Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов

Капетингская Франция была для Рима единственным мощным и надежным союзником, однако правление Филиппа Августа продемонстрировало папству, что король Франции далеко не всегда будет паладином Церкви. Одним из честолюбивых замыслов Григория VII и Иннокентия III стало создание христианской империи с папой во главе, где короли выполняли бы роль лейтенантов, что плохо соотносилось с реальностью, зато ясно указывало на степень авторитарности папства. Если ислам и греческая Церковь (несмотря на урон после крестового похода 1204 г.) оставались для Рима перманентной внешней угрозой, то в странах официально католических возникало все больше и больше движений, открыто оппозиционных Церкви. У всех ересей была одна общая черта: абсолютное и резкое осуждение римской Церкви.

Ереси гнездились по большей части на Балканах, в Северной Италии и в Лангедоке, причем учение катаров в ХП-ХШ веках было далеко не самым могущественным. Очаги ереси во Франции, Германии и Испании были одинаково активны и многочисленны.

В начале XIII века римская Церковь, став крупной политической силой, начала терять доверие светской элиты даже в тех странах, где ее ортодоксальность никем не оспаривалась, и во многих католических странах ересь снискала поддержку населении и имела собственные традиции, организацию, священников и мучеников.

Около 1160 года катарская Церковь в Кельне насчитывала адептов во многих городах на юге Германии, особенно в Бонне, и, несмотря на преследования и пытки, вызывала серьезные опасения у каноника Экберта де Шенау по причине большой численности верующих. В Англии катары не пользовались успехом, однако миссионеры из Фландрии сумели в 1159 году привлечь достаточное количество неофитов, чтобы возбудить беспокойство клира. Их не сожгли на кострах, но заклеймили каленым железом и выгнали в поля, где они перемерли от холода, не найдя поддержки у враждебно настроенного населения. И тем не менее в Англии катары были еще в 1210 году, поскольку одного из них сожгли на костре, и против еретиков звучали призывы к крестовому походу.

Во Фландрии катаров было много, и их Церковь в Аррасе отличалась таким могуществом, что епископ Фрумоальд в 1163 году мог только сокрушаться по этому поводу, но сделать не мог ничего, и лишь в 1182 году руководство Церкви судили и сожгли, однако Фландрия до самой инквизиции продолжала оставаться очагом ереси.

Шампань насчитывала много тайных катарских общин, которые в конце XII – начале XIII веков активно преследовало духовенство. Нам известна история юной Ремуазы, заплатившей жизнью за приверженность девственности. Если она и ее пожилая наставница были единственными еретичками, обнаруженными в Реймсе, из этого не следует, что не существовало других; несгибаемые женщины умели хранить тайну. Крупная община катаров существовала приблизительно с 1140 г. в Монвимере (Монт-Эме). Ее обнаружили только во времена инквизиции, и, судя по тому, что инквизитор Робер ле Бугр сжег 183 еретиков, численность общины была солидной.

В окрестностях Везелея в графстве Неверском южанин Юг де Сен Пьер в 1154 году основал еретическую общину с социальной направленностью, но явно катарскую по духу, которая объединила окрестных обитателей, стремящихся освободиться от тирании городских аббатов. Их поддерживал сам граф, но в 1167 году руководители общины были осуждены по обвинению в ереси. Это, однако, не помешало их доктрине распространиться по всему Нивернэ и в Бургони, где она приобрела такие симпатии у населения в районе Безансона, что священники, запрещавшие ее, сильно рисковали: их могли побить камнями. Епископ обвинил двоих руководителей движения в ереси и сжег.

Епископ Оксерский, Юг де Нуайер, обнаружил источник ереси в Шарите сюр Луар в 1198 году. Старейшина капитула Невера разделял катарскую доктрину, и ересь была сильна повсюду, вплоть до церковных кругов. Глава местной общины Террик был сожжен в 1199 году, но бурное развитие секты все же вынудило папу послать в Нивернэ легата с миссией усмирения, и в 1201 году в Невере сожгли шевалье Эврарда де Шатонев, ученика Террика. Племяннику шевалье, декану капитула Гильому, удалось бежать и укрыться в окрестностях Нарбонны, где он стал одним из вождей катарской Церкви под именем Теодориха (Тьерри). При всех гонениях учение катаров не сдавалось, и в 1207 году секта Шарите снова навлекла на себя гнев епископов Труа и Оксера, а в 1223 году знаменитый инквизитор Робер ле Бугр получил от папы приказание истребить ересь в регионе.

На севере Франции, где общины еретиков попадались редко и не окружали себя никакой тайной, большинство населения относилось к ереси враждебно. Тем не менее успех движения в Базеле и Аррасе и существование таких мощных колоний, как в Монвимере или в Шарите, заставляет думать, что катары были более многочисленны, чем подозревали светские власти и Церковь. Во Франции в начале XIII века учение катаров не представляло для Церкви серьезной опасности. Члены различных общин могли сформировать лишь некое оккультное сообщество, весьма мало боеспособное. И неизвестно еще, смогло бы движение так разрастись и выйти на свет Божий, как это случилось в Италии и Лангедоке пятьюдесятью годами раньше, если бы Церковь не сосредоточила на борьбе с ересью все усилия своей внешней политики и внутренней организации.

Если во Франции, самой католической из христианских стран, очаги ереси были настолько стойкими, что катарские епископы Болгарии и Лангедока сочли необходимым создать там Церковь, то в остальных католических странах учение катаров было уже готово оспаривать у римской Церкви ее превосходство.

Поначалу самая малочисленная, Церковь катаров к концу XII века стала обретать вид и преимущества Церкви универсальной. Повсюду, где она получила распространение, ее моральный престиж был огромен. Она обладала своей доктриной, которая сохраняла стабильность и связную логику (если не считать мелких различий в деталях) как в XI, так и в XIV веке, как в Болгарии, так и в Тулузе или Фландрии, и это единомыслие служило доказательством силы Церкви. У нее был свой неизменный ритуал, своя иерархия и традиции, своя теология и литература, и она могла уже противостоять порядкам официальной Церкви.

Мы знаем, каким доверием она пользовалась в Лангедоке, и нашему повествованию не помешает короткий экскурс в историю Церкви катаров в тех странах, где ересь уже окрепла достаточно, чтобы стать официально признанной. Поведение римской Церкви, начиная с крестового похода и кончая учреждением инквизиции, было продиктовано величиной и реальностью опасности. Нельзя сказать, что Церковь просто стремилась к власти, проводя политику тирании и репрессий. За долгое время она сама серьезно пострадала от своей политики, и это говорит о том, что здесь были задеты ее жизненные интересы. Сжигая еретиков, Церковь не повергала безоружного, а защищалась от опасного противника, у которого было перед ней серьезное преимущество борца за духовную свободу. Даже при слабой организации и боеспособности гонимая Церковь всегда была морально сильнее официальной. Риму не удавалось справиться с катарами, не разрушив при этом изрядную часть самого смысла существования своей Церкви. Несомненно, она бы успешнее защитила свою веру, если бы ушла, как катары, в подполье, в пещеры. Однако римская Церковь уже долгое время была не просто Церковью, но кастой, социальным классом и политической силой.

Церковь катаров защищала только духовные интересы. Преимущество было на ее стороне: во многих католических странах римская Церковь не представляла ни просветительской инициативы, ни национальной традиции, ни защиты от феодальной анархии, а являла собой чуждую религию, которую силой насаждали светские власти.

У балканских славян и венгров греческий ритуал уже получил распространение, благодаря трудам болгар Кирилла и Мефодия (они перевели Литургию и Священное Писание на народный язык). Эти народы сохранили глубоко враждебное отношение к католическому клиру, насаждавшему латынь, и потому монахи многочисленных обителей на территории этих стран вместо поддержки со стороны местных священников получили в их лице опаснейших противников. Римское духовенство их презирало и всячески угнетало, а между тем они гораздо ближе стояли к народной традиции, чем к культуре, которую навязывал Рим, и именно поэтому были склонны впитывать еретические доктрины и распространять их, благодаря своему авторитету служителей Христа. С другой стороны, в славянских странах католических священников и епископов было мало, они не имели никакого влияния на население и являли собой пример самой бессовестной коррупции.

В эпоху Иннокентия III Венгрия, Хорватия, Славония, Босния, Истрия, Далмация, Албания (а также Болгария, Македония и Фракия, находившиеся под греческим влиянием) были странами, где учение катаров пользовалось наибольшей свободой, а нередко и поддержкой власть имущих. В конце XII века в Боснии «бан», или князь, Кулин, правитель этой провинции, вместе со всем своим семейством исповедовал ересь. В Далмации, в диоцезе Тригурия находился один из крупных катарских центров, известный не только на Балканах, но и в Западной Европе. В Сплите, Рагузе и Заре почти вся знать была еретиками. И не только в Болгарии, где зародилось учение катаров, но и в Константинополе присутствовал один из самых важных катарских епископов. В этих странах даже католические епископы, такие, как Даниэль из Боснии или Аренгер из Рагузы, проявляли симпатию к доктринам катаров.

По восшествии на папский престол Иннокентия III епископы славянских стран, напуганные развитием ереси, пытались устрашить противников преследованиями и призывами к князьям. Венгерский король, верный папе, пытался оказать давление на бана Боснии, который пошел для виду на уступки. Однако его последователь Нинослас еще откровеннее поддерживал ересь и посадил еретика на епископский трон, освободившийся после смерти Даниэля. Босния официально стала еретической, перестала отправлять все католические службы и к концу 1221 года превратилась в одну из избранных стран, где гонимые катары из других краев могли найти прибежище и чувствовать себя в безопасности.

Тем временем Иннокентий III старался обратить болгар, склонявшихся к Византии, где катаров и богомилов было особенно много. Короновав болгарского царя Калояна, покорившегося Риму, чтобы получить от папы помощь против греков, Иннокентий III предвидел, что его протеже будет по-прежнему поддерживать еретиков в своей провинции. Иван Асень, царь Болгарии к концу 1218 года, предоставил катарам полную свободу проповеди и службы. В Венгрии короли Эмерик, а потом Андрей II, искренние католики, пытались под нажимом Иннокентия III, а потом Гонория III искоренить ересь в своих странах. С их помощью епископы и легаты развернули ожесточенную борьбу против боснийских катаров, и в 1221 году венгерский монах Павел основал доминиканский монастырь в Раабе. Однако первых доминиканских миссионеров постигла печальная участь: тридцать два монаха были утоплены в реке разгневанной толпой за скверные пророчества. Несмотря на показное повиновение бана Ниносласа, ересь продолжала оставаться в силе настолько, что в 1225 году Гонорий III грозил объявить крестовый поход в эту провинцию. Поход, однако, не состоялся. Архиепископ Колошский выдал двести марок серебром Жану, владетелю Сирми, с целью убедить его принять крест, но тот так и не смог решиться. Только король Коломан, сын Андрея II, в 1227 году попытался предпринять военную операцию, но тоже без особого успеха.

Для установления равновесия в Боснии (единственный тамошний епископ переметнулся к еретикам) папа учредил второе епископство и отправил туда немецкого доминиканца Иоганна фон Вильдешуссена, который быстро снискал себе дурную славу своими зверствами. Чтобы заставить покориться бана Боснии, папа призвал князя Коломана Славонского, как некогда призвал в Лангедок французского короля. Во главе нового крестового похода Коломан в 1238 году добился, или мнил, что добился, известных успехов, но ересь не искоренил. Папа вызвал еще одного доминиканского епископа, который через два года, убоявшись, покинул свой пост.

В славянских странах, в силу политической ситуации и убеждений властителей, ересь была сильна и вполне способна противостоять официальной религии. Ее успех во многом определялся естественным сопротивлением славянских народов римскому захватничеству и ослаблением авторитета греческой Церкви, которая, будучи, как и католическая, тесно связана со своим руководством, имела гораздо более слабую организацию, находилась под постоянной угрозой ислама с востока и Рима с запада и гораздо ближе по духу стояла к течениям манихейского толка, чем католическая Церковь. Нет ничего удивительного в том, что ересь попала на благодатную почву в этих краях, едва тронутых христианством и открытых множеству соперничающих влияний.

Совершенно удивительно другое: Италия, родина папства, страна давно уже католическая, так же долго была подвержена ереси, как и Лангедок. В самом Риме имелись катарские общины, и с XII века есть сообщения о мощных колониях еретиков в Милане, Флоренции, Вероне, Орвьето, Ферраре, Модене и даже в Калабрии.

Пока крестовый поход против ереси обездоливал юг Франции, катары в Италии пользовались почти официальной свободой и составляли в городах мощные кланы, которым иногда удавалось изгонять епископов и католических сеньоров.

Особенно широко ересь распространилась в имперской Ломбардии, где постоянно происходили кровавые стычки между сторонниками папы и императора, и обе эти правящие силы держали в постоянном страхе зависимую от них страну. А Ломбардия была страной больших торговых городов-республик, очень ревниво относившихся к своим свободам. Больше, чем для жителей какой-либо иной христианской страны, Церковь представляла для ломбардцев политическую силу, и позже война Гвельфов и Гибеллинов покажет, что в Италии религиозные страсти намного уступают страстям политическим. Именно этот вид борьбы за национальную независимость и социальное освобождение приняло в Италии движение катаров. Епископы, владетельные феодалы, всегда готовые с оружием защищать свои привилегии, наталкивались в городах на упорное сопротивление, для которого религиозный пыл часто становился лишь поводом. Католики дрались не столько за веру, сколько за интересы кланов и политических партий.

Как это ни парадоксально, но состояние перманентной гражданской войны и сохраняло довольно долгое время в Италии климат относительной религиозной терпимости. Пока католики не подняли оружие против своих сограждан-еретиков, в стране сохранялось равновесие сил, вынуждавшее обе стороны считаться друг с другом. Папа, который очень пекся о сохранении своих завоеваний в Ломбардии, не мог призвать императора в крестовый поход, понимая, что тот сумеет обернуть предприятие к своей выгоде. И сумел: в 1236 году, когда инквизиция с бешеной энергией начала свою деятельность во всех католических странах, император обвинил папу в потворстве ереси и в том, что ломбардские еретики подкупили его золотом. Фанатичного Григория IX невозможно было заподозрить в продажности, и потому итальянские катары, одинаково ненавистные и папе, и императору, обретали относительную безопасность в условиях политического соперничества, не дававшего обоим персонажам объединиться.

Церковь была непопулярна в Италии, где слишком задиристое и даже воинственное духовенство постоянно вмешивалось в гражданские войны. Прелаты первым делом стремились сохранить свои права, которые оспаривали у них набирающие силу коммуны. В Италии процветали все религиозные секты: арнальдисты, или последователи реформатора Арнальдо из Брешии, вальденсы, пасаджаны, или иудаиствующие. Но самыми многочисленными и влиятельными были катары. К ним принадлежала большая часть знати, и они черпали силы в поддержке катаров Лангедока и славянских стран. У них были свои школы, они проповедовали в общественных местах, устраивали диспуты с католическим духовенством. Ломбардия в начале XIII века слыла местом паломничества всех катаров Запада, куда направлялись, чтобы посоветоваться или что-либо согласовать с наставниками секты, а также чтобы вновь получить «consolamentum» у наиболее почтенных из них.

В эпоху Иннокентия III Церковь катаров была широко представлена в Италии, имея по одному епископу в Сорано, в Виченце и Брешии, а их «старшие сыновья» управляли общинами в других городах. Милан являлся официальным центром всех еретических Церквей, и тамошний магистрат, враждебный католическому клиру, открыто поддерживал все секты и предоставлял убежище всем еретикам. Катары преобладали в Вероне, Витербе, Флоренции, Ферраре, Прато и Орвьето, и епископы ничего не могли с ними поделать. В Фаэнце, Римини, Коме, Парме, Кремоне и Пьяченце процветали катарские общины; крупная церковная ячейка обосновалась в маленьком городке Дезанцано. В Тревизо и Риме, где еретиков поддерживали светские власти, они открывали свои школы и учили там Евангелию.

В Италии начала века катары чувствовали себя настолько в безопасности, что могли позволить себе теологические разногласия и размежевания внутри Церкви: епископы Сорано следовали Тригурийской и Альбанской школам, которые утверждали, что зло было вечным, а епископы Брешии придерживались доктрины болгарских катаров, гласившей, что добрый Бог изначально был един. Обе секты вступали друг с другом в жаркую теологическую полемику, а к 1226 году Соранская школа распалась на две фракции, из которых первую представлял епископ Белисманса, а вторую – его «старший сын» Джованни де Луджо.

Иннокентий III, обеспокоенный быстрым прогрессом ереси на полуострове, начал с административных угроз, таких, как запрет всякой светской деятельности для катаров, однако его приказы выполнялись отнюдь не всегда. Отлучения тоже ни к чему не привели. Действия папских эмиссаров на местах были не более удачны: в Орвьето горожане-еретики, доведенные до отчаяния жестокостью правителя Пьетро Паренцио, поставленного папой, попросту убили его. В Витербе еретики выдвинулись в консулы, несмотря на все угрозы папы, и тому пришлось в 1207 году собственной персоной явиться в город и приказать конфисковать имущество и снести дома главных членов секты. После 1215 года, когда Латеранский Собор узаконил все меры, практиковавшиеся против еретиков Церковью и государством, преследования стали более жестокими, но от этого не более эффективными, невзирая на поддержку, которую оказывал политике репрессий император Фридрих II. В Брешии в 1225 году произошло вооруженное столкновение между католиками и еретиками. Еретики победили, сожгли католические церкви, предали Рим анафеме и, несмотря на угрозы Гонория III, сохранили власть в городе. В Милане в 1228 году были предписаны епископам и вменены нотаблям весьма жесткие меры: изгнание еретиков, разрушение их домов, конфискация имущества, штрафы и т. д., но эти меры так и остались приказами, а знать и богатые буржуа давали прибежища катарам и строили для них школы и культовые дома. Во Флоренции, несмотря на арест и отречение в 1226 году катарского епископа Патернона, община была в силе и включала в себя многих священников, ремесленников и простолюдинов, не говоря уже о нотаблях. В Риме катары были столь многочисленны, что их влияние оставалось огромным вопреки угрозам штрафов, лишения прав и т. д. и учреждению милиции Иисуса Христа, призванной бороться с ересью.

Когда папа решил прибегнуть к ордену доминиканцев и наделить его исключительными полномочиями в деле истребления ереси, многие доминиканцы, такие как Пьетро ди Верона, Монета ди Кремона, Джованни ди Виченца, энергично взялись за дело и пускали в ход все свое красноречие, разъезжая по ломбардским городам, призывая католиков к борьбе и наводя ужас на еретиков. Дело доходило до того, что они становились во главе вооруженных отрядов. Пьетро ди Верона, обращенный катар, был убит в 1252 году и тем заслужил канонизацию и стал зваться святым Петром мучеником. Движения католической реакции множились. В Парме было основано общество «рыцарей Иисуса Христа». Во Флоренции образовалась конгрегация Пресвятой Девы, и народ шел в богоугодное ополчение, чтобы послужить борьбе с катарами. Между тем еретики насчитывали в городе горячих приверженцев не только среди знати, но и среди простого люда, и местное духовенство не осмеливалось что-либо предпринимать помимо действий инквизиторов. В Милане императорские угрозы вынудили обитателей доказывать свою ортодоксальность, и в 1240 году подеста Орландо ди Трессино сжег многих катаров. В Вероне в 1233 году Джованни ди Виченца велел сжечь шестьдесят человек; в Витербе в 1235 году сожгли катарского епископа Джованни Беневенти и вместе с ним многих катаров; в Пизе в 1240 году взошли на костер двое совершенных.

Но деятельность инквизиции встречала в большинстве городов все большее и большее сопротивление. В Бергамо городской магистрат остался глух ко всем угрозам легатов; в Пьяченце разгневанная толпа выгнала инквизитора Орландо; в Мантуе в 1235 году убили епископа; в Неаполе еретики разгромили доминиканский монастырь и т. д.

К моменту смерти Григория IX в 1241 году катары в Италии были так же могущественны, как и полвека назад. К этому году в Ломбардии насчитывалось более 2000 совершенных, и еще 150 совершенных во французской Церкви в Вероне. В 1250 году смерть Фридриха II развязала папе руки, и он смог сконцентрировать все усилия на уничтожении ереси в Северной Италии, но вплоть до начала XIV века ломбардские города оставались очагами ереси, а борьба между епископами и магистратами продолжалась столь же ожесточенно, подогреваемая политическими страстями и соперничеством кланов. Все более многочисленные костры повыбили ряды совершенных, инквизиторов убивали, возникали новые ереси и теснили учение катаров, которое начало понемногу терять позиции, а в Ломбардию продолжали стекаться французские еретики, чтобы реорганизовать свою преследуемую Церковь.

На юге Франции, как мы видели, развитие ереси не привело к социальным потрясениям, и лишь некоторые частные инициативы, вроде Белого братства Фулька, создавали ту атмосферу гражданской войны, которая в Ломбардии была привычной. Итальянские католики могли сражаться на стороне папы, ибо его противником был притеснявший их император. Но в Лангедоке на стороне папы выступал лишь католический клир. Патриотически настроенные южные города не могли питать симпатий к власти, которая эксплуатировала их безо всякой политической или социальной компенсации. Суетные и сластолюбивые епископы служили папе настолько, насколько он был им полезен, и часто предпочитали не трогать еретиков, среди которых имели друзей или родственников. Крестовый поход завершил процесс глубинного единения всей страны и создал противостояние Церкви и мирского общества, которое постоянно обострялось.

Фридрих II, противник и конкурент папства, желал с оружием в руках истребить всех катаров в Ломбардии, а потом ее оккупировать, и папа остерегался его туда призывать. Французский король оккупировал Лангедок с папского поощрения и торжественного благословения, причем папа не постеснялся приравнять Божье дело к выгоде Франции. Благодаря крестовому походу в Лангедоке сложилась редчайшая для средних веков ситуация: народ, знать и буржуазия, вместо того, чтобы враждовать, или, по крайней мере, жить в атмосфере взаимной настороженности, создали настоящий национальный союз, объединившись вокруг своего законного суверена. Даже в условиях бедствия такая исключительная ситуация могла возникнуть только в народе, уже глубоко и тесно объединенном и осознавшем свое национальное достоинство.

Трудно поверить, что Лангедок был заселен одними еретиками, зато со всей определенностью можно утверждать, что к 1229 году он стал поголовно антикатолическим, поскольку Церковь превратилась во врага нации. Парижский договор поставил на одну доску Церковь и короля Франции. Но кто же мог, не прослыв предателем, славословить папу в стране, где уже двадцать лет слово «француз» стало синонимом бандита и грабителя? Король выказал себя более великодушным, чем Симон де Монфор. И его было труднее выгнать.

Раймон VII не потерял популярности, подписав договор, согласно которому Лангедок присоединялся к Франции его сочли жертвой. Измученная и опустошенная войной страна встречала чужеземных сенешалей и чиновников, которые приехали разрушить крепостные стены, оккупировать столицу, чтобы графу не повадно было даже думать о былой независимости, и наложить тяжкие подати, окончательно парализовавшие экономику. И все это творилось именем Церкви и по ее приказу. Львиная доля, фактически половина от этих сумм должна была пойти церквам и аббатствам, и епископы, облеченные новой властью, могли свободно изымать средства из десятин и прочих налогов, за выплатой которых следили королевские интенданты. Каркассе, Разе, Альбижуа и Нарбоннские земли стали королевскими, как, собственно, уже и было с 1226 года, но теперь аннексия стала окончательной. Тулуза, Кэрси и Ажене по-прежнему принадлежали графу Тулузскому, который сидел в Париже под охраной французского гарнизона. Когда же граф вернулся в Тулузу, у которой снова срыли стены, его сопровождал кардинал-легат де Сент-Анж собственной персоной. Легат намеревался дать понять тулузцам и всему Лангедоку, что мирный договор был прежде всего миром для Церкви.