Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Деда, с деньгами… поджаться придётся.

– Не впервой, – хмыкнул дед. – Припасы есть, перебьёмся. А одёжа крепкая, не на одну зиму хватит. Надо бы ещё ушанку тебе справить.

– До зимы успеется. Саньке пальто надо.

– Растёт он. Ща купим, а к зиме мало станет.

– Ну, так Ларьке пойдёт.

За таким солидным хозяйственным разговором они пришли домой, где бабка, Лилька и Санька с Ларькой рассмотрели покупки, поахали, повосхищались, позавидовали, потом бабка захлопотала, убирая вкладыши и валенки на зиму, штаны и куртки к расхожему, тельняшки к белью.

Артём вымыл руки и в их горнице сел за стол, разложил учебники и тетради. Пока не стемнело, по бесплатному «божьему» свету надо успеть уроки сделать. Санька и Лилька пристроились рядом со своими заданиями, а Ларьку бабка выставила во двор играть, чтоб не мешал.

Женя узнала о распродаже от девочек из машбюро. В КБ она как-то ни с кем дружески не сошлась, да и её работа – чертёжница-машинистка-переводчица – требовала отделённости, и обедать она ходила по-прежнему со знакомыми. И хотя экономить ей незачем: денег хватает, и у Эркина всё есть, она, разумеется, пошла со всеми. Посмотреть. Но, может, и впрямь что подходящее найдётся.

Бродя в общей толпе, перебирая и прикидывая, Женя неожиданно столкнулась с Эсфирью.

– Ой, здравствуйте, – обрадовалась Женя.

Обрадовалась и Эсфирь.

– Здравствуйте, Женя.

Они стояли возле грузовика с нательным бельём. Эсфирь взяла два тёплых зимних комплекта, офицерских, с начёсом и четыре тельняшки. Белья Женя брать не стала: Эркину пока хватает, – а тельняшек парочку взяла.

– Как скажи, помешались, – шутливо пожаловалась выбиравшая тельняшки женщина рядом с ними.

– Оно и есть, – кивнула другая. – Мой-то дурак, усы уже пробиваются, а кино увидел и канючит. Мам, тельняшку хочу.

Рассмеялась и Женя, пряча тельняшки в сумку.

Они ещё немного походили, посмотрели, но брать ничего не стали. У Эсфири не было денег, а Женя решила, что Эркину не особо нужно. Рабочая одежда у него заводская, а с землёй или скотиной ему не возиться. Разговаривая о детях и кулинарных секретах, они выбрались с торжища и остановились. Эсфири налево в проулок и домой, а Жене направо и через пути в Новый город.

– А не рано ей в школу? Ведь шесть лет всего.

– Она уже читает, – гордо улыбнулась Женя. – И пишет. И счёт давно знает. Зачем передерживать?

– И куда отдадите?

– Я в новую школу хочу, читали? Там языки с первого класса. Я боюсь, Алиска язык забудет.

Эсфирь кивала, соглашаясь. Конечно, Аркаша – Женя не поняла даже сразу, что это Колобок – ещё мал, но о школе надо думать заранее. И в Культурном Центре обещали, что со следующего года будут развивающие группы для младшего дошкольного, вот тогда…

Поговорив, распрощались. Женя шла, любуясь острыми стрелками молодой травы и зеленоватой полупрозрачной дымкой, окутывавшей деревья. Ну вот, уже настоящая весна. Завтра первое мая, Кузьма, как говорила Баба Фима, и суббота завтра, выходной, вот они и пойдут на маёвку в рощу за оврагом, вода уже там спала, а сегодня она тогда на завтра пирожков напечёт. Погуляют, на травке посидят…

Женя невольно вздохнула. Вот и верь гаданиям и гадалкам. Трава вылезла, а где обещанное? Досадливо мотнула головой. Глупость, конечно, её глупость. Мёртвые не воскресают. А она? Ага, умная, образованная, и нашла кому верить. И деньги угробила, и… и дурой себя показала. Теперь лишь бы Эркин не вспомнил, а то опять начнёт переживать и себя казнить. А пирожки она сделает с яйцами и рисом, и печенья рассыпчатого. Для печева всё есть. Алиске как раз она спортивный костюмчик купила, Эркин, разумеется, в джинсах, а если в роще сыро… сапожки Алиске есть, а сама она спортивный свой старый, смешно, но с колледжа фигура не меняется, тоже наденет. Маёвка – это просто гулянка, но не за столом, а в лесу, как бабушки во главе с Бабой Фимой объясняли. А если ещё денька два такое тепло продержится, то распустится всё. А Андрей… нет, и думать об этом нечего, чудес не бывает.

РоссияРубежин – Иваньково

Мерно постукивают колёса, заставляя подрагивать пол и стены. Андрей принимал эти толчки, не просыпаясь. Шум и голоса в вагоне не будили его. Не проснулся он и когда четвёртый слез с полки и, везя по полу расшнурованные ботинки, пошёл в уборную. Хотя и снов Андрей тоже не видел. Только назойливо вертелась в голове песенка: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…». Милочка начинала плакать, как только появлялась лиса, и мама придумывала всё новые и новые встречи, Анечка помогала ей, она как раз читала тогда ту большую книгу в блестящей суперобложке про древних ящеров, и всякие завры так и сыпались из неё, а он… он их обеих дразнил, что таких зверей не бывает, а лиса – она хитрая и злая, и давно встретила Колобка и жамкнула сразу… Андрей виновато вздохнул сквозь сон. СБ – не лиса, от неё не избавишься. Я от лагеря ушёл… прости, мама, я ничего тогда не мог сделать, а потом… ты мне успела крикнуть: «Живи!». И я живу. Назло всему и всем, выжил, выкарабкался… к чёрту! Я от Найфа ушёл, а от тебя, Империя, и подавно…

Андрей потянулся, упираясь головой в стенку, и сел, отбросив одеяло. За окном был восход. Ярко-красное, кроваво-красное зарево на полнеба, зубчатая кайма леса по горизонту и белёсая пелена тумана, колышущаяся возле колеи. Рано ещё. Часов у Андрея не было, но по сонному шуму вагона он чувствовал – рано. Он зевнул, встал расправить тюфяк и осторожно, чтобы не помять брюки, снова лёг, укрылся. На потолке красный отсвет, как от пожара. Нет, не так, от пожара и от крематорской трубы отсветы рваные, проблесками, а здесь, как от лампы, ровный свет.

Вздохнул и завозился на своей полке Алексей, но слезать не стал и вскоре опять захрапел.

Андрей лежал, бездумно слушая все эти храпы, сопения, бормотания… Ну что, всё спокойно? Ещё не дома, но едет домой, к брату, в Россию, нет, уже по России, а дом в Ижорском Поясе, в Загорье. Была мысль, когда ещё в библиотеке сверял свой маршрутный лист с картой, сойти на одной из остановок и сделать крюк. Завернуть в Грязино-Петерсхилл, пройти по Песчаной к дому двадцать шесть, посмотреть… Цел ли дом? Кто там теперь живёт? И сам себя остановил. Андрея Мороза совсем мальчишкой угнали, не помнит он ничего, ну, дом, сад, мамка, сестрёнки – врать с умом надо, правду не спутаешь, – а вот адрес… ну, ни в какую, напрочь забыл. Серёже Бурлакову не вернуться, а Андрей Мороз этого адреса знать не может. Так что… так что живите, владейте домом и садом, плодитесь и размножайтесь, кто бы вы ни были, а раскрываться, засвечивать себя ради этой чёртовой компенсации – себе дороже. Нет, всё он сделал правильно, комар носу не подточит.

Андрей снова сел, быстро обулся и встал, застегнул и заправил рубашку, и, взяв из кармана висящей у изголовья ветровки сигареты, пошёл в тамбур. Не так хотелось курить, как размяться, да и здорово перегаром в вагоне пахнет, ещё захмелеешь спросонок.

В тамбуре было пусто, гулко гремели под полом колёса, в дверную щель бил тугой воздух. Андрей встал так, чтобы дым выдувало наружу, и закурил. Туман плотный, день жарким будет, маленькие домики, полоски и квадратики огородов вдоль дороги, сохнущее на верёвках линялое бельё. Городок какой-то, даже названия на вокзале не успел прочитать. И снова туман, лес, одинокие деревья, и свет уже не красный, а золотистый, вот-вот солнце взойдёт.

Андрей докурил и выбросил окурок в щель под дверью. Поёжился: утренний холод ощутимо пробирал через рубашку. И не спеша пошёл обратно. Ещё часок, а то и другой свободно можно соснуть.

Но, вернувшись, ложиться не стал, а застелил тюфяк одеялом и сел к окну. Чувствовал, что не заснёт, полезут не нужные сейчас, царапающие воспоминания. А так… туман, светлеющая зелень, золотисто-голубое небо… ярко-красное, ещё не слепящее солнце показалось в разрыве между деревьями, исчезло, а когда показалось снова, уже резало глаза. Солнечный золотой квадрат лёг на лицо спящего на нижней полке Константина, и тот, недовольно бурча, повернулся набок лицом к стене. Но Андрей не стал задёргивать шторку: скоро солнце поднимется и уже не будет освещать полки.

Завозился наверху Четвёртый. Андрей, не оборачиваясь, слышал, как он зевает, откашливается и, спустившись, приветствовал по-английски:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – так же вежливо ответил по-английски Андрей.

– А денёк неплохой будет, – Четвёртый заправил рубашку в брюки, зашнуровал ботинки. – Я Джеймс Оркен, можно Джек.

– Андрей, – ответно улыбнулся Андрей.

Фамилии своей он не назвал, по старой привычке стараясь, чтобы случайный собеседник знал о нём как можно меньше. Но Оркен вполне удовлетворился ответом, взял своё полотенце и ушёл умываться.

Вагон просыпался не спеша, со вкусом. Сел на своей полке, свесив ноги, Алексей, зевнул, протирая по-детски кулаками глаза.

– До Олсуфьево далеко, браток?

– Не знаю, – пожал плечами Андрей.

– Один хрен, – откликнулся, тоже садясь, Константин. – Не минуем. Подъём, что ли?

– Подъём, – спрыгнул вниз Алексей.

– Схожу за чаем, – встал Андрей.

– О, дело! – быстро обувался Константин. – Самое дело с утра.

Андрей собрал кружки и следом за ними вышел из отсека.

Толчея в проходе быстро увеличивалась. Кто умываться, кто за чаем… У проводника уже стояла очередь. Андрей чинно пристроился в конец, с интересом слушая разговоры. Впрочем, вполне обычные. Да и что он мог услышать? И что ему нужно узнать? Маршрут у него расписан, документы в порядке, так что… наверняка пронесёт, должно пронести.

Взяв чай, он пошёл обратно, краем глаза заметив в очереди Оркена, тоже с кружкой. Ну, правильно, всем жить надо.

Поставив кружки с чаем на столик, Андрей решительно вскрыл свой пакет и стал делать бутерброды. Не был он халявщиком и не будет.

Пришли Константин и Алексей, почти сразу за ними принёс свою кружку с кипятком Оркен. Ему освободили угол стола, и он, благодарно кивнув, стал устраиваться. Прямо в кружке заварил кофе из пакетика, вскрыл пакет с сэндвичами.

Завтракали каждый сам по себе, вернее, Оркен и они втроём. Поезд шёл неспешно, туман быстро рассеивался, на проплывавших мимо огородиках копошились люди, по нежно-зелёному лугу важно шествовало небольшое разномастное стадо. И Андрей не сразу заметил, что и трава, и листва заметно светлее и ярче вчерашних. А заметив и сообразив, едва не ахнул в голос. Ну да! На север же едет, здесь-то весна только начинается.

– Первое мая сегодня, – Алексей задумчиво смотрел в окно.

– На маёвку бы сейчас, – кивнул Константин.

– Маёвка – это что? – спросил Андрей.

Как угнанный в детстве, он этого мог и не знать. Алексей и Константин стали ему рассказывать. Под этот разговор незаметно доехали до Олсуфьева.

– Ты смотри, – удивился Алексей, когда мимо окна поплыл дощатый перрон и тройки патрульных. – Всё ещё проверяют. Сейчас-то они кого ловят?

– Вот и спроси, – хмыкнул Константин, доставая документы.

В дальнем конце вагона уже слышалось:

– Оставаться на местах… Приготовьте документы…

Страха не было. Андрей знал, что бояться нечего. Но холодное ощущение возможной опасности… опознают… следом послали розыскную карту… снимут с поезда…

– Ваши документы… Возьмите… Ваши… Литерный талон… Предписание… Возьмите… Ваши документы…

Всё ближе и ближе равнодушно-вежливые голоса.

– Ваши документы.

У их отсека стояли трое. Один смотрит документы, и двое с оружием его страхуют. Первым проверили документы у Оркена. Вернули. Андрей протянул удостоверение и маршрутный лист. И опять тот же, памятный по Крутому Проходу и Мышеловке, сверяющий взгляд. Ну… ну что? Ничего, возвращают. Теперь Алексей… Вернули. Константин… тоже всё в порядке.

Проверяющий козырнул, и патруль пошёл дальше. Андрей, как и остальные, убрал документы и закурил. Голоса удалялись, затихали. Дрогнул пол, картина в окне сдвинулась, поехала назад.

– А чего ищут-то? – небрежно спросил Андрей, когда город – или это посёлок такой? – остался позади.

– Здесь ближний тыл первого эшелона был, дальше фронт так и не прошёл – охотно ответил Алексей. – Вот с тех пор здесь контроль и стоит.

– У нас как поставят пост, так уж на века, – рассмеялся Константин.

Андрей слышал, как зашумел, загомонил вагон. Видно, не он один труханул на проверке, хоть и в порядке всё у всех.

Заглянул проводник и, к удивлению Андрея, на очень даже не плохом, почти правильном английском объяснил Оркену, что до Новозыбкова меньше получаса. Тот поблагодарил и стал расплачиваться за постель. За кипяток проводник с него ничего не взял, но Оркен дал ему рубль чаевых. Судя по лицам, и Алексей, и Константин всё поняли, но ни словом, ни движением себя не выдали. Привычно остался внешне равнодушным и Андрей.

До Новозыбкова ехали в благодушной и не слишком шумной гульбе. Андрея беспокоило, что он так и не побрился утром. Попробовал было, но понял, что не сможет: не умеет он в тряске. А на остановках туалет закрыт. Что же придумать? В Новозыбкове долго стоять будем, так что взять всё с собой и побриться в вокзальном туалете? Жалко на это остановку тратить. Но и в щетине ходить неохота. Дважды в день, как Фредди, он так и не приучился, в лагере это бы уже выпендрёжем было, там щетинистых через одного и чаще, а здесь… ну, что же придумать? А если… если сейчас попробовать? Вроде ход тихий, приспособится он как-нибудь.

Андрей взял из сетки коробку с прибором и пошёл в туалет.

Там, на счастье, никого не было. Он закрылся изнутри, критически оглядел себя в зеркале и вздохнул. Хоть и малозаметно, но надо. Бороду он отращивать не собирается, а неряшествовать незачем. Вздохнул ещё раз и приступил к делу.

К Новозыбкову он управился и порезался всего один раз и чуть-чуть. Андрей сам удивился, как это у него получилось. Но получилось! И на новозыбковский перрон он вышел довольный и собой, и жизнью.

Рынок на вокзальной площади оглушил его. Он никак не ждал, не помнил такого. Глаза разбегались, хотелось всего и сразу, и на все деньги. И… и ведь нужное всё. У него же зимнего ничего нет, а едет на север, а… а в кармане две сотни, и за постель да чай платить надо, и еды купить, а свитер с узорами, с оленями не меньше сотни. Да, носки там или варежки и нужнее, и по деньгам, а свитер… ну, носки и варежки отложим до осени, а сейчас… ага, жилет, тёплый и яркий, в полоску.

Просили пятьдесят, но удалось сторговаться на сорока пяти. Андрей разменял пятидесятирублёвую купюру и стал пробиваться обратно к вокзалу. А то так и от поезда отстать недолго. А деньги только начни тратить, полетят они лёгкими пташками. В вокзальном киоске он купил газету и уже у поезда сала, солёных огурцов и горячей картошки. Бабка была сообразительной и продавала дороже остальных, но вместе с миской.

Алексей и Константин тоже набрали всякой всячины. И когда поезд тронулся, пир горой шёл уже по всему вагону. Снова выпили за победу, за возвращение и за тех, что не дожили. Андрей пил наравне, не боясь опьянеть. Да и… да и чего он спьяну сболтнуть может? Что к брату едет, надеется, что брат выжил. Так надежда – святое дело. Без надежды и чёрт не живёт. Сейчас уже прятать незачем.

Но, к счастью, его и не расспрашивали. Каждый говорил о своём, плохо слушая собеседника. Андрей и раньше это замечал. Что когда гуляют, даже просто вот так сидят, наступает момент – и неси, что хочешь, никто тебя не слушает. Если только нет в компании специального слухача. А здесь такого нет. И до чего ж картошка с салом и огурцами – здоровская штука! И вкусно до обалдения, и сытно.

И не его одного после такого обеда стало клонить в сон. Кто-то ещё нудно жаловался и смачно ржал, но начавшаяся было песня быстро заглохла, и всё сильнее слышался храп.

– Ну, – зевнул Константин, – на боковую, что ли.

– Отчего солдат гладок? – Алексей снял сапоги, залез на свою полку и оттуда уже сонно ответил: – Как поел, так сразу набок.

Андрей тоже разулся и лёг поверх одеяла, развернул газету. «Российские вести». Первое мая. В лагере была целая подшивка этой газеты. Читать лёжа было не слишком удобно, но он не так читал, как просматривал, скользя глазами по строчкам. А когда строчки стали расплываться и путаться, положил газету на столик и задремал.

Мерно стучали колёса, подрагивал вагон, ровный, привычный по бараку шум. Всё хорошо, он в безопасности, он едет… домой, к брату.

РоссияИжорский ПоясЗагорье

Погода выдалась как на заказ. И сразу после завтрака они пошли в рощу. Эркин взял свою старую куртку, чтобы постелить на землю: всё-таки на траве ещё сыро. Корзинку с пирожками и сладким питьём Женя собрала ещё с вечера. Несмотря на самую деятельную помощь Алисы пирожков ещё было достаточно.

Ручей на дне оврага был всё ещё бурным, но уже не закрывал камни перехода, и склоны подсохли, так что переправились они вполне благополучно.

Роща гудела и звенела человеческими голосами. Чуть ли не вся Цветочная собралась сюда на маёвку. Расстеленные на земле скатерти, кипящие самовары, домашняя снедь, бегающая между стволами ребятня… И, найдя свободный уголок, Морозы стали устраиваться. Эркин расстелил свою куртку, помог Жене разложить на маленькой скатёрке еду и, убедившись, что Жене и Алисе удобно, не дует и не сыро, сел сам.

– Ну, – Женя разлила по стаканчикам питьё, – начнём.

– Ага, – кивнула Алиса, выглядывая самый пухлый, в котором начинки больше, пирожок.

Эркин улыбнулся.

– Женя, а помнишь, как мы в Гатрингсе вот так же в лесу…

– Ой, да! – обрадовалась Женя. – Конечно, помню.

Собирая корзинку, она боялась, что стаканчики и тарелки из набора наполнят Эркину о поминках, об Андрее, но он вспомнил их смешную и трогательную свадьбу в том странном парке.

Рядом с ними остановилась семья из их дома, зимой, где-то в феврале, они были у них на «беженском новоселье».

– С Кузьмой вас, с маёвкой.

– И вас так же.

А вон там за деревьями тоже знакомые, и ещё… Ну да, Баба Фима ведь не им одним объяснила. И день сегодня выходной, и погода отличная… Гулянье разрасталось, где-то играли на гармошке и пели. Разные песни смешивались, не перебивая друг друга.

Жуя пирожок, Эркин с какой-то новой, незнакомой радостью слушал эту гульбу. Алиска уже бегала с ребятнёй, а они с Женей сидели рядом, и было так хорошо. И песни, что вокруг поют, ему знакомы, вот только… только Лозы нет, некому здесь её петь.

– Привет, – окликнул их, проходя мимо, Тим.

– С Кузьмой вас, – певуче поддержала его Зина.

– И вас с Кузьмой.

– И вам привет.

К удивлению Эркина, Тим устраивал своё семейство с такой сноровкой, будто ему это не только не в новинку, а давно уже известно и все мелочи отработаны. У него даже не просто подстилка, а надувной матрас, и откуда взял? Эркин подошёл помочь надуть и вежливо восхититься.

– Да вот, купил, – с гордой небрежностью пояснил Тим. – У меня ж за разряд надбавка.

– Здоровская штука, – поддержал тему Эркин.

Перекликались, ходили друг к другу в гости, угощая домашними пирогами и покупным печеньем. Откуда-то появились разносчики с питьём, сладостями, дешёвыми игрушками для детей и букетиками искусственных цветов.

До чего же хорошая штука – эта маёвка! Кто-то, всё подъев, уходил, кто-то только пришёл и теперь искал себе место. Набегавшаяся Алиска смирно сидела, привалившись к боку Эркина. Сквозь молодую, ещё чуть ли не полупрозрачную листву просвечивало солнце.

– Устала, зайчик? – Женя поправила Алисе чёлку на лбу.

– Не-а, – Алиса вздохнула. – Просто хорошо-о.

И Женя понимающе кивнула. Да, сейчас бы ещё поваляться, полежать на солнышке, но слишком сыро. И, словно услышав это невысказанное, Эркин, улыбаясь, посмотрел на неё.

– Собираемся?

– Да, – Женя невольно вздохнула. – Пора.

Она собрала опустевшие тарелочки и стаканчики. Эркин против обыкновения не помогал ей. И потому, что Алиса незаметно перебралась к нему на колени, и потому, что вокруг посудой и едой занимались только женщины, а коль на людях, то и будь как люди. И, предоставив Жене всё собрать и сложить в корзинку, Эркин ссадил Алису и встал, подобрал, встряхнул и свернул куртку. Попрощавшись с Зиной и Тимом, ещё сидевшими с Димом и Катей за угощением, они не спеша пошли через рощу к дому. И уже почти у оврага встретили Джинни и Норму. Обе в джинсах и кроссовках, у Джинни в руках пустая корзинка и сложенный плед. Женя смутилась было, вспомнив, что Алиска вообще-то должна быть на занятиях. Но Джинни сразу утешила её, что в Центре на сегодня никаких занятий и не планировали, ведь все понимают – маёвка.

– Да, – кивнула Норма. – Удивительно милый праздник.

И так, разговаривая о всяких житейских пустяках сразу на двух языках – Норма старательно осваивала русский язык – они все вместе пошли к дому.

РоссияРубежин – Иваньково

В сумерках вагон стал просыпаться. Храп затихал, громче и живее стали разговоры, больше заходили по вагону: в уборную, за чаем, в тамбуры…

Андрей потянулся, несильно ударившись теменем о стенку вагона, и сел. За окном тянулась… он никак не мог понять, что это. Будто вода, до горизонта, до зубчатой каймы леса. Озеро? Но на карте озера не было. Что это?

– Что это? – повторил он вслух.

– Что? – Алексей повернулся набок, поглядел в окно и засмеялся. – Половодье это.

– Да-а? – удивился Андрей.

О половодье он читал, но представлял плохо, вернее, никак не представлял. Да, вон виден полузатопленный лес, как на той картинке, что показывали на уроке, да, в первом классе, они ещё рассказ по ней сочиняли, так вот оно какое, половодье, русская весна, полая вода… Неподвижная, синяя то ли сама по себе, то ли из-за отражающегося в ней сумеречного неба. Тоненькие, нежно-белые стволики, да, берёзок в лёгкой тёмной дымке пробивающейся листвы.

– Это… – начал Андрей.

И, как он и ожидал, ему стали объяснить.

– Это Великая.

– Она всю воду собирает.

– Вот и получается, что на севере уже наверняка листва проглянула, а здесь южнее, а лёд только-только стаял.

В самом деле, там, где из воды выступали горбики островков, бурной порослью торчала трава, кусты и деревья тоже уже в листве. Колёса вдруг загрохотали особенно гулко, мимо окна замелькали ажурные металлические фермы.

– Мост? Какой большой.

– У Великой и мосты великие, – засмеялся Константин.

– Да, над поймой протянули. Бомбили его… как сейчас помню. Прямо волна за волной, мы уж знали, что на мост идут, – Алексей покачал головой и улыбнулся. – Туда волной, а обратно… штучками.

И Андрей охотно присоединился к их мстительно-радостному смеху.

После моста поезд пошёл быстрее. Лес за окном сливался в тёмную сплошную полосу, небо просвечивало синими лоскутками. Алексей задёрнул занавески и взял кружки.

– Норму мы уже взяли, пойду за чаем.

Константин кивнул и стал объяснять Андрею, что на фронте в день давали сто грамм водки. Это и есть норма, в обед её уже взяли, так что…

– Ясненько, – улыбнулся Андрей, помогая Константину соорудить ужин из остатков обеда.

Алексей принёс чай, и они сели ужинать. За окном было уже совсем темно, а в вагоне шла уже привычная гульба. Ужинали не спеша, подчищая продукты. Приезжают рано, с утра голого чаю выпьем и ладно. А там уже кому куда. Им в комендатуру, Андрею в Комитет. Талоны, пайки, билеты… Алексей и Константин снова заговорили о своём, вспоминая друзей и общих знакомых, а Андрей, чувствуя, что в нём как собеседнике они не нуждаются, взялся за газету.

Он читал всё подряд, не пропуская самой маленькой заметки, даже объявлений и выходных данных в конце. А, дочитав, свернул и засунул в изголовье, свою первую открыто купленную газету. Ну что, пора спать? За окном уже не синяя, а чёрная ночь, редко мелькает огонёк или фонарь у переезда.

Андрей сходил вымыл кружку, сам умылся и почистил зубы на ночь. Как мама их учила, а он тогда не понимал зачем, ведь ночью его никто не видит. Жалко постирушку в вагоне не устроишь, сушить негде, так что с бельём до места придётся без сменки. Он уже лёг, а Алексей с Константином ещё сидели. Алексей теперь жаловался на жену, что не ладит с его матерью, и вот обе пишут ему, а ему ж не разорваться. А Константин утешал, что когда женщины заодно, то ещё хуже. Так ты промеж них на флангах проскользнёшь, а когда единый фронт…

Под их разговор Андрей заснул, как и в прошлую ночь держа в голове одно: брюки не помни, других у тебя нет и, судя по ценам, не скоро будет. Ну вот, я от лагеря ушёл, я от Найфа ушёл, а от тебя, Империя, и подавно ушёл. До шести утра свободно можешь спать, сорока минут на чай и сборы за глаза хватит. А там… там видно будет.

РоссияИжорский ПоясЗагорье

Ночью пошёл дождь. Эркина разбудило звонкое щёлканье капель по подоконнику, и он сразу вспомнил, что что вчера оставили дверь на лоджию в большой комнате открытой. Если ветер в их сторону, то может залить пол. Он осторожно снял руку Жени со своей груди, выскользнул из-под одеяла и, не одеваясь, пошёл в большую комнату проверить.