Дикая Охота: Легенда о Всадниках

– Спи, – прошептал он, и его губы коснулись моего лба. – Я здесь и я никуда не уйду.

И я закрыла глаза, позволив теплой темноте наконец унести себя в забытье.

Глава 10: Теория, от которой стынет кровь

Неделя, прожитая в ожидании, оказалась похожа на долгое, тягучее похмелье. Боль от потери Йена не утихала, она лишь вросла в кости, стала фоновым гулом существования, таким же привычным, как шум ветра за стеной. Но рядом с болью, как ядовитый гриб-паразит, проросло и крепло новое чувство – леденящее душу знание. Знание, которое Лоран и я вытащили из-под вековых пластов архивной пыли.

Мы молча сговорились встретиться у дома Хроников на закате. Лоран ждал меня, прислонившись к шершавой каменной кладке. Его лицо в последних лучах солнца казалось высеченным из бледного мрамора – сосредоточенным и отрешённым одновременно. Между нами после той ночи повисло невысказанное напряжение, странная смесь близости и отстраненности. У нас не было ни времени, ни душевных сил обсуждать то, что произошло. Горе, работа, эта безумная теория – все это поглощало нас целиком, не оставляя места для обычных человеческих чувств. Мы были двумя союзниками, склеенными общей тайной и общим ужасом, а не влюбленными. Иногда наши взгляды встречались, и в них вспыхивало понимание, быстрая, почти незаметная улыбка, тут же гасимая грузом ответственности. Но потом мы снова погружались в бумаги, в схемы, в поиск ответа, который, мы начали подозревать, мог оказаться страшнее самого вопроса.

– Готов?

Он лишь кивнул, оттолкнулся от стены и решительно направился к двери. Мы шли по коридору, ведущему в кабинет Элиаса, и с каждым шагом ком в моём горле становился всё больше. Мы несли не просто догадку. Мы несли перевёрнутую реальность, бомбу, которая могла разнести в клочья хрупкое спокойствие всей нашей деревни. Я чувствовала тяжесть нашей тетради в сумке, как будто она была налита свинцом.

Элиас сидел в своём кресле у камина, но не работал. Он смотрел на тлеющие угли, и в его старческих, мутных глазах отражались крошечные отблески угасающего пламени. Он выглядел уставшим. Уставшим так, как может устать только человек, девять лет подряд ведущий скорбный список имён. Казалось, сама пыль архивов въелась в его кожу, а тяжесть знаний сгорбила его плечи.

– Мастер Элиас, – начал Лоран и нервно провёл пальцами по корешку нашей тетради.

Старик медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по Лорану, затем по мне, и в нём на мгновение мелькнуло что-то похожее на жалость.

– Садитесь, дети. Вы принесли с собой бурю. Я чувствую её запах. Она пахнет озоном перед грозой и старым пергаментом, в котором записаны вещи, лучше бы оставшиеся неназванными.

Мы опустились на жесткие стулья напротив. Лоран положил на стол нашу общую тетрадь – аккуратную, испещрённую выводами, нашу попытку навести порядок в хаосе. Этот простой предмет казался сейчас самым опасным оружием в мире.

– Мы… мы думаем, что нашли кое-что, – сказал Лоран, раскрывая её. Его пальцы слегка дрожали. – Закономерность. Не просто совпадение, а систему.

И мы изложили ему всё. Неторопливо, обстоятельно, как два учёных, докладывающих о своём открытии. Мы говорили о симптомах, предшествующих каждому визиту. О лихорадке, бреде, видениях и ощущении внутреннего пожара. Мы приводили выдержки из дневников, рассказы родственников, статистические выкладки. Мы показывали ему выстроенную нами чудовищную цепь, где болезнь была не следствием, а предвестником и фитилём, зажигаемым в глубине человеческой души. Каждое новое имя, каждая дата ложились в тишину кабинета как приговор.

Элиас слушал, не перебивая. Его лицо оставалось непроницаемой маской. Лишь когда Лоран произнёс ключевую фразу – «Мы считаем, что Всадники приходят не случайно. Они приходят по зову. По этому… сигналу. Они забирают тех, кто уже готов, чьё нутро горит нужным им огнём», – старик закрыл глаза и тяжело вздохнул, будто этот вывод отнял у него последние силы.

Наступила пауза, густая и давящая. Потом он медленно открыл глаза, и в них читалась бездонная усталость.

– Допустим, – произнёс он тихо. – Допустим, ваша теория верна. Что это нам даёт? Как это поможет спасти того, кто проходит через эти симптомы прямо сейчас? Назовите мне практическое применение этого знания. Как вы превратите это понимание в действие?

– Мы можем… мы можем начать вести другую статистику! Следить за людьми, отмечать тех, у кого проявятся подобные признаки. Люди должны делиться своими состояниями, мы должны создать сеть наблюдения… Мы сможем предсказывать их появление! – в голосе Лорана впервые прорвалась страсть, смешанная с отчаянием.

– Сеть наблюдения? – Элиас усмехнулся, и это был сухой, безрадостный звук. – И что, вы думаете, если мы донесём эту вашу теорию до общества, люди станут спокойнее? Во-первых, не факт, что она верна. Вы построили её на совпадениях, как бы ни были они многочисленны. Цепочка, сколь бы убедительной она ни казалась, всё ещё может порваться. А во-вторых… – он сделал паузу, вглядываясь в нас с безжалостной проницательностью, – …во-вторых, если мы её обнародуем, это вызовет панику, по сравнению с которой нынешний ужас покажется детской игрой. Люди сойдут с ума. Они начнут видеть симптомы в каждом чихе, в каждой головной боли. Они будут прятать своих заболевших детей, изгонять соседей с температурой, бояться собственных теней. Любая простуда станет смертным приговором в глазах общества. Это расколет деревню и посеет подозрительность и страх такие, что мы все просто передушим друг друга, не дожидаясь Всадников. Вы хотите создать общество, где каждый будет смотреть на своего соседа, на своего ребёнка, на свою мать с одним вопросом: Не ты ли следующий?

– Вы думаете, что все это – просто цепь нелепых совпадений? – не выдержала я, вскакивая с места. – Это не может быть просто чередой случайностей! Йен сам говорил, что чувствовал их! Что горел! Вы хотите сказать, что его слова, его предчувствие – всего лишь бред?

– Я хочу сказать, что мы не знаем наверняка! Вы ищете утешение в логике, потому что ваш разум отказывается принять простую, ужасающую мысль: что всё это может быть бессмысленно. Что не существует никакого замысла, никакой избирательности. Только слепая, безразличная коса. Признать это – значит признать, что мы никак не можем повлиять на происходящее. А ваша теория, даже если она ошибочна, даёт вам иллюзию контроля. Иллюзию, за которую придется заплатить спокойствием каждого жителя этой деревни.

– Но если есть закономерность, значит, должна быть и причина! – не сдавался Лоран, его упрямство было похоже на щит, который он отчаянно пытался выставить против холодной логики старшего Хроника. – А если есть причина, ее можно найти, можно попытаться ее обойти! Мы не можем просто сидеть сложа руки! Мы обязаны попробовать, иначе мы ничем не лучше стада, покорно ждущего своей смерти!

– Хорошо, – Элиас поднял руку, призывая к спокойствию. – Допустим, ваша теория верна. И что дальше? Что вы предлагаете? Конкретный, реализуемый план. Не абстрактные призывы к бдительности.

Лоран перевел дух, собираясь с мыслями.

– Мы можем наблюдать. Если мы найдём следующего, того, у кого проявятся симптомы… мы можем попытаться его изолировать. Спрятать. Убедить его никому не рассказывать, попытаться узнать у него… может, он что-то скрывает? Может, в этом есть какая-то логика, причина, почему именно он? Всадники не могут просто так забирать разных людей, без всякой системы! Должно быть объяснение, ключ, который мы пока не нашли!

– А если нет? – тихо, но очень четко спросил Элиас. – А если нет логического объяснения? А если Всадники действительно просто так забирают людей? Слепо, без причины, без вашей возвышенной «логики избранности»? Что тогда? Ваша теория рассыплется в прах, но вы уже успеете посеять панику, последствия которой будет не исправить. Вы готовы взять на себя эту ответственность?

Мы замолчали. Его вопрос был как удар ниже пояса. Он обнажал зыбкость всей нашей конструкции, всю шаткость наших надежд.

– Это… это не доказано, – пробормотал Лоран, но уверенности в его голосе уже не было. Он отводил взгляд.

– Как и ваша теория, – парировал Элиас без тени злорадства. – Вы пытаетесь натянуть логику на абсолютно иррациональный ужас, потому что ваш разум отказывается принять бессмысленность происходящего. Я понимаю. Я сам через это проходил. Но игра в такие догадки, когда на кону стоит душевное спокойствие сотен людей – опасная роскошь. Неоправданно опасная.

Он откинулся на спинку кресла, и его фигура вновь обрела былую, начальственную твердость. Решение было принято.

– Вот мое решение. Хорошо. Я даю вам своё неофициальное, молчаливое согласие. Продолжайте. Ищите. Проверяйте свою гипотезу. Но – и это главное условие – вы не говорите о ней НИКОМУ. Ни одной живой душе. Даже другим Хроникам. Вы не распространяете эти слухи, не сеете панику. Вы можете пытаться проверить её «в поле», как говорится. Найти следующего потенциального кандидата и… наблюдать. Но издалека. Не подходите к нему, не пытайтесь его предупредить, не говорите с ним об этом. Просто наблюдайте. Чтобы проверить, заберут ли его. И всё. Это – единственный допустимый способ.

– Но… – начала я, чувствуя, как безнадежность сковывает горло. – Но если мы будем просто наблюдать, то какой в этом смысл? Мы будем знать, но не сможем помочь! Это же бесчеловечно! Сидеть и ждать, пока его заберут, как скот на убой!

– А вы думаете, вы сможете помочь? Вы говорите: «мы можем спрятать его». Где? – Он смерил нас уничтожающим взглядом, полным горького опыта. – Вы думаете, если человек запрётся в подвале, повесит на дверь десять замков, Всадники не найдут его? Они найдут. Они придут туда, где он есть. Всегда. Неважно, где он прячется. Неважно, сколько стен он возведёт вокруг себя. Если они пришли за ним, они его заберут. Из любого укрытия. Вы видели это сами. Все мы видели. Так было всегда. Все попытки сопротивления заканчивались одним: смертью сопротивляющегося и исчезновением того, кого пытались спасти. Вы предлагаете обречь на гибель ещё больше людей в попытке спасти того, кого спасти невозможно?

Его слова обрушились на меня всей своей неоспоримой тяжестью. Он был прав. Я вспомнила рассказ о дяде, о других смельчаках. Все они проигрывали. Всегда.

В камине с тихим, печальным треском прогорела очередная головешка, рассыпаясь в пепел. Элиас смотрел на нас, и в его взгляде не было ни злобы, ни торжества. Лишь горькая покорность перед лицом силы, против которой все козни, все теории и вся человеческая отвага были бессильны. Он был не врагом, а старым капитаном, ведущим корабль через шторм, зная, что любой резкий манёвр может привести к гибели.

– Идите, – мягче сказал он. – Делайте что хотите в рамках нашего договора. Но помните о последствиях. Взваливая на себя ношу знания, вы берёте на себя и ответственность за него. Иногда знание – не сила, а приговор. И иногда единственное, что мы можем сделать – это молча наблюдать, как гаснут огни. Даже зная, кто погаснет следующим. Это и есть наша доля. Доля Хроников.

Мы вышли из его кабинета в полной, оглушающей тишине. Воздух в коридоре показался ледяным после душного, наполненного тяжелыми мыслями кабинета. Наше открытие, которое всего час назад казалось ключом к разгадке, теперь лежало в нас мёртвым грузом. Мы нашли ответ, но этот ответ не давал нам никакой власти, не предлагал выхода. Он лишь подменял слепой ужас ужасом осознанным, предлагая нам роль не спасителей, а пассивных свидетелей обречённости.

Лоран остановился, глядя в темноту в конце коридора. Его плечи были ссутулены.

– Он во многом прав. Насчет паники. И насчет… бесполезности попыток спрятаться. Мы не можем рисковать спокойствием всех ради призрачного шанса спасти одного.

Я кивнула, чувствуя, как усталость накатывает тяжелой, свинцовой волной. Внутри всё опустошила его безжалостная логика.

– Знаю. Но он не прав в главном.

Я посмотрела на Лорана, и между нами снова пробежала та самая невысказанная связь, родившаяся в архиве среди пыльных фолиантов и отчаяния, связь, которую не смогли ни поглотить работа, ни заглушить горе.

– Даже если мы ничего не сможем изменить. Знать и ничего не делать – это ужасно. Это похоже на предательство. Но не знать и не делать – это уже трусость. Мы не можем позволить им отнять у нас даже право пытаться понять.

Он молча взял мою руку. Его пальцы были холодными, но крепкими. В этом жесте не было страсти той ночи, только решимость. Решимость союзников, стоящих спиной к спине перед надвигающейся тьмой. Это было сильнее любых слов, сильнее любой близости.

– Тогда мы будем знать, – тихо сказал он. – И мы будем наблюдать. Но мы не будем молчать внутри себя. Мы будем искать слабину. Любую щель в их броне. Даже если её нет.

Мы оба понимали, что перешли некую грань, из-за которой не было пути назад. Семя было посажено в самую тёмную, удобренную горем почву нашей души. И теперь нам предстояло наблюдать, прорастёт ли оно знанием, которое однажды, возможно, можно будет использовать, или же станет ядовитым плодом, который отравит нас самих, превратив в безумцев, видящих знаки судьбы в каждой тени. Но отступать было уже некуда. Путь назад был отрезан в ту самую ночь, когда в поле под дождём погас огонь моего брата. Теперь мы шли только вперёд, даже если впереди нас ждала лишь пропасть.