скачать книгу бесплатно
– Самая твоя главная беда, Миша, – ласково сказал Фёст журналисту, – что в любом случае ты в проигрыше. Выйдет то, к чему призываешь, всё выльется минимум в октябрь девяносто третьего, только гораздо хуже – в новый октябрь семнадцатого. И поставят тебя к стенке за твою непролетарскую внешность. Поскольку в прежних твоих заслугах перед демократией озверевшей толпе разбираться будет некогда. Доведёте власть своими провокациями до нервного срыва – опять же посадят или просто шлёпнут профилактически. Примеры приводить нужно?
– Да ну вас к чёрту, – отмахнулся журналист, опрокидывая в рот рюмку. – Ссориться не хочется, и человеческого разговора не получается. Кто ты такой, чтобы я тебя убеждать и просвещать старался?
– Уж точно не тот, к кому ваше «свободолюбивое сообщество» адресуется. На самом деле вы и сами не понимаете, для кого пишете. За сколько – понимаете, а для кого – нет. Те, кто способен бунтовать и воевать с «ненавистным режимом», ваших газет просто не читают. Отчего власть и относится к ним с полным безразличием. А те, кто до сих пор читают, – нынешней жизнью вполне удовлетворены и на баррикады тем более не пойдут. Так что зря ваши хозяева денежки тратят… Но рано или поздно одумаются, мне кажется, и придётся вам… Кому – на паперть, кому – на панель.
Сказал и даже ладонью по столу прихлопнул для убедительности.
А Волович ссориться действительно не хотел. По какой причине – его дело.
– Не понимаю я тебя и никогда не понимал, – сказал он примирительно. – Как будто ты сам всем доволен и не хотел бы жить при настоящей демократии.
– Лет через двести поживём, если всё пойдёт ровненько и без новых потрясений. Ты же, мать твою, историю явно учил, неужто не помнишь, что весь наш бардак от безрассудной торопливости, ни от чего больше! Только-только власть начинает цивилизоваться и благие намерения проявлять, как тут же ей от «прогрессивной интеллигенции» такой ворох невыполнимых претензий и требований, а то и бомба под ноги, что волей-неволей приходится очередной раз порядок наводить. И всё по новой.
Уже на нашей памяти кто мешал в девяносто первом, «распри позабыв», дружно начать строить «демократическую Россию»? Как испанцы после смерти Франко. Это ведь не Ельцин начал, это «народные избранники» до гражданской войны чуть-чуть не довели. В общем, хватит! – Фёст встал. – Хотели с братом кофейку попить, а тут опять бессмысленная трепотня! До скорого. Извините, если что не так.
Он раскланялся.
– Слушай, давай я с тобой интервью сделаю, – вдруг предложил Волович, который, по ощущениям Секонда, должен был смертельно обидеться. – Альтернативные варианты развития российского общества. В таком вот ключе. На телевизоре…
Профессионал, однако. С одной стороны: «Плюй в глаза – божья роса». С другой: «С миру по нитке – голому верёвка».
– Толку не вижу. В прямой записи всё равно не пустите, а плёнку покромсаете, как захотите. В газете – пожалуйста. Короче, я тебе завтра позвоню. Разговор есть. По делу.
– И чего ты с ним завёлся? – спросил Секонд, когда они вышли на прохладный ночной бульвар. – Он ведь почти то же самое, что и ты, говорил. Чуть с других позиций, но по смыслу…
– В том и дело, что позиции у нас разные. Как на перевале. У нас с тобой и моджахедов. А остальное действительно одинаковое.
– Это верно. Так что же ты всё-таки делать собираешься, при наличии вокруг беспросветно-серой массы, бессильного руководства и подобных оппонентов?
– Есть кое-какие соображения. Безвыходных положений ведь не бывает, говорят. Тем более, как ты должен помнить, на первом нашем представлении «Братству» речь шла о том, что и твоя реальность целиком, и часть моей, начиная с семьдесят шестого года… – Фёст вдруг замолчал с таким лицом, будто увидел перед собой прогуливающегося по бульвару некробионта.
– Ну, помню, являются либо порождением, либо объектом воздействия Ловушки Сознания. А чего это ты осёкся?
– Год семьдесят шестой, сказал тогда Шульгин, это момент встречи Ирины с Андреем на мосту. С него и началась вся эта история. И только сейчас до меня дошло, что это ведь год моего рождения… А ты, по своему счёту, родился на год позже. Так?
– Получается так, – согласился Секонд и тоже задумался, поражённый таким совпадением.
– И месяц совпадает тоже. Я, повторяю, в тот раз, поглощённый избыточными впечатлениями, совершенно не обратил внимания и не удосужился спросить насчёт дня. Но и без того наклёвывается гипотеза не хуже прочих. Если я родился в результате (случайно или целенаправленно – другой вопрос) включения Ловушки, инициированного той самой встречей на мосту, тогда становится понятным очень и очень многое… Хотя бы в наших с тобой биографиях.
– Прежде всего – каким образом в реальностях с совершенно разной историей смогли появиться столь полные аналоги, как мы с тобой…
Этот вопрос с самой первой встречи вызывал у обоих Вадимов больше всего недоумений. На самом деле, если реальности двух почти идентичных миров разошлись примерно в восемнадцатом году, где точкой МНВ стала гибель генерала Корнилова, возможность даже рождения, не говоря уже о встрече и женитьбе аналогов их отцов и матерей, уходила в область отрицательных величин. Теперь же всё объяснялось легко и просто. Телеологически[9 - Телеология – реакционное идеалистическое учение, согласно которому всё в природе устроено целесообразно, и всякое развитие является осуществлением заранее предопределённых целей, т. е. несовместимо с научным пониманием закономерностей и причинной обусловленности явлений природы (см. Философский словарь, М., 1972).].
– Кроме того, Александр Иванович предназначил нам с тобой роль этакого сдвоенного предохранителя. Отслеживать и корректировать изнутри процессы, способные нарушить хрупкую гармонию между нашими временами. Отчего и не велел без крайней необходимости встречаться на этой стороне.
– Так зачем же мы это делаем? – удивился Секонд.
– Слушай дальше. Там же, в «Братстве», в моём присутствии неоднократно велись разговоры, что им хотелось бы организовать подобие конвергенции между твоей и ростокинской реальностями. Где-то лет через двадцать-тридцать, якобы, это возможно…
– Лично мне такое трудно представить.
– Мне тоже, но, по их мнению, под воздействием Гиперсети в мозгах миллиардов людей произойдут столь внешне логичные и незаметные изменения, что они поверят и в своё общее прошлое, и в полную адекватность вновь возникшего миропорядка. А без этого, мол, мировая ткань расползётся, как ветхое одеяло, и вообще всему наступит амбец…
– Такое рассуждение я тоже слышал…
– Но я ещё не закончил, ты слушай, слушай… – Несколько нервничающий Фёст приостановился, всё-таки закурил сигарету.
С Мясницкой они свернули в сторону Кузнецкого моста, а оттуда уже и до дома недалеко. В переулках было потише, людей совсем немного из-за позднего времени, и разговаривать стало куда легче.
– Как ты помнишь, после московских событий наши друзья к своей идее словно бы утратили интерес. Занялись чем-то совсем другим, причём меня в известность о сути своих дел не поставили. Разбежались по мирам и временам, кто поодиночке, кто сбившись в очередные «кружки по интересам». Нам в них места не нашлось…
– Неудивительно. Боги с Олимпа тоже спускались на Землю или по конкретным поводам, или от скуки… – Секонду было интересно, но не очень. Его по-прежнему больше занимала окружающая действительность.
– И я о том же. Когда я последний раз встретился с Новиковым, он выглядел, с чисто медицинской точки зрения, несколько потерянным. Я даже удивился. Спросил, в чём дело. Он начал что-то плести насчёт «кризиса среднего возраста», потери вкуса к жизни и ощущения никчёмности происходящего. Блока процитировал: «Ночь, улица, фонарь, аптека. Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века, всё будет так. Исхода нет».
– Депрессия, одним словом. Можно понять… Лариса вон тоже на всё наплевала и, якобы насовсем, решила переселиться в наш Кисловодск. Однако недавно тоже куда-то умчалась.
– А Новиков, наоборот, мне сказал, что ему ни моя, ни твоя реальности не интересны. «Делать мне в них совершенно нечего. Возглавить «Чёрную метку» и в качестве какого-нибудь глубоко законспирированного «сионского мудреца» наводить порядок в этой России? Для чего? Пусть сами разбираются. Если у Секонда (тебя он тоже вспомнил) что-то не так пойдёт – поможем, чем потребуется. Но жить я предпочитаю не здесь».
– Оно, пожалуй, и к лучшему, – заметил Вадим-второй.
– Может быть. Но дальше ещё забавнее. Оказывается, Шульгин очередной раз влез в Гиперсеть и закоротил Узел, отвечающий за все земные реальности. Теперь, будто бы, никакое вмешательство извне нам не грозит. То есть получается, что в пределах наших сочленённых реальностей мы с тобой можем и имеем право предпринимать любые действия. Любые! Без оглядки на Держателей Мира, Хранителей Реальности, законы исторического материализма и всякий там детерминизм. Но желательно, добавил в заключение той странной встречи Андрей Дмитриевич, чтобы эти действия вели к улучшению условий человеческого существования. Это обязательно…
– Чересчур расплывчато, – пожал плечами Секонд. – Не может быть человеческого существования вообще. Для каждого индивида оно конкретно и неалгоритмируемо.
– Мы не на философском семинаре. Главный смысл, как я его понял, – нам даётся карт-бланш на любые поступки, кажущиеся нам правильными…
– Очередной тест? Или выпускной экзамен из кандидатов в «действительные братья»?
– Возможно и такое. Как там у вас на флоте говорят – допуск к самостоятельному управлению? – Фёст слегка завидовал аналогу, удостоившемуся случая покомандовать настоящим боевым кораблём и успешно с этим делом справившемуся.
– Как бы там ни было, я у себя никакими улучшениями заниматься не собираюсь. Как однажды определено: «Ты должен действовать строго в пределах отведённой тебе роли. Сам для себя будь кем хочешь, а для окружающих останься прежним. Ни в коем случае не подстраивай поступки под воспоминания о будущем». Твои слова?
– Да помню я, помню. Если хочешь, давай и этой инструкции следовать. Раз уж мы на экзамене. Но мне такого приказа не было.
В самом тёмном месте Фуркасовского переулка Секонд вдруг приостановился.
– Тебе не кажется, что сейчас с нами что-то произойдёт? Холодком по спине потянуло. – Он сунул руку в карман пиджака, где по привычке своего времени всегда носил пистолет.
Фёст оглянулся.
– Да вроде ничего такого. Сейчас на улицах почти не шалят, а специально за нами никто не шёл, я постоянно проверялся.
– Ну, бог с ним. Двигаем дальше. Наверное, это твоё время и наш разговор так на меня действуют.
– Бережёного, конечно, бог бережёт, и «ходить надо опасно», как в Библии сказано, но сейчас в центр выйдем, а там уже недалеко.
Секонд сам себе удивлялся, но так и не счёл нужным или возможным рассказать аналогу о долгих беседах, что они вели на «Валгалле» с Воронцовым. Очень может быть, таким образом он пытался как можно дальше развести личности, свою и Фёста. Мало кто может представить, как тяжело разговаривать с собственным отражением в зеркале. Пусть лучше у каждого будет всё больше и больше личных черт, привычек, воспоминаний. Получится у Фёста с Вяземской – они разойдутся ещё дальше. Ничто так не способствует самоопределению мужчины, как надёжная, готовая стать «второй половинкой» подруга. И, глядишь, постепенно они станут на самом деле только братьями. В генетическом смысле.
Он сказал другое:
– Не слишком мы сложную легенду для Люды придумали? Она, пожалуй, может пригодиться в каких-то вариантах, а ведь куда проще – очередная твоя «паранормальная» сотрудница. Моя, допустим, ассистентка, приехала ознакомиться на месте с феноменом мистических озарений в политических кругах. С такой научной темой можно в любую структуру проникнуть и самые дурацкие вопросы на полном серьёзе задавать. Паспорт ей выправить, хоть американский, хоть наш – и всех делов.
– Тоже верно, – согласился Фёст. У него сейчас в голове крутилась несколько другая идея, вопросы легализации Вяземской отошли на второй и третий планы. – Но глубокие знания парагвайского языка и прочих реалий в любом случае не помешают. Можно сказать, что она – директор тамошнего филиала, остальное будем вводить по мере изменения обстановки.
Когда они вернулись в квартиру, Людмила продолжала работать с документами. Всё, что касалось Парагвая и вообще латиноамериканской жизни, она проштудировала, теперь изучала здешнюю жизнь. Увидев командиров, оживилась, доложила об успехах и выжидательно (а также – выразительно) посмотрела Фёсту в глаза. Наверное, решила, что со скучными уроками закончено и ей немедленно предложат что-нибудь повеселее.
– Молодец. – Фёст сделал вид, что взгляд девушки не задел его душевных струн, хотя что-то такое по нейронам и аксонам пробежало. – На сегодня хватит, иди отдыхай.
Людмила собрала ворох газет и журналов, ещё раз стрельнула глазами из-под естественных, но поэффектнее, чем на рекламных роликах, ресниц. Направилась в отведённую ей комнату, несколько вызывающе покачивая бёдрами. Вадим-первый смотрел ей вслед с живым интересом. Второй – отвернулся.
Сами они расположились в кабинете, задымили сигарами, что сейчас в Москве считалось крайне модным в тех кругах, где Фёсту приходилось вращаться.
– Итак, братец, наговорились мы с тобой сегодня сверх всякой меры, – сказал Секонд. – Высокие проблемы мироздания и эсхатологии обсудили, а по сути ты мне так ничего и не сказал. И видишь, в чём беда – настолько мы с тобой за последний год…
– Полтора, – уточнил Фёст.
– Неважно. Настолько мы психологически изменились после перевала, что как я ни стараюсь вычислить твой замысел – не получается. Ясно, что каждое твоё сегодняшнее слово и действие должны были подвести к разгадке, а вот никак! Так что открывай карты, сдаюсь.
Собеседник довольно кивнул. И словам аналога, и собственным мыслям. Он этого и хотел. Окончательно обозначить позиции, пусть в этом и не было особой нужды. На его территории Секонд в любом случае оставался вторым, однако придётся играть и на его поле. Так чтобы и там всё было ясно.
– Видишь ли, братец, мы с тобой пришли к единому мнению. В данной ситуации на нашем уровне сделать ничего нельзя, да и на любом другом тоже. Аксиома. В стране с подобием демократии, но отсутствием почти равной по силам оппозиции справа и слева, а также «гражданского общества», никакие кардинальные перемены невозможны. Волович называет такую ситуацию застоем, даже гниением, кое-кто – я в том числе – стабильностью, дающей шанс на пусть медленное, но поступательное движение. Слишком медленное, на мой взгляд, моей жизни может и не хватить, чтобы насладиться плодами цивилизации.
К нашему глубокому сожалению, гвардии или тайной полиции, кастово-замкнутых структур, но имеющих собственный политический интерес и волю к его достижению, как у вас, в моей России тоже нет. Тупик?
– Похоже. Чего проще – плюнь и переселяйся, как Лариса, к нам в Кисловодск. Все твои проблемы разом исчезнут, – не то в шутку, не то всерьёз предложил Секонд. – И предоставь этих людей их судьбе. Всё же – Главная историческая, как-нибудь разберутся.
– Нет, – тихо и очень серьёзно ответил Фёст. – Это – мои соотечественники, моя страна. Как говорил персонаж одного некогда популярного романа: «Сердце моё полно жалости. Я не могу этого сделать». И вторая цитата из книги тех же авторов: «Кому я нужен – беглец в коммунизм?» И, наконец, третья: «Нельзя изменить законы истории, но можно исправить некоторые человеческие ошибки. Эти ошибки даже должно исправлять. Феодализм и без того достаточно грязен». «Феодализм» безболезненно можно заменить на любую другую историческую формацию.
В глазах его и в голосе читались неподдельная грусть и что-то ещё, Секонду не совсем понятное. И вправду, они стали слишком разными.
И почти сразу аналог стряхнул с себя минор, открыл спрятанный внутри большого старинного глобуса бар, извлёк чёрную пузатую бутылку.
– Настоящий ямайский ром. Где попадя его не купишь. Из двадцатых годов сюда доставлен. Давай причастимся, и ты наконец сам увидишь, какие у меня планы.
В дальней комнате за кухней, в давнопрошедшие времена, скорее всего, обитала прислуга, а затем Лихарев оборудовал там весьма богатую лабораторию и мастерскую. Левашов в её оснащение внёс и свой вклад. Обширное, двадцатиметровое помещение заполняла масса приборов современных, а также семидесятилетней давности. На отдельном столе размещались монитор и пульт управления до предела упрощённого варианта базовой СПВ. Ещё примитивнее того, с которого всё начиналось. Но для целей Фёста этого было достаточно.
Он потрудился над своей внешностью, чтобы изменить её до полной неузнаваемости. Знал, что завтра его портрет будет размножен в миллионах копий и каждый участковый, каждый опер любой из имеющихся в стране официальных спецслужб, а также (весьма вероятно) органов внутренней безопасности солидных преступных группировок получит свой экземпляр.
Игра начиналась отчаянная, веселящая кровь. Давайте, господа – друзья – товарищи, посмотрим, чего стоите вы и чего – я!
Секонд наблюдал за его действиями со сдержанным интересом. Пусть братец отвяжется по полной, как здесь принято говорить. План у него и вправду был отчаянный, но главное – остроумный. Если что пойдёт не так, подстраховку ему обеспечим, но не раньше, чем вынудят обстоятельства. Иначе – просто не спортивно.
Фёст посмотрел на часы, погладил бороду в стиле Александра Третьего, коснулся пересекавшего лоб и правую бровь сабельного шрама. На вид в гриме ему было лет сорок пять, и для своей реальности он выглядел чересчур экзотично. Такого персонажа в светской компании вряд ли встретишь. На задворках Казанского вокзала – вероятнее, но одежда и манеры окажутся попроще.
– Наверное, господин президент уже вернулся домой. Даже ему когда-нибудь нужно отдыхать, – сказал Вадим сочувственно, набирая на пульте известную ему комбинацию.
Экран засветился, на нём несколько секунд помелькали стремительно сменяющиеся, размазанные картинки, наконец одна зафиксировалась.
Довольно просторная комната с массивным кожаным диваном, двумя креслами, журнальным столиком. На полу скромного вида ковер, на стенах несколько акварелей в тонких рамках. В одном из кресел – президент России собственной персоной. Одет попросту, в зеленоватую вельветовую пижаму. В руках чайная чашка. Смотрит прямо в экран.
Понятно – не в этот. В телевизионный, где как раз идут полуночные новости.
– Значит, начинаем, – сказал Секонду Фёст и отчего-то вздохнул. Почему – «отчего-то»? Ясно и понятно. Теперь и здесь с первым его словом жизнь наверняка покатится по другой колее. Куда – бог весть. Но хуже не станет, в этом он был уверен.
Он повернул рубчатый верньер на четверть оборота. На этой модели не было никаких мышек, джойстиков и прочих современных наворотов. Всё просто и грубо, как на армейской радиостанции «Северок» времён Отечественной войны.
– Здравствуйте, господин президент, – сказал он негромко и вежливо.
Глаза президента расширились. Ещё бы – вместо дикторши новостной программы перед ним возник тот ещё тип, персонаж боевика по мотивам романов Сабатини.
Первая мысль, конечно, – сбой канала. Крайне маловероятно, разумеется, да ещё и фраза, как бы лично к нему обращённая. Но что же другое?
Выдержка у президента была на уровне. Он медленно отставил чашку и слегка наклонил голову, ожидая продолжения.
– Да, да, я именно с вами говорю. И можете мне свободно отвечать, связь у нас двусторонняя…
– Как это возможно? Здесь нет модема для подключения к Интернету, – спросил глава государства, внешне держа себя в руках. А то ведь чёрт его знает, что за провокация…
– Естественно. И подходящего компьютера тоже, и оптоволоконного кабеля. Да вы, для простоты, можете свой телевизор выключить. И питание во всём доме отключить – роли не играет. Разве – доверия к моим словам прибавится.
Президент так и сделал, щёлкнул пультом.
– Вот видите? Не нужно вызывать охрану, она ничем не поможет. А вам и так ничего не угрожает. С моей стороны, – счёл Вадим нужным уточнить. – Завтра дадите поручение хоть ФСБ, хоть Академии наук разобраться в данном феномене. А сейчас я бы хотел просто немного поговорить. Не каждому удаётся вот так, попросту, без свидетелей и протокола, – Фёст постарался улыбнуться располагающе, но при его шраме это не очень получилось.
– Хорошо, давайте попробуем. – Голос президента звучал ровно, однако Фёст догадывался, какой вихрь переплетающихся и сталкивающихся, взаимоисключающих мыслей бушует сейчас в голове собеседника. – Представиться не желаете?
– На данном этапе знакомства называйте меня Александр Александрович, – ответил Фёст, имея в виду царя-миротворца, чей облик попытался себе придать, и те идеи, которые собирался донести до своего визави. – Впоследствии, в зависимости от развития наших отношений, возможно, я представлюсь по-настоящему. Вас это не очень задевает?
– Нет, ничего. Я вас понимаю, хотя вообще-то вы ведёте себя опрометчиво…
Фёст намёк понял.
– Напрасно вы так думаете. Поскольку я принадлежу к типу пресловутого «сумасшедшего изобретателя» из старых романов, используемое мною устройство современными техническими средствами не идентифицируемо. И может находиться далеко за пределами досягаемости каких угодно спецслужб. Вы ведь не станете спорить, что ни о чём подобном не слышали и даже отдалённо не представляете, как подобная связь может осуществляться?
– Пожалуй. Но я не специалист.
– Если бы хоть кто-то в мире только начал приближаться к идее двусторонней межпространственной связи, вам бы непременно доложили…
– Тоже верно.
Президент окончательно взял себя в руки и даже улыбнулся. Располагающе, как очень хорошо умел.
– Я бы мог использовать своё изобретение в каких угодно неблаговидных целях. Продавать бы не стал, что вы! Но вот заглянуть в любое место, как к в вам заглянул, получить самую конфиденциальную информацию: финансовую, политическую, любую личную, пригодную для шантажа – без вопросов. Но я хочу использовать его на благо России. Без всякой корысти.
– Откуда мне знать, что вы уже не делали того, о чём сами сказали только что?
– Логика, господин президент, самая простая логика. Вы ведь её изучали. К чему мне в таком случае засвечиваться перед вами, человеком, который способен заставить полстраны землю носом рыть, чтобы разыскать меня и моё убежище? И наверняка это будет сделано, я не обольщаюсь. Хотите, я вам продиктую список поручений, которые вы непременно раздадите своим сотрудникам через пять минут после завершения нашей встречи? Единственное, что вас может остановить, – страх показаться в глазах прислужников сумасшедшим. Если бы, допустим, у вас сейчас работали камеры видеозаписи… Но их нет, я проверил.
