скачать книгу бесплатно
Миллисент отпила глоток. Не так уж много истинных радостей в жизни, чтобы отказывать себе в маленьком удовольствии. Хороший кофе был слабостью сестёр.
– Какая все-таки странная пара, – Лилиан задумчиво смотрела в огонь.
– Да, – Миллисент сразу поняла, о ком идёт речь. – Белый и индеец. И ты заметила, Лилли, белый договаривался о плате, инструменты его, но индеец не подчиняется ему. Они действительно напарники. В прямом смысле.
– Да, это видно. Но, Милли, может он цветной или из «недоказанных»?
– Ну, по виду он чисто белый. И ни один «недоказанный» не будет на равных с индейцем. Кстати, и ни один нормальный индеец не будет так держаться с белым.
– С нормальным белым.
– Да, Лилли. И одежда… Армейская рубашка, сапоги и куртка рабские.
– У индейца рубашка магазинная.
– Да, и из неплохого магазина. И ты заметила штопку? Я не знаю, кто в городе умеет так штопать.
– Он мог её получить за работу.
– Да, конечно. Но почему белый таскает с собой куртку, а индеец нет? Оставил на квартире? Они не похожи на бездомных.
– Да, но живут раздельно. Белый вчера, когда договаривался, был один.
Они помолчали, наслаждаясь кофе. Лилиан вздохнула.
– Но как же он красив.
– Да, и шрам его совсем не портит.
Лилиан засмеялась.
– Без шрама он походил бы на спальника.
– Лилли! – Миллисент опустила чашку на колени. – Ты умница! Конечно же, он спальник.
– Индеец-спальник?!
– Ну конечно! Вспомни, как он двигается, как носит одежду. Конечно, это редкость, но может, он именно поэтому и уцелел.
– Но, Милли! С такими руками и спальник?!
– Он, наверное, уже до капитуляции был на другой работе. Хотя не представляю, зачем держать спальника и не использовать его. И сейчас… ну, там, где он живёт, он спальником не работает.
– Ты права, Милли, иначе бы он никогда не нанялся на стройку.
– Значит… – Миллисент задумчиво прикусила губу, – значит… Нет, не могу представить, кто ему мог дать жильё и не использовать.
– Ну, – осторожно сказала Лилиан, – это не обязательно… белая. Они могут жить и в Цветном квартале.
– Для Цветного квартала они слишком чисты. Там так не следят за одеждой. И стирают они не сами, им стирают. А индейцу и гладят.
– Да, я заметила. Милли, шрам у него свежий, не так ли?
– Да. Значит, он перестал быть спальником не из-за шрама. Как ты думаешь, Лилли, могут они… быть парой?
– Нет, Милли. Тогда бы они и жили на одной квартире. И… и обращение было бы другое. Ну, с Бьюти.
– С ней заигрывал белый.
Лилиан негромко засмеялась.
– Индейцу она тоже понравилась. Но он уступает её белому. Нет, Милли, между ними совсем другие отношения.
– Кстати, белый тоже красив.
– Я бы сказала, обаятелен. И кажется, он моложе индейца. Ненамного, но моложе.
– Они оба пришлые. Белого бы мы увидели и раньше, а в нашем Паласе, – Миллисент лукаво подмигнула сестре, – индейцев не было, не так ли?
Лилиан ответила смущённой улыбкой. Миллисент долила себе и сестре кофе и выключила спиртовку под кофейником.
– Интересно, Милли, сколько они провозятся с пристройкой?
– Ну, завезти товар мы успеем.
– Хотелось бы открыть к Дню Матери.
– Ты думаешь, цветных это волнует?
– Милли, посмотри на Нанни и Бьюти. Вспомни, когда мы купили Бьюти, как изменилась Нанни. Она даже придумала Бьюти отца и рассказывала мне, да и тебе, Милли, о своих приключениях с неким, – Лилиан с удовольствием рассмеялась, – гостившим у нас джентльменом. Она даже забыла, что родила всего однажды от дядюшкиного кучера-черныша и то мёртвого мальчика. Десятая дочь – дочь по закону. Мы даже не говорили ей ничего, вспомни. Она сама спросила, и ты кивнула. И для неё всё решилось. И Бьюти… как она любит Нанни, зовет её мамой, и верит, действительно верит, что Нанни её мать.
– Да легковерие цветных, Лилли, меня иногда изумляет. Они готовы верить всему, что скажет им белый.
– Не думаю, чтобы этот индеец был столь же легковерным.
– Но индейцы вообще сильно отличаются от негров. И ты заметила, он отвечает только на прямые вопросы. И то не на все. Отмалчивается он неплохо.
– А белый отшучивается. Они стоят друг друга, Милли.
– Да, разговорить их трудно. Да и стоит ли? Если они действительно живут у кого-то в белых кварталах, мы и так всё скоро узнаем.
– Ты знаешь, Милли, я думаю, Бьюти сможет узнать побольше. От неё они так таиться не будут.
– Как знаешь, Лилли. Но посмотрим.
– Конечно.
Лилиан допила кофе, Миллисент заботливо накрыла сервиз и остатки пирожных вышитой салфеткой.
– Позвони Нанни, – попросила она. – Пусть уберёт. Я оставила пирожных.
– Да, конечно, – закивала Лилиан, – пусть побалует Бьюти.
О бале они не говорили. Миллисент дала сестре полный отчет ещё утром. Самое главное – знакомство с комендатурой – было сделано, как они любили: изящно и ненавязчиво.
Женя проснулась ночью от странного чувства. Что-то менялось. Не в ней, в окружающем. Что? Дождь? Нет. Она осторожно, чтобы не разбудить Эркина и Алису, села на кровати. В комнате было темно и тихо, тёплой сонной тишиной. Но что-то же разбудило её. Что? Это не опасность. В этом незримом и неслышном изменении не было ничего тревожного. Нет, страх она узнавала в любом обличье, это что-то другое. Какое-то напряжение в воздухе. И не снилось ей вроде ничего такого…
Женя осторожно встала. Чуть было не пошла привычным путём мимо печки, но вовремя вспомнила и остановилась, едва не наступив на Эркина. Слава богу, кажется, не разбудила. Глаза уже привыкли к темноте, и она благополучно обогнула стол и вышла на кухню. На ощупь нашла ведро с водой и напилась прямо через край. Алису она за это ругает, а сама…
Прежнее напряжение не отпускало. И она осторожно отогнула расправленную Эркином штору. Бело-голубой лунный свет ударил её так, что заломило глаза. Луны не видно, она по другую сторону дома, но здесь всё залито этим светом, каждый камушек виден. И что же это с ней такое? Нет, надо лечь спать, завтра, а может уже и сегодня на работу. Надо ни на что не обращать внимания и лечь спать. Всё-таки балы выбивают из равновесия. Такое нарушение привычного ритма… И тут же стало смешно. Балы! Как будто их у неё было много! Нет, тогда бы они определяли ритм. Нет, надо заставить себя. Не девочка, слава богу, мать семейства.
Какой-то звук заставил её приникнуть к окну. Что это?! Не ветер, не шаги, не… словно кто-то неслышно, неощутимо, заметно только для неё, прошёл мимо дома… И тут она поняла и с трудом сдержала смех. Ещё отец говорил: «Время идет неслышно, но его можно услышать. Один раз весну, один раз лето, один раз осень. Только зиму не дано услышать». Пришла весна? Так это она слышит приход весны? Но она же уже слышала её. Или в тот раз была… было что-то другое?
Женя тщательно расправила штору и пошла в комнату. Подошла к Алисе. Она ничего не видела, но знала, что Алиса, конечно, разметалась во сне, и не ошиблась. Алиса только сонно вздохнула, когда Женя укрыла её. Прислушалась к дыханию Эркина. Спит. Как же он устал, если её шаги не разбудили его. В бреду лежал, а отзывался на каждое её движение. Пусть спит. Женя подошла к своей кровати и легла, натянула на плечи одеяло. Тёплый мягкий кокон, убежище от всех превратностей мира…
Эркин проснулся, когда Женя ещё сидела на кровати. Он слышал, как она прошла на кухню, возилась там с окном… Женя легла, и он осторожно перевёл дыхание. Изображать спящего бывает трудно. Что-то встревожило Женю? А может, ей просто захотелось пить. В полнолуние плохо спится. Да ещё и весна. Он лёг поудобнее. Тело ломит уже меньше, не так, как в первые дни, и всё равно, поворочаешься, пока хорошо не ляжешь. Стоит закрыть глаза, и стояки, доски, блестящая на солнце бело-жёлтая древесина… Он попробовал расслабиться, как когда-то, в паласной камере. Вроде удалось. А теперь спать. Женя затихла. Спит. Можно и ему… спать… встать надо пораньше. А то Андрею придётся в одиночку начинать…
Женя ещё раз прислушалась. Уже сквозь сон снова услышала – да, это ей не почудилось. Вот оно опять. Осторожные вкрадчивые шаги времени…
…Он пошёл провожать её. Нет, они просто гуляют. Весенний прохладный парк, голубеющее небо и матовые луны фонарей. Хэмфри ведет её под руку, властно прижимая её локоть к своему боку.
– Вы волшебница, Джен. Я ещё не встречал такой.
– Вы это всем говорите, Хэмфри? – смеётся она. – Или выборочно?
– Только вам. Ведь это правда.
– Спасибо.
– Это я должен благодарить вас, Джен.
Нет, она понимает, насколько это банально и избито. Тем более в устах Хэмфри Спенсера Говарда, богача и красавца, отпрыска одного из лучших семейств Империи. Скольким он это говорил, и все ему верили. Верит и она. Она всё понимает, но хочет верить и верит. Он ведёт её по парку студенческого городка так уверенно, будто он здесь хозяин, а она гостья. А ведь это она… нет, Хэмфри везде и всегда хозяин.
– Правда, красиво, – она пытается поддерживать светский разговор, когда они выходят на смотровую площадку над рекой.
– Вы лучше.
Обсаженная клёнами площадка пуста. Под деревьями густая тень, ещё ночная, непроглядная, а на площадке уже серый предрассветный сумрак. Отсюда действительно открывается очень красивый вид, но Хэмфри не даёт ей выйти из-под деревьев. Его руки не грубо, но властно разворачивают её, и она сжата его объятиями. Руки у него такие сильные, что все её попытки освободиться сводятся к какому-то жалкому трепыханию. Рот Хэмфри приникает к её рту, его губы сильнее. Своим ртом он открывает её рот, так что соприкасаются зубы, и она вдруг ощущает чужой твёрдый язык, раздвигающий её зубы, проникающий внутрь, толкающий её язык куда-то назад. Ей трудно дышать, она крутит головой, но его губы словно присосались к её рту, а сильные руки приподняли её, она упирается ладонями в его грудь, тщетно пытаясь отстраниться, но он сильнее. Подкашиваются ноги, она на грани обморока, когда он отпускает ее.
– Хэмфри…
– О Джен, вы такая пьянящая, любой мужчина потеряет голову.
Он очень доволен.
– Хэмфри, вы сошли с ума.
Он откровенно смеётся, хотя слова его по-прежнему вежливы.
– С вами, Джен, и ради вас.
Он все-таки довёл её до жилого корпуса, но они столько раз останавливались и целовались, что, когда она вошла в свою комнату, её уже заливало утреннее солнце. Его поцелуи утомили её больше танцев. И она чувствовала себя такой разбитой. Глупая провинциальная неумёха, неспособная даже оценить такого кавалера. Но он оставил ей свою карточку и предложил встретиться. И она согласилась…
…Эркину удалось встать и переделать всё, не разбудив Женю. Перед уходом он осторожно подошёл к ней. Она спала, свернувшись на боку и подсунув под щёку одеяло. Ей что-то снилось: она досадливо морщила лоб, но тут же её лицо разглаживалось и становилось безмятежно чистым. Эркин тихо опустился на колени у её изголовья, так что их лица теперь были на одном уровне.
Сколько он видел спящих женских лиц. Но у неё совсем другое лицо. Лицо девочки, отдыхающей во сне от замучившего её мира. Чтобы не потревожить её взглядом, он опустил веки и смотрел на неё сквозь ресницы. Любое слово твоё – закон. Убью, украду, сам умру по первому твоему слову. И белёсую эту дылду, раз ты его выбрала, признаю хозяином. Тебе было хорошо с ним, ты смеялась, я слышал твой смех, так смеются счастливые, будь же счастлива с ним, но… но прости меня, пока ты не скажешь, я не уйду, я буду цепляться за этот дом, как ни за что не цеплялся, приму любое унижение и боль, но сам, по своей воле, я не уйду, только если ты скажешь…
Женя вздохнула во сне, повернулась на спину, и он отпрянул, легко выпрямился и встал. Ему пора, уже совсем светло. А ей можно ещё немного поспать. Пусть спит. Он бесшумно прикрыл за собой дверь, соскользнул по лестнице, не задев ни одной скрипучей ступеньки, и так же бесшумно вышел во двор. Калитка тоже не подвела: не скрипнула, не стукнула.
И убегая по утренней быстро наполнявшейся золотистым светом улице, он не слышал, как задребезжал старый будильник, стоящий для громкости в пустой тарелке.
Женя села и огляделась. Губы болели, будто она наяву опять целовалась с Хэмфри. Ну его, сколько лет уже не снился, и надо же, опять… Она нахмурилась. Эркин уже ушёл, что ли, не слышно его осторожной возни на кухне.
– Эркин, – позвала она.
Ей ответила тишина. Значит, ушёл. Да, он говорил про большую работу. Но может хоть вернётся сегодня пораньше, до темноты. Надо будет купить сегодня… мяса, пожалуй. На такой работе надо есть, как следует. И сегодня он не отвертится своим: «нас кормили». Ну чем его накормят эти птички, старушки кондитерские? Мама готовила отцу мясо. Мясо даёт мужчине силу. Как бы ни было трудно… Мамы не ошибаются.
Женя встала, накинула поверх рубашки халатик.
– Алиса! Вставай, уже утро.
Алиса, не открывая глаз, потёрлась щекой об угол одеяла, как всегда подсунутый под щёку.
– Вставай, – повторила Женя и побежала на кухню.
В плите горел огонь, и у чайника уже подрагивала крышка, а кастрюля с кашей сбоку, чтобы прогревалась не подгорая. Женя улыбнулась. Он даже просохшее за ночь бельё снял и сложил в корзину. Хэмфри в голову бы не пришло что-то сделать для другого, он если что и делал, то только для себя. Женя брезгливо передёрнула плечами. Нашла, кого с кем сравнивать!
– Алиса, ты встанешь, наконец? Вечером её в постель не загонишь, утром не поднимешь.
Алиса, не слыша подлинной строгости, заныла что-то притворное.
Андрей уже перебирал мокрые от росы брусья, когда Эркин перепрыгнул с разбега каменную изгородь.
– Долго зорюешь! – встретил его Андрей.
– Долго что? – уточнил Эркин, взбираясь на кладку и пробуя поставленные вчера опоры.
– Спишь утром долго, – перешёл на английский Андрей.
– Ага, – согласился Эркин. – Смотри, не перекосили?
– Сейчас на распор поставим, – отмахнулся Андрей. – До завтрака остов кончить не сдохнуть. И обшивать начнём.
– Не надорвись, – посоветовал Эркин. – Спешка нужна, знаешь, когда?
– Когда? – заинтересовался Андрей.
– Когда чужой кусок заглатываешь, пока не отобрали.
