Сочинения

Спустя два месяца, Саккар, окрыленный своей победой над Гундерманном, решился расширить операции Всемирного банка. В общем собрании, состоявшемся в конце апреля, был представлен баланс за 1864 год. Оказалось девять миллионов прибыли, считая в том числе двадцать франков премии на каждую из пятидесяти тысяч новых акций, со времени удвоения капитала. Издержки на устройство дела были вполне оплачены, акционеры получили свои пять на сто, а члены правления десять на сто; в запасный фонд было отложено пять миллионов, а оставшийся миллион дал возможность распределить дивиденд по десяти франков на акцию. Для общества, существовавшего не более двух лет, это был прекрасный результат. Но Саккар действовал с лихорадочною быстротой, применяя к финансовой почве метод интенсивной культуры, удобряя и перерабатывая землю с риском погубить урожай. Он провел сначала в совете, потом на экстренном общем собрании 15 сентября проект нового удвоения капитала, предложив возвысить его до ста миллионов, вместо пятидесяти, посредством выпуска ста тысяч новых акций, которые будут разобраны прежними акционерами. Но на этот раз акции были выпущены по 675 франков, с премией в 175, предназначенной для запасного фонда. Возрастающие успехи, новые и удачные аферы, наконец, великие предприятия Всемирного банка оправдывали это удвоение капитала; надо же было придать дому важность и значение, которого он заслуживал по своим предприятиям. Впрочем, результат немедленно обнаружился: акции, стоявшие в течение нескольких месяцев на одном уровне, около семисот пятидесяти франков, поднялись до девятисот, в течение трех дней.

Гамлэн не мог вернуться с Востока, чтобы присутствовать на экстренном собрании, и написал сестре письмо, в котором выражал свои опасения насчет Всемирного банка: зачем эти скачки, эта безумная стремительность? Он догадывался, что у нотариуса Лелоррена снова были сделаны ложные заявления. В самом деле, законной подписки на все акции не состоялось, на руках общества оказались бумаги, которых не пожелали взять прежние акционеры, и все они перешли известным путем к Сабатани. Да и кроме него нашлось много подставных лиц из служащих и чиновников банка, так что за банком осталось около тридцати тысяч акций, на сумму в семнадцать с половиной миллионов. Независимо от того, что это было противозаконно, такое положение вещей угрожало опасностью, так как опыт показал, что всякое кредитное учреждение, играющее со своими фондами, в конце концов, гибнет. Однако Каролина отвечала брату в самом веселом тоне, подсмеиваясь над его опасениями, доходившими до того, что ей, обвинявшейся в излишнем недоверии, приходилось успокаивать его. Она говорила, что внимательно следит за делом, но не замечает ничего подозрительного, напротив, удивляется великим предприятиям, ясным и логичным, как сама истина. Очень естественно, что она не знала о предприятиях, которые от нее скрывали; кроме того, ее ослепляло удивление к Саккару, симпатия к его уму и деятельности.

В декабре курс перешел на тысячу франков. Тогда, при виде торжества Всемирного банка, главный банк обнаружил признаки волнения: Гундерманн появился на Банковой площади со своим рассеянным видом, автоматической походкой, заходя в кондитерскую за конфетами для внучек. Он заплатил свои восемь миллионов, не поморщившись; никто из членов семьи не услыхал от него гневного слова. Когда ему случалось – очень редко – терпеть такие потери, он говорил, что это отлично, что это отучит его от безумных увлечений. Эти слова возбуждали улыбку, так как с представлением о Гундерманне решительно не вязалась мысль об увлечении. На этот раз, однако, жестокий урок, по-видимому, задел его за живое; мысль, что он, такой холодный, так искусно управлявший людьми и обстоятельствами, разбит сумасшедшим головорезом, очевидно, выводила его из себя. С этого времени он стал внимательно следить за Саккаром, уверенный, что рано или поздно наступит день мщения. В виду общего увлечения Всемирным банком, он занял позицию наблюдателя, убежденного, что слишком быстрые успехи, обманчивые удачи неминуемо ведут к гибели. Впрочем, курс в тысячу франков был еще разумен, и он решился подождать, пока можно будет начать игру на понижение. По его теории, события на бирже не создавались искусственно; можно было только предвидеть их и пользоваться ими. Логика царствует над всем; в спекуляции, как и везде, истина есть всемогущая сила. Если курсы чрезмерно поднимаются, они должны рухнуть: понижение последует математически и дело финансиста только рассчитать его наперед и затем загребать барыш. Он решил начать кампанию, когда курс поднимется до тысячи пятисот франков. И раз это было достигнуто, он начал продавать акции Всемирного банка, сначала понемногу, но увеличивая сумму при каждой ликвидации, по заранее обдуманному плану. Он не составлял синдиката игроков на понижение, он вел свою игру в одиночку: благоразумные люди не нуждаются в чужой помощи. Он спокойно ожидал, пока этот шумный Всемирный банк, так быстро овладевший рынком, выросший в виде угрозы верховному еврейскому банку, расшатается сам собою, и тогда он свалит его одним толчком.

Позднее говорили, что Гундерманн в тайне облегчил Саккару покупку старого здания на Лондонской улице, которое тот намеревался разрушить, чтобы воздвигнуть на его месте отель в своем вкусе, – пышный дворец для помещения Всемирного банка. Ему удалось добиться согласия членов совета, и работники принялись за дело в половине октября.

В тот день, когда с великой помпой был заложен первый камень, Саккар находился в редакции, около четырех часов дня, поджидая Жантру, отправившегося с отчетами о торжестве в сочувствующие газеты. В его отсутствие явилась баронесса Сандорф. Сначала она спросила редактора, потом как бы случайно обратилась к директору Всемирного банка, который очень любезно предложил ей свои услуги в отношении всевозможных справок, пригласив ее для переговоров в особую комнату в глубине коридора. Тут она отдалась ему без всякого сопротивления, при первой же попытке с его стороны.

Однако дело не обошлось без некоторого усложнения: случилось, что в это самое время Каролина по дороге в Монмартрский квартал вздумала завернуть в редакцию. Она нередко заходила сюда поговорить с Саккаром или просто узнать, какие новости. Кроме того, она была знакома с Дежуа, которого и поместила сюда, и всегда останавливалась с ним, счастливая его благодарностью. На этот раз, не застав его в передней, она прошла в коридор и тут столкнулась с ним. Он только что подслушивал; теперь это превратилось у него в настоящую болезнь; он вечно был в лихорадочном настроении, не пропускал ни одной двери, стараясь разузнать биржевые тайны. На этот раз, однако, то, что ему пришлось подслушать, несколько сконфузило его; он улыбался двусмысленно.

– Он там, не правда ли? – спросила Каролина, намереваясь пройти в комнату на конце коридора.

Но Дежуа остановил ее и от смущения не сумел даже придумать ловкой лжи.

– Да, он там, но к нему нельзя.

– Как, мне нельзя?

– Да, он с дамой.

Она побледнела, а Дежуа, ничего не знавший об их отношениях, подмигнул ей, покачивая головой и стараясь дать понять, в чем дело, выразительной мимикой.

– Кто эта дама? – спросила она отрывисто.

У него не было никаких оснований скрывать имя от нее, своей благодетельницы. Он шепнул ей на ухо:

– Баронесса Сандорф… О, она давно уже ловит его!

С минуту Каролина стояла неподвижно. В тени коридора нельзя было разглядеть смертельной бледности ее лица. Она испытывала такую острую, такую мучительную боль, какой, кажется, никогда еще не приходилось ей испытывать. Что делать? Ворваться к ним в комнату? Надавать пощечин ему и этой гнусной женщине?

Она еще стояла в нерешительности, ошеломленная неожиданным горем, когда к ней весело подошла Марсель, явившаяся за мужем. Каролина недавно познакомилась с нею.

– Ах, это вы, сударыня. Вообразите, мы будем в театре вечером. О! Это целая история, только бы не обошлось слишком дорого… Но Поль нашел маленький ресторан, где мы обедаем по тридцати пяти су с каждого.

В эту минуту к ним подошел Жордан.

– Два блюда, – подхватил он, смеясь, – графинчик вина и сколько угодно хлеба.

– Кроме того, – продолжала Марсель, – мы не берем извозчика: так весело возвращаться пешком ночью!.. Сегодня вечером, так как мы разбогатели, мы купим миндальный пирог в двадцать су… Словом, настоящий праздник!

Она ушла, опираясь на руку мужа. Каролина, вышедшая за ними в переднюю, заставила себя улыбнуться бледной и болезненной улыбкой.

– Желаю вам веселиться, – пробормотала она дрожащим голосом.

Потом она тоже ушла. Она любила Саккара и уходила с глубокой раной в сердце, которую не хотела обнаруживать перед посторонними.

VII

Спустя два месяца, в тихий и пасмурный ноябрьский день, Каролина вошла в комнату с чертежами и принялась за работу, ее брат, находившийся в это время в Константинополе по делам о железных дорогах на Востоке, поручил ей пересмотреть свои заметки из первого путешествия и составить общий очерк – историческое резюме вопроса. В течение двух недель она старалась забыться, погружаясь в эту работу. В комнате было так жарко, что она погасила огонь в камине и открыла окно, бросив взгляд на огромные обнаженные деревья отеля Бовилье, отливавшие фиолетовым цветом под бледным небом.

Прозанимавшись около получаса, она встала, чтобы отыскать какой-то документ, и начала рыться в бумагах, лежавших на столе. Между ними ей попался листок с напечатанной на нем молитвой, окруженной раскрашенными изображениями орудий Страстей. Эта молитва спасала от отчаяния в минуты скорби. Она вспомнила, что ее брат купил ее в Иерусалиме, и слезы покатились по ее щекам. Ах, этот брат! Такой талантливый, так долго не признанный – как он счастлив, что может верить, может серьезно относиться к этой наивной, рифмованной молитве, почерпать в ней утешение и спокойствие! Он доверчив, его легко обмануть, но как он спокоен, чистосердечен, безмятежен! А она, терзавшаяся в течение двух месяцев, утратившая веру по милости книг и рассуждений!.. Как бы ей хотелось в минуты скорби оставаться простой и благодушной, как он, засыпать спокойно, несмотря на растерзанное сердце, трижды повторив эту детскую молитву, окруженную гвоздями, копьем и терновым венцом.

После того как случай открыл ей связь Саккара и баронессы Сандорф, она вооружилась всем своим мужеством, чтобы не поддаться искушению следить за ними. Она не была женой этого человека и не желала быть ревнивой любовницей, готовой на скандал, но с отчаянием убеждалась, что не может примириться со своим положением. На свою связь с Саккаром она смотрела очень просто: дружба, фатально приведшая к той развязке, к которой всегда приводят отношения между мужчиной и женщиной. Ей уж давно минуло двадцать лет; жизнь с мужем научила ее терпению.

Неужели она не могла в тридцать шесть лет, утратив способность к иллюзиям, смотреть сквозь пальцы на эти вещи, относиться скорее, как мать, чем, как любовница, к своему другу, которому отдалась в минуту отчаяния, и который сам давно уже пережил возраст романических героев. Иногда она говорила про себя, что этим половым отношением придают слишком много значения: какая-нибудь случайная встреча может испортить целое существование. Но тут же усмехалась безнравственности своих мыслей; ведь допустить это, значит оправдывать все ошибки, освящать свальный грех.

А все-таки женщина поступает вполне благоразумно, делясь с соперницей, и обычная практика далеко опередила грубую идею единого и нераздельного владения! Но эти теоретические рассуждения, эти попытки самоотречения, эти старания ограничиться ролью преданной экономки, которой ничего не стоит пожертвовать телом, раз она пожертвовала сердцем и умом – не могли убить чисто физической боли, от которой ныло все ее существо; она жестоко страдала; ей хотелось все знать и отплатить ему за муки, которые приходилось терпеть из-за него.

Однако она овладела собою настолько, чтобы казаться спокойной, улыбаться – и никогда еще, в своей горькой жизни она так не нуждалась в мужестве.

С минуту она смотрела на картинку со скорбной улыбкой неверующей, взволнованная внезапным приливом нежности. Но ее мысли блуждали далеко, она старалась представить себе, что делал Саккар накануне, что он делает сегодня. Это происходило невольно и инстинктивно; ум всякий раз обращался к шпионству, когда она отрывалась от занятий. Впрочем, Саккар вел обычный образ жизни; утром занятия в банке, после полудня – на бирже, вечером – обеды, первые представления, веселая жизнь, интрижки с актрисами, к которым она его не ревновала. Но все-таки она чувствовала, что у него явился какой-то новый интерес, ради которого он жертвует временем, употреблявшимся прежде для других занятий – без сомнения, свидания с этой женщиной, за которыми она не хотела следить. Это делало ее подозрительной и недоверчивой, она невольно принимала на себя «роль жандарма», как выражался ее брат, – даже по отношению к делам банка, за которыми совсем было перестала следить: так велико было одно время ее доверие к Саккару. Различные неправильности поражали и огорчали ее. Но к удивлению, доходившему почти до насмешки над собой, она не могла ни говорить об этом, ни действовать: до такой степени заполонило ее торе – мысль об измене, к которой она хотела отнестись равнодушно и которая убивала ее. И, чувствуя со стыдом, что слезы снова покатились по ее щекам, она спрятала картинку, сожалея, что не может пойти в церковь и там излить свое горе.

Успокоившись, Каролина принялась за работу и писала уже минут десять, когда слуга доложил ей о приходе Шарля, кучера, которому вчера отказали и который во что бы то ни стало желал видеть барыню. Саккар нанял его сам, но прогнал, уличив в краже овса. Она было призадумалась, но в конце концов, решилась принять его.

Высокий, красивый малый, с гладко выбритым лицом и самоуверенным, фатовским видом сердцееда, Шарль начал очень нахально:

– Я, сударыня, насчет двух моих рубашек, которые прачка потеряла… а уплатить за них не хочет… Вы, конечно, понимаете, сударыня, что для меня это чувствительная потеря… А так как хозяйство лежит на ваших руках, то не угодно ли будет вам заплатить мне… Да, сударыня, я требую пятнадцать франков…

Она относилась к домашнему хозяйству очень строго. Может быть, во избежание всяких препирательств, она и заплатила бы ему пятнадцать франков, но бесстыдство этого человека, не далее как вчера уличенного в воровстве, возмутило ее.

– Я вам ничего не должна и не дам ни единого су… Притом барин предупредил меня об этом и запретил платить вам, сколько бы то ни было.

Он сделал шаг вперед с угрожающим видом:

– А, барин запретил… я так и думал, напрасно же он сделал это: я ему отплачу… Я не так глуп, чтобы не заметить, что вы, сударыня, с ним живете…

Она встала, краснея, с намерением выгнать его. Но он продолжал еще громче: – И, может быть, вам будет интересно узнать, где он бывает от четырех до шести часов дня, два-три раза в неделю, когда уверен, что застанет известную особу одну…

Она вдруг побледнела, вся ее кровь прихлынула к сердцу. Порывистым жестом она как бы хотела заткнуть ему глотку, чтобы не услышать того, от чего сторонилась целых два месяца.

– Как вы смеете…

Но он старался перекричать ее.

– Это баронесса Сандорф… Она на содержании у г. Делькамбра, который нанимает для нее квартиру в улице Комартен, почти на углу улицы св. Николая, в доме, где фруктовый магазин, в нижнем этаже… Туда-то и ходит барин.

Она протянула руку к сонетке, чтобы приказать слугам вытолкать его вон; но ведь он будет говорить и при слугах!

– Молчите, негодяй!.. Вот ваши пятнадцать франков.

Она протянула ему: деньги с невыразимым отвращением, понимая, что это единственный способ отделаться от него. В самом деле, он тотчас утих.

– Я хочу вам добра, сударыня… Дом, где фруктовый магазин. Подъезд во дворе. Теперь четыре часа: вы их накроете.

Она выпроводила его за дверь, бледная, не разжимая губ.

– Притом сегодня вы застанете забавную сцену, сударыня… Там горничная – моя подруга, Кларисса; она решила отказаться от места; а надо же оставить что-нибудь на память хорошим господам, не правда ли?.. До свидания, сударыня!

Наконец, он ушел. Каролина стояла несколько минут неподвижно, догадываясь, какая сцена угрожала Саккару. Потом со стоном опустилась на стул, и слезы, давно уже душившие ее, хлынули ручьем.

Кларисса, худенькая белокурая девушка, попросту решилась предать свою барыню, предложив Делькамбру накрыть ее с любовником в той самой квартире, которую он нанимал для нее. Она потребовала сначала пятьсот франков, но так как он был крайне скуп, то ей пришлось после продолжительного торга удовольствоваться двумястами, которые он должен был передать ей в ту минуту, когда она впустит его в свою комнатку, рядом с уборной баронессы. Баронесса нанимала ее, так как ей неловко было пользоваться услугами консьержа. Большею частью она сидела сложа руки, в пустой квартире, в промежутках между свиданиями, исчезая при появлении Делькамбра и Саккара. В этом доме она и познакомилась с Шарлем, которого рекомендовала Саккару, как очень хорошего и честного малого. Когда его выгнали, она разозлилась на господ, тем более что барыня говорила ей «грубости», и у нее имелось в виду более выгодное место, на котором платили на пять франков больше в месяц. Сначала Шарль хотел написать барону Сандорфу, но она нашла более забавным и более выгодным обратиться к Делькамбру. Сегодня все было подготовлено для ловушки.

В четыре часа, когда пришел Саккар, баронесса уже дожидалась его, лежа на кушетке перед камином. Вообще она относилась к этим свиданиям очень аккуратно, как деловая женщина. С первых же свиданий он разочаровался в своей надежде найти пылкую любовницу в этой смуглой женщине, со свинцовыми веками, с вызывающими манерами обезумевшей вакханки. Она была холодна, как мрамор, утомленная тщетными поисками новых ощущений, всецело отдавшаяся игре, случайности которой, по крайней мере, волновали ей кровь. Потом, замечая в ней любопытство, отсутствие отвращения, он приучил ее к самым противоестественным ласкам. Она говорила о биржевых делах, разузнавала от него новости, и так как с самого начала их связи ей везло на бирже, без сомнения, вследствие сцепления каких-нибудь благоприятных случайностей, начинала относиться к Саккару, как к фетишу, который берегут и целуют ради приносимого им счастья.

Кларисса развела такой огонь, что они не ложились в постель, а остались на кушетке перед камином. Наступила ночь. Ставни были заперты, занавеси спущены, и две большие лампы без абажура освещали их ярким светом.

Карета Делькамбра явилась почти тотчас вслед за Саккаром. Генерал-прокурор Делькамбр, приближенный императора, будущий министр, был худой, желтый пятидесятилетний господин, высокого роста, с гладко выбритым, морщинистым лицом и торжественно-суровой осанкой. Его крючковатый нос, казалось, обличал безупречного и неумолимого человека. Он поднялся по лестнице своим обычным мерным шагом, с тем же выражением холодного достоинства, которое принимал в дни торжественных приемов. Никто в доме не знал его. Он всегда являлся в сумерки.

Кларисса ожидала его в тесной передней.

– Потрудитесь последовать за мною, сударь, только, пожалуйста, без шума.

Он медлил, почему не войти прямо в комнату. Но она шепотом объяснила ему, что комната заперта на задвижку, которую придется ломать, а в это время барыня успеет оправиться. Нет, она покажет ему их в таком виде, как сама видела однажды, заглянув в щелочку. Это ей очень легко устроить ее комната сообщалась с уборной посредством двери, которая была теперь заперта на ключ. Ключ был брошен в шкаф, где она его отыскала; так что, благодаря этой забытой двери, ничего не стоило войти в уборную, которая отделялась от комнаты только портьерой. Без сомнения, барыня не ожидает нападения с этой стороны.

– Положитесь на меня, сударь. Ведь я заинтересована в успехе, не правда ли?

Она скользнула в полуоткрытую дверь, оставив Делькамбра одного в своей комнатке, неприбранной, с лоханкой грязной воды, с растерзанной кроватью; она заблаговременно собрала и отправила свои вещи, чтобы ускользнуть тотчас после развязки. Вернувшись, она осторожно притворила дверь.

– Потрудитесь немножко обождать, сударь. Еще не время. Они теперь разговаривают.

Делькамбр ничего не отвечал, продолжая стоять с важным и холодным видом, и не замечая насмешливых взглядов, которые она бросала на него исподтишка. Однако он начинал чувствовать нетерпение; левая половина его лица подергивалась под влиянием глухого бешенства. Неистовый самец, жадный до человеческого мяса, скрывавшийся в нем под ледяным достоинством профессиональной маски, возмущался при мысли о похищаемом у него.

– Скорее, скорее, – пробормотал он, наконец, сам не зная, что говорит, с трясущимися руками.

Но Кларисса, снова отправившаяся на разведку, вернулась, приложив палец к губам.

– Пожалуйста, потерпите, сударь… Сейчас вы их застанете в лучшем виде.

Делькабр внезапно почувствовал такую слабость, что должен был присесть. Наступила ночь; девушка прислушивалась к малейшему шуму, доносившемуся из комнаты; у него звенело в ушах, как будто подле маршировала целая армия.

Вдруг он почувствовал, что рука Клариссы коснулась его руки. Он понял и молча сунул ей в руку конверт с двумястами франков. Она пошла вперед, отдернула портьеру и втолкнула его в комнату со словами:

– Вот они, полюбуйтесь.

Перед ярко пылавшим огнем Саккар лежал на кушетке в одной рубашке, подобранной под мышки и обнажавшей от плеч до ног его смуглое тело, поросшее шерстью; баронесса, совершенно нагая, вся розовая от огня, стояла на коленях. Две большие лампы освещали их таким ярким светом, что каждая деталь выступала совершенно отчетливо.

Задыхаясь, разинув рот при виде этой противоестественной сцены, Делькамбр остановился, а они, точно пораженные громом, ошеломленные появлением этого человека, не двигались, глядя на него ошалевшими глазами.

– Ах, свиньи! – прохрипел, наконец, прокурор. – Свиньи!

Не находя другого слова, он повторял его без конца, подчеркивая жестом. Баронесса вскочила, смущенная своей наготой, и заметалась, отыскивая платье, оставленное в уборной, куда она не могла теперь проникнуть; наконец, ей попалась под руки юбка, в которую она завернулась, захватив губами тесемки, чтобы прикрыть шею и грудь. Саккар тоже соскочил с кушетки и оправлял рубашку с крайне недовольным видом.

– Свиньи, – повторил Делькамбр, – свиньи! В той самой комнате, которую я нанимаю!

Он грозил кулаком Саккару, он выходил из себя при мысли, что эти мерзости совершаются в квартире, нанятой им на собственные деньги.

– Вы в моей квартире, свинья! Это женщина моя, свинья, вор!

Саккар был скорее сконфужен, чем рассержен, но слово «вор» оскорбило его.

– Черт побери, сударь, – отвечал он, – если вы хотите, чтоб женщина принадлежала вам одному, так нужно удовлетворять ее потребностям.

Этот намек на скупость окончательно взбесил Делькамбра. Он был неузнаваем, его важное лицо преобразилось, налилось кровью, остервенилось. Он сделал такой угрожающий жест, обратившись к баронессе, что она испугалась.

Она стояла неподвижно, тщетно стараясь завернуться в юбку, которая, закрывая горло, открывала живот. Потом, догадавшись, что эта нагота, выставляемая напоказ, еще пуще раздражает его, скорчилась на стуле, поджав ноги, поднимая колени, стараясь скрыть все, что возможно. Она застыла в этой позе, без звука, без жеста, слегка нагнув голову, посматривая искоса на ссорящихся, точно самка, из за которой дерутся двое самцов, и которая выжидает, чтобы отдаться победителю.

Саккар храбро выступил на защиту.

– Уж не собираетесь ли вы бить ее?

Оба стояли лицом к лицу.

– Однако, сударь, – продолжал Саккар, – пора кончить. Не можем же мы ругаться, как извозчики… А что касается до платы, так если вы платили за квартиру, я платил…

– За что?

– За многое: вспомните, например, счет в десять тысяч франков у Мазо, который вы не хотели уплатить… Так-то, сударь. Может быть, я и свинья, но не вор!.. Нет-с, извините…

– Вор, вор! – закричал Делькамбр вне себя. – И если вы не уберетесь сию же минуту, я вам проломлю голову.

Но Саккар тоже начинал раздражаться. Он продолжал, надевая панталоны:

– Потише, потише, не горячитесь! Я уйду отсюда, когда мне вздумается… Вы меня не испугаете, любезнейший!

Натянув ботинки, он топнул ногой, говоря:

– Вот я и готов; я остаюсь!

Делькамбр, задыхаясь от бешенства, подступил к нему.

– Уйдешь ли ты отсюда, грязная свинья?

– Не раньше тебя, старая жаба!

– Я тебе морду побью.

– А я тебе пинков надаю!

Они осыпали друг друга ругательствами, забывая о приличиях, потеряв всякую сдержанность, всякие признаки воспитания.

Наконец, Саккар заметил Клариссу, выглядывавшую из-за портьеры, и, желая окончить эту сцену, крикнул ей: