поблизости разрушенных землетрясением древнейших критских поселений. По верованиям греков и римлян, всемогущий повелитель богов и людей был рожден и воспитан на горе Дикт, самой высокой горе Крита. Пираты приносили ему умилостивительные и благодарственные жертвы, уходя в море и возвращаясь из плавания.
В честь бога морей Нептуна и его божественной супруги Амфитриты совершались особые жертвоприношения на обрывистом морском берегу, где находился посвященный им алтарь. Сюда, по примеру жителей Сиракуз, пираты перед выходом в море приносили глиняные килики, наполненные цветами, ладаном и медом в сотах, которые они после молебствий и обетов уносили с собой на корабли и сохраняли до тех пор, пока еще виден был берег. Как только он исчезал из виду, матросы бросали сосуды в море с мольбой о счастливом плавании. Этим и заканчивалось жертвоприношение.
В Новой Юнонии оседали даже те, кто совершенно непригоден был для морской службы: одни из них занимались мелкой торговлей, другие ростовщичеством, третьи в удобных местах распахивали под огороды земельные участки. Повсюду кипела бойкая торговля, открывались таверны и меняльные лавки. Все эти кабатчики, менялы и земледельцы не участвовали на общих собраниях пиратов и довольствовались своим положением людей «третьего сорта».
Сами пираты Новой Юнонии делились на две категории. Большую по численности составляли матросы и гребцы, которые несли службу на кораблях. Навархи и прораты (командиры кораблей и их помощники) принадлежали к высшему сословию и входили в состав конвента, который по-прежнему почти целиком состоял из римских и италийских изгнанников. Эта сплоченная корпорация цепко держала в руках власть над пиратской вольницей, распоряжаясь добычей и общей казной.
Требаций как архипират устраивал всех и пользовался непререкаемым авторитетом. В свои пятьдесят семь лет он был крепок, как дуб, и никогда не болел. Он был прирожденным моряком и знатоком морского дела. Под его руководством пираты усовершенствовали свои легкие быстроходные корабли. Они добавили миапаронам, гемиолам и либурнам специальную оснастку, которая значительно увеличила их скорость.
Большого страха перед Римом пираты не испытывали, хотя сенат в любой момент мог отдать приказ о походе на Крит. Располагая сотнями кораблей и десятками тысяч воинов, любой римский предводитель без труда мог обратить в бегство пиратов, разрушив все их стоянки как на Крите, так и в Киликии, но одной морской экспедиции было недостаточно, чтобы положить конец морскому разбою. Пиратские сообщества с полным основанием называли себя «плавучими государствами», не раз доказывавшими свою живучесть и неуязвимость. При настойчивом преследовании их быстроходные корабли рассеивались по морю и со временем вновь соединялись где-нибудь в условленном месте.
И все же расчеты Вария и Мемнона на то, что римские изгнанники на Крите не преминут воспользоваться удобным случаем, чтобы связать Рим большой рабской войной в Сицилии, не были напрасны.
О том, что влиятельный сенатор Марк Антоний Оратор ведет агитацию в Риме за решительную борьбу с морским разбоем, прекрасно были осведомлены и Требаций, и члены конвента. Об этом толковали между собой и рядовые пираты. Новая Юнония в случае войны с римлянами должна была первой принять на себя удар, который не в состоянии была бы выдержать. Требаций это прекрасно сознавал, и мысль о том, что массовое восстание рабов в Сицилии заставит Рим отложить на долгое время борьбу с морским разбоем, не могла его не заинтересовать. Мемнон напомнил ему и конвенту о восстании рабов под предводительством Минуция, о том, какой поразительный успех сопутствовал ему благодаря заранее приобретенному оружию. Он подробно описал удачные действия восставших в Кампании: разгром ополчений трех городов и, наконец, блестящую победу Минуция над римским претором в битве у Тифатской горы под Капуей. «Только гнусное предательство положило конец этому великому делу», – говорил Мемнон, выступая перед собранием конвента, и выразил надежду, что успешное начало восстания в Сицилии неизбежно выльется в многолетнюю войну, которая вместе с войной против кимвров свяжет римлян по рукам и ногам. Если это произойдет, подчеркнул он, в Риме и думать забудут о пиратах.
Требаций, во многом соглашаясь с Мемноном, не склонен был торопиться в деле, чреватом, как он выразился, весьма нежелательными последствиями. Он опасался, что о тайной поставке оружия пиратами сицилийским заговорщикам в случае неудачи восстания узнают в Риме, и это может послужить поводом для вторжения римлян на остров. «Они могут высадиться на нем даже малыми силами, предварительно настроив против нас все критские города, – говорил Требаций. – Римляне с полным основанием обвинят нас перед ними за то, что мы подстрекаем к восстанию рабов в римских провинциях». Из этих слов хитрого и осторожного архипирата Мемнон заключил, что тот окажет помощь заговорщикам не раньше, чем лично убедится в серьезности того, что они задумали. Но теперь, после своего разговора с Варием, александриец чувствовал себя увереннее.
* * *
Оставив Ювентину одну в комнате, Мемнон вышел во двор и сразу увидел Требация и Гераклеона, которые беседовали, сидя за столом под навесом.
– А, вот и он, – сказал Гераклеон, завидев Мемнона.
– Приветствую тебя, трибун! – сказал Мемнон, обращась к Требацию.
Требаций протянул ему руку.
– Привет тебе, Мемнон! Не ожидал увидеть тебя так скоро! – произнес он своим глухим хриповатым голосом. – Я думал, наша встреча произойдет в Трогильской гавани… Виделся ты с Клодием? – помолчав, спросил он.
– Да, позавчера вечером. Я передал ему все, что ты мне поручил. Разговор получился обстоятельный. Клодий назначил мне встречу в Гераклее. Он считает, что мы можем приступить к исполнению задуманного без промедления.
