Однажды в Москве. Часть I

Господи, да мало ли! Были бы деньги, доставить их куда и кому, поверьте, не проблема.

Учитывая растущий размах общины, интенсивное пополнение их рядов и вливания в нее невероятных финансов, мы с Саламовой ускорили процесс отправки имеющихся у нас материалов бакинским товарищам. Но, к сожалению, там не смогли развить успех в этом направлении. Или не захотели… Дело в том, что эти исламистские центры, ловко подключив финансовые и прочие рычаги, успели закрепиться в самых высоких слоях в Азербайджане, вышли и на тех, которые негласно пользуются статусом неприкосновенности. Дошло даже до абсурда. Детей этих высокопоставленных родителей исламисты тоже начали привлекать в свою среду, а дальше по цепочке: окружение, сверстники, охрана, прочий обслуживающий контингент и т.д. Эта категория вливалась в поток в основном из-за экономических соображений. Кто-то не хотел терять работу, кто, наоборот, хотел подняться выше. Ну и пропаганда сработала. Ведь одним из столповых принципов “новоявленного” течения было, хоть и смешно звучит, мушкетерская – один за всех и наоборот. Это была очень успешно придуманная модель, которая неплохо сработала еще и из-за коррупционных реалий в Азербайджане, где бесплатно не то, что тебе “здрасти” не скажут, даже в лицо не плюнут…

– Что вы болтаете, – разозлился, как и следовало ожидать, Прилизанный. – “Бесплатно в лицо не плюнут!..” – Мне, чтобы доказывать обратное, плевать вам в лицо, что ли?

Длинный помрачнел:

– Скажем так. Я бы вам этого не советовал.

– Тогда не несите околесицу. Вспомните хотя бы своего командира, как его там… Мусаев. Какой честный малый, а!.. Вы же сами изложили, коррупция – бич во всем мире, а у нас ее очень стараются укоренить.

– Вы правы… – Длинный промолчал и на мгновение задумался. После зевнул:

– Признаюсь, я немного переборщил, приношу извинение и вношу исправление. У нас, вернее, уже у вас… черт, одно и тоже… могут плюнуть в лицо бесплатно, и не только туда… – и, невинно посмотрев на взбесившегося чинушу, мягко спросил. – Теперь, когда я признал вашу правоту, вы позволите мне продолжить?

– ….

– Благодарю… – вежливо ответил Длинный, смущенно отводя взгляд от вытаращенных от возмущения глаз оппонента…

– Были проведены несколько громких операций по задержанию радикалов в Баку и в северных районах Азербайджана, ликвидированы несколько схронов оружия и боеприпасов, конфискованы деньги и литература, и этим процессы против радикальных исламистских группировок в Азербайджане захлебнулись. Кого-то выкупили, какую-то часть рядовых членов посадили, и никто не ответил на самый, кажется, главный вопрос в этой кутерьме – как могли широко распространяться в Азербайджане радикальные ячейки, где столетиями практиковался традиционный ислам, прославленный своей мягкостью и толерантностью? И где последователи других концессий чувствовали себя намного комфортнее, чем, в так называемых демократических странах. Кто исполнители сценария радикализации страны? По ком должен звонить колокол? Ведь всем известно, что в централизованном Азербайджане без разрешения соответствующих структур нельзя открыть не то, что религиозный центр или медресе, но даже овощную транзитную лавку на багажнике автомобиля…

– И тут вы не правы, и не все столь драматично, – вновь возразил, но уже более осторожно Прилизанный. – Мы контролируем ситуацию. Существуют несколько причин, из-за которых нельзя действовать одними запретами и силовыми методами в отношении этих адептов, я не все могу раскрывать. В конце концов, мы их просто загнали бы в подполье…

– А они и так… в подвале… – сонно, икнув, подключился Ветеран в тельняшке. – Вот один поселился подо мной квартирантом и каждое утро как черт выползает оттуда с лохматой бородой и диким взглядом, пугая детишек. Как-то я его чисто по-соседски позвал выпить, так он чуть не убил меня, гад! Соседи разняли.

– Господи, бедный мой Баку, – горько промолвила Гюлечка, – кто невменяемый алкаш, кто невменяемый трезвенник.

– Что ты сказала? – покосился на нее Ветеран в тельняшке.

– Говорит, знай, с кем пьешь… – “спас” Гюлю Бакинец.

– Это верно, – вздохнул тот. – А с кем пить-то? У одного сахарный диабет, другой язвенник, третий какой-то ученый. Голова полная, а карман пустой – все в дармовую лезет. Подумал, хоть этот человеком окажется…

– А те люди, которые перебирались в Сирию с семьями, чтобы воевать в рядах исламистов? – подключился к дебатам Арзуман. – Подумать только, у них под оккупацией отцовские земли в Карабахе, а они идут воевать с Асадом. Нонсенс!

– Им платят, они наемники и преступники, – с досадой проворчал Прилизанный.

– Балабеков, что вы скажете? – спросила Гюля. – Образ пассивного слушателя вам не подходит.

У меня разболелась голова. Я действительно не знал, что ответить и не хотел о чем-то думать.

“Надобно выпить…”

Уловив мой взгляд, Арзуман нажал на кнопку связи.

– Такое ощущение, что все эти глобальные вызовы планируются где-то в небесной канцелярии, – я нехотя произнес. – Но пусть ответит тот, у кого больше информации…

Зашел официант с подносом закусок и емкостью с горячительным. Разложив принесенное по столу, он собрал все ненужное и вышел. Длинный продолжил…

Глава XX

– Как-то я зашел в пекарню Магомедказиева. Хозяин отсутствовал по естественным надобностям. Об этом, хихикая, сообщила молодая таджичка с озорными глазами и смешной тюбетейкой. Ее

недавно приняли, и она являла собой заметный контраст с остальными работниками хлебопекарни,

молча и уныло выполняющих каждодневную рутинную работу в черно-белых одеяниях.

Была осень. Я присел за столик хозяина, наслаждаясь теплом и ароматом помещения, как вдруг заметил под прилавком несколько видеокассет. Машинально взял одну, с интересом разглядывая арабскую надпись на ней, как в этот момент зашел хозяин, на ходу вытирая полотенцем руки. Заметив у меня в руках кассету, он занервничал и даже без приветствия, что было не в его духе, протянул руку, чтобы отобрать. Я, наоборот, отвел свою.

– Ты что, братец, киноманом стал? – пошутил я, пытаясь разрядить ситуацию. – Вам же нельзя даже телевизор смотреть?

– Что ты, что ты, упаси Аллах! – протестующее замахал руками Хаджи, оглядывая работников. – Наши уши открыты лишь для заветов Всевышнего, увековечившихся в аятах Корана. Дай сюда, все равно проку тебе от него не будет.

– А для кого будет? – улыбаясь, спросил я, все еще держа кассету на безопасном расстоянии. Благо, рост позволял.

– Для наших братьев по вере, – решительно заявил он. – Здесь записана проповедь шейха… – тут Хаджи замешкался, – достойнейшего мусульманина и богослова, и он раскрывает для несведущих божественный смысл аятов Корана.

– Так ты не считаешь меня братом, Хаджимурат? – я испытующе посмотрел на него. – Ты считаешь, мои уши настолько ватные, что не достойны слушать заветы Всевышнего?

– Упаси Аллах! – Магомедказиев повторился и растерянно пробормотал. – Клянусь, у меня и в мыслях такого не было! Ты мне дорог, как родной брат, и я до конца своих дней буду благодарен тебе и Мансуру за все, что для меня сделали. Но я не могу кривить душой перед Аллахом. Ты не можешь быть мне братом по вере, пока не молишься единому Аллаху и не соблюдаешь все ритуалы, которые обязательны для истинного мусульманина. Ты пьешь, хотя в отличие от Мансура, не ешь свинину. Тьфу!..

– Тогда мне обязательно следует прослушать эту проповедь шейха… Как его?

– Не помню, братец, какая разница? – привычно покраснел при вранье Магомедказиев. – Главное, его изречения отражают лучи святого Корана!

– Вот именно. Может, они, наконец, озарят и мою незрячую душу, и тогда ты не будешь стесняться дружбы со мной перед этими достойнейшими людьми, – кивнул я на бородатых пекарей и закутанных женщин, навостривших уши и внимательно слушающих. Шепот одобрения прошелся между ними.

– Ты вправду этого хочешь, братец? – глаза у Магомедказива загорелись таким пламенем, что мне стало стыдно за свое “лицемерие”. – Ты не представляешь, как я хочу, чтобы вы спасли свои души и примкнули к истинной вере. Ведь я так люблю вас обоих!.. Бери это и внимательно слушай! – решительно произнес он. – Один… слушай. Люди не всегда понимают, где благо для них, где беда. Я все больше убеждаюсь, что не всем по душе наш путь, ведущий к стопам Аллаха – Великого и Милосердного. Аллаху Акбар!.. – возвел руки вверх с традиционным обращением мой верующий товарищ.

– Аллаху Акбар! – единогласно вторили ему присутствующие.

– Аллаху Акбар!.. – еле слышно произнес и я…

Кассету я начал слушать поздно вечером, когда освободился и решил расслабиться перед телевизором. У нас была тетя Аракся – подруга бабушки Джулии. Жена была на седьмом месяце беременности, и если не мама и бабушка, то кто-то из родственниц с ней оставались. У нас дома действительно было очень уютно, а аура Джулии просто притягивала.

Поставив кассету в приставку, я удобно устроился и начал слушать. Прозвучала невероятно успокаивающая, я бы сказал, убаюкивающая музыка, сопровождающая текст проповеди, звучавший на чистом русском, с легкой примесью восточного акцента. Это была аудиозапись. На экране показались тоненькие разноцветные полоски, переплетающиеся в различные причудливые формы. Проповедник действительно мягким, ровным голосом раскрывал суть некоторых аятов Корана, давал им свои комментарии, укрепляя их ссылками, видимо, на авторитетных богословов.

Я почувствовал, как нервы мои беспредельно успокаиваются, мышцы расслабились, взор затуманился, а мозг начал воспринимать богословную речь как бы через измененную реальность…

“– Алиф. Лям. Мим. Сод29…”

“– Следуйте за тем, что ниспослано вам от вашего Господа, и не следуйте за какими-либо покровителями помимо Него. Редко же вы вспоминаете30…”

“– У каждой из общностей людских – свой срок. Когда же наступает их срок, они не могут отдалить или приблизить его даже на час31…”

Мысли мои, соответствующие аятам, плавно появлялись, заменяя предыдущие. А душа стала невероятно спокойная, как журчащая вода в горном роднике.

“Господи, ведь это все правда! И как же эта правда проста! Наша жизнь – это лишь раскрытое окно, за которым мы просто мелькаем и уходим в небытие…”

“– Аминь!..” – словно подтверждая, произносит проповедник. Перед взором появляются средневековые города с величественными минаретами, толпы молящихся перед Пятничной мечетью, бескрайние пустыни Аравии с редкими оазисами на ее груди, как дары Аллаха правоверным мусульманам…

Стройные женщины в черных покрывалах, из прорезей для глаз сверкающие жгучими, призывающими очами; конники в железных доспехах поверх белых одеяний, вихрем и с гиканьем скачущие по расплавленным пескам и оставляющие за собой облака пыли; тусклые солнечные лучи, просачивающиеся сквозь них…

– Рафаэль, что с тобой?

Открыв глаза, я увидел склонившееся надо мной тревожное лицо Джулии. Телевизор мерзко жужжал, закончилась запись. Пульт был зажат в руке, его тщетно пыталась вытащить супруга.

“Нет сомнений в том, что мы грешники…”, – бесконечными волнами прокатились в сознании слова неизвестного проповедника.

– Ты сам не свой, Рафаэль, я еле тебя разбудила, – испуганно промолвила Джуля, вытирая платком мой вспотевший лоб. – Господи, у тебя такое умиротворенное лицо!.. И что ты смотрел без меня, проказник? – заново вцепилась в пульт жена. – А ну, включай…

Я вздохнул и мягко отвел ее руку.

– Пошли спать, дорогая, я устал… А где ты для Аракси постелила? – я перевел тему. – Не слышно ее ворчания.

– Как где? На ее любимом месте – на твоем диване, – рассмеялась она. – Ты не знаешь, она другого места не признает и пригрозила уйти, если ей там не постелют… Уже давно спит. Знаешь, который час?..

Ночью я встал и вынул кассету из приставки. Позже Наиля передала ее Адылову, информировав о содержимом…

– Вы хотите сказать, что запись производила на слушателя гипнотическое воздействие? – скептически уточнил Прилизанный.

– Именно так. В следующий раз, когда я слушал ее, соседский мальчик – внук Иннокентия, который всегда прибегал в наш двор поиграть с собаками – потихоньку зашел в комнату, сел рядом и начал завороженно слушать. Естественно, он в тексте ничего не понимал. Его привлекла странная музыка, монотонная речь, и он глаз не мог отвести от разноцветных мелькающих полос на экране… Безусловно, запись действовала на подсознание. Обладающий соответствующими знаниями и силой воли слушатель, конечно, мог бы сопротивляться воздействию, но представляете, что происходило в котелках плохо образованных, склонных к внушению, слабовольных или же изначально религиозных людей. И Бог знает, какие скрытые команды получали их порой недоразвитые мозговые извилины от неизвестных программистов. Думаю, это и имел в виду полковник Мусаев, когда утверждал, что одними классовыми теориями и финансовыми влияниями объяснить столь быстрое распространение ваххабизма в мире нельзя.

– А я верю. Этими технологиями в средние века еще ассасины32 пользовались, – вклинился Арзуман. – А при нынешних возможностях спецслужб это не такая уж безумная гипотеза.

– А куда далее делась эта кассета? – полюбопытствовала Гюлечка.

– Я не смог проследить ее судьбу в связи с грядущими событиями, о которых, если вы не против, я расскажу, – ответил после небольшой паузы Длинный.

– Вы со своей вежливостью уже изнасиловали наше терпение, – прошипела Аталай.

Длинный опустошил рюмку и уже сам заново ее наполнил.

– Господи, он пьет и пьет, и не пьянеет, – прошептала мне на ухо Гюля, – как будто лимонад.

Я в прострации, поскольку и у самого градусы зашкаливали, также приглушенно ответил.

– Такое бывает, когда человека постигает несоразмерное с его психикой горе…

Сказал и похолодел. Покосился на Гюлю с внезапно пробудившейся в душе тревогой.

– А вы откуда знаете? – удивилась она. – О боже, вы тоже!..

– Нет… – я с досадой тоже потянулся к бутылке. – Я представил.

– А-а… – чуть отодвинулась она. – Вы, это… не переусердствуйте…

Глава XXI

– Перед тем как перейти к следующей фазе рассказа, я хочу сообщить вам о рождении нашем с Джулией ребенке. Наберитесь терпения и позвольте мне в последний раз в этом повествовании прожить те счастливые мгновения. Потому что в скором мир утратит в моих глазах радужность, и я буду рассказывать о прожитом без всякого удовольствия…

– Накаркали! – зло бросила на меня Гюля.

– Он меня пугает… – вновь приклеилась к Ганмуратбеку Аталай.

– Честно говоря, и меня, – тихо прошептал и удивил нас сказанным Древний Огуз. – Я такую тоску читаю в его глазах, что хочу пойти в лес и срубить самое толстое дерево, или выть на луну, как мои волчьи предки…

– …У нас родился сын… – взгляд Длинного, уставившийся в прошлое, смягчился. Кажется, он действительно прокручивал в памяти события тех минувших дней кинолентой. – Красивый малыш с широким лбом, белоснежной кожей и с карими, вечно улыбающимися глазами матери. В доме было такое веселье! Особенно тогда, когда привезли из роддома жену с ребенком. Гуляли и в доме, и во дворе. Даже сосед мой Иннокентий Павлович, в свое время заведовавший большим совхозом в Щелковском районе, открыл общую между нашими заборами дверь своего дома и пригласил гостей.

Я ранее оказал ему услугу, вытащив его младшего сынка-сосунка из передряги. После попросил установить между нашими дворами дверь…

– А зачем? – тотчас не выдержала Аталай.

– В целях безопасности, – как бы ожидая вопрос, ответил Длинный. – Мне спокойно было, когда в мое отсутствие дом контролирует надежный человек.

– А он был надежным?

Ганмурат, не сдержавшись, вновь закрыл ладонью рот неугомонной Аталай.

– Скорее благодарный. Эта самая большая надежность.

– А что вы сделали для него? – освободив рот с помощью зубов, выпалила Аталай.

– Младшего некие твари на счетчик посадили. Дело было грязное. Парня развели, чтобы подобраться к папиным деньгам. Я отправил к ним Павла и Толика, и они все уладили.

– Какой мафиози!.. – умиленно протянула Аталай…

– Мы сначала гуляли у нас, но, когда молодежь захотела танцевать и освободиться от родительского “гнета”, шумно перебрались в более широкий соседний двор, где семья Иннокентия также заполнила столы закусками и напитками. Кстати, я пригласил на торжество и Марину с ее цыганами, чем впечатлил гостей. Все зажглось еще ярче, когда молодая невестка Марины прямо с ходу затянула песню под аккомпанемент гитары своего мужа Шандора, того самого мускулистого угрюмого цыгана со шляпой, которого я встретил на Рижском. Песня, сначала звучавшая грустным напевом, вдруг так зажигательно понеслась, что гости не сдержались и влились за цыганами в пляску. До сих пор помню куплеты из этой песни. Она часто звучит в памяти, когда я вспоминаю те счастливые мгновения – полные счастья глаза Джулии, радужно и смущенно принимающей гостей с подарками, и спящего новорожденного на руках бабушки Розы…

Словно звездочка ночная

В полутьме горит костер.

Прощай, жизнь моя степная,

Прощай, табор кочевой…

Тогда первый раз порог нашего дома переступили Наиля с братьями, а также Митяй с семьей. Мне было особенно приятно, когда вдруг заметил Джулию и Гаянку о чем-то непринужденно болтающих с Наилей, то и дело смеющихся. Чуть позже Павлик с Толиком поочередно взялись дежурить на высоком чердаке Иннокентия, из окон которых отлично наблюдались подходы к моему дому. Митяя не подключили, он был с семьей…

– А чего опасались? – перебила Гюлечка.

– О враждебных замыслах Федьки мы рассказали Мансурову, а он Корейцу. И тот отправил весточку к нему, мол, давай жить дружно, парень, а то яйца открутим. И вроде получил такой же вежливый ответ, что, конечно, и мы вас любим. Получилось недоразумение, даги действовали самовольно, исходя из мести, что клевещут на нас, на честных славян. Но мы-то знали, что это не так, и от Федьки можно всякое ожидать. И как показали грядущие события, оказались правы.

– А что…

– Все по-порядку! – тотчас заткнул открывшийся рот Аталай рассказчик, уже не полагаясь на Ганмурата…

– Мансуров, кстати, тоже зашел, поздравил нас, но недолго пробыл. Немного пообщался с цыганами, которые с любовью облепили его, отвечал на их шутки, даже потанцевал с Мариной, но после извинился, сославшись на неотложное дело, и ушел. Я понял. Он все исподтишка бросал взгляды на Наилю, которая его словно не замечала. Даже неуклюже сделал попытку подойти, но та, заметив, быстро взяла Гаянку за локоть и юркнула в дом. Разочарование Мансура можно было угадать даже сквозь его черные очки…

В общем, веселились тогда на славу. Поздним вечером, когда молодежь все еще бесилась в танцах в соседнем дворе, мы, взрослые, собрались за огромным дубовым столом в зале на самоварное чаепитие, благодаря в душе Бога за такой славный день. Но внезапно в атмосферу этнической толерантности и благодушия внес свой очередной разлад этот мерзкий старикашка, как его всегда открыто обзывала Гаянка, Размик Аллахвердян.

Он был поддатым и все искал слезящимися от возраста глазами Люську, хотя его старческие очи все больше упирались на огромные от природы груди жены Иннокентия Павловича. Сама Люська давно на него положила и отрывалась с цыганами на соседской танцплощадке. Видимо, метаморфоза в глазах и мыслях окончательно добила Размика, и он вдруг возопил:

– Надеюсь, вы не вздумали дать имя новорожденному, не посоветовавшись со мной?

Все помалу замолкли и покосились на него.

– У него вообще-то есть родители, Размик, и они прекрасно смогут обойтись без твоей помощи, – с достоинством ответила Инесса Андреевна. – Вот когда Люська родит, в чем я очень сомневаюсь, учитывая твой возраст и все остальное, свои советы можешь отточить на собственном отпрыске.

Все захихикали. Все-таки не любила тетя Инна этого Размика.

– Напрасно, – ничуть не возмутившись на явный намек, ответил Размик. – Каждое дитя нашей арийской армянской молодежи для меня, как собственный ребенок. Лишь так… – показал он публике свой сомкнутый кулак, а затем стукнул по столу, – предъявляя миру небывалую сплоченность, мы можем победить наших врагов…

Он исподтишка посмотрел на меня и продолжил:

– Предлагаю назвать это чудо-дитя, этого яркого отпрыска древнего армянского народа… Вазгеном.

Наступила тишина. Если скажу, что даже армяне, привыкшие к надутым изречениям своего “аксакала”, с открытыми ртами уставились на него и не в состоянии были осмыслить услышанное, не солгу.

– Ха, что скажете? – гордо спросил виновник назревающей смуты, довольный фурором, произведенным своей речью.

Джулия слегка прильнула ко мне, взглядом умоляя сохранить спокойствие. Я успел заметить, как побледнел мой тесть и как ухмыльнулся Спартак, сидевший, напротив. И тут взорвался Артур.

– Слушай, какой армянский народ, что ты брешешь, старый перд… – видно было, он еле сдерживается. – Его отец вообще-то азербайджанец!.. И зачем он должен назвать своего сына именем твоего отца. Ты что, совсем из ума выжил?

– Артур, успокойся, – прошептала на ухо Гаянка и обняла, – видишь, он пьян…

– Ва! Инчес асым33? – театрально удивился Размик. – Азербийджанец? Ара, я совсем забыл. Простите меня, старого – это возраст, – сокрушился на миг он. – Тогда давайте назовем это чудо арм… арийского народа древним азербийджанским именем… Карапет…

На этот раз тишина звучала еще дольше. Меня же это история с именем даже забавила. Была интересна реакция самих армян на это шутовство.

Но тут возмутился один из гостей, давний приятель братьев Манучаровых и владелец мясной лавки на Таганке Карапет Татевосов.

– Слуший, Размик, – гаркнул он со всей мощью своего грузного тела, – с каких пор Карапет стал азирбийджанским. Ти что болтаишь?

– А ты не знал? – перепросил как еврей Размик. – Карапет, от слова “кара”, по-азербийджански, значит – “черный”. А “пет”… – хрен знает что, но тоже, видимо, азербийджанский. Получается черный азербайджанский хрен… Ха-ха-ха!.. – он так затащился от своей бестолковой речи, что чуть не свалился.

– Сам ти… хрен! – заревел на него, как озверевший племенной бык Карапет, попытался встать и наброситься на своего обидчика, но неосторожно задел пузом краешек стола. И на наших глазах, как на замедленной съемке в фильме ужасов, большой самовар опрокинулся и кипятком ошпарил рядом сидевших, а больше всего самого виновника ссоры.

– Вай, мама!.. – завопил Размик Аллахвердян, когда кипящая вода вылилась туда, откуда он вот уже несколько лет безуспешно пытался воспроизводить армяно-арийское потомство от Люськи. Боль, наверное, отключила оставшиеся проблески разума старого маразматика, и он дальше уже матом заорал:

– Вай, маман кун…м!..

Дальше не успел, потому что тоже обожженная и пытавшаяся успокоить не на шутку разозлившегося мужа жена Карапета Диана развернулась и дала Размику своей упитанной пятерней такую оплеуху, что тот не удержался и свалился со стула, стукнулся головой об стену и отключился.

На этой трагикомичной нотке наше веселье закончилось. Джулия ни в какую не соглашалась оставить пострадавшего “дедушку” у нас дома, как ни старались ее уговорить. Потому его кое-как засунули в машину вместе с причитающей рядом Люськой и отправили то ли в больницу, то ли в пенаты. Гости тоже разошлись. Последними ушли Артур с Гаянкой, то смеясь, то возмущаясь выходкой Размика. С нами остались только родители Джулии и бабушки – Инна и Аракся…

Когда все улеглись, мы с Джулей укутались одеялами и сели на открытой веранде за чашкой кофе, упиваясь свежим, холодным воздухом Подмосковья. Царила полуночная тишина. Под балконом шныряли, иногда скуля или потихоньку рыча, собаки. Твари были тренированные, просто так не лаяли.

Мы очень любили эти мгновения и порой просто молча сидели рядом, наслаждаясь тишиной и покоем или лениво обсуждали события пережитого дня. И сейчас, касаясь выходки Размика Аллахвердяна, Джулия виновато улыбнулась.

– Ты не обижайся на него. Он просто старый, беззлобный дурак. Я признательна тебе за выдержку, Рома. Но у меня нет на этой чужбине никого, кроме них, и я люблю даже этого старого хейвана34, понимаешь?

Я покачал головой:

– Ты тут причем? Я только не понимаю, почему это Размик так вцепился в Карапета? Ведь он действительно его оскорбил. Надо же, назвать…

Джулия потянулась и, смеясь, закрыла мне рот маленькой ладонью.

– А ты не знаешь? – продолжала все еще беззвучно смеяться она. – Эту историю, кажется, знают все. Размик как-то закупил у него мясо, подозрительно красного цвета. Какой-то умник решил то ли подшутить над ним, то ли предупредить, в общем, надоумил его, что мясо ослиное. Тут такое началось!.. В ответ на прилюдно брошенное в него обвинение, взбесившийся Карапет начал орать на всю улицу, что, мол, в Москве ослы не водятся. И единственным ослом в этом городе может быть только Размик Аллахвердян, если он этого не знает. Их еле разняли. Видимо, Размик начал эту тему, чтобы тебя раздразнить. Но ему не повезло, имя неудачно выбрал. Ха-ха!..