Граница замкнутого круга

– Слышь, я устал и хочу домой.

– Я тоже, представь себе! А теперь придётся ехать в клуб – и с кого там спросят? С меня! Ты сказал, что будешь дома. Ты меня подставил, Люций!

– Да я не нарочно, клянусь.

– Что не нарочно – обманул или в дом чужой влез?

Ну началось – сначала один наорёт, потом второй, третий. И без них было тошно! Почему все думают, что если ты несовершеннолетний, то обязательно кретин и нуждаешься в нравоучениях? Ни хрена я в них не нуждался!

– Ответь, Люций. Я очень не хочу стоять и мямлить «не знаю, не знаю».

– Это реально не моя была затея. Чарли предложил с тропы свернуть, и мы заблудились. На месте оставаться он не захотел, всё по лесу шарился. И я с ним. В общем, мы потом к дому этому вышли, и Чарли…

– Ты всё на Чарли свалишь?! – почти фальцетом взвизгнул Макс.

– Да это реально он! У меня настроение говно было, я о последствиях не думал. Я вообще на хрен не думал. Да, я тоже виноват. У тебя, скажешь, такого не было?

– Я всегда думаю о последствиях, понял? И не позволяю втягивать себя во всякую херню.

– Тогда как же ты в этой шайке оказался?

Макс вздохнул недовольно и не ответил. Снова. Ну хоть заткнулся – всё равно от его ора толку не было.

В клубе, на удивление, шла культурная программа: с потолка лился неяркий тёплый свет, в углу на подиуме тётка в блестящем чёрном платье пела что-то унылое под аккомпанемент рояля. Немногочисленная публика взирала на это великолепие со своих столиков, и все на хрен были в вечерних нарядах и смокингах. Вот уж никогда бы не подумал, что клятая «Пустошь» по четвергам открывает двери для элиты.

– Здесь подождём? – спросил я.

Слушать тоскливые завывания вовсе не хотелось, но ведь должна была быть причина, по которой мы зашли через главный вход. Вдруг Костолом решил похвастаться, типа, глянь, в моём клубе не только танцульки для отбитой на всю башку молодёжи, но и вполне себе первоклассные вечера для высшего общества. Бред, конечно, собачий, но Костолом этим фактом по-любому гордился.

Макс проводил меня в тихий коридорчик, где сегодня на посту стояли аж три мужика, запустил в кабинет, а сам свалил. На меня же накатило смутное облегчение, потому что в кабинете был только Матвей.

– Доброй ночи, Люций. Садись.

Он кивнул на диван.

Я сел, а в башке всё хороводили мысли, хором распевая каждая своё. Надо было как-то оправдаться перед папашей и что-то решить с грёбаным обвинением. Вот если бы я один встрял, было бы сильно проще, а теперь придётся убедить Чарли, что нам тупо повезло, паладины попались добросердечные и не стали заводить дело. А ещё его мать, конечно, обрадуется благому исходу, но вдруг начнёт вопросы задавать? Люди же, чёрт возьми, вечно подвох ищут. Да и где гарантия, что Костолом решит проблему? Вдруг его в жопу пошлют, а нас с Чарли в колонию? Вот будет потеха!

В сон клонило дико, а Матвей был звездец неразговорчивый, он только таращился странно, будто ждал, что я вот-вот на него накинусь. Может, конечно, давал возможность отдохнуть, но сна хватало на секунды, а потом я вздрагивал, как от пинка.

– Спать хочешь, – усмехнулся Матвей.

Он медленно подошёл, сел рядом и уставился так пристально, меня аж жуть взяла. Даже сон из башки выветрился. А пульс подскочил к верхней границе. И как-то стрёмно было за свою реакцию, но Матвей вёл себя как грёбаный маньяк, который со скупым интересом наблюдает за отравленной жертвой.

– Уже поздно, – продолжал он. – Отец ругаться будет, да? А с утра ещё и в школу.

И чего он на хрен поболтать захотел – и без него было тошно!

– Костолом зол, – совсем тихо сказал он.

Я чуть с дивана не вскочил, но в итоге только вздрогнул – сил подняться почему-то не было, а в башке расползался туман.

– Хочешь кофе?

– Слышь, ты это… Чёрт, не пугай меня.

– Чем же я тебя пугаю?

– Да ты ж как маньяк – хрипишь мне тут в ухо!

Матвей заржал, хотел что-то сказать, но в дверь постучали. Тут же, не дожидаясь приглашения, вошёл толстяк в лоснящемся лиловом пиджаке и заискивающе оскалился.

– Приветствую вас, – запел он.

Матвей визиту явно не обрадовался, скорчил недовольную рожу и властно кивнул.

– Тебе, Ерёмин, ясно было сказано: на глаза не попадаться, пока долг не вернёшь.

– Так я с тем и пожаловал. Мне сказали, что переговорить об оплате лучше с вами, а то Константин Егорович не любит задержек.

Константин Егорович? Знатно толстяк вляпался, раз так распинался. На хрена только в клуб притащился? Или его нарочно сюда отправили, зная, что Костолом скоро подъедет?

– Говори быстрее, на тебя у меня времени нет.

– Конечно-конечно, Матвей Алексеевич. Я и сам заинтересован скорее решить вопрос. Я и расплатиться с вами заинтересован, но, понимаете, какая ситуация: у меня внезапно образовались финансовые трудности, и чт…

– Опять, – перебил Матвей.

Толстяк на мгновение растерялся, но продолжил заливать:

– Нет, Матвей Алексеевич, на этот раз я знаю, как ситуацию разрешить. Мне только нужна ваша поддержка. Дело за малым: мне нужно либо время, либо помощь, либо финансы. Конечно же, я всё верну с доплатой уже в конце сентября.

Толстяк принялся расписывать детали махинации, а сам всё на меня таращился. Я сначала думал, он типа беспокоится, вдруг я ненадёжный и всё такое. Но взгляд-то его был непристойный, и улыбочка под стать. Тут Матвей, видать, тоже это заметил и закинул руку на спинку дивана в явно покровительственном жесте, будто обозначил, кому я принадлежу.

– Красивый парень, правда? – выдал Матвей. – Ещё раз на него посмотришь – без глаз останешься.

Мы с толстяком опешили, а потом на меня вдруг такой детский восторг накатил, аж щеки разгорелись. И я бы, наверно, мог соврать, что насмехался над растерянностью толстяка или типа подыгрывал Матвею, но врать-то было некому. Я реально радовался тусклому чувству безопасности.

– Ну что, Ерёмин, я надеюсь, ты закончил клянчить, потому что никаких уступок больше не будет. Твои проблемы – не наши.

– Но мои проблемы обернутся проблемой и для вас.

– Нет, Ерёмин, если не вернёшь долг, проблемы будут у тебя. И говорить будешь уже с Серафимом, а ты знаешь: он тратить время не любит. И если снова решишь прийти с просьбами, а не с деньгами, не забудь оставить завещание.

На роже толстяка чередовались растерянность и злость. Он несколько раз хотел взглянуть на меня, видать в поисках поддержки, но угроза Матвея работала идеально. И, кажись, про завещание тоже было сказано всерьёз – тому мужику они отрезали руки и прострелили башку просто за то, что он опоил меня. А тут речь уже шла о деньгах, по-любому немаленьких, так что надеяться на милость было дерьмовой затеей. Как и решение притащиться сюда с не менее дерьмовым предложением.

– А за чё вы им должны?

– Люций, – осадил Матвей. – Не забивай голову посторонним шумом.

– Ты гонишь, что ли, я ж просто спросил.

– А я просто ответил. – Он глянул злобно и всё тем же спокойным тоном добавил: – Посиди, пожалуйста, молча.

О репутации своей, видать, беспокоился, типа нельзя никому позволять с собою спорить. Но при этом не заткнул меня, а вежливо попросил – значит, на репутацию подопечного ему тоже было не насрать. А вот мне внезапно поднасрать захотелось: уязвить малость или тупо не послушаться. Тут ещё толстяк запел:

– У вас очаровательный друг, я был бы счастлив с ним познакомиться. Разуме…

– Нет, – отказал Матвей.

– Не понимаю, в чём проблема. Я лишь ценитель прекрасного, и вы это знаете, Матвей Алексеевич. А у него восхитительного цвета глаза.

– Чёрт возьми, как он изысканно вещает. Да и пусть пялится, – ляпнул я.

Толстяк покраснел, Матвей опешил, а я вдруг ощутил себя жадной до внимания шлюхой. Но, на моё счастье, притащился Макс и сказал, типа Костолом задерживается, уже поздно и всё такое. В общем, из кабинета я быстренько свалил, и не пришлось досматривать, чем кончится эта неловкая пауза. Да и вообще мне чертовски повезло уйти, потому что Костолом был грёбаным психом. Уж если он отрубал руки и дырявил бошки, ему точно не составило бы труда наподдавать мне за клятый арест. Вряд ли за три месяца он превратился в добряка – начал бы опять сыпать аллегориями. А проблем и без него хватало.

– Чё теперь? – спросил я, сев в машину.

– Домой тебя отвезу.

– Не хочу я домой, мне папаша башку оторвёт.

– Домой идти всё равно придётся.

– Да я понятия не имею, чё ему ляпнуть!

Макс молчал. Может, даже ненавидел меня за этот случай и за то, что не своими делами занимался, а возился тут со мной. Он же занят был, а я свалился ему на башку со своим арестом. Да и Костолом его точно не похвалит… Короче, Макс тоже завяз в говне, так что на моё нытьё ему, кажись, было насрать.

– Велес ведь меня угостит?

– Выпить хочешь?

– Если я припрусь пьяным, объясняться не придётся. Папаша сам всё додумает.

– Идея, как всегда, блестящая.

– Да ты ж не понимаешь! Если я скажу про арест, он меня к чёрту сошлёт!

– Люций! – заорал Макс. – Не заводись, иначе я тебя ударю, понял? Дыши, что ли, или, я не знаю, овечек посчитай.

Топ-топ, блядь! Один, два, три. В жопу эту считалочку.

Я глубоко вдохнул, медленно выдохнул – лучше ни хрена не стало – и спросил:

– А чё это за толстяк?

– Извращенец местный. Мнит себя эстетом – видал, как вырядился? Всё на юных девочек и мальчиков заглядывается, на тех, которые красивые или, по его мнению, уникальные. Приглашает их к себе, наряжает и фотографирует. Вроде ничего грязного, насколько я знаю. Он, говорят, импотент. Но в кукол поиграть любит – представь себе, дорого за это платит.

– О чём ты?

– Выбирает себе куколку, покрасивей да помоложе, подходит и предлагает деньги за общение и фотосессию.

– И типа соглашаются?

– А ты бы отказался?

Надо быть реально чокнутым, чтоб платить за такую херню. С другой стороны, какого чёрта ещё делать, когда ты жирный импотент? Поглазеть на красивое молодое тело нормальное, в общем-то, желание. Так почему бы и нет? Типа каждый развлекается как может.

– Смотря, во что бы он меня вырядил.

– Этого я не знаю, фотки он мне не показывал. Но ты не смей соглашаться, понял?

– Сам разберусь.

– Сам ты только в неприятности влипаешь!

Тут он, конечно, не соврал: между мной и всякого рода дерьмом было какое-то непреодолимое притяжение. Меня с детства влекли и совращали дурные затеи, хотя я прекрасно сознавал, к чему это может привести. Но рисковал. Иногда даже ловил дикий восторг, за что мне ни разу не было стыдно. Ну типа какого хрена ненавидеть и силиться изменить себя, если башка всё равно дерьмом набита? Тут уж ни черта не исправишь.

– Поехали. – Макс завёл машину. – Мне из-за тебя теперь до утра возиться.

Фары подсвечивали нити дождя, мирно шелестели колёса. Павловский в начале четвёртого почти пустовал, как и остальные дороги города, – Кланпас спал. Не спали только паладины, криминалитет и всякие идиоты.

– Слышь, а чё ты делал? – спросил я. – Сказал: тебе некогда.

– Был занят.

– Чем-то незаконным?

– Тебя не касается, понял? Не надо вот это всё выспрашивать. Если Костя решит посвятить тебя, сам всё расскажет. Обо мне тебе знать надо только одно: я за тобой присматриваю, понял?

Кажись, он реально взбесился, только непонятно было почему. Мог ведь изначально границы обозначить, ну типа чего терпеть до последнего? Хотя, может, он злился, потому что из-за меня не доделал дела и теперь будет «до утра возиться».

– Понял. Ты только не злись так. Я ж типа не нарочно. И я как бы тоже в жопе.

– Ты сам в эту жопу влез! И меня утянул!

– Перестань ты.

– Что «перестань»? Я сразу тебе сказал, что за все твои косяки отвечать придётся мне! Ты прекрасно это знал и всё равно в дом полез!

Макс ударил по рулю, резко затормозил посреди дороги и вылез наружу. ИИ сработал мгновенно – заморгала аварийка. Дождь окреп и барабанил по крыше и капоту, капли подпрыгивали и разбивались, стекали по стеклу. Дворники чистили лобовое.

Выкурив пару сигарет и сильно промокнув, Макс вернулся в машину, хлопнул дверцей, включил автопилот. Машина поехала дальше. А на меня сквозь сон накатила тупая грусть.

– У меня уже был арест. В четырнадцать. Беседы были. Жалобы. За хулиганство пометки. К психиатру привод. Грёбаная терапия. У меня лист благонадёжности в таком говне, плюс э́тот арест. Так что в жопе не ты, слышь?

Макс усмехнулся и выдал:

– Ты сам виноват.

– Очень по-дружески.

– Мы не друзья, – холодно возразил он.

И тут всё встало на места: короткий поводок, надсмотрщик и полная жопа. Не друзья. Друзей у меня вообще не было: Грик подставил, Макс надзирал, а Чарли вечно втягивал в дерьмо. И всё это случилось по моей вине, потому что мне ни разу не достало мозгов сказать грёбаное «нет».

– Слышь, а ведь ты прав – на хрен мне тебе помогать? Катись ты к чёрту.

Макс снова вдавил тормоз на самом въезде в мой двор. Щёлкнули замки на дверях. Он уставился на меня гневно и таращился минуты две, будто хотел взглядом насквозь продырявить. По-любому и придушить хотел, только вот не имел на это права.

– Ну давай, лупани мне по роже. Скажем – поскользнулся.

– Ты издеваешься, что ли?

– Ничуть. Можешь отыграться, потому что другого случая не представится. Просто врежь и успокойся.

Макс неуверенно усмехнулся и покрутил пальцем у виска.

– Люций, ты реально долбанутый.

– Конечно долбанутый, у меня и диагноз есть.

Искреннее желание вляпаться в очередное говно превратилось в откровенную насмешку. Максу это явно не понравилось, но злость его немножечко утихла. А может, наоборот. Секундное замешательство запросто могло обернуться чудовищной вспышкой. Но Макс молчал. Таращился ошарашенно и, кажись, реально в душе не чаял, что ему на хрен делать.

– Слышь, ты довези до подъезда, а то дождь сильный.

Макс довёз, двери разблокировал и кивнул, чтоб я валил. Я не спорил: спать хотелось сильнее, чем играть на чужих нервах. Да и случай довести его до истерики ещё предстоял, потому что ехать на разговор с Костоломом я не собирался. А уж в какое дерьмо эта затея выльется, представить было несложно.

– Люций, выметайся, у меня дел до хрена.

– Я ещё после того сраного похода должен был уяснить, что мы не друзья. Но за каким-то хером считал, типа мы в одной лодке. А оно вон как.

– Ты обиделся, что ли?

– Прозрел. Твоя работа – твоя забота. Как хочешь, так её и выполняй.

– И что это значит?

– А то, что с этой минуты мы по разные стороны. Это моя жизнь, мои ошибки и моя дурость. И никого не должны беспокоить последствия этого дерьма, ни папашу, ни тебя, ни Костолома. Это моё грёбаное будущее, и я сам решу, строить его или говнять!

– Тогда зачем ты позвонил, строитель хренов?

– Потому что думал, мы друзья.

– Значит, обиделся.

– Пусть так, мне насрать. Доброго тебе утречка.

Не успел я дверь закрыть, он уже по газам дал. Из лужи окатил, говнюк. Сам, видать, и обиделся, хотя мы оба на хрен были не правы.

В подъезде я проторчал ещё минут пятнадцать, может дольше. Домой заходить было стрёмно. Даже думал забежать быстренько, схватить рюкзак и свалить сразу. Лучше уж у закрытой школы задницу морозить, чем слушать гневную тираду дорогого папаши.

Ключ-карта щёлкнул, электронный замок пикнул – и так всё громко, что звездец! Папаша либо не спал, либо проснулся, потому что тут же в прихожую притащился и уставился на меня совершенно беззлобно.

– С тобой всё хорошо? – спросил он.

Я кивнул.

Папаша посмотрел на настенные часы, задумчиво покивал и снова на меня уставился. Не стал ни допрашивать, ни обнюхивать, ни карманы обшаривать. Видать, удовлетворился тем, что рожа у меня целая.

– В душ и спать. Хоть пару часов поспать нужно. В холодильнике салат – много не ешь.

Он потащился к себе, но не удержался и всё же спросил:

– У тебя ведь нет неприятностей?

– Ну как бы… может… немножечко.

– Что это значит?

– В общем, если… Короче…

Папаша скорчил плаксивую морду и, кажись, готов был захныкать. Видать, я и его достал, хотя он и не знал ни хрена, иначе бы точно рехнулся.

– Что ты сделал, Люций? Лучше скажи сейчас.

Лучше было подождать, типа вдруг и признаваться ни в чём не придётся.

– Всё ладно.

– Ладно, – мрачно повторил он, но явно не поверил.

3

Три часа сна? Запросто! Я прекрасно выспался, хоть и понимал, что через пару уроков меня начнёт знатно вырубать. Но это было похрен. Беспокоило папашино безразличие. Он ничегошеньки не сказал о моём позднем возвращении, завтрак приготовил и посоветовал днём поспать, чтоб типа башка не болела. С какой-то радости перевёл мне денег и вымыл посуду. Короче, вёл себя как провинившийся супруг, а мне, как и жёнушке в таком случае, оставалось гадать, что на хрен происходит.

– Ты даже не спросишь ничё?

– А ты ответишь?

– И орать не будешь?

– А есть смысл?

Папаша прям как философ заговорил, – наверно, ночь напролёт и так и сяк эту ситуацию анализировал. Вот только раньше бессмысленность затеи его ничуть не смущала, а тут он будто просветление словил.

– Ты типа достиг нирваны, и всё людское теперь тлен?

– Люций, что ты от меня хочешь?

– Да ничегошеньки, в общем-то.

– Вот и спасибо.

Папаша поправил галстук, убедился, что не заговнял рубашку своим грёбаным соусом, и свалил. Вот так просто, без единой повышенной нотки. Как-то быстро он достиг точки невозврата – маме, чтоб реагировать на мои косяки со скорбным смирением, понадобилось гораздо больше времени. Видать, она-то силилась исправить ситуацию, скорректировать моё поведение и всё такое, а папаша просто забил. И правильно, наверно, сделал.

Хотя правильнее было выпороть меня на хрен!

Клятый ливень наконец кончился, плотный туман поднимался аж до четвёртого этажа. Лужи были везде, а мои неубиваемые «ти́берсы» развалились к чертям. Пришлось топать в обычных кроссовках, рискуя промочить ноги. На всякий случай я взял с собой пару носков.

Как-то, ещё до переезда в Лавкасс, я топал зимой в школу. Дождь хлестал по морде, ветер дул лютый, пальцы промёрзли до костей, ну и ноги промокли. Признаться маме, что грёбаный сапог продырявился, мне духу не хватило, и я примерно неделю таскался по лужам и слякоти, пока не слёг с простудой. Кашель был дикий, температура, там, и всё такое. А мама ругала только за то, что сразу не сказал, типа о последствиях надо думать.

Она вечно про последствия вещала и по-любому бы ужаснулась, узнав, куда привела меня дурная башка.

Я уже завязал шнурки на туфлях, когда рядом приземлился Чарли, чуть не столкнув меня со скамейки.

– Гадство какое, я ногу промочил! По самую щиколотку потонул, смотри! – Он задрал штанину, но чёрный носок, что мокрый, что сухой, выглядел одинаково. – Слушай, Стокер, запасной носочек не найдётся?

Да пожалуйста.

Я достал из рюкзака запасную пару и протянул ему. Чарли опешил и таращился неверяще, будто я грёбаный фокусник.

– Какой ты… дальновидный, – растерянно выдал он и, натягивая чистый носок, негромко спросил: – Слушай, а чё ты сказал паладинам?

– Только то, о чём договорились. Если ты не стал, как всегда, херню заливать, то всё ладно будет.

– «Ладно» ни фига не будет!

– Это была твоя затея, помнишь?

– А ты её поддержал!

– Ну так и хрен ли теперь ныть? Сами виноваты.

Чарли скорчил такую рожу, будто у него живот дико разболелся, застонал по-детски и, кажись, расплакаться был готов. А потом мгновенно переменился и уже спокойно сказал:

– Мать за окно заплатит. Может, и обвинений не будет. – Он пожал плечами и заржал. – А дорога-то рядом была, я ж говорил!

– Да уж, повезло нам – паладины быстро прикатили.

– Чё тебе отец сказал?

– Он пока не знает.

– Не выдумывай. Как тебя тогда отпустили?

– Адвокат забрал.

– Вот отвал! У тебя адвокат есть?

– Типа того.

– А на меня мать всю дорогу орала. Все косяки мне припомнила. Ты представь: я некоторые уже забыл давно, а она помнит. Поди, записала куда.

Чарли, кажись, дождался случая и, выкрутив драматизм на максимум, вещал о своих чувствах, порывах и о том, что мать несправедлива. Она типа только косяки и замечает, а всё хорошее идёт на хер. Я, конечно, прекрасно его понимал, но, помня, как знатно достал свою маму, легко мог представить, как он достал свою.

Возле кабинета биологии толпился наш класс: они рассматривали яркий плакат, на который кто-то искусно пририсовал голую тётку без башки. И все сошлись в шутливом мнении, что рисовал Вакка́те. Он же, покраснев от смущения, всё отрицал.

Вообще Ваккате был до хрена воспитанным, дико боялся девчонок и совершенно точно не мог нарисовать подобное. Ну разве только в мыслишках или в тайном-претайном альбоме. Хотя рисовал он реально классно, за это его Ваккате и прозвали, так-то он Игорёк. Как мне рассказали, однажды на математике – классе в шестом, или седьмом, – он не смог решить задачу на контрольной, зато вместо банальных квадратиков выдал детализированные миниатюрные машинки, аэробусы и летательные аппараты. Короче, еле тогда наскрёб четыре из десяти. А препод потом, ругая его работу на следующем занятии, воскликнул типа: чёртов ты Вакка́те, вместо того чтоб решать задачу, картиночки рисовал. Игорёк, конечно, оскорбился, потому что не признавал он возрождённый абстракционизм и не считал Ваккате художником. Но прозвище к нему прицепилось намертво.

А если уж совсем начистоту, Ваккате странный был, учтивый, правильный, аж до тошноты. Весь такой сильвупле, прям грёбаный аристократ. Но его клятая безукоризненность нравилась хорошим девочкам. И он точно был лучше нас с Чарли.

А Чарли вообще был дурноватый: с идиотскими затеями в башке и жуткими порезами на руках. Я никогда не спрашивал, откуда они, – и вряд ли бы решился. Ещё он вечно вляпывался в дерьмо, утаскивая за собой всех, кто рядом, но обладал удивительной способностью меня тормозить. Хрен знает как у него это получалось, но его почти заботливое «не надо» успокаивало. Всегда. Хотя нет, не успокаивало – отрезвляло. Короче, мозги снова включались, не позволяя творить херню. А вот у Чарли тормозов, видать, не было.

– Вот отвал, а чё, сейчас биология? – опешил Чарли.

– И постылый опрос, – досадливо проворчал Ваккате. – Я полночи готовился.

– А я полночи… – И Чарли заткнулся.

Сначала он беспомощно уставился на меня, – видать, решал, стоит ли болтать о клятом аресте, потом мотнул башкой и выдал:

– А я не готовился. Вообще ни черта не знаю!

– Ты ж типа умный, – поддел я.

– Сраные семейства растений я не знаю. Я их не понимаю! Пойди их отличи!

– Ты просто руку подними, когда ответ знать будешь, – посоветовал Ваккате.

Чарли просиял и на уроке последовал совету: один раз поднял руку, второй, третий – но господин Левиль его не спрашивал. Тут-то, видать, знания Чарли иссякли, и он притих.

– Следующий вопрос: у какого семейства тычинки располагаются кругами в пятикратном числе? Давайте, Эванс, вы очень хотели ответить.

Чарли опешил, нерешительно поднялся и капризно выдал:

– Да пока вас дождёшься, я чуть не обосрался! – И выскочил из кабинета.

Класс заржал, а господин Левиль ошарашенно уставился на дверь. Чарли не вернулся, не заявил, что это идиотская шутка, – реально свалил, хотя срать по-любому не хотел. Тупо не знал ответ.

– Что ж, надеюсь, с Эвансом всё в порядке. Продолжим.

Чёртов опрос длился ещё десять минут, а потом нам открыли доступ к проверочной работе. Я как бы тоже не блистал в этих бобовых и крестоцветных, но, к счастью, получил ту же работу, что и год назад. Я тогда пять из десяти получил, но после разбора ошибок кое-что запомнил и в этот раз вроде справился. Наверно, это было немножечко нечестно, но, в общем-то, похер. За грёбаный перезапуск маленькую скидочку я заслужил.

После урока мы с Ваккате забрали вещи Чарли и попёрлись его искать. Обычно он прятался в столовке – жрал булки с цитрусовым джемом, или в раздевалке бассейна, ну или под лестницей запасного выхода. Но его нигде не было. Он, конечно, и домой мог свалить через окошко второго этажа, но вряд ли бы потащился домой без куртки в такую паршивую погоду.

– Может, он у директора? – предположил Ваккате.

– Типа Левиль нажаловался? Едва ли. Давай в актовом посмотрим.

В актовом зале Чарли делать было не хрен, но его друг, Ромка Афанасьев, состоял в театральном кружке и частенько репетировал даже во время занятий. А ещё там репетировала Зоя Ахматова, обаятельная златовласка с маленькими пухлыми губками, всегда блестящими глянцем. Она была похожа на карманную фею, типа такая же красивая, хрупкая, с очаровательной улыбкой и звонким чистым голосом. Пела она шикарно! И по-любому бы понравилась толстяку Ерёмину.