скачать книгу бесплатно
Однако прежде всего Рори не преминул шагнуть к кровати Томми и огреть того по затылку.
– А ты, говорил я не пускать эту твою скотину…
Он собрался с силами.
– НА МОЮ ПОСТЕЛЬ!
Был четверг, и Клэй отправился в школу.
В пятницу он бросил ее навсегда.
На следующее утро он отправился прямиком в учительскую, где на стенах висели плакаты, а доску исписали всю сплошь. Оба плаката были довольно юмористические. Джейн Остин в платье с оборками держит над головой штангу. Подпись гласит: КНИГИ УЖАСНО КРУТЫ. Второй больше похож на рекламу с надписью МИНЕРВА МАКГОННАГАЛ – БОГИНЯ.
Ей было двадцать три, этой учительнице.
Ее звали Клаудия Киркби.
Клэю она нравилась, потому что когда однажды он пришел поговорить, она в один миг отмела школьную корректность. Зазвенел звонок, Клаудия посмотрела на Клэя и объявила:
– Давай, парень, дуй отсюда. Жопу в горсть и на урок.
Клаудия Киркби неплохо владела словом.
Темная шатенка с карими глазами и веснушчатыми скулами. У нее была улыбка, которая примиряла с любой ситуацией, красивые икры и высокие каблуки, она была довольно рослая и всегда элегантная. И мы ей почему-то сразу понравились: даже Рори, который полный кошмар.
В ту пятницу Клэй зашел к ней перед занятиями, она стояла у письменного стола.
– Привет, мистер Клэй.
Она просматривала письменные работы.
– Я ухожу.
Она встрепенулась, подняла глаза.
В этот раз никакой жопы-в-горсть.
Села, беспокойно посмотрела и сказала:
– Хм-м.
В три часа я сидел в школе, в кабинете директора миссис Холланд, где мне уже приходилось бывать пару-тройку раз – закончившихся отчислением Рори (в водах, что еще нахлынут). Миссис Холланд была из элегантных, коротко стриженных дам со светлыми и седыми прядями, с подведенными глазами.
– Как дела у Рори? – спросила она.
– У него нормальная работа, но сам он, в общем, не изменился.
– Хм, что ж, передайте ему от нас привет.
– Обязательно. Ему будет приятно.
Еще как будет, гаденышу.
Клаудия Киркби тоже участвовала в разговоре: ее благородные каблуки, черная юбка и кремовая блузка. Она улыбалась мне, как всегда, и я понимал, что должен сказать «Приятно повидаться», – но не мог. В конце концов, происходит трагедия. Клэй бросает школу.
Миссис Холланд:
– Значит, э-э, как я сказала, э-э, по телефону…
Миссис Холланд была самым ужасным экальщиком из всех, каких я только встречал. Я каменщиков знал, которые меньше ее экали.
– Вот наш юный Клэй, э-э, намерен, а-а, нас покинуть.
Черт побери, теперь она выкатила еще и «а-а»: это явно не сулит ничего хорошего.
Я бросил взгляд на сидевшего рядом Клэя.
Он поднял глаза, но молчал.
– Он хороший ученик, – продолжала миссис Холланд.
– Я знаю.
– Как и вы были.
Я не отреагировал.
Она продолжала:
– Ему, однако, шестнадцать. И, э-э, по закону, мы никак не можем его не отпустить.
– Он хочет уехать жить к отцу, – пояснил я.
Я хотел добавить «на время», но как-то эти слова не произнеслись.
– Понятно, что ж, э-э, мы можем подыскать другую школу, поближе к тому месту, где живет ваш отец.
Внезапно все сложилось.
На меня навалилась ужасная цепенящая грусть этого кабинета, от его то ли сумрачного, то ли флуоресцентного света. Не будет другой школы, ничего не будет. Вот так, и мы все это понимали.
Я отвернулся и увидел, что Клаудия Киркби тоже грустная и такая добросовестно и дьявольски милая.
Потом, когда мы с Клэем шли к машине, она окликнула нас и догнала: ее бесшумные, проворно мелькающие ступни. Туфли на каблуках она бросила возле кабинета.
– Вот, – сказала она, протягивая небольшую стопку книг. – Можешь ехать, но ты должен прочесть эти книги.
Клэй кивнул, благодарно ответил:
– Спасибо, мисс Киркби.
Мы с мисс Киркби пожали друг другу руки и распрощались.
– Удачи, Клэй.
И руки у нее тоже были красивые: бледные, но теплые; а еще свет в грустно улыбающихся глазах.
В машине Клэй, отвернувшись к окну, невзначай, но вместе с тем твердо, заметил:
– Знаешь, ты ей нравишься.
Мы как раз отъезжали от школы.
Странно подумать, но придет день, и я женюсь на этой девушке.
Потом он отправился в библиотеку.
Он пришел туда в половине пятого, а к пяти уже сидел между двумя высокими башнями из книг. Все, что смог найти о мостах. Тысячи страниц, сотни методик. Все виды, все размеры. Сплошная тарабарщина. Он читал и не понимал ни слова. Но ему нравилось рассматривать мосты: арки, опоры, консоли.
– Паренек?
Он поднял глаза.
– Возьмешь что-нибудь на дом? Уже девять. Мы закрываемся.
Дома он неуклюже протиснулся в дверь, не зажигал света. Его синяя спортивная сумка раздулась от книг. Он сказал в библиотеке, что надолго уезжает, и попросил сразу продлить на сколько можно.
Как на грех, войдя, первым он увидел меня, рыскавшего Минотавром по коридору.
Мы остановились, оба посмотрели вниз.
Сумка с таким грузом говорила сама за себя.
В полумраке моя фигура таяла, но глаза горели. Тем вечером я устал, гораздо старше двадцати, – древний, разбитый и седой.
– Проходи.
Проходя, он заметил в моей руке разводной ключ: я подтягивал кран в ванной. Не Минотавр я был, а чертов сантехник. И мы оба смотрели на сумку с книгами, и коридор вокруг нас сжимался.
Потом суббота, ожидание Кэри.
Утром Клэй покатался с Генри по гаражным барахолкам за книжками и пластинками: наблюдал, как тот сбивает цену. На одном из базарчиков продавался сборник рассказов под названием «Стиплчейзер», симпатичная книжка в мягкой обложке с оттиснутой на ней скаковой лошадью. Клэй уплатил доллар и вручил книгу Генри, который взял ее, раскрыл и улыбнулся.
– Чувак, – сказал он. – А ты джентльмен.
С того мгновения часы полетели вскачь.
Но их все равно нужно было завоевывать.
Под вечер он отправился на Бернборо, кинуть несколько кругов. На трибуне читал свои книги и начал что-то понимать. Термины вроде «компрессия», «ферма» и «устой» стали понемногу приобретать содержание.
Потом он пронесся узким желобом ступеней между щепастыми скамьями. Вспомнил девушку Старки и улыбнулся: ее губы. По полю шелестел неспешный ветерок, а Клэй поспешил прочь.
Оставалось недолго.
Скоро он будет на Окружности.
Блага свободы
Пенелопа пережила лето.
Она решила получить от него удовольствие, и это был верный шаг.
Ее первый выход на пляж стал классическим двойным провалом: смесью солнечного ожога и ледяного ветра. Она никогда не видела, чтобы столько людей так быстро куда-то мчались и столько песка, которым их засыпало. С другой стороны, могло обернуться и хуже: когда она впервые увидела португальские кораблики, безмятежно качающиеся в волнах, они показались ей такими хрупкими и эфемерными. И лишь когда по пляжу забегали дети, в разной степени мучимые болью, она поняла, что их всех ужалили. «Biedne dzieci», – думала она, видя, как те мчатся к родителям, бедные дети. Большинство дрожали под струями душа либо скулили и безутешно всхлипывали, но одной матери пришлось даже помешать своей малютке тереть ожоги песком. Девчушка в панике хватала его в горсти и сыпала на кожу.
Пенелопа растерянно смотрела.
Эта мать позаботилась обо всем.
Она успокоила девочку и не выпускала из объятий, и лишь когда та пришла в себя и мать это поняла, подняла глаза на иммигрантку рядом. Больше никаких слов, только склоненная спина и поглаживание ребенка по спутанным волосам. Увидев Пенелопу, она кивнула и, подхватив девочку, унесла. Пройдут годы, прежде чем Пенелопа узнает, что португальские кораблики приплывают нечасто.
А еще ее удивило, что большинство детей снова полезли в воду, но теперь ненадолго, по причине завывающего ветра – он возник, казалось, ниоткуда, волоча темнеющие комья неба.
В довершение всего ту ночь Пенелопа пролежала без сна, отчаянно дрожа от солнечного ожога и легкой дроби насекомых лапок.
Но дела пошли на поправку.
Первым поворотным событием было то, что она нашла работу.
Она стала сертифицированным неквалифицированным рабочим.
У лагеря были связи с организацией, тогда носившей название си-и-эс – государственной биржей труда, – Пенелопа заглянула в их контору, и ей повезло. Или, по крайней мере, повезло в ее собственном смысле. После длинного собеседования и кучи официальных бумаг ей дали разрешение на кошмарную работу.
Если кратко, то общественные удобства.
Ну, вы себе представляете.
Как такая пропасть народу может настолько криво мочиться? Зачем люди пишут, мажут, зачем гадят куда угодно, только не в унитаз? Это ли блага свободы?
В кабинках она читала надписи на стенах.
Со шваброй в руке она вспоминала, что было на последнем занятии по английскому, и повторяла себе под ноги. Это был отличный способ оказать уважение новой стране – окунуться в ее зной, тереть и мыть ее грязь и пакость. А еще Пенелопа гордилась собой, потому что работала с охотой. Прежде она сидела на ледяном голом складе, отачивая карандаши, теперь жила на четвереньках; дышала дуновениями хлорки.
После полугода работы она, казалось, могла потрогать их руками.
Ее план приобретал очертания.
Конечно, каждый вечер, а иногда и днем, по-прежнему наворачивались слезы, но Пенелопа определенно делала успехи. Ее английский от безвыходности неплохо прогрессировал, хотя пока еще нередок был суматошный, мятый синтаксис неправильных начал и сломанных окончаний.
