Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Угу. А… а значит, мы не обязаны… отрабатывать?

С Андреем не соскучишься.

– Знаешь, Андрей, через несколько дней приедет профессор Бурлаков, он – председатель Комитета защиты узников и жертв Империи, и он, его Комитет, занимается репатриантами. Вот он вам всё и расскажет.

– Репатрианты, – шёпотом повторил Андрей и легко встал. – Хорошо, я скажу парням. Спасибо, Иван Дормидонтович.

Снова яркая неотразимая улыбка, и Андрей вышел. Жариков покачал головой и углубился в бумаги. Но сегодня ему было не суждено поработать. Снова стук в дверь. Стучали совсем по-другому: не парни и не кто-то из своих.

– Войдите, – сказал он по-английски.

И угадал. Вошёл высокий подтянутый мужчина. Ничего особенного, но сразу понятно – это из новых хозяев госпиталя.

– Добрый день. Доктор Жарикофф?

– Да. Прошу вас, – Жариков жестом пригласил вошедшего к столу, подождал, пока тот сядет. – С кем имею честь?

– Доктор Френсис Ройял, – и лучезарная улыбка на пол-лица. – Основная специальность – сексология.

– Очень приятно, – улыбнулся не менее лучезарно Жариков и сделал паузу, предлагая собеседнику продолжить.

– Видите ли, коллега, – мгновенный взгляд, проверяющий реакцию: нет ли протеста. – Я хотел бы проконсультироваться с вами.

– Пожалуйста, коллега, – кивнул Жариков. – Но должен предупредить, что специально сексологией не занимался.

– Да, я понимаю. Я слышал, что у вас, в России, это направление терапии мало используют. Но вы, насколько я знаю, работали… мм… со специфическим контингентом, – пауза, мгновенный проверяющий взгляд, и даже с вызовом: – Со спальниками. И я бы хотел, коллега, узнать… кое-что.

– О чём?

– Об особенностях их поведения.

– Понятно, – Жариков был по-прежнему невозмутим. По крайней мере, внешне. – А в чём проблема? Или ваш интерес академический?

– И это, – кивнул Ройял. – Такая концентрация спальников – редкость. Отдельные экземпляры, в основном, интегрировались, а здесь… Я только прошёлся по территории и увидел и элов, и джи… Если часть этого контингента вы оставите нам, то, разумеется, нужна информация об условиях содержания и…

– Они – свободные люди, – мягко перебил его Жариков. – И сами решают с кем и какой контракт подписывать.

– Вы последовательны, – одобрительно кивнул Ройял. – Но… но мы же не на публике, коллега. Это всё… антураж, а по сути они остаются тем, чем и были, – и улыбка, – заводными куклами. И не больше.

– Были, – по-прежнему мягко поправил его Жариков. – Я согласен, коллега, они были куклами, но сейчас их зависимость ликвидирована, и они свободны в своём поведении.

– То есть? – брови Ройяла поползли вверх. – Вы хотите сказать, что они… – он запнулся.

– Да, они все перегорели.

– И живы?! Простите, но это… это невозможно. Вернее, выживал один из сотни, ну, пятеро из сотни, это экспериментальные данные.

– Вы участвовали в этих экспериментах?

Помедлив, Ройял покачал головой.

– Нет, я не работал в экспериментальном отделе.

– Понятно, – кивнул Жариков. – Вы производственник или эксплуатационник?

– О-о! – изумлённо выдохнул Ройял. – Так вы знаете? Откуда?!

– Меня просветили, – улыбнулся Жариков. – А если серьёзно, то и литература сохранилась, и живые свидетели нашлись.

– Да, никак не ждал, – Ройял даже развёл руками. – Но тогда вы должны меня понять. Да, мне пришлось и там, и там, но совсем недолго, а за год до Капитуляции я ушёл на индивидуальную практику. И, сам не знаю, как, но уцелел.

Жариков понимал, что его уже считают своим, которого не стесняются и с которым говорят без намёков и умолчаний. И это не Шерман, его душевное здоровье «коллеги» не входит ни в служебные обязанности, ни в профессиональную этику, а вот если удастся получить ещё хоть какую информацию, то будет совсем не плохо. Но парней оставлять здесь нельзя. И не дай бог, кто-то опознает этого «сексолога», ведь тот же Майкл или Люк, да любой убьёт на месте, и будет прав, чёрт побери! И пойдёт под суд за убийство. Да, старая проблема: убьёшь сволочь, а отвечаешь, как за человека.

– Так что вас интересует? – с профессиональным участливым терпением спросил Жариков.

– Если они все перегорели…

– Все, – подтверждая, кивнул Жариков.

– То для сексотерапии вы их не используете. Только на физических работах, это понятно, – Ройял не так спрашивал, как рассуждал. – Как вы купируете приступы агрессии?

– Приступы? – задумчиво переспросил Жариков. – Видите ли, – он уже не называл Ройяла коллегой, – их эмоции вполне укладываются в критерии посттравматического синдрома и соответственно нормализуются. Необходимости в купировании нет.

– Как вы этого добились?

Жариков пожал плечами.

– Созданием человеческих условий. Вы относились к ним, как… к материалу, не так ли? – Жариков улыбнулся. – Я вам повторю их же слова. «Как они к нам, так и мы к ним». Вы не видели в них людей, они и вели себя… соответственно. Они тоже не считали вас за людей. Чувства всегда взаимны. Особенно страх и ненависть.

– Вы хотите сказать, что мы ненавидели их? – удивился Ройял. – Нет, не думаю. Страх… возможно, но…

– А зависть? – тихо спросил Жариков.

Ройял невольно покраснел. Выждав несколько секунд молчания, Жариков сказал:

– Не думаю, что кто-то из них захочет остаться работать здесь.

И снова молчание.

– Да, возможно, вы и правы, – кивнул Ройял. – Но… но всё равно. Как вам это удалось? И… вы сказали, что они перегорели, и потому не используются для сексотерапии, но я видел одного из них, метиса, он был с девушкой, вёл её под руку и, ну, как он это делал, так перегоревшим его не назовёшь. Вполне квалифицированно работал. Понятно, что и для неё – это наилучшая методика. И вряд ли он стал работать по собственной инициативе. Вы поймите, да, у меня, академический, как вы сказали, интерес, – он вдруг заторопился, сбиваясь и путаясь. – Я же видел, я знаю, как их делали, а уж в работе повидал… Что вы с ними сделали? Я хочу понять, как? Это же невозможно, процессы необратимы. Я понимаю, что вы думаете, но, поверьте, они… это не люди… – он остановился, задохнувшись.

– Из всего, что вы сказали, – мягко вступил в получившуюся паузу Жариков. – Процессы необратимы. О каких процессах вы говорите? Органических или психических?

Ройял кивнул.

– Да, их мозг так же подвергался специальной обработке, но этой методики я совсем не знаю. Это делалось централизованно с вывозом материала в специализированные лаборатории. Были такие Центры. Но их зачистили заподлицо, полностью. А я занимался в основном органикой и то не на ведущих ролях. Так, чуть выше лаборанта. Но говорили, да и я наблюдал, что тормозные процессы угасают со временем.

Жариков, слушая, кивал. Да, слова Шермана подтверждаются. Парней об этой стороне расспросить не удалось. Всё те же чёртовы блоки. А вот это попробуем. Эксплуатационник должен знать.

– Скажите, – в голосе Жарикова искреннее любопытство, не больше. – А чем определяется эта роковая цифра? Двадцать пять лет?

– Ну, они теряли товарный вид. Становились слишком, – Ройял обвёл руками силуэт, – мощными, тяжёлыми, и… агрессивными. Могли задавить своим весом, придушить… в постели, в камерах затевали драки и убивали, портили остальных. Или наоборот, становились вялыми, безучастными, работали механически, это тоже не нравилось.

– И что потом?

Ройял пожал плечами.

– Их увозили на утилизацию. Я не интересовался. Излишнее любопытство не поощряется в любом производстве.

– Да, конечно, – Жариков сохранял спокойный тон. – Утилизацией занимались другие.

Но Ройял понял.

– Что ж, может, это и было… мм… жестоко, но это… это просто бизнес. Когда они становились убыточными, их ликвидировали. Как просроченные продукты в любом магазине. Вы же их как-то используете, а не кормите просто так.

– Они вольнонаёмные работники, – терпеливо сказал Жариков. – Вы мыслите устаревшими категориями.

– Возможно, – не стал спорить Ройял. – Но… если вы их всех забираете, то мой интерес действительно… чисто академический.

Ещё несколько вежливых ритуальных фраз, и Ройял распрощался.

Жариков облегчённо выдохнул. Конечно, нужно было бы постараться и вытащить побольше информации, но уж слишком противно. И… «Концептуально ничего нового», – как сказала деревенская бабка, впервые в жизни посмотрев порножурнал. Да и в самом деле, интерес уже академический… нет, кое-что в главу… нет, книгу из-за переезда придётся пока отложить. А парни…

…Хриплое натужное дыхание, полузакрытые глаза, вздрагивающие в болевых судорогах тела, смятые отброшенные к изножью или просто на пол простыни. Они уже ни о чём не просят, только молча плачут от боли и страха. Дать обезболивающего невозможно: таблетки выплёвывают, а вид шприца вызывает бурную истерику. Пришлось от всего отказаться. Да и не помогают анальгетики. Он обходит их, здоровается, задаёт вопросы, но ему не отвечают. Нельзя же испуганное: «Не бейте меня, сэр!», «Не надо, сэр!» – считать ответом. И всё-таки он не отступает. Уже ясно, что при всей внешней схожести симптомов с наркотической «ломкой» это состояние связано прежде всего и сильнее всего с психикой…

…Да, а сколько наломано дров, сделано ошибок. Те самоубийства на нём, и ничего с этим не поделать.

Жариков тряхнул головой: это воспоминание слишком царапало. Да, ему приходилось терять пациентов, но не так. Роковая цифра в двадцать пять лет. И побег в смерть. Теперь-то он знает, что надо было сказать, как убедить, что жизнь только начинается, а тогда… тогда он был бессилен, его просто не слышали, выполняя его команды и односложно отвечая на его вопросы, не слышали, не желали слышать. Тихий, но откровенный бунт отчаявшихся рабов. И его словам о свободе они не верили, он был для них белым и только белым.

Ладно, это всё уже проанализировано и записано, занесено в соответствующие графы таблиц. И есть парни. Со всеми их фокусами и закидонами, страхами и надеждами…

…В бывшей комнате Криса теперь жил Андрей. Джо и Джим заявили, что ночью надо спать, а не читать заумные книги, да ещё с комментариями вслух, и Андрей переселился. У него и собрались. Каждый пришёл со своим стулом и чашкой, и в комнате стало не повернуться. Их – его и Юрку как почётных гостей – усадили у стола. Из десятка чайников налили всем чаю, но у многих чашки так и остались нетронутыми. Крис встал, оглядел всех блестящими, как от лихорадки, глазами.

– Парни, я обещал сказать, – Крис говорил по-английски. – Сегодня скажу. Но только о себе. Кто о ней хоть что скажет, все зубы в глотку вобью до самого нутра. Поняли?

– Да ладно тебе… Не дураки… Давай… – загудело по комнате.

И снова напряжённая тишина.

– Всё восстановилось, – выдохнул Крис. – Всё могу. И волна. Каждый раз волна.

Он слушал короткие отрывистые от сдерживаемого волнения фразы, чувствовал напряжение сидящего рядом Аристова. Да, Крис откровенен до предела и даже, пожалуй, сверх, до… до невозможного. Кое-какие термины непонятны, но об общем смысле можно догадаться. И, разумеется, «волна» больше, чем просто оргазм, недаром парни говорят о ней с каким-то, да, суеверным, но не ужасом, а почтением.

– Ждите, парни, – Крис облизывает пересохшие губы, судорожно сглатывает. – Встретите, попадёте под волну, и всё тогда будет.

– Здесь не встретишь, – вздыхает кто-то.

– Да, – кивает Андрей. – Здесь мы всё равно не люди.

– Не скажи, – возражает ещё один. – А вот если…

Но спора, против ожидания, нет, в принципе каждый для себя уже всё решил. И снова вопросы. Много повторов. Перепроверка? Нет, каждый спрашивает о чём-то важном именно для себя.

– Я могу, всё могу, парни, – Крис снова сглатывает и вдруг краснеет, кровь заметно приливает к щекам, и совсем тихо: – Я… я хочу этого, парни. Сам хочу.

– Тебе… приятно? – так же тихо в оглушительной тишине спрашивает Эд.

Крис молча кивает, и все долго молчат…

…Жариков оглядел отобранную стопку и стал её перевязывать. Ну вот, и пусть полежит до лучших времён. А там осядем на место, разложимся, обставимся и… там посмотрим.

Американская ФедерацияАлабамаКолумбия

К родителям Моны они собрались только через неделю после свадьбы. До свадьбы было слишком много дел и мало времени, а на неделю Найджел не может бросить дело, она же понимает, видит, как они – все трое – работают. Своё дело, работа у мужчины всегда на первом месте, а семья – на втором. У настоящего мужчины. А Найджел – настоящий.

– Я написала маме, – Мона пришивала пуговицы к рубашке Найджела, сидя на кровати, – что мы приедем в воскресенье, потому что в субботу ты работаешь.

Найджел сидел на стуле напротив и влюблённо смотрел на неё.

– Конечно, Мона.

В дверь их комнаты тихонько стукнули.

– Найдж, – позвал голос Метьюза, – тянуться будешь?

– Да, – он встал, – я иду. Мона, я…

– Конечно-конечно, – закивала она. – Мне есть чем заняться.

И подставила ему щёку для поцелуя. Найджел быстро поцеловал её и вышел.

Разумеется, его женитьба изменила не только его жизнь, но и жизнь братьев. Мона переехала после свадьбы к нему, сразу стало и труднее, и легче. Привычным голышом не побегаешь, в ванной сделали задвижку, но зато не надо теперь отрываться от работы для готовки, завтрак, ленч, обед – всё Мона взяла на себя. Они поднимаются снизу, идут в душ и садятся за стол. Всё и вкусно, и сытно, и красиво. И как-то само собой получилось. Тогда он привёл Мону познакомиться с братьями в четверг, за два дня до свадьбы – всё-таки решили не в субботу, а в воскресенье. Он очень боялся, что Мона не понравится братьям, они же элы, в женщинах разбираются куда лучше него, а Роб ещё и сочтёт расходы чрезмерно большими, нет, жениться бы он всё равно женился, но если бы братья сказали: «Нет!», – то было бы плохо…

Найджел врезался головой в пол и сел, ошалело моргая и потирая макушку.

– Ты чем думаешь? – сердито спросил Роб. – Совсем центр не держишь.

– Не чем, а о чём, – Метьюз поправил Роба и тут же себя: – О ком. Сильно ушибся?

Найджел покосился на дверь своей комнаты и встал, сказав самую малость громче нужного:

– Я в порядке. Поехали.

Мона сидела на кровати, откинувшись плечами на стену и касаясь затылком маминого коврика. На коленях книга, но она не читала, а слушала. Каждый вечер Найджел перед сном уходит тянуться. Он говорил ей, что это специальная гимнастика, а занимаются они ею в холле, потому что там просторно. И страшно смущался, объясняя. Господи, будто она не знает, что мужчины не могут без вечернего развлечения, а гимнастика в холле безусловно лучше сидения в ближайшем баре. Конечно – она в который раз оглядела просторную от пустоты комнату – небогато, что и говорить, но она шла не за миллионера и знала это. Найджел любит её. И малыша. Это – главное. А остальное… Ладно, разумеется, Роб прав, что деньги надо приберечь, будут большие расходы, удивительно прямо, какой Роб расчётливый, осмотрительный, даже скупой, но его скупость не раздражает, как и заботливость Мета, их не назовёшь ни мелочными, ни назойливыми. И надо поговорить с Робом, что полуфабрикаты, конечно, удобны, но невыгодны, скажем, то же мясо. Дешевле взять большой хороший кусок с мозговой костью, а уж она им из него наделает и супа, и жаркого. И с остальным так же.

Найджел заглянул в комнату.

– Ты как, Мона?

Она улыбнулась.

– Всё в порядке, Найдж.

– Я недолго, – пообещал он и исчез.

Она услышала, как прошлёпали шаги в сторону ванной, хлопнула дверь. Мона улыбнулась. Ещё одна смешная и безобидная страсть Найджела: душ, лосьоны, кремы. Зато у неё не будет проблем с рождественскими подарками. Она закрыла книгу и встала. Надо приготовить постель. Найджел придёт и сразу ляжет, а она пойдёт принять душ ванну. Так у них тоже повелось: сначала моются они, а потом она. Конечно, неудобно, что ванная одна на три спальни, но перестройка будет слишком дорогим удовольствием. Она убрала в комод рубашку Найджела, переставила к стене стул, подровняла вешалки на стеллаже и подошла к кровати. Взбила и переложила по-ночному подушки, откинула угол одеяла. Ну вот, всё готово.

С влажными волосами, обмотанный по бёдрам полотенцем, вошёл Найджел.

– Вот и я.

Мона счастливо улыбнулась.

– Ложись, я мигом.

Но Найджел уже обнял её, провёл губами по её виску.

– Ты не переоделась. Я помогу.

– Господи, Найдж, – засмеялась Мона, – ты сумасшедший.

– Ага, – не стал спорить Найджел.

Мона обняла его гладкие сильные плечи, вдохнула уже знакомый запах.

– Ох, Найджел, я тоже сумасшедшая. Тебе же рано вставать.

– Выспимся, – уверенно ответил Найджел. – А сейчас я тебя отнесу.

Но, поднимая Мону на руки, он уронил полотенце, и, воспользовавшись его секундной заминкой, Мона выскользнула из его объятий, схватила свой купальный халат и убежала в ванную.

Вообще-то она любила поваляться в ванне, ещё с детства, с деревянной большой лохани, в которой её мыла мама, но Найджел ждёт, и она быстренько окунулась, вынырнула и ополоснулась под душем. Так же быстро и по возможности бесшумно навела порядок в просторной – ну да, это же не стандарт, а на заказ строилось – ванной и прислушалась. Тихо, все спят. Мона погасила свет и, придерживая у горла халат, пробежала через холл в их комнату. Найджел сидел на краю кровати.

– Ты не ложишься? – удивилась Мона. – Почему?

– Тебя жду, – улыбнулся Найджел.

Он сказал это очень просто, буднично, но Мона благодарно обняла и поцеловала его. И тут же вспомнила.

– Ой, я свет в холле оставила.

– Я мигом, – сразу вскочил на ноги Найджел. – Ложись, Мона.

Он взял своё полотенце и вышел. И впрямь быстро – она едва успела повесить свой халат – вернулся и, входя, выключил свет. Легко – Мону всегда удивляло его умение безошибочно ориентироваться в темноте – нашёл её у стеллажа, поднял на руки, отнёс и уложил на кровать, лёг рядом. Кровать узкая, и они лежали на боку, тесно прижавшись друг к другу. Мона обняла его, натягивая на его плечи одеяло.

– Спасибо, милый, спим?

– Ага, – согласился Найджел, выдохом щекоча висок Моны.

Роберт прислушался к сонной тишине дома. Угомонились. Нет, похоже, Найджелу повезло: хорошая девчонка. И Найджел ей не для этого нужен, тоже видно, он же – джи, а ей хватает. Возятся они недолго и тихонько, беременным много и не нужно, они за ребёнка боятся. И в деле от неё польза, едим лучше, а денег столько же уходит. А когда они тех троих наймут, парни умелые, лечебный массаж хорошо знают, а он дороже, все шесть кабинок будут в работе, в долю парней они не возьмут, но те и не рвутся, наёмными по контракту им удобнее, ну, так это их проблемы, а так-то… ленч и, пожалуй, обед вместе, или обед после работы, уже у себя, ладно, это уже мелочи, по ходу дела решим… Он потянулся, напрягая и распуская мышцы. Всё, надо спать.

Сквозь сон, ощущая рядом горячее сильное тело Найджела, Мона думала об одном. Получила ли мама её письмо и успеет ли подготовить отца? В прошлых письмах она не удержалась, написала о Ниле и потому сейчас была полностью откровенна. Написала, что Нил бросил её, она встретила другого парня и вышла за него замуж, он цветной, но у него собственное, вернее, семейное дело, и он любит её, а она его. О своей беременности она пока умолчала, а о венчании в церкви, разумеется, написала. Это должно успокоить отца. Конечно, отец мечтал выбиться из условных и недоказанных, потому и разрешил ей уехать в Колумбию, где никто не знал о её происхождении. Не получилось. Но она всё равно счастлива, и ей никто не нужен, кроме её Найджа, такого ласкового и заботливого.

Американская ФедерацияАтлантаСейлемские казармыЦентр репатриации

Григорий Иванков, лёжа на своей койке, слушал обыденный гул мужского барака. Третий месяц скоро пойдёт его лежанию, а конца и близко не видно. Что ж, сам виноват: слишком много и честно рассказал о себе, вот и проверяют. Их тоже можно понять. Запойных своих хватает, чтобы ещё отсюда пускать. Язык он почти забыл, родни нет, имущества – что на нём надето и смена в стирке, а послужной список… лучше не думать. Обидно, конечно: рваться, ползти изо всех сил, биться головой о стенку и опять остаться ни с чем. Сколько сил он положил на то, чтобы стать Грегом Айвенком, оторвать, отбросить прошлое. Удалось. Никто никогда не заподозрил в нём русского. А оказалось… впустую. Всё равно выше надзирателя в имении ему подняться не дали. А надзирателем не разбогатеешь. Но он ещё надеялся, ещё трепыхался. А тут на тебе – капитуляция! И все его победы его же поражениями в один момент стали. Русские – победители. Ну так, берите трофеи и что там ещё по законам-обычаям положено, а они рабство отменили. Зачем?! Империю к ногтю – это понятно, свои комендатуры везде натыкали – тоже понятно, опять же трофеи, да прочее всякое бесхозное – без разговоров, но жизнь-то зачем рушить?! Да ещё с одного пинка. Опомниться не успел, как оказался… ну, там, где все, откуда начинал и даже ниже. И опять дрожи. Посчитают за предателя – как же, от своей расы, тьфу ты, они говорят, народа, отказался – и то ли шахты, то ли лесоповал, то ли сразу к стенке. А встретишь кого из рабов, так тоже… мало не будет. И никто не заступится. Полди вон, год ведь почти прошёл, а встретил. И всё. Убили на месте. Нет, надо выжить, хоть кем, хоть как, но жить. Жалко Полди, дурака этакого. Нашёл где защиту искать. Бандиты они бандиты и есть, везде одинаковы и только за себя. Он тогда тоже, попробовал попросить. Фредди, сволочь гладкая, лень ему было слово замолвить, ведь не на его место просился, простым работником в имение, а этот чёртов киллер: «К лендлорду иди». Вот тогда и понял, что ни защиты, ни подмоги у тебя нет и не будет. А там и Хэллоуин. Каким чудом пронесло? Ведь вторая заваруха чуть не закрутилась. Рванул в Атланту, здесь-то до Капитуляции не бывал, никого нет, чтоб узнали, да опознали. Так Полди встретил. Хорошо, вовремя сообразил, что тот спился совсем, нет, пьян да умён – это только про нас, русских, сказать можно, а местные вроде индейцев, совсем в хмелю последний ум теряют. Дурак Полди, мальчишка на побегушках за выпивку, ну и… Какая цена тебе при жизни, такая и при смерти. Убили Полди. Он тогда, как увидел этот листок чёртов, так сразу понял – всё, рвать надо. Если такого, а Полди совсем безобидный стал, с мухой бы не справился, а убили, не иначе, как встретил кого, тогда-то Полди гоношился, покуражиться любил, вот и получил… расчёт по полной и с процентами. Нет, хорошо, что он с Полди не связался. Не-ет, с него хватит. Тогда и решил: с выпивкой завязывать, пробиваться на ту сторону, и уже там всё сначала. Чтоб хоть не бояться кого из прежних рабов встретить. Да хоть того же Угрюмого. Индейцы – они злопамятные. Вот же чёртов парень. Сколько рабов через его руки прошло, а этот помнится. Ведь чего самому себе врать: не справился он с Угрюмым, не обломал. А лёг на сердце спальник – и всё. Не обломал… так он и не ломал его толком. Как разглядел его в пузырчатке, пошёл тогда к Старине-Фрэнку, тот на покое жил, что-то там у старика в юности с хозяином было, то ли спасал, то ли… да неважно. Но жил себе старик в отдельной каморке, работать – не работать, а так, где подержит, где посоветует. Вот поднёс ему стаканчик и попросил посмотреть, что за чудо без перьев с торгов привезли. Индеец – спальник. Не слыхано о таком. Фрэнк ломаться не стал. Как все улеглись, сходил, посмотрел, пощупал, а потом чуть не до утра просвещал его в дежурке. Фрэнк опытный был, и по Паласам, и по распределителям, и чуть ли не по питомникам, где только ни потёрся, говорить об этом, правда, не любил, а тут прорвало. Под стаканчик. Сам он не пил – сухой период как раз – но Френку подливал и слушал…

…– Ба-альшая редкость, что и говорить. А теперь что, дня через три, помяни моё слово, он орать начнёт и об стены биться, бабу будет просить, а с отдавленными-то ему не сработать, хоть ты его в барак в бабский конец запусти, а толку не будет.

– Заорёт-то чего?

– Загорится, – Фрэнк отхлёбывает. – Им больше трёх дней без бабы нельзя. И не потискаешь его, отдавленного-то. Вот стервозина, – Фрэнк укоризненно качает головой, – такую фактуру псу под хвост, а отвечать другому.

– Тоже новость, – хмыкает он и подливает. – А с этим что?

– А ничего. Если от боли не загнётся, куклой тряпочной станет, не шевельнётся без приказа, так и застынет, если не теребить.

– А потом?

– В овраг свалить, куда же ещё. Не слыхал я, чтоб загоревшийся выжил, хотя… краснорожие… Подлые они. И живучие. Из подлости. Если и выживет… не знаю. Всяко болтали. А так-то… Спальники – безобидные они. Если приглядывать по-умному…

…Фрэнк говорил долго. Тогда он и услышал, что спальников не стригут, состриженное не отрастает, что они все на душе, на чистоте малость сдвинутые, что старательные…

…– Но подлые они, Грег.

– Все рабы подлые, Фрэнк.

– Не спорю. Но у этих и подлость подлая. Погань рабская. В раскрутку когда идут, так ни себя, ни других не жалеют. Насмерть затрахает и смотрит внаглую, дескать, ни при чём.