Сказки для долгой ночи

– Слушай, а может, тот, кто хотел меня убить, связан и с твоими пропавшими?

В городе пропадали люди: студенты-бездельники, забросившие учёбу, девушки в последних приготовлениях к свадьбе, торговцы и мелкие воришки, пекари и домохозяйки. Исчезали средь бела дня, будто и не было. Там, где их видели в последний раз, находили продолговатую бусину из голубого кошачьего глаза. Иван уже обращался в ломбард: украшение хоть и не дорогое, но старинное. Поэтому он заглянул на блошиный рынок навести справки.

– Успешно? – спросила Василиса.

– Продавцы, как один, заверили, что таких бус не продавали. Посмотрим, кто из них завтра побоится выйти к прилавку.

– Завтра – никто. Блошиный рынок открыт только по средам.

– Тогда ждём.

– Нет у меня недели. – Василиса кивнула на исчезающий серп луны.

– А ты как оказалась… такой? У тебя могли быть враги?

– Не знаю. Я целыми днями была в библиотеке. Наш архив не может похвастаться наплывом посетителей. Свободное от библиотеки время проводила с Остапом.

– Что ещё за Остап?

– Вычеркни его из списка подозреваемых. Не он это. Зачем убивать людей, если их можно ругать и обижать?

– Ну, предположим. Но что случилось тогда?

– Поссорились из-за мелочи, Остап прогнал меня. Я шла поплакать на мост.

– Проклятый?

– А на каком ещё плакать? Но я не дошла. Точно, мост!

– Куда ты? Тут дороги нет.

– На этой улице архив. Тут я ориентируюсь с закрытыми глазами.

Они свернули у старого кирпичного здания. Новые бронзовые часы, которые библиотеке подарила крупная типография, гордо блестели в свете фонаря.

*

Дело не спорилось. Луна стала почти прозрачной, а Василиса не знала про своего врага ничего. Как будто это он был невидимым, а не она. У Соболиного моста люди больше не пропадали. Священник хватился своей беременной дочери, но оказалось, что она просто сбежала вместе с возлюбленным бардом.

– Я тоже когда-то был бардом.

После нескольких ложных следов Ивана потянуло на разговоры.

– Ты? Бардом? – от удивления Василиса зевнула.

– После войны не тянет на песни. Ты когда-нибудь пела по заказу призраков? А я пел.

– Жутко, должно быть.

– Есть немного. С тех пор терпеть не могу ни песни, ни призраков.

– Ну, извини.

– Ты бы отдохнула. Толку кружить над городом без плана?

– Мой план – увидеть и узнать. Как я увижу, если сижу сложа руки?

Василиса боялась усталости: она напоминала, что смерть наступает ей на пятки.

*

Василисе казалось, что она – уже и не она вовсе. Другой человек, с незнакомым характером и чувствами.

Прямо перед ней была дверь – плотная, дубовая, с резной ручкой-птицей. Тот, кто выставил Василису из дома, во сне был её отцом. Он говорил ужасные слова, которых прежняя Василиса испугалась бы. Но во сне она держалась невозмутимо. Зачем-то смотрела на отцовскую бороду – длинную, чёрную, с двумя седыми волосками. Девушку переполняла глухая, клокочущая злость.

Небо из голубого стало серым, а из серого – тёмно-синим. Вдалеке затрещали первые раскаты грома. Надвигалась гроза. Все дома, встречавшиеся ей на пути, были закрыты. Василиса долго колотила в ставни – никто не отзывался. Стучалась в одну дверь, другую, третью, потом зашла на постоялый двор. Денег с собой не было. За ночлег предложила бусы, такие переливающиеся, но хозяевам они не понравились.

Ветер пробирал до костей, и Василиса укрылась под мостом. Волны Соболихи упирались в острые носы её ботинок. Куда дальше? В реку? Тут к Василисе пришла чужая, твёрдая решимость: как будто она только что определилась с чем-то важным. Речная вода, которая от дождя должна была прибывать, отступила, открывая песчаное дно с водорослями и моллюсками.

Василиса проснулась на дне Соболихи, вся перепачканная глиной. Петухи кричали о новом дне, бус из кошачьего глаза при ней не было. Она снова была собой.

*

В библиотеке всё шло привычным ходом. Мари встретила подругу своей обычной утренней улыбкой.

– Ты мне снилась, – выпалила Василиса вместо приветствия. – Говорят, друзьям нужно рассказывать о снах.

– Сон был хороший?

– Грустный. – Василисе трудно было подобрать слова. – Мари, зачем?

– Если ты догадалась, то почему спрашиваешь?

– Хочу от тебя услышать.

– Предположим, я ведьма. Как скучно станет – так и тянет украсть чью-то жизнь.

– Смешно, но я тоже ведьма. Впрочем, меня не тянет даже глаза тебе выцарапать.

– Ты не понимаешь. Вы все и так не живёте. Где ты была? Только и делала, что пряталась за книгами или Остапом. Мужчины отнимают жизнь лучше всех, часто и без разбора. Ты теряешься за их решениями, заботой, за их очагом… А они дают тебе выбирать? Я же беру жизнь только тогда, когда мне это нужно. Отец решил выдать меня за сына мукомола – семейное дело для него было выше интересов дочери. Когда я отказалась, перестала существовать для него и всех остальных. За сына мукомола выдали мою сестру. Но не видать им было удачи: я ушла из города вместе с рекой. Мельница остановилась, и погорело их дело.

– Мари, так больше не будет. Я позову дождь. Река вернётся.

– И что поменяется?

– Всё уже поменялось. Я не дам тебе забирать людей, как бы они в своей жизни ни ошибались.

– Тогда я уйду в другой город. Не побежишь же ты за мной по всему свету.

– Тогда я снова стану бардом. – Иван вышел из-за книжных стеллажей. – Я сочиню песню о ведьме, у которой украли жизнь, и та в отместку начала красть чужие. Барды Залесья на раз-два подхватят такую историю.

*

Мари оставила город в тот же день. Никто не видел, куда она направилась. Вода постепенно возвращалась в Соболиху, и неравнодушные начали укреплять старый мост. Кто-то даже задумался о постройке водяной мельницы.

Василиса сидела под вязом. Несмотря на позднее лето, поляну заполонила мать-и-мачеха.

– Я переехала. Из окон гостиной теперь видна река. На мансарду, где я сушу полынь и донник, часто заглядывает солнце.

– А что с архивом?

– Нашли новую девочку, ей полезно для учёбы. Я теперь в отделе современной литературы: там больше людей и незаконченных историй.

– Нравится?

– Да. Но не так, как вызывать дождь, – улыбнулась Василиса. – И если мне что-то не понравится, я расскажу тебе об этом сразу, а не тогда, когда призраком отправлюсь в другое место.

Вяз зашелестел листьями в ответ.

– Как думаешь, мне стоит повесить на дверь табличку «Василиса Дормидонтовна, ведьма и библиотекарь»?

Валерия Скритуцкая

Тая и морское дно

Говорят, они выходят при полной луне, чтобы танцевать на берегу под россыпью звёзд, под отчаянную песнь ветра. Говорят, они когда-то жили на суше, но скрылись под водой от безумия этого мира. Некоторые даже верят, что они заманивают мужчин, соблазняют их, а потом выпивают всю кровь до последней капли, чтобы вечно оставаться молодыми и дышать под водой. Но иные спорят: всё не так. Да, заманивают и соблазняют, но не убивают – уходят с избранником на пару лет в земной мир, чтобы выносить, родить и выкормить дитя. Затем оставляют ребёнка с отцом, а сами ныряют обратно в воду и там, на морском дне, живут себе счастливо. Если подробнее расспросить тех, кто живёт у солёных вод, можно узнать и то, что чадо этих одиноких мужчин так или иначе окажется у воды, желая узнать о своём происхождении. Случается это не раньше, чем ему – а чаще ей, – исполнится десять лет.

*

– Ты хоть понимаешь, что вокруг нас море?

Тая пожала плечами, оставаясь безучастной. Ну да, она слышала, что и таким море бывает: лужи тут и там, пучки трав островками. Больше напоминало болото. Гладкие камни и чайки смотрелись здесь несуразно.

– Странное море.

– Немного другое, правда?

Папа подмигнул в зеркало заднего вида, намекая на недавний разговор. «Немного другим тяжелее заслужить всеобщую симпатию, зато обязательно найдутся те, кто бесповоротно влюбится в них», – так он сказал. И привёз её к этому странному морю. Тая хмыкнула, а папа в ответ нажал на кнопку, опуская заднее стекло. Он победил, как и всегда.

– Вау, какой воздух солёный! Нигде так солёно не пахнет!

Вчера Тае исполнилось десять. Она хотела пригласить друзей, но папа посадил её в машину и увёз дальше, чем она могла ожидать, – и даже ещё дальше.

Тая любила всё солёное. И море, конечно, любила. Заплыть туда, где берег еле виден, чтобы только волны вокруг, чтобы в нос попали брызги. Интересно, а в этом море из луж вообще плавают?

Дом стоял на горе. Ветра свистели на чердаке, сменяя друг друга, но никогда не умолкая. В доме пахло рыбой. Сети, снасти, блёсны, крючки – всё это было разбросано на столе, на стульях, на полу, на подоконнике, повсюду. Тая приехала сюда впервые и с интересом осматривалась, а дедушка, которого она тоже встретила впервые, сразу начал рассказывать о том, что на блесну сейчас совсем не ловится, а ловится на твистер: это такие маленькие резиновые рыбки кислотных цветов, очень красивые. У дедушки была лодка на колёсах. В отлив он выезжал на ней, а когда вода прибывала, плыл, и там, уже на глубине, ловил рыбу. Глаза у дедушки были широко посажены, как и у Таи, вокруг – морщинки-лучики: он много смотрел на солнце и улыбался. Только рассказав обо всех рыбацких премудростях, он спросил, как её зовут. Он ничего не знал о внучке.

– Тае вчера исполнилось десять, – сказал папа.

Тогда дедушка наконец взглянул на неё по-настоящему. Пристально так. Заметил и необычный оттенок в светлых волосах, и кристальную голубизну глаз. Кивнул несколько раз собственным мыслям и, пробормотав что-то невнятное, вышел из маленькой гостиной. Было слышно, как скрипят ступени старой деревянной лестницы, а потом тяжёлые шаги на втором этаже, туда и обратно. Открывались дверцы и ящики – дедушка что-то искал. Ни Тая, ни папа не сдвинулись с места, только неловко улыбнулись друг другу. Лестница снова заскрипела.

– Вот. Подарок тебе, а то что ж я…

Тая приняла из рук дедушки фонарик, старый и тяжёлый, с ребристым переключателем, перемотанный в двух местах изолентой.

– Спасибо.

А потом – Тая сама не поняла, как так вышло, – её одну отпустили, нет, даже отправили к морю.

Разве это правда море? Лужи… И песок так смешно свернулся горками, на спагетти похож. Она разулась, закатала штанины и пошла по тёплой песочной кашице, которая просачивалась между пальцами. Тут и там валялись мидии, спутанные с водорослями, а крабы, воинственно выставив одну клешню, зарывались в илистое дно. Солнце слепило, порывы ветра трепали волосы, но ногам было так тепло и приятно, что хотелось идти и идти.

Тая не сразу заметила, как вода поднялась выше щиколоток, как намочила закатанные джинсы. Пришлось поднять их до самых колен, но вода уже захлёстывала и колени. Тая словно очнулась ото сна. Она поняла, что ушла слишком далеко от берега и прилив застал её врасплох. Заходя в море, она видела других детей, шлёпающих по солёным лужам, а ещё пожилую пару с сачками и ведром. Сейчас вокруг никого не было, одна только вода. И как наползли тучи, она тоже не заметила. Сердце застучало сильно-сильно: ей ещё никогда не было так страшно.

Тая развернулась, чтобы бежать. Нет, уже плыть – вода прибывала быстро. Но тяжёлый дедушкин фонарь тянул ко дну, а разжать руку никак не выходило, словно он прирос к ладони. Вода дошла до шеи, наполнила солью ноздри, накрыла с головой. Ноги оторвались от дна, и Таю потянуло вниз. Никакого дна уже не было. Всё глубже уходила Тая, всё темнее становилось вокруг. Ей бы спасаться, но вместо этого она нажала на ребристый переключатель и открыла глаза.

Здесь было тихо. Ветер остался снаружи. В полосе света на дне Тая разглядела тропу, вымощенную ракушками: они сверкали, словно драгоценные камни. Девочка опустилась на дно и пошла по тропинке, освещая себе путь. Неизвестный мир должен был испугать её, но вместо этого казался смутно знакомым. Может, он виделся ей во снах, а может, она сочинила его таким однажды, лёжа на горячем песке.

Вскоре её взору открылся чудесный сад. В нём огромные жемчужины лежали на чёрных лепестках, алмазные раковины переливались самыми нежными оттенками розового и голубого, а ещё были золотые, такой совершенной формы, что весь надводный мир по сравнению с ними казался нелепым. Водоросли извивались змеями, гипнотизировали, приобретая самые причудливые формы. Цветы неописуемой красоты склоняли огромные бутоны, из них выплывали пузыри, разлетаясь жемчужинами прямо Тае в руки.

Красота вокруг завораживала. Тае бы любоваться цветами, но взгляд притягивали мутно-зелёные водоросли, меняющие свой вид. Показалось, или они приняли вдруг очертания дома, где они жили с папой? Вот только окна были как будто глазами, уставились на неё, не моргая. Снова это дурацкое чувство: мы вместе, а ты – другая. Так ей всегда внушали те, кто из этих окон выглядывал.

Тая моргнула, и множество глаз моргнули вслед за ней. Медленно и тяжело из песка выросли массивные щупальца, поползли в разные стороны, оттолкнулись – и огромное чёрное тело отделилось от водорослей. Это не было метаморфозой: на морском дне и впрямь таилось Чудовище. Оно тоже приходило во снах – или она его выдумала, лёжа на горячем песке и вдруг покрывшись мурашками.

Тая бросилась бежать, но еле двинулась с места. Тогда она оттолкнулась и поплыла: так выходило чуть быстрее, но всё равно недостаточно. Одно движение огромного тела, и щупальца уже тенью нависли над ней, окружили. Чудовище могло бы схватить, но вместо этого сотнями глаз… Сотнями окон наблюдало, как Тая лишается сил. Но если она сдастся, то не проснётся в тёплой постели, – с этого дна так просто не всплыть.

«Папа… Па-ап…»

Словно он мог оказаться рядом.

«Помогите!»

Кто услышит её со дна?

Вдруг волной прокатился заливистый смех, разноцветные пузыри поднялись со дна и защекотали по коже. Смех повторился, разбился на множество голосов, звонких и весёлых. Блеснула серебряная чешуя, закружились купола переливчатых юбок. Из длинных волос, напоминавших пену волн, сплетались узоры, а тонкие руки извивались в гипнотическом танце. Их она не видела во сне и не выдумывала. Она силилась представить хоть одну из морских жительниц, но образ всё не складывался. А сейчас она узнала её сразу.

Тая что есть мочи поплыла в круг танцующих дев, под защиту пёстрых пузырей. Теперь она стала ядовитой для Чудовища, и щупальца отступили.

Её потянули за руки, прижали к груди – и слово, которое она так давно мечтала произнести, сорвалось, наконец, с губ.

Мама взглянула на неё кристально-голубыми глазами, поцеловала в лоб и стала гладить по волосам, напевая песню из детских снов. Мамины подруги вторили ей хрустальными голосами, а потом снова смеялись.

– Мне так страшно, – призналась Тая.

– Ну конечно. Конечно, страшно, милая. Но ты справишься.

– Чудовища… Как быть с ними?

– Вот так просто и быть, – звонко ответила одна из подводных дев. – Сёстры, братья рядом – и чудища рядом. Всему есть место.

– И вы их не боитесь?

– Смейся, Тая!

– В глаза Чудищу? – робко предположила девочка.

– Зачем же? У него столько глаз, с ума сойдёшь, пока во все заглянешь. Ты смейся, глядя в своём направлении. И танцуй, непременно танцуй. Всегда! Пусть всё станет танцем.

И Тая танцевала среди серебряных юбок. Кажется, из её волос тоже получались причудливые узоры.

Когда она устала, то опустилась и прилегла на один из лепестков, а мама присела рядом. Она стала рассказывать истории, и Тая то засыпала под них, то вновь просыпалась.

– Ты часть моего мира, а я часть твоего. Так будет всегда, – сказала мама, и тогда Тая уснула крепко-крепко.

Она даже не почувствовала, как её вынесли из воды и бережно положили на берег. Но открыв глаза, увидела перепуганное папино лицо, потом услышала, как он отчаянно зовёт её по имени. Он много говорил: «Зачем? Как я мог? А если бы? Прости…»

Тая только улыбнулась и сказала тихо:

– Я часть её мира. Она часть моего.

Тогда папа кивнул и крепко прижал её к груди, ещё не зная, что изменилось. Зато Тая знала: отныне всё стало танцем.

Ирина Власова

Василисин лес

Они жили в краю, затерянном в зелёных сумерках северного леса, что огибал деревушку на косогоре. Домов было много, но все они жались друг к другу, и лишь одна разбитая дорога вела к другим поселениям.

Василиса жила здесь с бабушкой и дедушкой. Росла, как нежный цветок, в любви и ласке их грубоватых морщинистых рук. Русые косы с завитками, как у барашка, глубокие глаза, как озёра холодные, – она была красива, но рассеяна. Подобно ветру порой пролетали мимо неё наказы бабушки. И пусть Василиса любила слушать сказки, припылённые временем, когда садилась перебирать малину или подставляла волосы под деревянный гребень, все мысли её витали в воздухе, в мечтах. Потрескивание голоса успокаивало, она могла уснуть прямо там, где застала история, пока смех дедушки не будил её. Совсем не поучали и не пугали слова бабушки до одного дня, который должен был стать самым лучшим.

Василиса больше всего мечтала пойти с дедушкой в пугающий бескрайностью лес, ощутить касания утренней росы и холодных ветвей на коже, увидеть тайны темнеющих троп. Бабушка не пускала пока, чувствовала: быть беде.

– Но я хочу в лес! Хочу собрать целую корзину грибов! А вдруг и орехи найду? Это было бы так здорово! Ярослав меняет жёлуди только на шкуры, дедушка уже не может долго охотиться.

Тяжело вздыхала бабушка каждый раз и молчала, но однажды ответила, сдавшись:

– Будь по-твоему. Не удержу тебя боле. Ступай с дедушкой завтра в лес.

Радость захлестнула Василису, она похвасталась всем подружкам, всем наобещала, что найдёт что-нибудь эдакое. А бабушка, пока спящей внучке волосы расчёсывала, всё переживала: уж больно рассеянной была внучка.

Наутро дедушка посмеивался, наматывая на ноги портянки, Василиса проверяла все корзины на прочность, а бабушка тенью стояла рядом и надеялась, что муж не забыл вечерний наказ.

– Василиса, есть одно очень важное правило. – Дедушка нахмурился, поднялся и взял длинную трость из дуба, которую сам когда-то выточил. – В лес нужно ходить только с оберегом. Я лично в это не сильно верю, – он глянул на жену, – но без оберега беда может приключиться.

– Почему? – От любопытства Василиса вся вытянулась.

– Ещё мой дед говаривал, что с лесом что-то неладно… А, не бери в голову. Это было прежде. – Дедушка отмахнулся. – Мы носим обереги скорее по традиции. Давно уже лес не шалил.

– Будь осторожна, – вмешалась бабушка. – Давно или не давно, а боязно мне. На, возьми, – она протянула небольшой брусок. – От дедушкиной трости. Будет твоим оберегом. Не потеряй. А лес раньше…

– Евдокия! – Дедушка сурово топнул ногой. – Не морочь девушку сказками. И сама себя не волнуй. Не было происшествий давно.

Василиса шла за дедушкой, дрожа от напряжения. Сердце несмелое колотилось, как барабан, но верило в лучшее. Верило, что дедушка защитит. И оберег. Она вертела в руках брусок и чувствовала от него тепло. Да, ей точно ничего не грозило.

А в лесу было хорошо: шорохи по коже, слабый шёпот ветра, каскады света в зелёном сыром царстве. Василиса глядела вокруг и видела, как прекрасно ломаются лучи в ветвях, как они прячутся у самой земли в папоротниках. Зелень касалась её лица, щекотала, холодила, смешила. Она зашла глубже в папоротниковое поле на склоне оврага, села на корточки и смотрела вверх, чтобы уловить все переплетения зелени, света, тьмы, поблёскивающих пылинок в воздухе. Василиса ещё не поняла, что начала тонуть. Засмотревшись, она обронила оберег на опушке, потеряла тропу, которой ушёл дедушка, и травы сомкнулись вокруг её рук.

Василиса дёрнулась и испугалась. Травы затянули стан. Дышать глубоко она больше не могла, а вырваться – тем более. Оставалось только кричать, звать на помощь, но лес не отзывался, не трогало его горе девушки. Да и как тронуло бы, если она сама оберег потеряла, сама себя в ловушку загнала!

Кричала, кричала Василиса и вскоре ослабела. Теперь она только тихо плакала. Вдруг увидала, как заяц в траве мельтешит. Из последних сил подала голос:

– Зайка, помоги! Я оберег обронила, можешь поискать?

– Помогу тебе, Василиса. Ты всегда три морковки мне у края огорода оставляешь – как не помочь!

Убежал заяц. Ждала его Василиса, ждала, только он не вернулся. Стало темнеть. Вдруг увидала, что дятел над ней на сосне сидит, свою музыку барабанит. Из последних сил подала Василиса голос:

– Дятел, миленький, помоги! Я оберег обронила, можешь поискать?

– Помогу тебе, Василиса. Ты всегда орешки мне на окне оставляешь, как бы трудно они вам ни доставались, – как не помочь!

Улетел дятел. Ждала его Василиса, ждала, только и он не вернулся. Совсем вечер наступил. Василиса уже дрожала от холода, ноги всё больше в траве утопали. Забирал её лес.

Вдруг увидала, что перед ней лиса сидит – старая, с шерстью, истерзанной боями и временем, но со взглядом мудрым и острым. Не могла Василиса её позвать, не осталось сил.

– Повезло, что я пришла, а не серый волк – так бы мне только косточки твои оплакивать. Слыхала про твою беду, заяц и дятел рассказали. Заплутали они. Лес хитрый, но я хитрее. Помогла им, помогу и тебе. Оберег не вернуть, но знаю я другое средство.

Лиса приблизилась к Василисе, щёки лизнула, и те налились румянцем – пришла в себя Василиса.

– Знавала моя мать твою бабушку, когда та ещё маленькой Дуней была. Тогда она тоже в лес без оберега сунулась, в бурьяне запуталась. Матушка моя еле подоспела, поведала ей один наговор, что помогает от леса спастись. Я его не знаю – матушка была самой хитрой и вредной лисой, в секрете его хранила. Но ты разговоры бабушки повспоминай, авось и говорила его тебе. Больше ничем не помогу. Вспоминай. Вспоминай, пока не стемнело!

Ушла лиса. Последнее яркое пятно исчезло в темноте, и осталась только непроглядная зелень. Не восхищала теперь она Василису, только мучила. Стала она все истории бабушки перебирать, сказанные и громко при солнце, и шёпотом при луне. Корила себя за невнимательность, легкомыслие – только глубокой ночью вспомнила.

Совсем маленькой Василиса играла на краю леса, шишки искала, строила из них крепость. Бабушка рядом травы собирала на чай, да всё на лес косилась. Вдруг шевельнулось что-то в кустах – она корзину обронила, внучку подхватила и ветром домой понеслась. Слышала Василиса, как сердце быстро стучало, но не могла понять, чьё оно, бабушки или её.

– Что случилось?

– Васька моя маленькая, не ходи в лес без защиты, не ходи. Он злой. Он души молодые забирает, ему это сил прибавляет. Давно прогневали его люди, сжечь хотели, а теперь он мстит, пусть и не так злостно, как раньше. Если вдруг попадёшь туда, скажи: «Лес дремучий, лес могучий, меня не забери – домой отпусти, меня дома родные ждут, оплакивать будут».

Но что могла тогда понять маленькая Василиса? Подумала, что бабушка сильно устала, да и забыла этот разговор. Но сейчас вскинула голову, сжала руки в кулаки и прошептала слова заветные, пугающие.

– Лес дремучий, лес могучий, меня не забери – домой отпусти, меня дома родные ждут, оплакивать будут.

Тут папоротники развязались, а Василиса упала на траву и уснула, как в яму провалилась. Голод и холод забрали у неё последние силы.

Не знала Василиса, сколько проспала, – очнулась на опушке. Рядом следы лисьи расползлись, морковка и орешки лежали: видно, звери помогли. Только доела Василиса гостинцы, как увидала: бабушка к ней бежит, заплаканная, напуганная. Не успела Василиса ничего сказать, как та к ней на шею бросилась, стала обнимать, целовать и ругать на чём свет стоит:

– Как могла ты оберег потерять, как могла такой невнимательной быть! Хорошо, что живая! А дедушка тебя до сих пор по лесу ищет.

– Я дедушку не брошу, я пойду его искать! – Василиса бесстрашно поворотила в лес, но бабушка её за руку схватила:

– Стой! Возьми мой оберег и смотри внимательней, чем раньше. Второй раз лес может и не вернуть.

Надела Василиса бабушкино колечко с редким камнем, и снова пошла в лес. Опять красиво свет играл, ветер пылинки раздувал, но Василиса крепко кольцо держала, под ноги смотрела да вслушивалась. Она чувствовала себя зверем на охоте: текла в ней смелость волчья, зоркость орлиная.

День ходила, второй, третий. Не ела, не пила, почти не спала. Но не было дедушки нигде. В слезах хотела Василиса возвращаться домой, как увидела то самое папоротниковое поле. А там – дедушка, весь во мхе и в траве, словно уже часть леса. Хотела было броситься к нему, но остановилась: стыдно стало. А дедушка заметил её, улыбнулся и сказал голосом таким, будто жёлуди стучат о кору:

– Не печалься, Васька, не скорби. Забрал меня лес. Но я с ним договорился, лесничим стал. Теперь буду за порядком следить, нрав его укрощать. Это моё наказание, что Дуне не верил и тебя не уберёг.