Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

– Это за фрукты? Слышал. Говорят, старый Говард рвёт и мечет, как ты его облапошил.

– Ну, – Бурлаков насмешливо хмыкнул. – Счастливый отец главы СБ и заводилы хэллоуинской резни пусть помалкивает. А то домечется по полной конфискации.

– Ох, до чего же гуманитарии кровожадны! Мы против них – ангелы кроткие незлобивые.

Бурлаков улыбнулся, поддерживая шутку, но ответил серьёзно.

– Начнём с того, что деньги ушли законному официальному владельцу. А то, что тот перестал выполнять прежние договорённости, это уже совсем не наша проблема. А дальше… Это не кровожадность, Миша, а естественное желание справедливости. Убивать старика, согласись, некрасиво. А вот отобрать у него всё неправедно, да что там, преступно нажитое. Вот это и будет ему наказанием. Ты листки те посмотри, там есть, кому всё шло. Старик не успокоится, но бесплатно ему помогать никто не будет. Вот пусть крутится, ищет деньги и выводит тебя на своих…

– Не учи, – перебил его Михаил Аркадьевич. – Но у тебя, как я понимаю, к нему ещё и личное.

Бурлаков перебрал свои бумаги, собрал в стопку, снова раздвинул рабочим, чтобы были видны значки на полях, веером.

– Да, Миша. И личное тоже. Понимаешь, я всё знал, всё понимал и, это глупо, но я надеялся. На чудо. А чудес не бывает. Теперь и надежды нет, – Михаил Аркадьевич молча ждал. – Ты ведь знаешь эту историю. О лагернике, который спасся. Не надо, не делай удивлённое лицо, Миша, знаешь. Мимо тебя пройти не могло, и орлы твои там крутились.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– Кое-что знаю, но специально не занимался. А что о нём знаешь ты?

– Он работал у некоего Бредли летом. Пастухом. А напарником у него был индеец. Бывший раб. Спальник. Это ты тоже знаешь. Так что… ладно. Лагерник мёртв, Миша. Убит в Хэллоуин, – Бурлаков твёрдо посмотрел в глаза Михаилу Аркадьевичу и кивнул. – Это ты тоже знаешь.

– А ты, откуда ты это знаешь? – медленно спросил Михаил Аркадьевич.

– Мне сказал Трейси.

– Ты… виделся с ним?

– Да, – Бурлаков улыбнулся, – в Колумбии.

– Расскажи, Игорь, – попросил Михаил Аркадьевич.

Бурлаков кивнул.

– Ладно, так уж и быть. Значит, сижу я в Колумбии в кафе «Стиль де Пари».

– Ого! – вырвалось у Михаила Аркадьевича.

– Во-во. Сижу, пью кофе, читаю газету. Тихо, спокойно, дело с банком сделано, сделки оформлены.

– Отдыхаешь и расслабляешься, – подхватил Михаил Аркадьевич.

– Точно, – тон Бурлакова был залихватски весёлым. – И тут некто просит разрешения подсесть. Поднимаю глаза… – Бурлаков выдержал интригующую паузу. – Трейси.

– Ковбой?! – чуть-чуть демонстративно изумился Михаил Аркадьевич.

– Он самый. Выглядел он, правда… куда до него этим банкирам. Одет, вылощен… Словом, он там был куда уместнее, чем я. Да и ты.

– Сам к тебе подошёл? – недоверчиво уточнил Михаил Аркадьевич.

– Сам, Миша, сам. И вся инициатива была его. Для начала он извинился, что он и Бредли не сдержали обещания поговорить с пастухами. Они опоздали. Когда приехали в Джексонвилл, там уже всё кончилось. Звучало очень убедительно. Но… – Бурлаков выразительно поглядел на Михаила Аркадьевича.

– Да, – кивнул тот. – Их перехватили по дороге общим неводом. Неслись в Джексонвилл мимо патрулей. Автоматическое оружие, пистолеты… Их спасло, что автоматы полицейские и гранат не было. Продержали двое суток общей проверкой. Как всех.

Бурлаков собрал свои бумаги.

– Да, конечно. Ну, вот. Трейси мне сказал, что индеец был арестован, а сейчас находится в нашем Центральном лагере, в Атланте. А лагерник убит. Забит, облит бензином и сожжён.

– Трейси знает такие подробности?

Бурлаков кивнул.

– И знаешь, Миша, похоже, он сам тяжело переживает смерть одного и разрыв с другим.

– Что-что?!

– Вот то, Миша. Рассказав про лагерника, он обратился ко мне с просьбой.

– Интересно.

– Найти в Центральном лагере индейца и помочь тому найти семью. Жену и дочь.

– Та-ак, – задумчиво сказал Михаил Аркадьевич, – понятно. И какая пачка кредиток была передана в дополнение?

Бурлаков негромко засмеялся.

– Меня предупредили, чтобы я не предлагал парню денег. Дословно: «Денег парень не возьмёт, он гордый». И второе предупреждение. Не ссылаться на него, дабы не испортить свою репутацию.

– Так, – Михаил Аркадьевич подтянул к себе чистый лист бумаги и нарисовал на нём загогулину. – Похоже, ты прав, насчёт разрыва.

– Да. И такая деталь, Миша. Трейси называл парней по именам. Эркин и Эндрю. Эндрю – лагерник. Погиб.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– И как? Дальше что?

– Ничего. Он допил своё пиво, и мы весьма корректно расстались.

– А индейца ты нашёл?

Бурлаков улыбнулся.

– И не искал. Не успел в Центральный войти, как наткнулся на него. И знаешь, Трейси оказался прав.

– Что, такой гордый?

– Не то слово. Провожу обычное собрание. Лагерь большой, семейных собирали отдельно. Рассказываю о ссудах, и тут встаёт этот парень и задаёт самый неожиданный вопрос.

– Ну-ну, – подбодрил Михаил Аркадьевич.

– Слушай. Сколько лет ему предстоит выплачивать те деньги, что Комитет потратил на его содержание в лагере?

Михаил Аркадьевич по-мальчишески присвистнул.

– Во-во, – кивнул Бурлаков. – Я даже онемел на секунду.

– Редкий случай, чтоб тебя да хоть на секунду заткнули. А мотив?

– Ему не надо халявы. Вот так, Миша.

– Ты смотри, какой парень! – Михаил Аркадьевич восхищённо покачал головой. – Да, с семьёй ты ему помог?

– Он сам себе помог. На одной руке девчонка лет так шести висит, за другую его молодка держит, следит, чтоб не увели. Те ли, или новую завёл… Но, похоже, всё у него в порядке.

– Не говорил с ним? Ну, о втором?

Бурлаков покачал головой.

– Парень как мина на взводе. Неосторожно тронь – взорвётся. Покалечит и себя, и окружающих. Пусть осядет на место, успокоится, адаптируется… и уж тогда. Попробую. Может, какую-то информацию и получу. Но это уже так… чисто академический интерес. Ну, вот и всё, Миша.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– Понятно. Интересно, очень интересно.

– Когда ты говоришь, что интересно… Будете опять парня дёргать?

– Нет, успокойся.

Бурлаков подровнял ладонями бумажную стопку.

– Есть у меня к тебе просьба, Миша. Архив СБ у тебя полностью?

– Да, спасибо, твои чисто сработали, взяли нетронутым. Твоё досье?

– Да. И дело семьи. Хочу забрать фотографии и уцелевшие вещдоки. Больше ничего не осталось.

– А дом?

– Там живут другие. И пусть живут.

– Понятно. Конечно, забирай. Мы уже сталкивались с таким, механизм давно отработан. Пиши заявление, и девочки тебе подберут. Можешь забрать всё дело. В копии, конечно.

– Угу. И перечитывать протоколы Римминых допросов. С указанием степеней и форм воздействия.

– Да, извини.

Бурлаков ещё раз перебрал стопку, укладывая бумаги в нужном ему порядке. Михаил Аркадьевич молча ждал.

– Вот так, Миша, – Бурлаков убрал бумаги в портфель. – Сейчас поеду дальше. Комитет, лекции, открытый университет налаживать.

– Не велик воз?

– Чтобы меньше думать и вспоминать, Миша, в самый раз.

– Где обоснуешься? Вернёшься в столицу?

– Скорее всего. А вообще-то ещё не думал. Я в одном региональном хорошую фразу услышал. Раз выжили, то и проживём, – Бурлаков улыбнулся и встал. – До встречи. Да, как всегда, постскриптум. Видел двоих из твоих протеже. Алова и Чернов. Помнишь их?

– Ещё бы, – встал и Михаил Аркадьевич. – Ну и как?

– Чернов женился, впрягся в семейный воз и, говорят, доволен до потери сознания. Ну, там целая история, на досуге расскажу. Из общего контингента он не выделяется. Алову масса не приняла, но, судя по всему, те, от кого она спасалась, отстали. Инцидентов, серьёзных, нет. А у Чернова вообще без конфликтов.

– Рад за них, – искренне ответил Михаил Аркадьевич.

– Я тоже. Ну, вот теперь, до свидания.

– До свидания, Игорь. Бумаги все…

– Будут тебе бумаги. Перепечатанные, с красивыми таблицами, графиками и прочим.

Они обменялись рукопожатием, обнялись, и так – в обнимку – Михаил Аркадьевич проводил Бурлакова до двери. Потом вернулся к столу и взял свой листок с нарисованной загогулиной, быстро пририсовал ей крылья, смял бумагу и бросил в пепельницу, поднёс спичку. Листок догорал, когда в кабинет вошёл Никлас и встал рядом.

– Обидно.

– Да, – сразу понял его Михаил Аркадьевич. – Но хотелось бы всё-таки разобраться. Вы помните Ларри?

– Напишите ему, – сразу ответил Никлас. – И посмотрим, разрешат ли ему принять вас у себя дома. Дом ли это для Ларри? И если да…

– Будет интересно, – кивнул Михаил Аркадьевич. – И спешить теперь особо некуда. Хорошо. Теперь… как с Шерманом?

– Жариков выводит его в разряд жертв. Как и телохранителей, – спокойно ответил Никлас.

– Вы не согласны? – быстро посмотрел на него Михаил Аркадьевич.

Никлас молча пожал плечами. Михаил Аркадьевич тщательно размял содержимое пепельницы в пыль и вытряхнул её в корзину под столом.

– Это будет ещё долго болеть.

– Да, я отлично понимаю реакцию Мороза. Это тот индеец.

– Я понял, – кивнул Михаил Аркадьевич.

– Удачно ещё, – улыбнулся Никлас, – что парень не встретил никого из бывших хозяев или надзирателей. Пришлось бы его судить за убийство.

– Да, – Михаил Аркадьевич подмигнул, – будем надеяться, что зимой и в Хэллоуин парень отвёл душу и на этом успокоился.

Никлас негромко рассмеялся и кивнул.

– Отвести душу всегда приятно.

– Да, – вздохнул Михаил Аркадьевич, – разумеется, это удача. А теперь…

Он взял оставленные Бурлаковым листы, а Никлас раскрыл свой блокнот и приготовился записывать.

АлабамаГрафство ЭйрОкруг ГатрингсДжексонвилл

Перед рассветом Норма задремала. Их последняя ночь в этом городе, в своём доме. Такого Дня Благодарения ещё не было. Она всегда старалась сделать праздник настоящим, а в этот раз… Ни индейки, ни праздничного пирога. И не до того, и Джинни против, да и дорого. Харленд обещал принести деньги в восемь. Поезд в восемь тридцать, они успеют. Вещи уже собраны. Два чемодана с одеждой и самыми необходимыми мелочами, сумочка с деньгами и документами и сумка Джинни с книгами и кое-какими тетрадями. Девочка уверена, что русские разрешат ей работать учительницей. Разубедить Джинни невозможно, и пытаться не стоит. Джинни упряма. Как Майкл…

– Мама, – ворвался в сон голос Джинни.

Норма вздрогнула и открыла глаза.

– Что, Джинни, что случилось?

– Уже семь часов, мама.

– Да, конечно.

Норма откинула одеяло и села на кровати. Джинни, румяная, весёлая, её девочка…

– Я поставила кофе, мама, и сделала сэндвичи. И сейчас, и в дорогу.

– Да, Джинни, ты молодец.

– Вставай, мамочка, жду тебя на кухне.

– Хорошо, Джинни, я сейчас.

Норма встала и пошла в ванную. Уложив вчера все вещи, спали они сегодня без ночных рубашек. Как – Норма улыбнулась – да, как в молодости, когда Майкл и она обживали этот дом. Она не знает и, наверное, никогда не узнает, где похоронен Майкл, не увидит его могилы. Этот дом хранил память о Майкле, да, теперь Майкл умрёт опять, уже навсегда, уже…

– Мама!

– Иду, – откликнулась Норма, выключая воду и тщательно вытирая лицо. Не надо, чтобы девочка видела её слёзы.

Они пили кофе в полупустой и уже какой-то нежилой кухне. И тишина в доме была не обычной утренней, а мёртвой. Мёртвая тишина брошенного дома. Допив кофе, Джинни сложила сэндвичи в аккуратный мешочек для завтраков, с которым ходила ещё в школу. Сэндвичи, два апельсина, пакетик конфет.

– Ну вот, мама, – Джинни собрала и вымыла чашки. – Мы уже готовы?

– Да, – Норма заставила себя улыбнуться.

Джинни посмотрела на часы.

– Без четырёх восемь. Мы успели.

И почти сразу после её слов, стук наружной двери, шаги в холле, и в кухню вошёл Харленд.

– Доброе утро, миссис Джонс, привет, Джинни, – поздоровался он.

– Доброе утро, мистер Харленд, – ответила Норма.

Джинни сдержанно кивнула.

Харленд оглядел блистающую чистотой полупустую кухню и достал бумажник.

– Право, миссис Джонс, – он отсчитывал кредитки, – я жалею о вашем отъезде. Пожалуйста, пересчитайте. А вот и купчая. Здесь, пожалуйста.

Норма пересчитала купюры и подписала купчую, спрятала деньги в сумочку и встала.

– Благодарю вас, мистер Харленд, желаю вам удачи.

– И вам миссис Джонс. Удачи, Джинни.

Джинни снова ограничилась кивком.

Втроём они вышли в холл. Норма отдала Харленду ключи от дома, он небрежно сунул их в карман, вежливо помог ей и Джинни надеть плащи, они взяли чемоданы и сумки и вышли из дома.

В воздухе стояла мелкая водяная пыль. Не оглядываясь, потому что сзади шёл Харленд, они пересекли лужайку перед домом. Возле маленькой тёмно-вишнёвой машины Харленд поравнялся с ними.

– Я могу подвезти вас. Вам ведь на вокзал, не так ли?

– Да, благодарю вас, – кивнула Норма.

По дороге на вокзал Харленд ещё раз выразил сожалению по поводу их отъезда и пожелал удачи.

Когда он уехал, а они стояли на перроне, Норма сказала Джинни.

– Ты могла быть и вежливее.

– Мама, я видела его зимой, – очень спокойно ответила Джинни. – И слышала, как он стоял за честь белой расы.

– Но в Хэллоуин… – попробовала возразить Норма.

– Был у своей любовницы в её загородном доме, – фыркнула Джинни. – И остался перед всеми чист.

Подошёл поезд, и они вошли в вагон. Второй класс. Вагон общий, но публика приличная. И не слишком дорого. Когда они заняли свои места и поезд тронулся, Джинни сказала:

– Он уже в прошлом, мама. И будем думать о нём, как о прошлом.

Норма кивнула.

АлабамаГрафство ДурбанОкруг СпрингфилдСпрингфилдЦентральный военный госпиталь

Чак сел поудобнее и, сцепив пальцы на затылке, стал равномерно раскачиваться. Чёрт, не мышцы, а тряпки. И суставы как не свои. Парни говорили, что здесь тренажёрный зал есть. Надо хоть немного подкачаться, чтоб там не насмешничали.

Стукнула, открываясь, дверь. Чак настороженно повернулся на звук и улыбнулся. Андре! И опять без халата, а в обычном, как и тогда. Только поверх рубашки серый вязаный джемпер.

– Привет, – весело сказал Чак.

– Привет, – кивнул Андрей. – Ты просил меня зайти. Надо чего?

– Мне сказали, ты болеешь. Выпороли или током протрясли?

– Нет, я простудился, – Андрей вошёл в палату и закрыл за собой дверь.

Чак встал, обтёрся полотенцем и надел белую нижнюю рубашку, тщательно заправив её в штаны и застегнув пуговицы у горла. То, что ему для этого не надо никого звать на помощь, всякий раз наполняло его радостью.

– Ну, так чего надо? – повторил Андрей.

– Поговорить хотелось, – Чак усмехнулся. – Скучно одному.

Андрей молча повернулся к двери.

– Ты чего? – Чак не так обиделся, как растерялся. – Говорить не хочешь? Почему?

Андрей, всё ещё стоя спиной к нему, неохотно ответил:

– А о чём нам говорить?

Чак на мгновение стиснул зубы так, что вздулись на щеках желваки.

– Та-ак, раньше ты не ломался.

Андрей резко повернулся к нему.

– Раньше – это когда? Когда по белому приказу ты нас мордовал? Да, ты же мне рассказать хотел, сколько ты наших забил. Всех вспомнил, подсчитал? Для этого я тебе понадобился?

– Ты заткнёшься? – спросил Чак.

– Заткнулся.

Андрей так же резко повернулся и пошёл к двери. Чак в два прыжка нагнал его и встал перед ним, загораживая собой выход.

– Подожди. Чего ты задираешься, Андре? Я ж обидеть тебя не хотел.

– Это когда ты меня поганью называл, поливал по-всякому… И остальных наших, да?

– Скажи, какой нежный. От слова рубцов не бывает. А другие, ну, беляки, что здесь лежат, не поливают вас, скажешь? От них небось всё терпите и не трепыхаетесь. Скажешь, нет?

– Скажу, – твёрдо ответил Андрей. – Я с весны в палатах работаю. Слова плохого мне никто не сказал. И остальным. Ты знаешь, каково бинты с ран отмачивать? Мужики, не тебе чета, от боли заходятся. Позвоночник, – сказал он по-русски и тут же поправился на английский, – хребет задет, осколок там или что, его тронуть нельзя, такая боль, а надо повернуть, обмыть, чтоб – и опять русское слово – пролежней не было… Э, да чего тебе объяснять, – Андрей махнул рукой, словно отталкивая что-то. – Они – люди, понимаешь? Вот и всё.

– Они – люди, – медленно, как по слогам, сказал Чак. – Ладно пусть так, хотя беляка человеком назвать… ладно. А мы кто?

– Ты… не знаю. А я – человек.

Чак сжал кулаки, пересиливая внезапно уколовшую локоть короткую острую боль.

– Не задирайся, – попросил он. – Что вы все… сговорились, что ли?

– Ты – палач, – безжалостно ответил Андрей. – А с палачом один разговор. Нам этого нельзя, пока ты здесь. Мы клятву все давали.

– Кому? – сразу заинтересовался Чак.

– Себе. Клятва Гиппократа называется. Что будем только помогать, что не причиним вреда… Все врачи её дают. И все медики. Пока ты здесь, мы тебе ничего не сделаем. И Гэбу.

– А потом? На улице подловите?

– Дурак. Только нам и дела тебя ловить. Уедем мы отсюда, – Андрей улыбнулся. – В Россию уедем. Вместе с госпиталем.

– Увезут вас, а не вы уедете, – поправил его Чак, отходя от двери. – Ну, чего стоишь? Катись. Я с тобой как с человеком хотел, а ты…

Андрей от двери оглянулся на него. Чак сидел на кровати, положив руки на спинку и упираясь в них лбом. И Андрей не смог уйти, повернул обратно.

– Ладно. Чего тебе?

Чак, не поднимая головы, молча дёрнул плечом. Андрей улыбнулся.

– Может, тебе почитать чего принести?

– Чего-о?! – не выдержал Чак и поднял голову. – Ты что, совсем уже того?

– Ты же грамотный, – Андрей словно удивился его вопросу. – Разве тебе не хочется читать?

Чак насмешливо хмыкнул.

– Вот не ждал. Честно, Андре. А что, здесь это можно?

– Можно, – кивнул Андрей. – Есть библиотека. Взял, почитал и вернул. А то и в городе покупаем. Журналы.

– А чего не газеты? – ухмыльнулся Чак. – В журналах картинок больше, так?

Андрей рассмеялся.

– И это, конечно. Ну как?

Чак, не вставая, ногой зацепил и подвинул стул.

– Не люблю, когда надо мной стоят. Садись, поговорим. А ты что, читать любишь?

Андрей кивнул и сел.

– Люблю. Трудно, конечно, слов многих не знаю.

– Это как? – не понял Чак.

– Ну, я по-русски же читаю, – объяснил Андрей.

– Ого! – присвистнул Чак. – Ну, ни хрена себе! А по-нашему?

– По-английски? – уточнил Андрей. – Совсем слабо. Я русский учу. И не увозят нас, а мы уезжаем. Кто хочет.

– А что, есть такие, кто не захотел? – Чак еле заметно сощурил глаза.

– Есть, – кивнул Андрей. – Думают, здесь им будет лучше.

– Ага-а, – Чак испытующе посмотрел на него. – А ты, значит, так не думаешь?

Андрей нахмурился, сведя брови, но сказал спокойно:

– Не лезь в это. Каждый за себя решает.

– Это ты верно, – медленно сказал Чак. – Каждый за себя. Слушай, я вот что хотел спросить. Откуда ты его знаешь?

– Кого? – Андрей настороженно смотрел на него.

– Ну, кто тогда приходил. С фоткой. Ты его даже по имени называл.

А-а! – Андрей облегчённо перевёл дыхание. – Он у нас тут лежал, лечился. Почти полгода. Николай Северин. Его ещё Никласом называли.

– А… – теперь Чак говорил осторожно, словно пробуя слова наощупь. – А от чего его лечили?

– Он, я слышал, попал в СБ. Его пытали. Он долго болел после этого.

Чак потёр лицо ладонями.

– Слушай, Андре… он тогда говорил, что я…

– Ты делал, что тебе велели, – Андрей понимающе улыбнулся. – У тебя не было выбора, так?

Чак хмуро кивнул.

– Так. Но… ты тогда прикрыл меня, спасибо. Тебя сильно вздрючили потом?

Андрей покачал головой.

– Нет, я сам… психанул. Ну и… чуть не замёрз.

– Психанул? – переспросил Чак. – Из-за чего? Из-за того чмыря, что на фотке, что ли?

– Да, – ответил Андрей. – Он… нет, не могу об этом.

– Ладно, – понимающе кивнул Чак. – Пошли они все… Ещё говорить об них… ладно. Я только вот что хотел сказать. Мы… мы – телохранители, а не палачи. Наше дело – нападающего вырубить, защитить, понимаешь…

– У Никласа до сих пор следы от кандалов, – задумчиво сказал Андрей. – И ожоги… точечные.

Чак ударил кулаком по спинке кровати.

– Слушай, я делал, что приказывали. Мне велели быть палачом. Велел… если кто виноват, то это… – и запнулся, не в силах выговорить. – Нет, Андре, не могу, но ты же понимаешь?

– Ты про своего хозяина?

– Да, – твёрдо ответил Чак. – Назвать я его не могу, нельзя.

– Почему? – удивился Андрей.

– Нельзя и всё, – буркнул Чак. – Ладно. Ну их всех, – он длинно забористо выругался. – Давай о другом.

– Давай, – кивнул Андрей. – Ты думал, куда пойдёшь?

– Когда?

– Ну, когда выйдешь отсюда.

– Сначала выйти надо, – мрачно усмехнулся Чак. – Я этого не знаю, чего уж о будущем… рабу загадывать нечего.

– Ты же не раб теперь.

Чак встал и подошёл к окну. Постоял так, глядя на двор, и медленно повернулся.

– Андре, ты сам веришь в то, что говоришь?

– Конечно, верю. Ты что?

– Я… я с августа сам по себе жил. И всё равно… Пойми, Андре. Нам ведь не на руку, на душу клеймо кладут. Рабы мы, с рождения и до смерти рабы. Я беляков этих в Колумбии давил, как гнид, сам, без приказа. Они в ногах у меня ползали. А я всё равно раб. И все мы так.

– Ты только за себя говори, – посоветовал Андрей. – Про себя я сам скажу. И ты о другом хотел, а всё про одно и то же.

Чак угрюмо кивнул, медленно вернулся к кровати и сел.

– Всё так. Только… только о чём ещё говорить? Что сожрал и как пороли, больше и не о чём. Вы вот о чём говорите? Ну, когда одни треплетесь?

– Сейчас или раньше? – уточнил Андрей.

– Сейчас, – заинтересовался Чак.

– Ну, кто чего купил, что в городе видели, что на дежурстве случилось, а теперь ещё, как в России жить будем. Ну и… другое всякое.

– Да-а, – усмехнулся Чак, – есть о чём поговорить. Ну, и чего ты себе купил?

– Вот, джемпер, – Андрей с улыбкой погладил себя по груди.

– Дорогой?

– Очень, – кивнул Андрей. – Мне одолжили, а то бы и на погляд не хватило.

– Парни?

– Нет, – рассмеялся Андрей. – Мы все в складчину бы столько не собрали. Иван Дормидонтович и Юрий Анатольевич, – сказал он по-русски и тут же по-английски: – Доктор Иван и доктор Юра. Врачи. Ты же их знаешь.

Чак кивнул.

– Знаю. Как ты на их именах язык не ломаешь?

– Привык, – улыбнулся Андрей. – Ну вот, теперь буду потихоньку выплачивать.

– И сколько лет? – съехидничал Чак.

– Я курсы уже заканчиваю. У медбрата зарплата больше. Так что… ну, не буду шоколада покупать, на мелочи всякие тратиться, – Андрей засмеялся. – У нас в буфете пирожные вкусные. Придётся без них.

– Сладкое любишь? – ухмыльнулся Чак.

– Люблю, – кивнул Андрей. – А ты?

Чак пожал плечами.

– Мне всё равно. Было бы сытно. И не тяжело. Ну, чтоб тяжести в животе не было.

– Понятно, – кивнул Андрей. – Слушай, может, принести тебе чего из города? Ну, не пайкового.

– А что? – удивился Чак. – Можно?

– Ну, – Андрей пождал плечами. – Пока всё нормально было. Спиртного нельзя, ни под каким видом, а остальное… Мы раненым иногда приносим.

– Да нет, – Чак вздохнул. – Выпить, конечно, стоит, да… подставлять тебя неохота.

– Спасибо за заботу, – ухмыльнулся Андрей. – А пить тебе не нужно.

– Это почему? – насмешливо спросил Чак.

– Если б тебе было это нужно, Иван Дормидонтович сам бы тебе налил.

– Да ну-у?! – преувеличенно удивился Чак. – Такой он добренький?

– Он – врач, – веско сказал Андрей, прислушался и встал. – О, лопать везут.

– Точно, – кивнул Чак. – Ладно…

Дверь распахнулась, и Фил вкатил столик с ужином. Подозрительно оглядел Чака и Андрея.

– Ты в порядке, парень?

– В порядке, – кивнул Андрей.

– Тогда сваливай. Посещения закончены, – и Фил стал переставлять тарелки с запеканкой и салатом на тумбочку.

– Бывай, – улыбнулся Андрей, выходя.

– Бывай, – кивнул Чак.

Когда за Андреем закрылась дверь, Фил строго, даже сурово посмотрел на Чака.

– Отстань от парня, понял?

– Чего-чего? – переспросил Чак.

– Не притворяйся. Будешь к парню лезть… – Фил сделал выразительную паузу, – не проснёшься.

– Нужен он мне, – фыркнул Чак, усаживаясь к еде.

– Раз зазываешь, значит, нужен. Учти, мы не шутим.

– Катись, – невнятно из-за набитого рта пробурчал Чак.

Фил поставил на тумбочку стакан с тёмной сладкой жидкостью, которую называли отваром, а Чак всё как-то забывал спросить: отвар чего, и вышел. Гэба поехал кормить.

Чак ел быстро, словно хотел едой заглушить обиду. Ну, поганцы, одно у них на уме. Что он Андре хочет… да не нужно ему это на хрен, что он… ну, тогда, по приказу и «для вразумления», так по приказу и не то сделаешь, а так-то… ему баб хватает, были бы деньги. Вот сволочи… беляки с этим не лезут, так они… велика беда – поболтает он с парнем. Парень, конечно, смазлив, уж на что никогда таким не баловался, а руки сами чешутся… не потискать, так потрогать. Парню, видно, достаётся, вот и… тогда он его по плечу хлопнул, а Андре психанул сразу, будто уже штаны с него стаскивают. Но понял же, пришёл, и поговорили нормально. Так нет, вот же сволочь, спальник поганый, полез, они, вишь ли, заодно. Ладно, да ну их…