Граница замкнутого круга

У лестницы к нам прицепились Машка и Белка. Я снова их не отличил. Они ещё оделись одинаково и щебетали хором. А Ваккате ухватил меня за предплечье и тащил в актовый зал, тихо блея, что перерыв скоро кончится.

– Лютик! – заныла одна из девчонок, тоже вцепившись в мою руку. – Где Дэя?

Совершенно точно это была Белка – Машка себя так не вела.

– Понятия не имею.

– Она сказала, что к тебе пошла!

– Значит, не дошла. Белль, клянусь, я её не видел.

Белка в ответ надула губы и чуть присела, силясь удержать меня на месте, но её туфли с лёгкостью скользили по мраморному полу. Выглядело это по-любому комично. Может, даже трогательно до идиотизма. И будь на моём месте Макс, это было бы частью капризного флирта. Со мной же Белка тупо играла, думая, видать, что ей, такой миленькой и легкомысленной, никто не посмеет отказать.

– Давай вместе поищем, – щебетала она, подключив шлюховатую улыбку.

– Пожалуйста, девочки, мы Чарли ищем, – вклинился Ваккате. – Обойдитесь своими силами.

– Вот ты, Игорёшка, весь такой учтивый, а на деле говнюк, – обиженно выдала Белка.

Она демонстративно откинула мою руку и, взмахнув кудрями, ушла, нарочно вертя задницей в короткой юбке. Машка виновато улыбнулась и двинула за сестрой. А я в сотый раз порадовался, что мы с ними – и, разумеется, с Дэей! – в разных классах.

В актовом зале Чарли не было, и мы с Ваккате решили, что нам, в общем-то, насрать на него, и потащились на грёбаное ИЗО. Сегодня нам должны были рассказать про живопись первого века, про Фильцмана, про Радеева. И Ваккате, с трудом сдерживая восторженный визг, вещал о «Сиянии Адель», типа какие там краски, детализация и всё такое, хотя в сущности на полотне была голая девка в розовых кустах.

– Чтоб вас, вы где ходите? – накинулся Чарли, отобрав у меня свой рюкзак. – Этот Левиль меня после уроков оставил! Ещё и задание на дом выдал! Разве это справедливо? Какого фига он не спросил меня, когда я руку тянул? Он это нарочно, точно вам говорю!

– Так ты ж типа обосрался.

– Его это не слишком впечатлило, он сказал…

Чарли бы и Левиля смог выставить виноватым, типа он тот ещё кусок говна и всё такое, но, к счастью, прозвенел звонок, потопив под собой концовку его тирады.

Мадам Ансу, тощая тётка в клетчатой юбке и шикарных очках от Палло́те, в своей излюбленной дурашливой манере начала урок. Голос у неё был визгливый, минорный, слушать её было невыносимо. Но она, видать, так любила искусство, вот и пищала от восторга, когда речь шла о грёбаных статуях, портретах и партитурах. Она, наверно, только Ваккате не раздражала. У меня же вечно после её урока трещала башка.

– Сегодня я расскажу вам о технике, в которой писал Эдуард Фильцман, на примере его прекрасного полотна «Лесная нимфа». И если успеем, то посмотрим…

Её перебил стук в дверь. В кабинет заглянула секретарь, пошарила взглядом и, уставившись на нас с Чарли, сказала:

– Эванс, Стокер, за мной в кабинет директора.

Мы с Чарли переглянулись, и он в ужасе едва слышно шепнул:

– Из-за ареста?

Тут меня окатило кипятком, а после – нездоровым предвкушением.

Топали мы, немножечко отставая от секретаря. Она вышагивала торжественно и широко, как длинноногая птица на болоте, и дико косолапила, едва не наступая себе же на ноги. Я пристально следил за ней и ждал, что в конце концов она споткнётся и грохнется, разбив на хрен раздвоенный, как задница, подбородок.

– Проходите, – ласково пригласила она, открыв для нас дверь.

Мы с Чарли вошли и ошарашенно уставились на директрису. Та снова делала вид, типа страшно занята, таращилась в устаревший монитор и щурилась, как мышь, наклоняясь всё ближе к экрану. Наконец клацнула по клавиатуре и глянула на нас.

– Здрасьте, – нервно оскалившись, выдал Чарли.

– В понедельник в восьмой школе пройдёт комплексная олимпиада среди выпускных классов. Вы двое пойдёте её писать.

Я опешил, а Чарли возмутился:

– Вера Ильинична, вы чё, какая олимпиада?

– Значит, так, Эванс, тебе несказанно повезло, что ты одарённый мальчик, иначе бы давно вылетел к чёрту за своё несносное поведение. И если не хочешь в последний год обучения отправиться в класс коррекции, сделай всё, чтобы не провалить олимпиаду, ясно тебе?

Чарли силился не заржать, поджал губы и закрылся рукой. Ему смешно было, а мне ни хрена.

– Ладно он, а я-то при чём? – взвыл я.

Директриса прожгла меня сучьим взглядом, но ответила, на удивление, мягко:

– Ты учился по углублённой программе, и у тебя образцовая успеваемость. Уверена, ты справишься. Подойдите к своему куратору, она всё расскажет. А теперь – на урок.

Мы сначала топали по пустому коридору, потом за каким-то хреном поднялись на четвёртый этаж и решили сократить через комнату отдыха. Чарли злился, но пока молчал. Грёбаная олимпиада расстроила его до задницы, он и порадоваться не успел, что типа дело не в аресте. А у меня внутри всё противно ныло, потому что клятая смесь из страха и злости ни во что в итоге не вылилась.

Топ-топ. Один, два… к чёрту! Надо было срочно отвлечься.

– Слышь, Чарли, чё за олимпиада?

– Комплексная.

– Ты гонишь, что ли? Я ж серьёзно.

Чарли пожал плечами и с явной неохотой ответил:

– Да просто задания из разных областей. По основным предметам, по факультативным, на общий кругозор. Кто писал, говорят: тихий ужас. Там ещё раздел о Земле есть. В прошлом году, мне рассказывали, был вопрос вроде «как вы оцениваете творчество какого-то там певца из две тысячи какого-то года». Короче, ответить невозможно. Да и остальные вопросы сложные.

– Насколько сложные?

– Нерешаемые.

– Типа докажи, что треугольник квадратный?

Чарли заржал.

– Что-то вроде того. О, и писать придётся от руки. На бумаге.

Вот же ж дерьмо. С чистописанием у меня были явные проблемы: на каллиграфию вечность уходила, а торопливые письмена я даже сам иногда разобрать не мог.

– Слушай, Стокер, а за чё у тебя арест?

– За то же, за чё и у тебя.

– Да нет, ё-моё. Меня паладин вчера запугивал, сказал, что у нас листы благонадёжности ну просто тихий ужас. Что мне не стоит тебя выгораживать, что, поди, это ты надоумил на взлом, потому что у тебя уже был арест. Короче, ненавязчиво так предлагал свалить всё на тебя. А психолог даже ни слова не сказала, представь!

Чарли продолжал вещать про вчерашний допрос, а я понятия не имел, почему он не свалил вину на меня. У него была идеальная возможность отъехать, просто потому что мой лист хуже. А он не стал – из дружбы типа или из страха всё заговнять?

– Ну так за чё арест-то? – прицепился Чарли.

– Подрался.

И тут до меня дошло.

– Слышь ты, какой арест?! Ты чё им рассказал?

– Как и договаривались: правду.

– Ты мой ID назвал!

Чарли криво оскалился, явно не до конца сознавая, что натворил.

– Нет, я только свой назвал. Они, поди, сами нашли. А чё не так?

– Грёбаный ты идиот!

Дико хотелось разбить ему рожу, хрен знает как сдержался. Это ж, получается, паладины прекрасно знали, кто я, а я, идиот, связал себя с «Пустошью»! Будто мало мне было клятых допросов из-за того мужика с отрезанными руками! Чёрт возьми, лишь бы не начали допрашивать по новой, уже, конечно, тыкая мордой в тот факт, что, оказывается, Костолом не просто подвёз меня до дома. Они ж по-любому могут заговор разглядеть, типа вовсе я не жертва, и выкатить обвинение за соучастие и препятствие следствию. Много что могут, на самом-то деле. А для начала – влепить отметку за арест. Если уже не влепили. А там и папаша, и соцслужба узнают…

Как же ж тупо вышло!

От ядрёной смеси гнева и обиды гудела башка. Чарли уже хотелось не просто покалечить, а реально убить.

– Эй, Люций.

Я опешил, – кажись, он впервые назвал меня по имени.

– Ну прости, друг, я не думал, что это важно.

– Вот именно: не думал! Ты на хрен никогда не думаешь! Живёшь в моменте и ноешь о светлом будущем. Хер тебе, а не светлое будущее!

– Да ты, Стокер, сам не лучше! У тебя два ареста!

– И один благодаря тебе!

Не подрались мы только чудом. Чарли психанул первым, обозвал меня сраным чоппи и свалил. А я опять на хрен забыл, что это значит, – что-то дико обидное, кусок говна или типа того. Хотелось ему вдогонку, прям в тупую башку, бросить чем-нибудь, но под рукой ни черта не оказалось. Тут-то меня и переклинило.

Я честно силился успокоиться и ничегошеньки не сломать, но управлять гневом так и не научился. Тренер по рукопашке полгода бился с моей агрессией, но безуспешно. Не выпер он меня только потому, что я другим не вредил. Себе – пожалуйста. Боль обычно мозги вправляла. И сейчас вправила. Но я понятия не имел, когда это располосовал руку. И главное – чем, потому что пальцы тоже были порезаны.

Меня таким ужасом окатило, аж в башке зазвенело.

Вдох-выдох, чёрт возьми. Топ-топ.

Больше мы с Чарли не разговаривали, он даже отсел от меня подальше. Рука, паршиво перевязанная скотчем, ныла. От всего этого говна башка раскалывалась, и дико хотелось спать. А чёртовы уроки тянулись и тянулись, пока клятый звонок наконец не задребезжал, милостиво позволив нам валить домой.

В коридоре совсем некстати прицепилась Дэя:

– Привет, котик.

Она лучезарно улыбнулась, ухватила меня под руку и сомкнула пальцы прям на порезах, да ещё так сдавила, будто нарочно. А заметив мой ошарашенный взгляд, отпрянула и испуганно вытаращилась.

– Ты чего, котик? Я больно тебе сделала?

– Ну типа… Да, рука болит.

Она растерянно улыбнулась, прикасаться больше не стала и с затихшим кокетством пригласила:

– Пойдешь с нами гулять? В парке карусели сегодня бесплатные.

– Едва ли ваш амбал обрадуется.

– Кто? Стасик, что ли?

Точно! Стасик! А я никак его имя не мог вспомнить.

– Да брось ты, ничего он тебе не скажет, – усмехнулась Дэя. – Тоже мне, гроза района. Ну так что, пойдёшь? Белка, Машка будут, Маришка, Стасик и Заря. Можешь Чарли позвать, он тоже вроде ничего такой, хорошенький.

Она игриво подмигнула, а мне из-за грёбаного Чарли захотелось послать её в задницу.

– Сегодня никак. Прости. Шикарно вам повеселиться. Пока.

– Пока, – растерянно попрощалась она вслед.

На улице всё ещё висел туман. Было сыро, и пальцы мёрзли до онемения. Мутный диск солнца едва просвечивал сквозь тучи, но даже так ощущалось его фантомное тепло. До лета было чертовски далеко, сначала промозглая бесснежная зима, потом короткая номинальная весна. А потом грёбаные экзамены, после которых я укачу в Сэю, подам прошение на полную дееспособность, а после первого курса возьму направление от института и устроюсь на работу. За время учёбы наберусь опыта и после выпуска буду молодым перспективным специалистом. Может, даже останусь в той же компании, где буду практиковаться. Стану независимым, совершенно свободным и никогда больше не вернусь в клятый Кланпас!

Такие мысли приятно грели душу, пока не вспомнился Чарли с его грёбаным «светлым будущим». Тут же в сознании всплыл дефектный лист благонадёжности, и все мои косяки весёлой чехардой проскакали перед глазами.

Ладно, отметки о втором аресте пока не было. Хотя она в любой момент могла появиться, и тогда реально звездец моему будущему, потому что это не клятая драка и мне уже не четырнадцать, – простой пометкой не отделаться. За взлом и проникновение в частную собственность нам с Чарли грозила реальная статья.

Чёрт, и за каким хером я попёрся в этот лес?

Безрадостные мысли всё хороводили, и перспективы рисовались те же. Сделать уже ничегошеньки было нельзя, оставалось ждать и верить в чудо. Верить в Костолома, который из принципа мог потопить меня в дерьме, потому что он любит поучать и потому что «за беспечность приходится платить». Он же предупреждал, а я урок не усвоил. Сам типа и виноват.

У подъезда стоял серебристый «тайвин». Макс сидел внутри, не хотел, видать, вылезать под мерзкую морось. Да это даже не морось была, а туман. Но куртка у меня намокла. И пальцы окоченели знатно.

– Чё с арестом? – сходу спросил я.

Макс опешил и медленно пожал плечами. Потом кивнул, приглашая сесть.

– Костя на разговор зовёт. Поехали.

– Не поеду.

– Ты что же, не хочешь узнать, закрыт ли вопрос?

Узнать-то, конечно, хотелось, но не хотелось слушать ни упрёков, ни нотаций. И Костолома видеть тоже не хотелось.

– Не поедешь, значит? И что ему передать?

– Хочет поговорить, пусть наберёт – мобильники давным-давно придумали.

– Это не лучшая идея, Люций. Если ты разочек не приедешь, ещё ладно, но будешь условия ставить – мы оба пожалеем. А если доведёшь его, он ведь лично приедет.

– Да похер.

Ссыкун! Виду вроде не подал, но не поехал – трухнул, аж коленки задрожали.

– Что передать? – вслед спросил Макс.

– Что я безмерно ему благодарен.

4

Вчера папаша опять нарушил пятничную традицию: вернулся, конечно, поздно, но не ночью и трезвый. Быстро поел, сгонял в душ и спать завалился. Даже не стал ко мне цепляться. И утром никуда не укатил, хотя мобильник у него часов с семи надрывался, – видать, приятели-алкаши зазывали к Элу. Но он не поддался, ляпнул, типа у него дела суперважные и сегодня вообще никак, – звонить ему перестали.

А я ещё долго лежал, ждал, когда он свалит, но в туалет хотелось дико – пришлось вставать.

– Доброе утро, – выдал я, даже не глядя в его сторону.

А папаша аж подскочил с дивана.

– Люций, что с твоей рукой?

Порезы малость припухли, и выглядело это всё не очень. Во всех смыслах – как бы автор шедевра угадывался сразу. Я б, конечно, мог нагнать, типа… Да чёрт его знает что там можно было нагнать. Ни хрена! Видно же, что сам полосовал. И спрятать не додумался, хотя рука болела чертовски.

– У тебя ж дела важные – не опоздаешь?

– Люций. Зачем ты это?

Он почему-то дико расстроился, будто я на хрен испортил памятную вещь. Осторожно взял мою руку, осмотрел порезы. Опять беспокоился и опять будто бы всерьёз. Хотя теперь, кажись, имел на это право.

– У тебя важные дела, а со мной всё ладно. Топай, пожалуйста.

Я закрылся в ванной и проторчал там минут двадцать. Когда вышел, папаши уже не было – свалил наконец. Мне даже насрать было, что напьётся и устроит вечерний марафон раскаяния, вещая о своей нелёгкой доле, о беззаветной и безответной любви к маме – и всё это по сотому на хрен кругу. Лишь бы про руку больше не спрашивал.

Я только собрался завтракать, когда в дверь позвонили. В башке тут же вспыхнули страшилки Макса – вдруг реально Костолом припёрся? Это, конечно, было маловероятно, но не прям уж невозможно. Я ж типа оскорбил его своим непослушанием. Хотя вряд ли бы он нанёс личный визит – на хрен дополнительно-то унижаться?

Короче, я перетрухнул, но дверь открыл.

– Здравствуй, цветик!

Тётя Эви накинулась с объятиями и смачно поцеловала в обе щеки. Она что-то радостно щебетала про прекрасную погоду, про отличное настроение и лёгкий перелёт. Перед зеркалом поправила уложенные в причёску волосы, подкрасила губы – и ни на секунду не заткнулась. Мимоходом спросила про папашу, но даже не стала ждать ответа, а сразу продолжила про своего нового кавалера, с которым «впрочем, уже рассталась». И она говорила, говорила, говорила, внося бестолковую жизнерадостную суету в моё грёбаное субботнее утро.

Она, как всегда, выглядела шикарно, благоухала то ли цветами, то ли конфетами. Красное пальто подчёркивало её стройную фигуру, а выкрашенные в блонд волосы блестели, будто заснеженные. Умела она быть красивой. И жить умела. Только легкомысленной притворялась и чокнутой была. И припёрлась вдруг, когда не ждали.

– Так что там с Гарольдом? – спросила она.

– Свалил куда-то. К Элу, видать.

– Это его друг?

– Это бар.

Тётя Эви звонко рассмеялась, будто я клятый анекдот рассказал, потом резко замолкла, сняла пальто и бросила его мне. Я ловить не стал – оно на пол грохнулось. Но тётя не возразила, переступила через него и прошла в комнату.

– Я прилетела буквально на неделю, но стеснять вас не стану. Я уже сняла номер в гостинице. Тем более твой отец не умеет готовить – не умирать же мне с голоду.

– И зачем ты прилетела?

– Ты что, не рад меня видеть?

– Рад. Но ты не прилетаешь просто так.

– Верно, цветик. Мои одноклассники внезапно предложили встретиться, и я не смогла отказать, потому что встречу назначили не где-нибудь, а в «Золотой Чаше». Так что я подумала: откуда бы у этих выпендрёжников средства на элитные заведения? И ведь никто не признался, что ему это не по карману. Я так хохотала. Ну разве могу я пропустить такое представление?

Конечно нет! Тётя Эви не была бы собой, если б лишний раз не поддела нищебродов.

– И чё, будешь слушать, как они гонят с три короба, и вежливо верить?

– Пожалуйста, Лу! Что за лексикон?

Мама вечно говорила то же самое. Но какая, к чёрту, разница, как выражаться?

– Прости, тётя, впредь буду фильтровать.

– Умница, цветик. Собирайся, поедем гулять. Давно я не была в Кланпасе.

– Я не завтракал.

– Поедим в ресторане. Должна же я хоть иногда баловать своего очаровательного племяшку. Собирайся. Только надень что-нибудь… – Она задумалась и выдала: – Идём вместе посмотрим.

Сказать «нет» было нельзя – пришлось подчиниться.

Тётя минут двадцать копалась в моих шмотках, потому что типа выбирать не из чего. Ещё и половину обозвала безвкусным тряпьём. Наконец она меня нарядила, до удушья затянула галстук, одолжила папашин длинный пиджак, который был модным лет сто назад, – и заявила, что теперь я тяну по меньшей мере на «Ваше Высочество».

Выглядел я, конечно, стрёмно, но спорить не стал.

Прекрасная, по словам тёти Эви, погода на деле была паршивой. Лютый ветер разогнал туман и швырял в морду водяную пыль. Лужи зеркалили тёмное серое небо. Мне уже через полминуты захотелось домой, но чокнутая тётушка с абсурдной радостью настаивала на прогулке. Ей-то, видать, тепло было в пальто, а я в этом грёбаном пиджаке замёрз мгновенно.

– И обязательно сходим на площадь Сазонова, там в четыре часа начнётся фестиваль уличных музыкантов. А потом будут запускать бумажные фонарики. Мы тоже запустим. Будет красиво.

Мы вышли на Павловский, и тут её ностальгия в лоб поцеловала. Тётя Эви радовалась как девчонка и вещала о своей прелестной юности, о том, как гуляла тут со своим первым кавалером, как потеряла ключ-карту от дома, – и все её истории никак не были связаны между собой. В какой-то момент я перестал её слушать. Мне было чертовски холодно и дико хотелось жрать.

– Мы с Кэтрин часто сюда ходили, – сказала тётя, толкая крутящуюся дверь «Фиесты». – Денег у нас не было, мы только всё разглядывали. Ей нравились украшения, а мне – наряды. Я столько платьев перемерила, хоть знала, что ни одного не куплю. А теперь могу скупить их все, – разочарованно выдала она и вдруг снова повеселела: – Идём, посмотрим что-нибудь.

И тётя Эви, утопая в воспоминаниях, поскакала по торговому центру. Сначала она долго рассматривала ювелирку, хоть покупать ни хрена не собиралась. Продавец, кажись, тоже это понимала, но с дежурным оскалом доставала всё, что та просила. Потом мы около часа торчали в магазине одежды. Тётя Эви критиковала уродливые платья, плохие швы и криво наклеенные стразы. Учила, как правильно выбирать, носить и шить юбки – и на хрена мне это надо? – и хвалилась тем, что два года назад окончила курсы швеи.

– Ой, цветик, гляди, какой бюстгальтер! – ахнула она. – Бантик симпатичный. Или вот этот – какие кружева изящные. Хотя чёрный мне не нужен, есть тут бирюзовый?

Она быстро передвинула несколько десятков вешалок, выхватила синий бюстгальтер с какой-то висюлькой посередине и приложила его к себе.

– Ну как?

– Ну, кажись, неуместно.

– Но ведь я не меряю, а просто смотрю, – возмутилась она, но тут же сдалась: – Ладно, куплю в другой раз. Давай поднимемся на третий, там раньше тир был. Кэтрин иногда стреляла – у неё недурно получалось. Однажды она выиграла флакон мыльных пузырей. Идём.

– Я не завтракал.

– Бедный мой цветик, я совсем забыла. Тогда поедим, потом продолжим.

Тётя Эви выбрала «самое образцовое кафе», обозвав ряд других второсортным гадюшником. Ещё на входе просмотрела меню, удовлетворилась ценами, от которых мне стало дурно, и пошла мимо столиков, присматривая место. То ей расположение не нравилось, то висящий над столом светильник, с которого «наверняка сыплется пыль прямо в еду». У окна люди пялились, у стены было слишком темно. Короче, я уже смирился, что не поем, но тётя Эви наконец выбрала стол, села и принялась листать меню. С моей стороны сенсор не работал.

– Выбирай, цветик, я угощаю.

– У меня меню не работает.

– Тогда закажу тебе овощной салат с рыбой, кусочек творожного пирога и ягодный чай.

– А можно цветику что-то более сытное?

Тётя Эви уставилась на меня с осуждением, уже хотела возразить, но выдохнула и кивнула.

– И рис с фаршированной рыбой, – добавила она и отправила заказ в кухню.

Себе взяла зелёный чай с диетическим чизкейком.

Салат принесли через пять минут, так что воющий желудок заткнулся. Но голод только усилился. Мне ещё дурно стало, затошнило. И, как назло, на всё кафе пахло жареным мясом. И официант тут же сунул под нос тарелку с рисом и воняющей чем-то ядрёным рыбой. К горлу подкатил ком, я с отчаянием понял, что до туалета не добегу, и заблевал чёртов ковёр.

Тётя Эви подскочила и молча вытаращилась на это великолепие. Потом начала орать, что их «вшивая забегаловка травит людей», грозилась жалобой и пугала дружбой с высшими чинами, требовала немедленно оказать помощь и отказалась платить. А я тупо помалкивал, потому что вся эта срань была выше моих сил.

– Ты, цветик, держи свой внутренний мир при себе, – говорила тётя Эви, рассматривая кукол в витрине магазина. – Он у тебя совсем не прекрасный. Надеюсь, тебе лучше.

– Всё ладно.

– Это прекрасно. Идём на четвёртый этаж – там отличный ресторан, который дорожит своей репутацией. Закажем тебе супчик.

Супчик мы ждали почти полчаса. За это время тётя Эви съела три пирожных и один творожный десерт, рассказала лучшее и худшее про свои школьные годы и вернулась к воспоминаниям о маме. Она безжалостно топталась по больной, ещё не зажившей ране, жалела меня и сокрушалась, что опека досталась папаше, а не ей, типа с ней мне было бы намного лучше по сотне разных причин.

– Гарольду всегда недоставало нежности, – вещала тётя Эви, – Не понимаю, что Кэтрин в нём нашла. Она, конечно, никогда не жаловалась, но наверняка жалела, что связалась с ним. Он, скажу прямо, был не лучшей кандидатурой.

– А кто был лучше – тот, с которым она до этого встречалась?

Тётя Эви нахмурилась и выдала:

– А тот вообще отбитым был.

– О чём ты? Типа руки распускал?

– Собственностью её считал. Сначала всё было мило, как в сказке, они ведь под Новый год познакомились. Пара встреч – и завертелось. Кэтрин была счастлива и не замечала ничего. А я тогда замуж вышла, так что только по телефону с ней разговаривала да фотографии в соцсети видела. И прекрасно видела, что этот её Костя не такой уж и милый. У него буквально на лбу было написано, что он собственник и ревнивец. А уж когда Кэтрин почти совсем перестала звонить, я прилетела. Ну и оказалось, что это Костя её тихо огораживал от прежних связей. Я с ней поговорила, она, к счастью, всё осознала, уйти от него хотела, так начались угрозы, скандалы. Он концерты закатывал громкие. Но не бил – это важно. Ни разу её не ударил. Во всяком случае, она так говорила. Но не отпускал. Так что пришлось мне вмешаться, мы жалобу подали, ему запретили к ней приближаться. А потом она Гарольда встретила.

Тётя Эви принялась за чизкейк, а меня так и подмывало спросить, почему же мама обратно к Костолому вернулась, раз он был отбитым говнюком. Но не мог я сознаться, что уже слышал эту историю.

– Так, значит, отец был лучше, раз мама его выбрала?

Тётя Эви пожала плечами.

– А ты бы с кем осталась?

– Ни с одним. И Кэтрин бы, наверно, тоже. Гарольд, скажу прямо, всегда был выпивохой, однажды ударил её. Она к Косте обратно и сбежала, потому что больше некуда было. А раз проснулась: он сидит на кровати с ножом в руке и улыбается. «Какая красивая», – говорит. Вроде прирезать хотел, чтоб никому не досталась, да не смог. Любил сильно. Только отпустить тоже не смог. Кэтрин жаловалась, что он преследует её. И после свадьбы преследовал. А уж после твоего рождения вообще одержимым стал, своим тебя считал. Так что повезло, цветик, что эта ужасная история тебя не коснулась.

Рассказывать про Костолома ради ошеломительного эффекта было ужасно тупо, но я почему-то подумал, что тётя Эви могла бы помочь. Ну типа вдруг они по молодости знали друг друга, общались, там, и всё такое. Но быстро сообразил, что это ни хрена не значит и Костолому насрать будет на чужие угрозы и уговоры. Он только сильнее взбесится. Да и подставлять тётушку было дерьмовой затеей.