Ворожея

скачать книгу бесплатно


Носов, прошел к окну и раздернул шторы, впуская свет, спросил тихо:

– Вы нас зачем вызвали? Нам что, пьяных на улице не хватает? – и замолчал, остолбенев.

«На него смотрела поразительная харя…» Слова Ильфа и Петрова лучше всего характеризовали то, что предстало перед ошеломленной бригадой. Морозов и Вилена застыли в двери.

Опираясь на багрово-фиолетовые руки, совершенно пьяный мужик смотрел ярко-голубыми, как у фримена Аракиса[6 - Житель планеты Арракис из романа Ф. Херберта «Дюна».] глазами, причем голубыми у него были белки, из-за чего зрачки казались черными, кожа лица отливала густой синевой, переходящей в фиолетовый на шее. Пробудившийся нетрезвый человек открыл рот, чтобы что-то сказать, может быть, что-то важное… и Носов увидел черный, как у чау-чау, язык.

– Дура ты! Шкло… – выругался синий мужик, шевеля черным языком и фиолетовыми губами. Он потянулся к большой алюминиевой кружке, на дне которой плескалась какая-то коричневая жижа. Отхлебнул, облизнулся и продолжил: – … пендра! Кто тебя просил людей беспокоить, собака енотовидная?

Он привстал на кушетке и попытался замахнуться на женщину кулаком.

Отчасти солидарный с ним Носов только сейчас обратил внимание на характерные пигментные пятна вокруг глаз на лице у женщины, отчего та действительно немного напоминала енота. Он спросил:

– Да что случилось-то?

– Вы посмотрите, что он пьет, – закричала женщина и, уже адресуясь к синему мужчине, зло бросила: – Алкоголик! Пьянь ты синюшная! Ты посмотри на себя, до чего допился!

Она вцепилась в его плечо и стала трясти.

Действительно совершенно синий мужик отмахивался от нее, словно от надоедливой мухи.

Носов отобрал у мужика кружку и понюхал. От жижи шел отчетливый запах спирта. Вот только какого? Если метиловый, то за прошедшие часы пьяный реально пересек грань между жизнью и смертью и уверенно шагал на кладбище…

– Мужчина! – сказал Носов. – Ты меня видишь?

– Вижу, – уверенно кивнул синий мужик, не глядя на Носова, и потянулся за кружкой. Носов помотал ею из стороны в сторону, и синюшная рука с голубыми ногтями уверенно переместилась в пространстве, не выпуская из виду кружку. – Ты тоже хочешь? – догадался синий мужик. – Там еще есть… – Он качнулся в сторону окна, но тут силы оставили его, и синяя рука, покрытая жгутами вен, легла на когда-то белую простыню. – Не могу… доктор, она все соки из меня выпила.

Женщина распахнула занавески максимально широко.

На подоконнике в ряд стояли три полные бутылки и одна почти пустая с коричневой жижей. Бутылки не обычные, а весьма привлекательные, чем-то напоминающие многогранностью стакан. Запечатанная сургучом пробочка сбита, а горло закупорено скрученным обрывком газеты. Носов взял ее и стал разглядывать этикетку. «МОРИЛКА спиртовая. Для окраски дерева под дуб. 83% этилового спирта», – значилось в самом низу.

Морозов спросил:

– Кислород отнести?

– Да, – сказал Виктор, – и давай, принеси желудочный зонд. Будем его отмывать…

Морозов зачем-то подмигнул и потащил кислородные баллоны вниз.

Вилена оторвала от синего мужика опять вцепившуюся в плечо женщину и увела на кухню, расспрашивать фамилию, имя, отчество, прочие данные из паспорта.

Мужик еще раз попытался хлебнуть из кружки, но Носов уже не дал.

– Пить хочу! – сказал нетрезвый синюк и вывалил язык, задышал часто-часто, отчего еще больше стал похож на безумную собаку чау-чау, – сушняк долбит!

– Вилена! – крикнул в кухню Носов. – Приготовь воды! Литров пять!

Синий мужик покачал головой:

– Не, я столько не выпью… Дай кружку! – вдруг потребовал он.

Прибежал запыхавшийся Морозов, сунул Носову желудочный зонд с воронкой и сказал:

– Толик там нервничает, до конца смены меньше часа осталось. Я сказал, что еще долго, мол, попали мы крепко… быстро не получится. Пусть себе ждет…

– Правильно, – одобрил Носов. – Сажай этого на стул и придержи руки за спиной, чтоб не мешал.

Вилена, сгибаясь пополам, принесла из кухни пятилитровую кастрюлю с водой и таз. Носов выплеснул из кружки жижу, зачерпнул воды и протянул синему мужику.

– Пей!

Тот принял кружку и стал пить, кряхтя и морщась, будто ему дали какую-то невероятную гадость. Носов легко приподнял его и пересадил на стул, завел руки за спину (мужик совершенно не сопротивлялся), снова кивнул Морозову: держи – и сказал ласково:

– Открой рот и покажи язык! – однако любоваться на географические красоты черного языка не стал, а ткнул мокрым зондом прямо в горло – в фиолетовое жерло, из которого вырывался спиртовой дух, хоть поджигай, как бунзеновскую горелку! Мужик поспешно глотнул, и зонд провалился в пищевод.

Заправив резиновую кишку до третьей метки, Носов стал методично промывать желудок. Когда кружка зашоркала по дну кастрюли, а таз до краев наполнился водой с коричневыми пленками, он скомандовал:

– Это все вылить и еще литра полтора чистой воды в кастрюлю. Убедимся, что отмыли до блеска.

Синий мужик стойко переносил процедуру, только глядел на Носова, выкатив глаза, и дышал со свистом носом.

Когда Виктор убедился, что отмывать уже больше нечего, он быстро удалил зонд, и мужика передернуло при этом, как от электрического тока. Он утерся синей ладонью и почти трезвым голосом сказал:

– Спасибо, ребята.

– Не за что, – ответил Носов и приказал: – Собирайся, давай, поедем в больницу.

– Зачем? – удивился синий мужик. – Вы же все сделали. Я в порядке…

– Это ты так думаешь, – сказал Носов, и тут до него дошло, что синюшный алкаш еще ни о чем не догадывается. Он скомандовал Вилене запросить место, а сам, подняв мужика со стула, подвел к большому шкафу с тусклым зеркалом, стоявшему в коридоре…

Из мутного полумрака зеркального стекла на мужика надвинулось синее, совершенно вурдалачье мурло, искаженное неровностью старого зеркала, пылью и алкоголем, пропитавшим мозг. Он заслонился руками, закричал и, внезапно теряя сознание, рухнул. Носов понял, что малость перегнул палку, покопался в нагрудном кармане и достал пластмассовый флакончик из-под капель от насморка «глазолин». Во флакончике был нашатырь, или, как его называли на скорой, «живая вода».

От «живой воды» синий мужик быстро пришел в себя, но был он уже не синий, а нежно-нежно-голубой. Видимо, так у него проявилась мертвенная послеобморочная бледность.

– Мужик! – сказал Носов голосом артиста Яна Арлазорова. – Ты посинел оттого, что пил вот это… – И он показал на батарею бутылок на подоконнике. – Это пить нельзя. Это для дерева. Ты дуб, мужик? Если дуб, то стоеросовый…

– Кореша посоветовали. Я хотел андроповской купить, а они – рупь восемьдесят, рупь восемьдесят! – с тихой ненавистью пробурчал голубой мужик, и Носов подумал, что, вполне возможно, одним потенциальным убийцей на Земле стало больше. Советчикам-доброхотам этот дядя вряд ли простит такую злую шутку.

Вилена выглянула из коридора:

– Они спрашивают – какой диагноз?

– Отравление спиртовой морилкой, – объявил Носов.

– В центр отравлений Склифа, – почти тотчас же откликнулась Вилена.

– Поехали! – в который уж раз за сутки скомандовал Носов.

Не сопротивляясь, мужик накинул брезентовую куртку-спецовку и смирный, как провинившийся щенок, спустился в машину. Здесь он, правда, ни в какую не соглашался лечь на носилки, пришлось посадить его на откидное креслице, а Морозов опять залез на свою «плацкарту». Вилена страшными глазами показала ему на больного, но Морозов отмахнулся, плевать…

Расстроенный Толик, у которого через двадцать минут кончалась смена, недовольно ворча, терзал стартер…

– Толик, все в твоей власти! – усмехнулся Носов. – Теперь все зависит только от тебя! Только от Тольки!

– Ага! Как же, от меня, – ворчал Толик, сдавая задом и разворачиваясь, – щас, будете еще и там сидеть…

– Толик! Мы не будем там сидеть… Сдадим голубого… и домой.

Толик перестал ворчать и заинтересовался.

– А он чего, правда – голубой? – спросил он, вкладывая в это слово совсем другой смысл.

– Правда! – ответил Носов, нарочито не замечая интонации Толика. – Не веришь – посмотри. Ты его раньше не видел, синенький, как баклажан, был!

Толик, умирая от желания увидеть настоящего голубого – в середине восьмидесятых, это было редкое зрелище, – остановившись на перекрестке, выглянул в салон. И застрял. Носов, которому стало неудобно, осторожно вытащил Толика и усадил на место.

– Гудят! Толик, зеленый! – говорил Носов ничего не слышащему водителю.

– Ага, – выдавил, наконец, окаменевший Толик, включил передачу и тронулся… на красный. Спас его только включенный маячок – поперечные машины терпеливо пропустили сумасшедшую скорую, которая стоит на зеленый и трогается на красный свет.

У отделения токсикологии Толик первым выскочил из машины и побежал открывать дверь салона… Он хотел еще разочек увидеть настоящего голубого! Правда, голубой мужик уже опять стал синим. Он отрезвел, пришел в себя, оценил обстановку и понял, что на улицу днем ему выходить нельзя, а вечером – тем более… Надеялся он на чудо и на советских докторов, которые мертвого могут из могилы поднять, а уж убрать его синюю окраску и подавно…

Носов постучал в белую дверь, запертую специальным психиатрическим ключом, синий мужик занервничал: такие двери он уже хорошо знал. Открыла высокая пышная медсестра, которая тут же удалилась, а Носов, Морозов и синий мужик вошли в приемную.

Им предстала нормальная картина. Наклонившись над столом, не садясь, что-то писал в карте врач, он, не оборачиваясь, спросил

– Что привезли?

– Отравление морилкой! – бодро доложил Носов, кладя сопроводиловку на стол, и добавил: – Для окраски дерева под дуб!

– Я понял, – не дрогнув, сказал доктор-токсиколог и вдруг спросил: – Он уже синий?

– Да, – заинтересованно проговорил Носов, – как баклажан.

Морозов слушал молча.

– Ну, пусть посидит на грядке. Сейчас оформим.

Синий мужик сел, все еще на что-то надеясь.

Носов обошел стоящего врача и, наклонившись рядом, спросил негромко:

– Коллега, объясните, отчего он – синий?

Врач разогнулся и улыбнулся. Ему понравилось это обращение.

– Понимаете, коллега, вообще это очень забавно. В морилке содержится краситель – нигрозин, который растворяется исключительно в спирте, – охотно пояснял врач, – он почти нетоксичный, окрашивает дерево в коричневый цвет, а вот человека, если он его выпьет, – в синий. На этом многие накалываются. Хотят выпить водочки… а про краску-то забывают. Получается вот такая прелесть! – он повторил со странной интонацией, – Моя прелесссть!

– И что дальше? – спросил опять Носов. – Куда его?

– Как – куда? – удивился врач. – Домой пойдет, он же не самоубийца? Он – прелесть!

– Нет, – подтвердил Носов. – А это с ним надолго?

– Ну, вот как вам сказать? Если он всю бутылку опростал, – сказал доктор, – то через полгодика скорее всего выцветет…

За его спиной раздался стук, синий мужик во второй раз потерял сознание… Носов вздохнул и полез в карман за «живой водой»…

На подстанцию они, конечно, приехали с опозданием, на пятнадцать минут… Но, как оказалось, почти все бригады опоздали из-за авиакатастрофы… По холлу носились фельдшеры и врачи, таскали оборудование, проверяли ящики, пополнялись медикаментами и шприцами… Отработавшие бригады собирались в конференц-зале – рассказать о выполненной работе.

Когда все отчитались, поднялся из-за стола президиума заведующий подстанцией и произнес такую речь:

– Уважаемые женщины, врачи и фельдшеры! Я прекрасно понимаю, что лето выдалось жаркое, и все-таки я убедительно прошу вас носить под халатом что-нибудь более существенное, кроме бюстгалтера.

В зале установилась мертвая тишина, а Морозов произнес тихо, но ясно:

– Трусы, например… – и тут же крепко получил свернутой пачкой карточек по голове от фельдшера Сашки Гаранкиной.

Когда в зале восстановилось спокойствие, Стахис продолжил:

– Ну и напоследок фельдшеру Морозову объявляю благодарность за обнаружение еще живой пассажирки разбившегося самолета, а доктору Носову – выговор за нарушение трудовой дисциплины!

Ввернул-таки Стахис, не удержался, ибо дисциплина на подстанции должна быть, какая разница, чья дочка работает на бригаде? Он не вдавался в подробности, как нарушил дисциплину Носов, но слушок по подстанции прошел… и затих. Ничего особенного. Бывало, делили и по пол-ночи, если работали втроем.

ГЛАВА 3. НОВЫЙ ГОД, СТАРИК

Есть два дня в году, на которые смены комплектуются в течение всего года. Это тридцать первое декабря и первое января. Смена уже не имеет значения, все считают, сколько Новых годов они отработали, отстаивая свое право не работать. Трудно сказать, что происходит, но для скорой эти дни самые плохие.

Старший фельдшер постарался. Тридцать первого декабря бригады были укомплектованы и даже переукомплектованы. В течение дня вся подстанция готовилась к Новому году. Плюнув на риск получить нагоняй от линейного контроля, лишние, третьи девчонки трудились на кухне, готовя салаты, нарезая колбасу, сало и копчености. В одежных ящиках в глубоком секрете покоились несколько бутылок шампанского и парочка пятизвездочного коньяка.

Заведующий подстанцией встречал Новый год в кругу семьи и не ведал о готовящемся безобразии. Из этого круга, несмотря на прямые родственные связи, выпала его дочь Вилена, добровольно возжелавшая работать в компании с Носовым и Володей Морозовым именно тридцать первого. Герман раздражался, убеждая дочь, что все будут дома! Нет никакой необходимости в этой жертве! Тем более что гости должны приехать! Он специально пригласил своего однокашника Яшу Левинсона с сыном Мишей, надеясь познакомить его с Виленой.

Никаких стратегических планов он не строил и не рассчитывал, что тощий прыщавый очкастый, стекла которого невольно ассоциировали с танковыми смотровыми щелями, Миша очарует Вилечку с первого взгляда.

Скорее наоборот. Но регулярные намеки мамы, что неплохо бы познакомить Вилечку с хорошим «своим» мальчиком, его уже достали.

Прыщавый Миша, конечно, был хороший. Миша учился на зубного врача.

Но он совсем не походил на высокого, спортивного, ироничного Виктора Носова.

Герман достал студенческую телефонную книгу из глубины письменного стола, позвонил Яше. В двух словах объяснил ситуацию, не церемонясь в выражениях. Яша недавно овдовел. Дома было скучно. Потому приглашение на Новый год к старому другу принял без колебаний.