скачать книгу бесплатно
– Сейчас. Тебе, Люда, сколько времени на подготовку нужно?
– Ровно столько, чтобы прочитать всё, что дадите.
– Нормально. Только с твоей «родиной» определиться надо. Что-нибудь поэкзотичнее и подальше… Вот! – хлопнул он себя по лбу. – Парагвай. Там и сейчас живут тысяч несколько потомков белоэмигрантов, геройски себя проявивших в войне с Боливией. Испанский знаешь?
– Свободно.
– Ну и всё. Сейчас в Интернете разыщем и карты, и фотографии, и тамошние газеты, журналы за последние год-два. Кинофильмы из парагвайской жизни – это вряд ли, но посмотришь несколько аргентинских, один чёрт. Короче – цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи…
– Это – Хрущёв. Из речи на XXII съезде КПСС, – вновь блеснула эрудицией Людмила.
– Точно, молодец! – восхитился Фёст, и Секонд отметил, что отнюдь не наигранно. Очевидно, что девчонка брату-аналогу на самом деле начинала нравиться. Стремительно. Он сам не понимал механизма, обеспечивавшего валькириям столь мощную эмпатию. Но с первых дней общения с ними на «Валгалле» отчётливо понял, что любая, если поставит себе такую цель, сумеет заставить потерять голову даже его, знающего, с кем имеет дело. Там роль «графитовых замедлителей цепной реакции» исполняла Майя. Не хуже него ощущавшая исходящую от юных существ магнетическую силу.
У Фёста такого стопора нет. И слава богу. Сам себе, совершенно свободно, выбрал напарницу для работы. А если что-то большее – пусть будет счастлив. В любом случае Людмила красивее, умнее и психологически мотивированнее, чем любая женщина, какую он мог бы встретить (но так и не встретил) у себя. А ведь четвёртый десяток недавно пошёл!
Усадив Людмилу за компьютер и снабдив её десятком книг и толстой пачкой ежедневной и еженедельной прессы, они решили вдвоём прогуляться по той Москве. Родной Фёсту и плохо представляемой Секондом. Провести, как говорится, командирскую рекогносцировку.
Перед тем, как оставить девушку одну, Фёст её проинструктировал, в стиле Синей Бороды, проверявшего моральные качества очередной жены. В какую дверь входить можно, в какую нет, что можно трогать руками, что нельзя. Само собой, входную дверь никому не отпирать. Если зазвонит телефон, отвечать: «Секретарь Вадима Петровича. Кто говорит и что ему передать?» В самом крайнем случае, если, допустим, они до утра не вернутся и никаких инструкций не передадут, таким вот образом выйти через эту дверь, и никакую другую, после чего явиться к Уварову и доложить. Иных действий не предпринимать, о случившемся забыть.
Ляхову-первому, честно признаться, последние полгода жить было просто скучно. После операции «Снег и туман»[4 - См. роман «Хлопок одной ладонью».], когда за одну великолепную, сумбурную и азартную ночь в Москве было изъято около трёх сотен важных людей, от генералов всевозможных служб до воров разной степени авторитетности, ничего интересного в его биографии не случалось.
Цель операции, проведённой «Братством», ему была понятна. Параллельная Россия спасена от хорошо просчитанной и подготовленной агрессии плюс инвазии. А толку? Ему лично.
Подразумевалось, что заодно и эта РФ будет почищена. Ну да, факт имел место. Эффектный. Только он не хотел считать себя политиком. Он оставался по образованию и самоощущению врачом. Военно-полевым хирургом. Почистить, как в Крымскую войну, огнестрельную рану от обрывков грязной портянки и раздробленных мышц, костей – можем, причём без анестезии, за отсутствием оной. И очень старательно. А дальше? Ладно, те доктора насчёт стафилококков и стрептококков понятия не имели, кроме смутных подозрений, а он-то, капитан медслужбы, – имеет.
Оттого не возлагал на акцию «Братства» далеко идущих надежд. В чём немедленно и убедился.
Завершив операцию, старшие братья почти немедленно переключились на какие-то новые дела. Да и понятно: приняв на себя функцию «защиты Реальности», неизвестно как понимаемой в широком смысле, много ли сил и внимания останется для того, чтобы одинаково с каким-то Ляховым воспринимать окружающую его действительность? Хорошо, вообще не забыли, как хам-полковник через минуту забывает сержанта, только что тащившего его из-под бомбёжки или миномётного огня. Хорошо, стряхнёт землю с фуражки и кивнёт адъютанту: «Напиши этого на «ЗБЗ»[5 - Медаль «За боевые заслуги», почётная по статусу, но дискредитированная бесконтрольной раздачей не по назначению.]. А нередко вообще простое «спасибо» не скажет.
В результате в распоряжении Ляхова-первого осталась вся Россия ГИП в виде подконтрольной территории, огромные возможности, материальные и технические, и никакой разумной цели. До особого распоряжения.
Конечно, возможностями «Братства» в полном объёме он не располагал. Ему, кроме квартиры, со всем, что в ней находится, было оставлено только право распоряжаться очень большими, но всё же не запредельными суммами. Ну, и все наработанные Шульгиным и Новиковым связи.
Александр Иванович так и сказал, при очередном прощании:
– Ты у нас остаёшься на хозяйстве. Смотрящим. До тех пор, пока нам снова что-нибудь не потребуется в этой реальности (или ты сам не потребуешься в другом месте), живи, как хочется. Хоть как Корейко, хоть как граф Монте-Кристо… – Улыбнулся одной из своих знаменитых улыбок, одновременно и застенчивой, и циничной. – Как любому из нас, единственным подсказчиком в вопросе «тварь я дрожащая или – право имею?» остаётся твоя совесть. Или, если попроще – экзистенциальное Я. Вдруг что-то экстраординарное случится – знаешь, куда сбежать. Хочешь – к аналогу своему, хочешь – в Новую Зеландию. Или со мной связывайся, если найдёшь.
На том они и расстались. Вадим Ляхов-первый начал индивидуальное существование.
Какое-то время вёл, как принято было писать в девятнадцатом веке, рассеянный образ жизни. Добирал то, что упустил до встречи с Шульгиным. А что тут странного? Армейский капитан, внезапно превратившийся в Креза, холостой, лишённый какого угодно контроля и не имеющий ни перед кем никаких обязательств.
От нечего делать разыскал свою давнюю любовь. Был уверен, что она его давно забыла, а оказалось, что нет. Пусть и вышла семь лет назад замуж, обзавелась двумя детьми, а вышло всё очень хорошо. На его взгляд. Она оказалась свободна (надо же так случиться!) на целых две недели. Муж с детьми уехал на Канары, а её не отпустили дела.
Ничего почти не придумывая, Вадим сказал ей, что служит в миротворческих частях ООН, далеко отсюда, а сейчас почти невзначай залетел в Москву. Случай подвернулся. Сентиментальность заела, вот и разыскал её через ЦАБ ГУВД[6 - Центральное адресное бюро Главного управления внутренних дел МВД РФ.]. Способ, не каждому доступный, уважающие себя люди (или те, кому есть чего опасаться) давным-давно изъяли свои данные из всех телефонных книг и адресных справочников. Зато эта возможность мгновенно повысила в глазах бывшей подруги его социальный статус.
И был Вадим приятно удивлён, когда в первый же вечер, после ностальгических воспоминаний в ресторане «Седьмое небо», она согласилась пойти с ним. Прямо в прихожей, как только он помог ей снять плащ, чужая, казалось бы, женщина сама подставила ему губы, а потом за руку повлекла к ближайшему дивану.
Ей, в общем-то, нечего было так уж стесняться. И она была его первой девушкой, и он – первым у неё мужчиной, а если потом предпочла другого, этот факт ничего не отменял. Была у них любовь, суматошная и сразу какая-то бесперспективная, но ведь была же!
Пять интересных вечеров и восхитительных ночей они провели вместе, Фёст начал уже задумываться – что же дальше? Не был он, истосковавшись по женской ласке, против продолжения устраивавшей его связи. Пусть даже в таком, неправильном качестве. И тут она сама сказала, что – хватит. Очень, мол, приятно было вспомнить молодость, но через неделю семья возвращается, и ей нужно восстановить душевное равновесие. Вадим её понял. Чего тут не понять?
Пришлось искать другое занятие.
Окружающая действительность раньше, до встречи с Шульгиным, со своим аналогом и параллельным миром, не вызывала у него слишком негативных эмоций. Данность есть данность. Как в химии – процесс протекает, если может протекать таким именно образом. В любом случае из реакции соли и кислоты «це два аш пять о аш» [7 - Формула этилового спирта, если кто не знает.]никаким образом не получится, как бы этого ни хотелось!
Но вот теперь обычная жизнь его раздражала чрезвычайно. Особенно в сравнении с миром Секонда. Тоже не сахар, если внимательно разобраться, и всё же – земля и небо!
А у него ведь остались все концы операции «Снег и туман», и выходы на верхние эшелоны организации «Чёрная метка». Безусловно, придуманной для одной-единственной цели, но в то же время – сумевшей зажить собственной жизнью. Вошедшие в неё сотни старших офицеров и генералов почувствовали вкус «настоящей службы». На благо Отечества, а не хрен знает кого. Только раньше выхода не было, а теперь он вдруг появился!
О таком многие мечтали всю жизнь, прямо с лейтенантских погон, а то и раньше. Когда можно и нужно делать только то, что считаешь единственно правильным, не прогибаться перед начальниками, трусливыми, продажными или просто до предела некомпетентными. А самое главное – ощущать принадлежность к касте или клану, где все спаяны общими убеждениями и единым, так сказать, менталитетом, сколь ни истрёпано в последнее время это слово.
Один пошловатенький публицист даже произвёл от него новую конструкцию: «литет мента».
А те генералы, полковники и – далее, по нисходящей хотели просто служить! Лучше – за хороший оклад денежного содержания, но можно и без, лишь бы не так, как пел Городницкий:
И что тебе святая цель,
Когда пробитая шинель
От выстрела дымится на спине?
Фёст, пользуясь базой данных левашовского компьютера и лихаревского Шара, начал реанимировать задремавшую после лихих чисток прошлого года организацию. Теперь уже под себя. Очень правильно, что Новиков с Шульгиным выстраивали её не вертикально, а как сетевую структуру. Вадим начал приглашать к себе самых разных людей, не ставя никаких конкретных задач, просто знакомясь, представляясь то эмиссаром «Меча и орала», вроде Остапа Бендера, то таким же, как собеседники, офицером спецслужб, что было истинной правдой, только облечённым кое-какими полномочиями. Беседовал иногда на понятные, иногда – не совсем темы. Зато деньги раздавал без расписок, под честное слово.
Это очень сильный ход, даже в кругу бессребреников и идеалистов. Когда сотни тысяч рублей, а иногда – долларов и евро выдаются из рук в руки без всяких условий. Просто так. Сидит в роскошно обставленной гостиной или кабинете тридцатилетний парень напротив сорокапятилетнего генерал-полковника, приглашённого обсудить взаимно интересные вопросы, поднятые ещё Андреем Дмитриевичем или Александром Ивановичем, да как-то подзабытые, курит неумеренно, угощает виски или коньяком и говорит: «Поймите меня, Кирилл Мефодьевич (хорошо хоть – не Укроп Помидорович[8 - Принятое в сталинских лагерях обращение уголовников к интеллигентам, осуждённым по 58-й статье.]), я вам сейчас вот эти раскрашенные бумажки даю зачем?
– Ну и зачем? – спрашивает генерал-полковник, изображая недоумение. Если изображает – хорошо! Если всерьёз – пора прощаться навсегда.
– Да чтобы вы своих людей простимулировали до уровня, когда им взятки со стороны брать скучно будет. Чтобы не они снизу вверх платили, а, как положено, от руководства получали, за образцовое выполнение служебного долга…
Мы, сами понимаете, взять на себя полностью функции министерства финансов и всяких прочих министерств не можем, но кое-какими возможностями располагаем.
– Ну и зачем это всё? – спрашивает какой-нибудь товарищ посообразительнее. – Вам, как организации, и мне, как функционеру? Разовые акции, и даже весьма эффективные, мы проводить можем, но систему ведь изменить не в силах. Государственную власть поменять, конструкцию правоохранительных и правоприменительных органов целиком. А без этого – сифилис зелёнкой лечим?
– В семнадцатом году поменяли. Не уверен, что хорошо получилось. На второй эксперимент в России людей не хватит. Умные народники в девятнадцатом веке проповедовали «теорию малых дел». Вот и будем заниматься малыми делами, каждый на своём месте. Прошлый раз неплохо получилось. Как я слышал, полторы сотни особо вредных элементов изъяли «с концами», ещё на пару тысяч страху навели. Работать хоть немного легче стало?
– Немного легче, – согласился один из заместителей начальника столичного ГУВД. – Главное, теперь все друг друга боятся. Кроме наших, конечно, – он имел в виду членов и сочувствующих «Чёрной метке». Так всё запуталось, что никто не понимает, с кем прежние дела вести можно. Сегодня со старым приятелем с глазу на глаз вопрос перетрёшь, а завтра в СИЗО окажешься, по санкции прокурора, который, в свою очередь, кого-нибудь из президентской администрации опасается. Зато другая беда обозначилась – многие вообще ничего делать не хотят, ни плохого, ни хорошего. Сидят в кабинетах и сутками в потолок смотрят, жизненные перспективы обдумывают. В отставку подавать или за бугор сваливать, пока загранпаспорта не отменили…
Глава 17
Обо всём, что с ним здесь происходило, не скрывая накатывающейся временами мизантропии, Фёст и рассказывал Секонду, пока они неспешно шли по Бульварам, и Вадим-второй постепенно адаптировался к выглядевшему совершенно чужим городу. Нет, на самом Бульварном кольце сохранилось достаточно зданий из «общего» времени, но и только. Всё остальное просто било в глазах кричащей чужеродностью, аляповатой и безвкусной роскошью. Как если бы встретить девушку, некогда прелестную простотой и изяществом в поведении и одежде и вдруг размалёванную совершенно не сочетающимися помадой, румянами, тушью, увешанную серьгами, цепями и браслетами «самоварного золота», разодетую в декольтированное чуть не до талии платье дикой расцветки.
Так Ляховым воспринимались витрины, рекламы, заполонившие улицы, переулки, даже тротуары автомобили непонятного экстерьера, общий вид и плебейские манеры публики.
Упаси бог жить в такой Москве. Как ему повезло в сравнении с Фёстом!
– И в чём же я могу тебе помочь? Сам ведь говоришь, что безнадёжно… Революцию нам с тобой вдвоём не учинить. А если устроить какое-нибудь пронунсиаменто – что толку? С вашим человеческим материалом.
– Толк-то быть может, – смутно усмехнулся Фёст. – Имеются у нас примеры, когда именно перевороты, а не «социальные революции» эффект приносили. Вопрос только в том, кто и с какими целями власть захватывает…
– И с опорой на какие силы, – согласился Секонд. – У нас с Олегом такие силы были, а у вас – что-то не похоже, судя по тому, что я успел узнать. Ну, был бы ты, как я, хотя бы полковник гвардии, флигель-адъютант, смог бы выступить в качестве этакого нового Бонапарта. А за тобой ведь армия не пойдёт, и вообще у вас не страна, а не пойми что. Ни у кого ни малейшей политической воли. В таком состоянии на баррикады не ходят, в «железные колонны» для поддержки какой угодно идеи не выстраиваются…
– Со стороны поглядеть – так оно и есть. Но я-то не со стороны, я тут жизнь прожил да второй год в «Братстве» состою…
– И что? «Братство», кстати, в дела ГИП вмешиваться не рискнуло…
– Не то слово. Рискнуть – не рискнуть, для них вопрос не стоит. Целесообразно – нецелесообразно, вот в каких категориях идеи рассматриваются. Они решили: в рамках их нынешних забот заниматься переустройством этой самой ГИП просто ни к чему. Есть много куда более важных, опять же с их точки зрения – времён и реальностей. А эта, попросту говоря, «базовый элемент». Или – несущая частота. Вокруг неё всё крутится, а она – просто данность…
«Всё будет так, как должно быть, даже если будет иначе», – любит Александр Иванович повторять, цитируя неизвестно кого. Но мне такая позиция не нравится. И страшно руки чешутся что-нибудь в нужном направлении подвернуть…
Они дошли уже до Чистопрудного бульвара, и Фёст предложил заглянуть в заведение поприличнее, выпить по чашечке кофе, покурить спокойно. На ходу курить он с молодых лет не любил.
Такое немедленно нашлось, пусть и с дурацкой вывеской «Кафе-бар «Медея». У дверей имелась предупреждающая табличка: «Господа! Это частное кафе. Любому посетителю может быть отказано в обслуживании без объяснения причин».
– А как же свобода личности и права человека? – удивился Секонд.
– Как будто у вас любого забулдыгу в «Националь» или «Медведь» швейцар пустит…
– У нас он и сам не помыслит близко подойти…
– Видишь, какая классовая сегрегация. А у нас всем позволено всё, вот и приходится владельцам себя и гостей таким образом от неприятностей оберегать. «Фейс-контроль» называется.
Сами они прошли беспрепятственно, охранник скользнул по приличным господам безразличным взглядом и нажал кнопку, отпирающую турникет.
– Тауглих! – вспомнив Швейка на призывной комиссии, сказал Фёст.
Выходя в город, они приняли меры, чтобы не привлекать лишнего внимания своим сходством. Секонд приклеил усы и шкиперскую бородку, а Фёст надел фотохромные очки. Да и причёски у них были разные. А что рост и сложение одинаковое, так кому до этого дело?
Нашли удобный столик в углу, сделали заказ. Секонд ждал продолжения беседы, поскольку они подошли к самому, на его взгляд, интересному, но двойник сделал останавливающий жест.
– Подожди, – и кивнул на компанию, разместившуюся в пределах слышимости.
Четверо мужчин и с ними две дамы, возрастом между тридцатью и сорока, некрасивые, но ухоженные и весьма прилично одетые. Сидят, судя по количеству посуды на столе, довольно давно. Разговаривают громко, не обращая внимания на немногочисленных посетителей. Больше всех тот, что сидит к братьям лицом, отчего его и слышно лучше всех, несмотря на музыку.
Крупный экземпляр, даже скорее толстый, с круглым щекастым лицом и растрёпанными вьющимися волосами, похожий на Дюма-отца в сорокалетнем примерно возрасте. А также и просторным клетчатым пиджаком старомодного покроя.
Витийствовал он почти о том же самом, о чём только что Фёст с Секондом рассуждали, но несколько в ином ключе.
Речь шла о судьбе страны, только относился к ней этот раблезианский тип совсем иначе. Он с азартом, будто на митинге, доказывал своим собутыльникам, что это государство просто не имеет права на существование. Как таковое. Если оба Ляховых сожалели о том, что власть чересчур слаба и не может навести пристойного цивилизованной державе порядка, то сейчас они слышали противоположное:
– Россия томится под властью кровавой чекистской диктатуры, авторитаризм нечувствительно превращается в фашизм. Народ страдает одновременно от нищеты и щедрых подачек, раздаваемых за лояльность на выборах. Не имеет возможности открыто выражать своё мнение, но настолько пассивен, что самые пламенные трибуны не могут даже в Москве собрать на «марши несогласных» больше нескольких сотен человек. Вгоняющий в отчаяние застой общественной мысли не оставляет шансов на достойное существование ничему мыслящему. Всё вокруг зловонное болото, тлен и распад… Как в худшие годы брежневского застоя, помноженного на поздний сталинизм…
Секонд слушал, весь обратясь в слух, и очень ему эта филиппика напомнила вечер встречи с Майей в Доме актёра. В этом толстом жуире, явно не бедном, хорошо, даже чрезмерно питающемся, вволю пьющем, мало было общего с аскетичной фанатичкой Казаровой. Кроме одного – патологического неприятия окружающей действительности, какой бы она ни была.
О причинах можно задуматься. У кого – своего рода психопатия, у кого – пресыщенность и жажда острых ощущений. Особенно, если авторитет в «референтной группе» обеспечен, а реального риска от своего «свободомыслия» – никакого.
– Пусть сильнее грянет буря, – не очень громко, но отчётливо сказал Фёст, когда толстяк сделал паузу, чтобы перевести дух и опрокинуть следующую рюмку.
– Что? – Вития медленно поднял глаза и будто впервые увидел соседей.
– Это ты, Вадим? Надо же, какая встреча!
– Горький, Максим. «Песня о буревестнике», – как бы не обратив внимания на следующие слова, ответил Фёст. – Ужасно всё похоже. Только «великому пролетарскому» хоть в какой-то мере позволительно было опасные глупости публично провозглашать, поскольку обитал он в начале ХХ века. Главное, «долой самодержавие», а там видно будет. И у «буревестника» было куда сбежать – вилла на Капри и всё такое. А ты куда побежишь, если снова грянет?
– Да ладно тебе, – после секундной растерянности нашёлся тот. – Выбрал место для дискуссий. Подсаживайся к нам, выпьем, поговорим…
Фёст кивнул, соглашаясь.
Представил Секонда, как и условились, своим братом, только что приехавшим из Сан-Франциско погостить.
– А это Миша Волович, звезда отечественной журналистики. Ежедневно выступает в прессе с разгромными инвективами в адрес чего угодно, и, что самое забавное, при полном отсутствии у нас свободы слова, собраний и печати его издают массовыми тиражами, прилично платят и ни разу не посадили в «холодную» даже на месяц-другой, что при сверхлиберальном батюшке-царе Николае всё-таки практиковалось. Не говоря о более серьёзных статьях тогдашнего «Уложения о наказаниях».
Встреча и начавшаяся дискуссия с Воловичем и его компанией показалась Секонду не только интересной и поучительной, но и просто забавной. Надо же – в чужой только что мир явился, где всё, кроме собственного аналога и кое-каких архитектурно-топографических совпадений с во всём прочем иной Москвой, не было ничего близкого и понятного. Но не прошло и часа – возникло ощущение, будто с одной стороны улицы на другую перешёл. Витрины другие – и только, а люди – те же самые, пусть и воспитанные в абсолютно чуждых условиях «советской власти». Но с психологией, в своих основах не требующей специального изучения и даже особенной корректировки. Что, таких, как этот Волович, у себя в «Приюте репортёра» на Арбате не встретишь? Да каждый второй из тамошних завсегдатаев с ним мог бы местами поменяться, без ущерба для текущего литературного процесса. В обеих реальностях.
Конечно, и белые офицеры – Ненадо, фон Мекк и Оноли – отважные гранатомётчики, генерал Берестин, полковник Басманов, другие корниловцы и марковцы, геройствовавшие в Москве и Берендеевке, – поначалу показались Секонду непонятными. Своей слегка наигранной бравадой, готовностью кидаться в бой с такой отчаянностью, что враг терял боевой дух и моральные устои (и без того слабо мотивированные), а то и сфинктеры у него расслаблялись не по обстановке. Но на второй час совместных действий бойцы, разделённые тремя поколениями, начали понимать друг друга настолько хорошо… Секонд вспомнил картинку – сидят на ограждении скверика два поручика, Колосов-штурмгвардеец и корниловец Ненадо. Угощают друг друга куревом, один – сигаретами, другой – папиросами. И уж так им всё понятно в своём нелёгком ремесле. Хотя разница в возрасте – больше восьмидесяти лет.
Так что, в принципе, жизнь везде одинакова.
Секонд представился как бы начальником своего брата, топ-менеджером головного офиса всемирной «Комиссии по изучению и рационализации паранормальных явлений», отчего сразу вырос в глазах окружающих. Эти ребята традиционно относились к любому иностранцу, пусть и родных кровей, с заведомым почтением.
Как писал Салтыков-Щедрин: «Хорошо иностранцу, он и у себя дома иностранец».
Прилично разогретый журналист немедленно начал вышучивать Фёста. Вот, мол, человек, сам в конторе, на западные гранты существующей, работает, а других осуждает.
– И в чём же осуждает? – осторожно спросил Секонд, взглядом попросив брата помолчать.
– Да как же в чём? Ты же сам только что слышал! Мы, можно сказать, живота не жалея…
Секонд, назвавшийся Петром, выразительно посмотрел на его живот. Обе дамы дружно фыркнули, оценив тонкость юмора. Волович не смутился, даже сильнее эту часть тела выпятил.
– … Не жалея, боремся за то, чтобы хоть как-то раскачать эту страну, мобилизовать здоровые силы, заставить повернуться лицом к демократии. Это ведь вообразить невозможно – чемпиона мира за организацию митинга «Долой президента» заталкивают в автозак и целый день держат в КПЗ. Хорошо хоть не избили. Это – свобода?
– А в той стране, что вашей братии гранты и премии выписывает, своего чемпиона мира по тем же шахматам, Фишер его фамилия, не так давно хотели на десять лет в тюрьму упаковать за то, что в Белграде несколько партий сыграл. Это – свобода? – несколько даже лениво спросил Фёст.
– Ты, это, разные вещи не путай. Поддержка тоталитаризма и борьба с тоталитаризмом – совершенно разные вещи, – несколько картинно возмутился Волович. – И вообще не вмешивайся, я не с тобой сейчас разговариваю. Твои взгляды я знаю.
– Ну, пусть люди послушают, – не обратив внимания, продолжил Фёст. – То есть всё дело в торговой марке. Продаем «свободу» – можно делать, что хочешь. Хоть Хиросиму бомбить, хоть Дрезден, хоть Белград, хоть Саддама вешать.
Я тут недавно читал в одной из ваших газеток, что советские солдаты, войдя в Германию, сто тысяч немок изнасиловали. Может, это и нехорошо (если правда), но люди хоть удовольствие получили. А те триста тысяч женщин и детей, что в огне Дрездена, Гамбурга, Кёльна сгорели тремя месяцами раньше, – им приятнее? Причём, в отличие от наших солдат, четыре года на передовой отвоевавших, семей и домов лишившихся, пилоты «летающих крепостей» бомбили с десяти километров, ничем не рискуя…
И никто за это твоих друзей-америкосов и англичан не обвиняет, даже сами немцы. Нормально? Теперь переключились на борьбу с «тоталитаризмом», причём не китайским, не саудовским, не грузинским – исключительно российским – тут опять: кому положено – в «белых одеждах», а прочие – нишкни!
Вот вообразим, что в Америке появятся издания, шесть раз в неделю пишущие, что существующий в ней режим – имперский, неоколониальный, подавляющий истинные права человека, насаждающий совершенно несправедливую избирательную систему, специально для угнетения свободомыслия придуманную «политкорректность», доктрину Монро и поправку Джексона-Веника. Такой режим, естественно, должен быть разрушен до основания и заменён, скажем, на швейцарский вариант «непосредственной демократии». Причем станет достоверно известно, что и сами газеты, и их журналисты получают деньги прямо из рук российских властей. С опубликованием конкретных сумм. Долго такие газетёнки просуществуют и что дальше будет с этими «продажными писаками»?
– А братец прав, – подключился Секонд. – Всё так и есть. Я тоже не понимаю, как можно за чужие деньги проклинать собственную страну. Американцы, при всех своих недостатках, правильно мыслят: «Права она или нет, но это моя родина». Если тебе так уж здесь невмоготу, приезжай к нам, помогу работёнку найти. По способностям. Есть у меня знакомый редактор приличной газеты. Штук пять баксов в месяц положит, а дальше – как себя проявишь…
Волович изобразил губами почти непристойный звук. И само предложение, и сумма показались ему абсурдом.
– Да ты, Пётр, сам в свободный мир отсюда съехал, – выкрикнул он, покрываясь красными пятнами. И даже задышал прерывисто. – Не по душе, значит, в России-матушке жить?
– Я – не съехал. Просто мой офис в известном городе сейчас располагается. Паспорт у меня российский. Ни грин-карты, ни гражданства не просил и не собираюсь, хотя мог бы получить в любой момент. Главное – ни слова нигде против России не сказал, не написал. Хоть за деньги, хоть «по велению сердца».
