Поэзия Австралии

Тогда терпеливым, кто здесь не противился каждой

Обиде и боли, все тяготы выдержал свято,

За пыл твоего ненасытного мщения с жаждой -

Им будет ли после за это почет и награда?

А к тем, соблазненным твоими триумфами битвы

И лаврами, призванным к бою и проклятым людям,

Узнавшим в борьбе поражений и распрей мотивы,

Придет ли покой и прощение, или осудим?

Не знаю – надеяться все же на лучшее будем.

Bellona

Thou art moulded in marble impassive,

False goddess, fair statue of strife,

Yet standest on pedestal massive,

A symbol and token of life.

Thou art still, not with stillness of languor,

And calm, not with calm boding rest;

For thine is all wrath and all anger

That throbs far and near in the breast

Of man, by thy presence possess'd.

With the brow of a fallen archangel,

The lips of a beautiful fiend,

And locks that are snake-like to strangle,

And eyes from whose depths may be glean'd

The presence of passions, that tremble

Unbidden, yet shine as they may

Through features too proud to dissemble,

Too cold and too calm to betray

Their secrets to creatures of clay.

Thy breath stirreth faction and party,

Men rise, and no voice can avail

To stay them—rose-tinted Astarte

Herself at thy presence turns pale.

For deeper and richer the crimson

That gathers behind thee throws forth

A halo thy raiment and limbs on,

And leaves a red track in the path

That flows from thy wine-press of wrath.

For behind thee red rivulets trickle,

Men fall by thy hands swift and lithe,

As corn falleth down to the sickle,

As grass falleth down to the scythe,

Thine arm, strong and cruel, and shapely,

Lifts high the sharp, pitiless lance,

And rapine and ruin and rape lie

Around thee. The Furies advance,

And Ares awakes from his trance.

We, too, with our bodies thus weakly,

With hearts hard and dangerous, thus

We owe thee—the saints suffered meekly

Their wrongs—it is not so with us.

Some share of thy strength thou hast given

To mortals refusing in vain

Thine aid. We have suffered and striven

Till we have grown reckless of pain,

Though feeble of heart and of brain.

Fair spirit, alluring if wicked,

False deity, terribly real,

Our senses are trapp'd, our souls tricked

By thee and thy hollow ideal.

The soldier who falls in his harness,

And strikes his last stroke with slack hand,

On his dead face thy wrath and thy scorn is

Imprinted. Oh! seeks he a land

Where he shall escape thy command?

When the blood of thy victims lies red on

That stricken field, fiercest and last,

In the sunset that gilds Armageddon

With battle-drift still overcast—

When the smoke of thy hot conflagrations

O'ershadows the earth as with wings,

Where nations have fought against nations,

And kings have encounter'd with kings,

When cometh the end of all things—

Then those who have patiently waited,

And borne, unresisting, the pain

Of thy vengeance unglutted, unsated,

Shall they be rewarded again?

Then those who, enticed by thy laurels,

Or urged by thy promptings unblest,

Have striven and stricken in quarrels,

Shall they, too, find pardon and rest?

We know not, yet hope for the best.

Заимствованные перья

(Предисловие о пиратстве)

Пролог

Грех плагиаторства на мне,

А переделка старых песен

Чужих вам скажет в тишине,

Что ложный стиль не интересен.

Их автор Эдгар Алан По,

Извольте это видеть сами,

Но то, что прозой рождено,

Как белый стих перед глазами.

Все эти пустяки мной собраны и изданы повторно

Ради спасения от многих улучшений, я в виду имею

Их изменения, пока они кружили по страницам Прессы,

И хочется, чтобы написанное мной распространялось

Так именно, как я задумал, если вообще печатать будут.

В защиту собственного вкуса, тем не менее, скажу,

Что в этой книге, как мне кажется, ничто не представляет

Большой какой-то ценности для публики, живого интереса,

И похвалы читателя я здесь, увы, не заслужил.

Эпилог

Теперь я уличен в бесстыдной краже,

Мой первый плагиат сумеет заманить

Вас и к другим соседним рифмам, даже

Отвлечь внимание и вытянуть всю нить.

Ах! Друг, качаешь грустно головой,

Что скажешь о моей поэзии сейчас:

Я, видимо, талант давно растратил свой,

Ведь строчки еще хуже в этот раз.

Borrow'd Plumes

[A Preface and a Piracy]

Prologue

Of borrow'd plumes I take the sin,

My extracts will apply

To some few silly songs which in

These pages scatter'd lie.

The words are Edgar Allan Poe's,

As any man may see,

But what a POE-t wrote in prose,

Shall make blank verse for me.

These trifles are collected and republished chiefly with a

view to their redemption from the many improvements to which

they have been subjected while going at random the rounds of

the Press. I am naturally anxious that what I have written

should circulate as I wrote it, if it circulate at all.

In defence of my own taste, nevertheless, it is

incumbent upon me to say that I think nothing in this volume

of much value to the public, or very creditable to myself.

Epilogue

And now that my theft stands detected,

The first of my extracts may call

To some of the rhymes here collected

Your notice, the second to all.

Ah! friend, you may shake your head sadly,

Yet this much you'll say for my verse,

I've written of old something badly,

But written anew something worse.

Лживый пастырь

(Переложение из Горация)

Когда он, лживый пастырь, на фригийском судне

Свою владычицу Елену увозил через моря,

В дремотном сне Нерей хранил влюбленных будни

От бурь, чтоб петь об их судьбе, историю творя.

Проклятие везешь ты царству предков с нею,

И много храбрых воинов сюда отправят греки,

Они вам отомстят, пустившись вновь к Нерею,

И с браком вашим разорвут Приамов дом навеки.

Увы! А сколько пота впереди должно пролиться

С людей и лошадей, земле своей какое горе

Несешь ты, раз уже сейчас Паллады колесница

Готова – щит, доспехи, шлем надеты будут вскоре.

Напрасно думаешь, что под защитой Афродиты

Расчесываешь кудри, и на женской лире

Мотивами любви красавицу сумеешь оградить ты,

На страстном ложе мягком избежать раздора в мире,

Ударов критских копий острых сторонясь,

Аякса, что стремительно уже приблизился к тебе -

И кудри нечестивые, пусть поздно, лягут в грязь.

Ах! Ты не видишь (в вашей царственной судьбе),

Как сын Лаэрта, что достоин мудрого Пелея,

Бесстрашный за тобой сейчас идет со Стенелаем,

Отважным в битве рукопашной, всех смелее

В объездке диких лошадей, насколько знаем,

Мерионис и Тевкр с ними, помни… Диомед,

Фракийский царь, свирепей и отважнее отца,

Он в ярости тебя найдет, тебе дороги нет

Навстречу волку в скором ожидании конца,

Оленя, что почуял гибель, не заманят травы

Через долину перейти на пастбище – лети

Трусливый, бледный, ты не сыщешь славы,

Которой хвастался своей возлюбленной в пути.

Но время для тебя отсрочит гнев Ахилла,

Чтоб Трою с женщиной разрушить на корню,

В неотвратимый нужный срок другая сила,

Дарданию предаст аргосскому огню.

Pastor Cum

[Translation from Horace]

When he, that shepherd false, 'neath Phrygian sails,

Carried his hostess Helen o'er the seas,

In fitful slumber Nereus hush'd the gales,

That he might sing their future destinies.

A curse to your ancestral home you take

With her, whom Greece, with many a soldier bold

Shall seek again, in concert sworn to break

Your nuptial ties and Priam's kingdom old.

Alas! what sweat from man and horse must flow,

What devastation to the Trojan realm

You carry, even now doth Pallas show

Her wrath, preparing buckler, car, and helm.

In vain, secure in Aphrodite's care,

You comb your locks, and on the girlish lyre

Select the strains most pleasant to the fair;

In vain, on couch reclining, you desire

To shun the darts that threaten, and the thrust

Of Cretan lance, the battle's wild turmoil,

And Ajax swift to follow—in the dust

Condemned, though late, your wanton curls to soil.

Ah! see you not where (fatal to your race)

Laertes' son comes with the Pylean sage;

Fearless alike, with Teucer joins the chase

Stenelaus, skill'd the fistic strife to wage,

Nor less expert the fiery steeds to quell;

And Meriones, you must know. Behold

A warrior, than his sire more fierce and fell,

To find you rages,—Diomed the bold,

Whom like the stag that, far across the vale,

The wolf being seen, no herbage can allure,

So fly you, panting sorely, dastard pale!—

Not thus you boasted to your paramour.

Achilles' anger for a space defers

The day of wrath to Troy and Trojan dame;

Inevitable glide the allotted years,

And Dardan roofs must waste in Argive flame.

Признание

(Краткая покаянная молитва)

К отплытию шлюпка готовится в утреннем свете,

Корабль хорошо снарядили в дорогу сначала,

Прозрачное небо сияет в лучах на рассвете,

Хоть ветер порывистый плакал в мгновения эти,

И рифа гряда перед гаванью белые пятна качала,

У румпеля встал рулевой, – еще рыцарь в сюжете

С кормы через поручень свесился вниз у причала.

«Есть время, пока еще судно в покое рассветном,

Есть время, пока не натянута крепкая ванта,

Есть время, пока паруса наполняются западным ветром

До часа, когда из под киля буруны потянутся следом,

До часа, когда эти мачты за дымкой мелькнут бледновато,

На исповедь время осталось тому, кто нуждается в этом,

Тому, кто возможно, уже никогда не вернется обратно».

«Сэр пастор, вы вправе сейчас исповедовать этих людей,

И я умоляю, чтоб вы, по возможности, делали краткой беседу,

Отважных сынов океана примите душою скорей,

Вот сам капитан, пассажиры, – друзья Эглантайна, у рей

Матросы хлопочут под мачтами, радуясь ветру,

Меня же вы кипрским вином угостите из чаши своей,

Я с радостью, прошлое здесь оставляя, спокойно уеду».

«И не в чем раскаяться, сын мой, сегодня тебе?

Раскаяние, исповедь ты презираешь, считая обманом?

Прольется песок из сосуда в истекшей судьбе,

Оставил ли след ты на жизненной вечной тропе,

Успел совершить, что положено прочим мирянам?

И самой виновной душе грех отпустится на корабле,

А сердце из камня расщелину даст на пути покаянном».

«Я разве не слышу молитв нарастающий шквал,

И чувства к призывам о помощи в бедствии глухи?

Я мало давал, больше взял?

К порогу вдовы я проклятий волну направлял?

Сирот обижал или что-нибудь в этом же духе?

Я кровью невинной когда-то забрызгал подвал,

И вот подтвердить поневоле приходится слухи?»

«Шаги, отвечай, направлялись твои чистотой,

А может путями, которыми всякое зло процветало?

Врага поразил ты когда-нибудь жизнью святой?

И похоть в очах сильный дух не ослабила твой,

Житейская гордость твоим поражением не стала?

Ты сети блаженства сумел обойти стороной?

Раздор и усобицу сбросил ли ты с пьедестала?»

«Конечно же, нет! Жизнь, поскольку, я грешную вел,

Но сердцем страдал и питался надеждой,

Я дальше сумею страдать, но исчезла мечта среди волн -

Надежды ушли, и кошмарный закончился сон,

Судьбе покориться сумею безвестной,

И если волна надо мною сомкнется с обеих сторон,

То вряд ли схвачусь за веревку над бездной».

«Страдать? Благодатью, возможно, наполнится скорбь,

Поскольку еще никогда лишь одними делами

Спасаемы не были мы, – и разбойник, раскаяться чтоб,

Не как фарисей или самонадеянный сноб,

Узреет богатства любви в лике Божьем над нами -

Тогда Магдалина доспехи положит у стоп,

Подножья престола из яшмы коснувшись перстами».

«Сэр пастор, боюсь тяжкой смерти во прахе и тлене,

А в жизни теперь проявления боли и немощи нет,

Лишь чувствую тяжесть, когда преклоняю колени

(И это не речь фарисея от праведной лени),

Мой взор в небесах не находит достойный ответ,

Любимая там за меня пребывает в моление!

Я сдался, молилась напрасно она столько лет!

Сквозь грохот сражения иду, вспомнить силясь,

Услышать под крики восторженной праздной толпы,

Как тонкие белые руки сложив, она страстно молилась,

Душою безгрешной надеялась вымолить милость

Тому, кто во мраке безрадостном сбился с тропы,

Чтоб тёмная эта душа к покаянию склонилась,

Ослепнув в слезах, лишь в себя обратила мольбы.

Скажи, посвященный! В заступниках много ли прока,

И просьба святого за нас направляет в пути?

Как сломанный стебель его утешение жестоко,

Пусть ветка увядшая просит сама исцеления у Бога,

Пока молодые побеги внимания ждут впереди,

Я в смысл небесный вникал, чтоб исчезла тревога,

На деле свой сумрак отчаянья тоже осилил в груди».

«Всем малым в тебе, превосходным и смелым,

Не вовсе погибшем, хоть шанс искупления мал,

Душой, вопиющей с надгробия саваном белым,

Любовью, которую дал Он, и праведным делом

(В его милосердии жизни угаснет запал),

Тебя заклинаю, о грешник, раскаяться в бренном!

И я умоляю, о спящий, момент пробуждения настал!»

«Иди ты! Обязан склониться душой чернеца я

Сейчас перед этим тщеславным глухим человеком?

Грехи и печали мои для него лишь забота пустая,

Но если я встречу того, кто с печалью себя обретая,

Страдания наши возвысил над миром при этом,

С молитвенной просьбой сольется молитва вторая,

А вопль трактирщика с мытарем душам неведом».

«Мой сын, я засохшая, слишком пожухлая ветка,

Давно мое место и службу отдали другим,

И я не спрошу, велика ли грехов твоих клетка,

Поскольку я грешен и сам, только к слову заметка -

С грехами я слабо боролся, потворствуя им,

«Прости нас теперь!» – мы с годами винимся нередко,

И каждый Отцом нашим сущим на небе храним!»

Confiteor

The shore-boat lies in the morning light,

By the good ship ready for sailing;

The skies are clear, and the dawn is bright,

Tho' the bar of the bay is fleck'd with white,

And the wind is fitfully wailing;

Near the tiller stands the prit, and the knight

Leans over the quarter-railing.

'There is time while the vessel tarries still,

There is time while her shrouds are slack,

There is time ere her sails to the west-wind fill,

Ere her tall masts vanish from town and from hill,

Ere cleaves to her keel the track;

There is time for confession to those who will,

To those who may never come back.'

'Sir priest, you can shrive these men of mine,

And, I pray you, shrive them fast,

And shrive those hardy sons of the brine,

Captain and mates of the Eglantine,

And sailors before the mast;

Then pledge me a cup of the Cyprus wine,

For I fain would bury the past.'

'And hast thou naught to repent, my son?

Dost thou scorn confession and shrift?

Ere thy sands from the glass of time shall run

Is there naught undone that thou should'st have done,

Naught done that thou should'st have left?

The guiltiest soul may from guilt be won,

And the stoniest heart may be cleft.'

'Have my ears been closed to the prayer of the poor,

Or deaf to the cry of distress?

Have I given little, and taken more?

Have I brought a curse to the widow's door?

Have I wrong'd the fatherless?

Have I steep'd my fingers in guiltless gore,

That I must perforce confess?'

'Have thy steps been guided by purity

Through the paths with wickedness rife?

Hast thou never smitten thine enemy?

Hast thou yielded naught to the lust of the eye,

And naught to the pride of life?

Hast thou pass'd all snares of pleasure by?

Hast thou shunn'd all wrath and strife?'

'Nay, certes ! a sinful life I've led,

Yet I've suffer'd, and lived in hope;

I may suffer still, but my hope has fled,—

I've nothing now to hope or to dread,

And with fate I can fairly cope;

Were the waters closing over my head,

I should scarcely catch at a rope.'

'Dost suffer? thy pain may be fraught with grace,

Since never by works alone

We are saved;—the penitent thief may trace

The wealth of love in the Saviour's face

To the Pharisee rarely shown;

And the Magdalene's arms may yet embrace

The foot of the jasper throne.'

'Sir priest, a heavier doom I dree,

For I feel no quickening pain,

But a dull dumb weight, when I bow my knee,

And (not with the words of the Pharisee)

My hard eyes heavenward strain,

Where my dead darling prayeth for me!

Now, I wot, she prayeth in vain!

'Still I hear it over the battle's din,

And over the festive cheer,—

So she pray'd with clasp'd hands, white and thin,—

The prayer of a soul absolved from sin,

For a soul that is dark and drear,

For the light of repentance bursting in,

And the flood of the blinding tear.

'Say, priest! when the saint must vainly plead,

Oh! how shall the sinner fare?

I hold your comfort a broken reed;

Let the wither'd branch for itself take heed,

While the green shoots wait your care;

I've striven, though feebly, to grasp your creed,

And I've grappled my own despair.'

'By the little within thee, good and brave,

Not wholly shattered, though shaken;

By the soul that crieth beyond the grave,

The love that He once in His mercy gave,

In His mercy since retaken,

I conjure thee, oh sinner! pardon crave!

I implore thee, oh sleeper, waken!'

'Go to! shall I lay my black soul bare

To a vain, self-righteous man?

In my sin, in my sorrow, you may not share,

And yet, could I meet with one who must bear

The load of an equal ban,

With him I might strive to blend one prayer,

The wail of the Publican.'

'My son, I too am a withered bough,

My place is to others given;

Thou hast sinn'd, thou sayest; I ask not how,

For I too have sinn'd, even as thou,

And I too have feebly striven,

And with thee I must bow, crying, 'Shrive us now!

Our Father which art in heaven !''

Кому выгодно

Порыв ураганного вздоха по терниям чертополоха,

В земле плодородной, подобно проказнику эльфу,

Трудиться не стану – уеду, помочь не умея соседу,

Я слишком безумен и просто скольжу по рельефу?

Вой бриза морского мне слышится в зарослях снова,

В нем среднее нечто сквозит между смехом и стоном,

А звуки прибоев усталых утробно разносятся в скалах,

В своем монотонном наплыве и реве по волнам,

Хотелось бы с этого мыса понять выразительность смысла,

Который присутствует в каждом аккорде, конечно,

Никто не дает мне ответа и, видимо, к лучшему это -

Чья выгода здесь? – Мир по кругу вращается вечно!

Фортуна груба и жестока, мы знали и видели много,

И кажется мне – иногда непристойного очень,

Мудрец, что умнее, наверно, шута или даже премьера,

Он зависть людей заслужил или тихую осень?

Не много, не мало, но в разной – своей философии праздной

Невольно его раздосадуют выводы мудрой натуры,

Страной управляющий кайзер, на троне держаться не мастер,

Стул скользкий под ним, у властителя нет синекуры,

Шуту, арлекину, буффону и в жизни вручали корону,

Он может принять с благодарностью, или же нет,

Моргнуть не успеете глазом, с друзьями пропьет ее разом -

Чья выгода здесь? – Мы созреем, затянется след!

Под солнцем за долгие годы проделано много работы -

Шутом и правителем, и мудрецом, и рабом,

Все сеют, жнут с выбором строгим, а сбор урожая немногим

Доверен в снопы золотые веков на пороге любом.

Жить должен в трудах человек на земле и на море вовек,

И даже мечтатель, что ждет вдохновенно прилива,

Он вправе на время забыть про насущное дело и плыть

К своей не свершенной мечте, вырастая счастливо,

Он может взобраться на край, чтобы вниз заглянуть невзначай,

Где рыхлый уступ непогода почти расклевала,

Привязанный тросами шторма в раскатах небесного грома -

Чья выгода здесь? – Шестеренки в колесах штурвала!

Работать должны, не ржаветь, но живут и бездельники ведь,

И кушать должны, чтобы в форме поддерживать тело,

Сегодня толстеют нередко – а взвесь сухопарого предка,

Дородный солидней? – Нет, тяжесть ему надоела…

Земной утомительный круг, где на привязи люди вокруг

Набор однотипных вещей повторяют устало,

Без счета трудов и забот, но пузырь разноцветный вот-вот

Надувшийся лопнет, а многим его не хватало,

Мы ропщем, порой, но от жизни, как зубы в работе не стисни,

Получим свое и не больше – а можем о лучшем мечтать? -

Ревут эти волны в пустотах, и эхо расходится в водах -

Чья выгода здесь? – В их раскатах и есть благодать!

Cui Bono

Oh! wind that whistles o'er thorns and thistles,

Of this fruitful earth like a goblin elf;

Why should he labour to help his neighbour

Who feels too reckless to help himself?

The wail of the breeze in the bending trees

Is something between a laugh and a groan;

And the hollow roar of the surf on the shore

Is a dull, discordant monotone;

I wish I could guess what sense they express,

There's a meaning, doubtless, in every sound,

Yet no one can tell, and it may be as well—

Whom would it profit?—The world goes round!

On this earth so rough we know quite enough,

And, I sometimes fancy, a little too much;

The sage may be wiser than clown or than kaiser,

Is he more to be envied for being such?

Neither more nor less, in his idleness

The sage is doom'd to vexation sure;

The kaiser may rule, but the slippery stool,

That he calls his throne, is no sinecure;

And as for the clown, you may give him a crown,

Maybe he'll thank you, and maybe not,

And before you can wink he may spend it in drink—

To whom does it profit?—We ripe and rot!

Yet under the sun much work is done

By clown and kaiser, by serf and sage;

All sow and some reap, and few gather the heap

Of the garner'd grain of a by-gone age.

By sea or by soil man is bound to toil,

And the dreamer, waiting for time and tide,

For awhile may shirk his share of the work,

But he grows with his dream dissatisfied;

He may climb to the edge of the beetling ledge,

Where the loose crag topples and well-nigh reels

'Neath the lashing gale, but the tonic will fail—

What does it profit?—Wheels within wheels!

Aye! work we must, or with idlers rust,

And eat we must our bodies to nurse;

Some folk grow fatter—what does it matter?

I'm blest if I do—quite the reverse;

'Tis a weary round to which we are bound,

The same thing over and over again;

Much toil and trouble, and a glittering bubble,

That rises and bursts, is the best we gain;

And we murmur, and yet 'tis certain we get

What good we deserve—can we hope for more?—

They are roaring, those waves, in their echoing caves—

To whom do they profit?—Let them roar!

О тебе