скачать книгу бесплатно
Помните, она и до того выезжала на концерты.
В Краков, в Гданьск. В Восточную Германию.
А один раз съездила в городок под названием Небенштадт, за железный занавес, но до него из соцлагеря можно было доплюнуть. Концерты всегда были событием, хотя и не слишком громким, потому что Пенелопа была прекрасной пианисткой, блестящей исполнительницей, хотя и не блестящей. Ездила она обычно в одиночку и никогда не опаздывала вернуться в указанный срок.
До того раза.
В тот раз отец уговорил ее взять чемодан побольше и еще одну куртку. Ночью он подложил в чемодан белья и носков. А еще между страницами книги – черной книги в твердой обложке, он положил две таких, – сунул конверт. В конверте были слова и деньги.
Письмо и американские доллары.
Книги были завернуты в рыжую бумагу.
По ней толстыми буквами выведено: ДЛЯ ДЕВОЧКИ-СБИВАШКИ, У КОТОРОЙ ЛУЧШЕ ВСЕХ ВЫХОДИТ ШОПЕН, ПОТОМ МОЦАРТ И БАХ.
Утром чемодан в ее руке оказался заметно тяжелее. Она принялась было расстегивать, но отец сказал: «Я положил небольшой подарок в дорогу; сейчас лучше поспеши. – И торопливо выпроводил за дверь. – А посмотришь в поезде».
И она поверила.
На ней было синее шерстяное платье с толстыми плоскими пуговицами.
Светлые волосы спадали до середины спины.
Лицо было уверенным и нежным.
Наконец, руки были свежими, и прохладными, и безупречно чистыми.
Она никак не походила на беженку.
На вокзале получилось странно, потому что отец, никогда не выказывавший малейшей искры эмоций, внезапно задрожал и повлажнел глазами. Его усы впервые в их гранитной жизни оказались беззащитными.
– Tato?[4 - Папа? (польск.)]
– Чертов холод.
– Не так уж сегодня холодно.
И верно, холодно не было, день выдался мягкий и солнечный. Высокий свет серебрил город во всем его торжественном сером.
– Ты что, споришь? Нельзя спорить, когда уезжаешь.
– Да, tato.
Когда подкатил поезд, ее отец рванул куда-то в сторону. Теперь-то стало понятно, что он едва держал себя в руках, изнутри раздирая карманы. Он теребил их, чтобы отвлечься, чтобы сдержать волнение.
– Tato, вот он.
– Вижу. Я старый, а не слепой.
– Я думала, злиться тоже нельзя.
– Опять ты не слушаешься!
Он никогда так не повышал голоса, ни дома, ни, тем более, на людях, и это было необъяснимо.
– Прости, папа.
На этом они расцеловались: в обе щеки и потом еще раз в правую.
– Do widzenia[5 - До свидания (польск.).].
– Na razie[6 - Пока (польск.).]. До встречи.
Если бы!
– Tak, tak. Na razie[7 - Да, да. Пока (польск.).].
До конца жизни она безмерно благодарила судьбу за то, что, войдя в вагон, обернулась и сказала: «Не знаю, как буду играть без твоей еловой ветки». Она говорила так всякий раз.
Старик кивнул, почти не дав ей увидеть, как крошится и меняется его лицо, зыбящееся, как Балтийское море.
Балтийское море.
Именно так она всегда объясняла. Она утверждала, что лицо ее отца превратилось в толщу воды. Глубокие морщины, глаза. Даже усы. Все это утонуло в солнечном свете и в холодной-холодной воде.
Примерно с час она смотрела в окно, на катившую мимо Восточную Европу. Она много раз подумала об отце, но пока не увидела другого мужчину – чем-то напоминавшего Ленина, – и не вспомнила о подарке. В чемодане.
Поезд стучал.
Сначала ее взгляд упал на белье и носки, а потом на рыжий пакет, но она все еще не сложила ребус. Лишнюю одежду, наверное, можно было объяснить чудаковатостью старика; а от надписи о Шопене, Моцарте и Бахе ее затопило счастье.
Между тем она развернула пакет.
Увидела две книги в черных обложках.
Названия написаны по-английски.
Повыше на каждой значилось Homer, а потом соответственно The Iliad и The Odyssey.
Конверт, выпавший из первой, которую она взялась листать, принес внезапное и горькое осознание. Вскочив с места, она вымолвила «Nie»[8 - Нет (польск.).] наполовину заполненному вагону.
Дорогая Пенелопа,
представляю, как ты читаешь это письмо в венском поезде, и сразу скажу: не оглядывайся. Не возвращайся. Я не распахну тебе объятий, а, наоборот, оттолкну. Думаю, ты понимаешь, что теперь у тебя будет другая жизнь, что можно жить по-другому.
В конверте ты найдешь все нужные документы. Когда приедешь в Вену, не бери такси до лагеря. Они дерут втридорога и привезут слишком скоро. Есть автобус, на нем доедешь. И не говори, что хочешь остаться по экономическим причинам. Говори одно: ты боишься репрессий.
Думаю, придется непросто, но ты справишься. Ты все преодолеешь и будешь жить; надеюсь, когда-нибудь мы увидимся и ты почитаешь мне из этих книг по-английски: я думаю, на этом языке ты выучишься говорить. Если сложится так, что ты не приедешь, прошу тебя, читай эти книги своим детям, если такому суждено случиться там, за винноцветным морем.
Напоследок скажу, что лишь одного человека на свете я учил играть на пианино, и, хотя ты Девочка-сбивашка, мне это было в радость и за честь. Это я любил больше всего, сильнее всего.
С огромной любовью, твой Вальдек Лещчушко
Ну, что бы сделали вы?
Что бы сказали?
Пенелопа, Девочка-сбивашка, простояв еще несколько секунд, медленно осела на скамью. В безмолвной дрожи, с письмом в руках и двумя черными книгами на коленях. Она расплакалась – без единого звука.
Пенелопа Лещчушко плакала бездомными немыми слезами в плывшее за окном лицо Европы. Она проплакала до самой Вены.
Демонстрация силы
Клэй ни разу в жизни не бывал пьяным и, значит, не знал похмелья, но представлял себе, что, наверное, оно похоже на это его пробуждение.
Его голова лежала рядом, он ее подобрал.
Немного посидев, сполз с матраса и обнаружил подле себя в траве кусок толстой полиэтиленовой пленки. С ломотой в костях трясущимися руками он застелил им свою постель, подоткнув под матрас снизу, затем добрел до разделительной изгороди – непременного белого барьера, ограждающего стадион, один скелет, без штакетин, – и прижался к деревянной балке лицом. Вдохнул пылающие крыши.
Он долго пытался забыть.
Мужик за столом.
Негромкое присутствие братьев за спиной и ощутимое отступничество.
Он сложился из множества моментов – этот его мост, но тем утром в Окружности он в основном вырастал из последнего вечера.
Восемью часами раньше, после того как Убийца вышел за дверь, десять минут прошли в неловком молчании. Чтобы его нарушить, Томми сказал:
– Бог мой, он выглядит как ходячий мертвец.
Томми держал на груди Гектора. Тот мурчал, комок полосок.
– Он заслужил выглядеть куда хуже, – ответил я.
«Костюмчик кошмар» и «Да кому он усрался. Я в паб» сказали один за другим Генри и Рори.
Они стояли как соединение двух веществ, как песок и ржа, смешанные в одно.
Конечно, Клэй, знаменитый тем, что нечасто открывал рот, промолчал. Наверное, уже наговорился за этот вечер. На мгновение он задумался: а почему сейчас? Почему Убийца пришел именно сегодня? А потом вспомнил дату. 17 февраля.
Он сунул ушибленную руку в ведерко со льдом, а второй старался не трогать ссадину на лице, чего очень хотелось. У стола остались он и я, в безмолвном раздоре. Я отлично понимал: беспокоиться стоит лишь об одном из братьев, и это тот, что сидит передо мной.
«Привет, пап», бог ты мой!
Я посмотрел, как кубики льда шуршат вокруг его запястья. Тебе бы ведро с тебя размером, парень.
Я так не сказал, но не сомневался, что Клэй это прочел по глазам, потому что не устоял и поднес к ране под глазом два пальца-курка. Вечно безмолвный паршивец даже слегка кивнул за миг до того, как стопка вымытых тарелок со всего своего неимоверного роста обрушилась в раковину.
Но это не прервало нашего бодания, о нет. Я смотрел как смотрел.
Клэй не оторвал пальцев от ссадины.
Томми спустил Гектора на пол, собрал тарелки, скоро вернулся с голубем (Ти озирался с его плеча) и еще подзастрял на кухне. Потом отправился проведать Ахиллеса и Рози – обоих сослали обратно за дверь, на крыльцо. Томми старательно закрыл за собой дверь.
Разумеется, раньше, когда Клэй произнес эти роковые два слова, мы, остальные, стояли у него за спиной, как свидетели на месте преступления. Притом кошмарного.
Опешивший и возмущенный, мог я в ту минуту подумать о многом, но помню одну мысль: «Всё, теперь он отрезанный ломоть».
Но я был готов этому помешать.
– У тебя две минуты, – сказал я, и Убийца медленно кивнул. Он ополз на стуле: ножки вдавились в пол. – Ну так шевелись. Две минуты это быстро, старик.
Старик?
Убийца за один вздох возмутился и смирился. Он и был старик, замшелое воспоминание, забытая мысль; и пусть он был, может, еще средних лет, для нас – почти уже мертвец.
Он положил ладони на стол.
И воскресил свой голос.
Голос ломался на куски. Убийца смущенно заговорил с комнатой:
– Мне нужен… или, вернее, я думал…
Разговор его был не тот, что прежде, спроси хоть кого из нас. Нам он помнился чуть левее или правее.
– Я пришел спросить…
Слава богу, есть Рори: поджаренным голосом, звучавшим абсолютно как всегда, он выдал твердый ответ на смущенное бормотание нашего отца:
– Ради бога, рожай скорей!
Мы замерли.
Все, на секунду.
Но тут вновь подала голос Рози, и вот я, с обычным «заткните-эту-чертову-собаку», а где-то посреди слова:
– Ладно, слушайте.
Убийца нашел просвет.
– Не буду отнимать у вас время, знаю, что не имею права, но я пришел, потому что теперь живу далеко отсюда, в деревне. Там много земли, и есть река, и я строю мост. Река разливается, я это прочувствовал на своей шкуре. И тогда может отрезать на одном берегу, а это…
Голос был – сплошная щепа, заборный столб в глотке.
– Мне нужен помощник в этом деле, и я хочу спросить, может, кто-то из вас…
