Хюррем Хасеки Султан

Он что-то тихо сказал своему сопровождающему. Тот кивнул. Затем Кызылар Ага обернулся к торговцу, державшему их, и вступил с ним в короткий, деловой разговор, сопровождавшийся жестами и кивками. Александра не понимала слов, но смысл был очевиден. Цена. Они торговались за нее.

Торговец закивал, его лицо расплылось в улыбке. Кызылар Ага кивнул ему в ответ, затем повернулся к Александре. Его взгляд снова прошелся по ней, будто ставя последнюю печать.

– Ты куплена, – произнес он на османском, тихо, но так, что она расслышала. – Теперь ты принадлежишь Султану.

Слова оглушили ее. Султану. Самому Падишаху. Она, рабыня из маленькой деревни, теперь собственность правителя мира? Это было немыслимо.

Затем он произнес еще одно слово.

– Твое имя… теперь Хюррем.

Хюррем. "Веселая". Ироничное имя для девушки, потерявшей все. Но оно было ее новым именем. Имя Александра Лисовская растворилось в пыли и криках. Родилась Хюррем.

Ей подали знак следовать за евнухом. Она спустилась с помоста, чувствуя, как дрожат колени. Другие пленницы смотрели на нее – с завистью, страхом, любопытством. Ее отделяли от них. Ее путь лежал в другое место.

Кызылар Ага не повел ее прямо в Гарем. Сначала – в специальное помещение в пределах дворцового комплекса, где новоприбывших рабынь, купленных для Гарема, готовили к новой жизни. Здесь их снова мыли, натирали благовониями, одевали в чистую, простую одежду, соответствующую самому низшему рангу. Здесь учили первым, самым основным правилам поведения, первым словам на османском, если они еще не знали его. Именно здесь Хюррем окончательно осознала, что она больше не Александра. Она была одной из сотен, тысяч женщин, составляющих живую, дышащую структуру Гарема – мира, живущего по своим, жестоким законам.

Ее рыжие волосы снова высушили, расчесали. Они были огненным пятном на фоне сдержанной одежды и бледного лица. "Хюррем", – повторила она про себя новое имя. Оно звучало чуждо, но в то же время в нем была какая-то сила. "Веселая". Хорошо. Если этот мир хочет видеть ее веселой, она научится быть веселой. Научится смеяться. Возможно, над теми, кто думал, что сломил ее.

Когда подготовка была завершена, ее и еще нескольких девушек, отобранных для Гарема, повели дальше. Через внутренние дворы, мимо величественных зданий, к воротам, которые охранялись особо – воротам Гарема.

Она шагнула через порог. Каменная кладка стен Гарема, полумрак коридоров, запах благовоний и женских духов, тишина, наполненная шепотом и скрытым движением – все это обрушилось на нее. Это была золотая клетка, о которой она слышала смутные слухи в лагере. Место, откуда не было возврата.

Александра Лисовская умерла на невольничьем рынке Стамбула. Теперь здесь была только Хюррем. Рабыня Султана. Но рабыня с огнем в глазах и решимостью в сердце. Ее путь в Гареме только начинался. Путь, который должен был привести ее не просто к выживанию, но к власти.

Глава 4: За Воротами Топкапы. Первые Шаги в Гареме.

Запах Стамбула – смесь специй, моря, пота и благовоний – остался позади, когда тяжелые ворота Топкапы бесшумно закрылись за спиной Александры. Шум города мгновенно стих, сменившись торжественной, немного пугающей тишиной огромного комплекса. Здесь воздух был чище, прохладнее, наполненный ароматами цветов из скрытых садов и легкой пылью с мощеных дворов.

Александра шла вслед за высоким чернокожим евнухом, который купил ее на рынке. Его поступь была уверенной и бесшумной на гладких камнях. Она едва поспевала за ним, ее ноги все еще болели после долгого пути, а сердце колотилось от смеси страха и неведомого предвкушения. Куда ее ведут? Что ждет ее здесь, в этом городе-дворце, который казался отдельным миром?

Они пересекли обширный Первый Двор, который казался больше иным городом, чем дворцом. Здесь сновали слуги, стражники в ярких одеждах, конюхи, садовники. Было много движения, но оно было упорядоченным, не хаотичным, как на улицах Стамбула. Александра старалась не поднимать глаз, помня наставления о покорности, но краем зрения улавливала великолепие окружающих зданий – массивные стены, высокие арки, ухоженные газоны.

Пройдя через вторые, еще более охраняемые ворота, они оказались во Втором Дворе. Атмосфера здесь была совсем иной – тише, строже. Здесь располагались государственные учреждения – Диван, Казначейство. Люди, попадавшиеся навстречу, выглядели важнее, их лица были сосредоточенными. Здесь уже почти не было женщин, кроме редких служанок, спешащих по своим делам.

Наконец, евнух повернул к проходу, который вел к еще одним воротам. Эти были меньше предыдущих, но от них исходила аура особой закрытости и таинственности. Перед воротами стояли другие чернокожие евнухи в чистых, парадных халатах, их взгляды были непроницаемыми, словно высеченными из обсидиана. Они коротко переговорили с сопровождавшим Александру евнухом, кивнули, и ворота медленно отворились, открывая проход.

Александра сделала шаг вперед. За этими воротами начинался Гарем.

Мир изменился мгновенно. Простор внешних дворов сменился лабиринтом узких, извилистых коридоров. Солнечный свет сменился полумраком, освещенным лишь через высокие, узкие окна и редкие светильники. Воздух был насыщен густым, сладковатым запахом благовоний, смешанным с ароматами цветов и женских духов. Под ногами лежали мягкие, толстые ковры, поглощающие звуки шагов.

И повсюду были женщины. Десятки, сотни женщин. Молодые, старые, разных национальностей, в ярких халатах из шелка и бархата или в простых хлопковых одеяниях. Они сидели группами, перешептывались, работали, играли на музыкальных инструментах, или просто смотрели в пустоту. Их лица выражали самые разные эмоции – от скуки и меланхолии до скрытой тревоги и настороженности.

И среди них сновали евнухи – чернокожие и белые, одетые в строгие халаты. Они передвигались с уверенностью хозяев, их взгляды контролировали каждый уголок, каждое движение. Они были глазами и ушами власти в этом закрытом мире.

Александру провели по коридорам, мимо рядов дверей, за которыми, как она поняла, находились покои наложниц. Этот лабиринт казался бесконечным и запутанным. Наконец, ее привели в большое, светлое помещение с каменным полом и мраморным фонтаном в центре. Здесь уже находилось несколько других вновь прибывших девушек, таких же потерянных и испуганных, как она.

Их встретила пожилая женщина в строгом темном халате, с лицом, испещренным глубокими морщинами, и холодными, проницательными глазами. Это была калфа – одна из старших наставниц Гарема. Рядом с ней стоял высокий чернокожий евнух, чье лицо было совершенно непроницаемым.

Калфа начала говорить на османском, ее голос был резким и повелительным. Александра почти не понимала слов, но тон и жесты были ясны – подчиняйтесь.

Затем их стали осматривать. Одну за другой. Подходили, разглядывали, что-то записывали в свиток. Калфа и евнух обсуждали каждую девушку на своем языке. Когда очередь дошла до Александры, евнух, тот самый, что купил ее на рынке, подошел ближе. Он долго смотрел на нее, его взгляд задержался на ее рыжих волосах, на ее зеленых глазах, которые, несмотря на усталость и страх, все еще сохраняли искорку живости.

Он что-то тихо сказал калфе, указывая на Александру. Калфа кивнула, внимательно осмотрела ее еще раз. Затем евнух повернулся ко всем новоприбывшим

– Отныне у вас нет прежних имен, – произнес он низким, сильным голосом, который Александра, к своему удивлению, поняла – возможно, он говорил на более простом, понятном языке, или же она уже начала улавливать смысл. – Вы – собственность Султана. Вам будут даны новые имена. И вы будете учиться.

Он подошел к каждой девушке, называя новое имя. "Гюльбахар" – Весенняя роза, "Нергис" – Нарцисс, "Фирузе" – Бирюза…

Когда он подошел к ней, его взгляд снова задержался. Калфа стояла рядом, ожидая. Евнух произнес:

– Твое имя… Хюррем.

Калфа повторила:

– Хюррем.

Александра напряглась. Хюррем. Что это значит? Она не знала этого слова. Но в тот момент, когда оно было произнесено, она почувствовала, как будто невидимая печать легла на нее. Александра Лисовская осталась за воротами Гарема. Теперь она – Хюррем.

Ей подали знак следовать за молодой служанкой. Ее провели в большое помещение, где уже находились десятки других девушек, одетых в такие же простые хлопковые туники. Это были покои для "ачеми" – новичков, которые еще не заслужили права на отдельную комнату. Ряды узких кроватей стояли плотно друг к другу.

Служанка показала Хюррем свободное место. Она села на жесткую койку, чувствуя, как дрожат руки. Она посмотрела на девушек вокруг – их лица были либо апатичными, либо настороженными. Никто не улыбался. Никто не смеялся.

Она вспомнила свое новое имя. Хюррем. "Веселая". Какое странное имя для этого места, для ее положения. Здесь не было места веселью. Была только неопределенность, страх и унижение.

Но потом она вспомнила взгляд евнуха на рынке. Его интерес. Его решение. Он "выбрал" ее. И, возможно, выбрал ей это имя не просто так. Возможно, он увидел в ней что-то, что отличало ее от других. Искорку, которая еще не погасла.

Она дотронулась до места под одеждой, где спрятала крестик. Он был холодным, напоминанием о потерянном мире. Но этот мир был разрушен. И ей предстояло жить в новом.

Если ее назвали "Веселая", возможно, это был вызов? Вызов судьбе? Вызов этому месту?

Она подняла голову. Осмотрела тусклое помещение, пустые лица девушек, строгие фигуры калф и евнухов, сновавших по коридорам. Это была золотая клетка. Красивая снаружи, но все равно клетка.

Но Александра Лисовская, девушка из Рогатина, которая любила свободу степей и смех, еще не умерла полностью. Ее спрятали глубоко внутри, под новым именем Хюррем. И эта спрятанная часть ее души, обожженная горем и унижением, теперь горела упрямой решимостью.

Она не знала правил этого мира. Но она научится им. Она не знала, как выжить в этой клетке. Но она найдет способ. Она была теперь Хюррем. И Хюррем не собиралась просто быть одной из многих.

Первая ночь в Гареме начиналась. В темноте, среди храпа и тихого плача других девушек, Хюррем лежала с открытыми глазами. Ее прежняя жизнь закончилась. Новая жизнь, жизнь Хюррем, полная неизвестности и опасностей, только начиналась. И она встретит ее не со слезами, а с искоркой в глазах и, возможно, когда-нибудь, с тем самым смехом, который дал ей имя.

Глава 5: Уроки Выживания. Новое Имя – Хюррем.

Холодный рассвет Гарема наступал безжалостно. Еще до того, как первые лучи солнца пробивались сквозь высокие окна, резкий голос госпожи Азизе, старшей калфы, ответственной за новоприбывших "ачеми", разрезал полумрак общих покоев. "Вставайте! Лентяйки! День не ждет!" Покои наполнились шорохом и негромкими вздохами – сотни девушек, лишенных прежней жизни и имени, начинали свой новый день по жестким правилам золотой клетки.

Александра, теперь Хюррем, поднималась вместе со всеми. Тело ныло от непривычной жесткости койки и пережитого стресса, но дух, хотя и подавленный, отказывался сломаться. Каждый день здесь был уроком. Уроком смирения, уроком выживания, уроком новой жизни.

Первым и, пожалуй, самым важным уроком был язык. Османский турецкий. Слова звучали чуждо, гортанно. Грамматика казалась запутанной. Но Хюррем понимала: без языка она будет слепой и глухой. Она напрягала слух на уроках, которые проводили старшие калфы, жадно ловила каждое новое слово. Повторяла их про себя, связывала с жестами и предметами. Ее острый ум, не отягощенный излишней сентиментальностью, которую выжгли плен и потери, быстро схватывал новое. Пока другие девушки плакали от тоски по дому или шептались о своей печальной участи, Хюррем училась. Училась слушать. Училась понимать.

Их также учили основам ислама – молитвам, обычаям, истории Пророка. Для Хюррем, выросшей в иной вере, это было непривычно, но она не сопротивлялась. Это была вера "их" мира, мира, где она оказалась. Чтобы понять врага или просто выжить в его мире, нужно понять его правила, его мировоззрение. Она старательно повторяла движения молитвы, запоминала слова, слушала рассказы о праздниках. Свой маленький деревянный крестик она по-прежнему прятала под одеждой, как последний, тайный якорь к прошлому.

Самыми утомительными были уроки этикета и поведения. Как ходить – медленно, с опущенным взглядом, не привлекая внимания. Как сидеть – скромно, сложив руки на коленях. Как говорить – только когда спрашивают, тихо, почтительно. Как кланяться – низко, выражая полное подчинение. Каждый жест, каждый шаг регулировался строгими правилами Гарема. Для Александры, привыкшей к воле степей, к свободе движений и выражений, это было пыткой. Ее живая натура противилась этой скованности. Но она заставляла себя. Это были уроки выживания.

Среди других "ачеми" царила атмосфера скрытого соперничества. Все они были здесь по одной причине – красота и молодость, которые могли привлечь внимание. Но никто не был другом. Каждая видела в соседке потенциальную соперницу за скудную благосклонность или возможность. Хюррем держалась в стороне. Она не искала подруг, не делилась своей историей. Она наблюдала. Наблюдала за девушками, которые пытались добиться расположения калф или евнухов. Наблюдала за теми, кто уже был здесь дольше, кто знал негласные правила.

Среди них была черноглазая, хрупкая девушка по имени Гюльнихаль, захваченная примерно в то же время и тоже из славянских земель. Она была тихой, пугливой и почти не говорила. Хюррем иногда обменивалась с ней парой слов, помогала в мелочах. Гюльнихаль казалась слишком слабой для этого мира, и Хюррем чувствовала к ней нечто вроде смутного покровительства. Но она не позволяла себе привязываться.

Однажды, во время урока танцев, когда девушки неуклюже повторяли движения за учительницей, Хюррем споткнулась и чуть не упала. Вместо того чтобы испугаться или рассердиться, как сделали бы многие, она невольно издала короткий, мелодичный смешок – тот самый, что был так естественен для Александры из Рогатина. Он прозвучал негромко, но в напряженной тишине класса он был слышен.

Госпожа Азизе, наблюдавшая за уроком, резко остановилась. Ее взгляд, обычно холодный и отстраненный, уставился на Хюррем. Все замерли. Хюррем мгновенно пожалела о своей несдержанности.

Азизе подошла ближе. Она долго разглядывала Хюррем – ее рыжие волосы, ее глаза, в которых еще горел отблеск веселья, несмотря на мгновенный страх.

– Хюррем… – медленно произнесла калфа, впервые обращаясь к ней по имени с таким вниманием. – "Веселая". Ты действительно умеешь смеяться? Здесь?

Хюррем собралась. Она вспомнила слова Валиде, ее тон. Вспомнила, как ее назвал евнух на рынке. "Веселая". Это имя не было случайным.

– Госпожа… Я смеялась над своей неловкостью. Я еще не привыкла быть… такой, – ответила она, чуть запнувшись, подбирая слова на османском. – Но… я думаю, лучше смеяться, чем плакать.

Азизе не ответила сразу. Она продолжала смотреть на Хюррем, и в ее взгляде промелькнуло нечто, похожее на оценку. Не осуждение, а именно оценка.

– Смех может быть опасен в этом месте, Хюррем, – тихо сказала она. – Он привлекает внимание. Но… – она снова замолчала, затем добавила почти шепотом, так, чтобы слышала только Хюррем: – Иногда… он может быть и полезен.

Она отвернулась и продолжила наблюдать за уроком, как будто ничего не произошло. Но слова Азизе глубоко запали в душу Хюррем. Опасен. Полезен. Она отличалась. Ее смех, ее волосы, ее непокорный дух – все это выделяло ее. В мире Гарема, где все стремились слиться с массой или соответствовать идеалу, быть иной было рискованно. Но, как сказала Азизе, возможно, это могло быть и ее шансом.

С этого дня Хюррем стала более сознательно относиться к своему имени и своей натуре. Она продолжала учиться, становиться лучше, осваивать правила. Но она больше не пыталась полностью подавить в себе искру Александры. Она поняла, что ее отличие может быть ее силой.

Ее успехи в языке были очевидны. Она начала понимать не только команды, но и сложные разговоры, намеки. Она могла слушать сплетни и интриги, которые сновали по Гарему, и из обрывков фраз складывать картину взаимоотношений и власти. Она узнала, что главной силой здесь является Валиде Султан, мать Падишаха, и что ее слово – закон. Что есть Махидевран Султан, мать старшего Шехзаде, которая считается главной фавориткой. И что над всеми наложницами и служанками стоит Кызылар Ага, Главный Черный Евнух, чье влияние на Султана было огромным.

Именно он, Кызылар Ага, был тем, кто привел ее сюда. Он видел ее на рынке. Он дал ей имя.

Однажды, когда "ачеми" были выстроены в ряд для утренней проверки, Кызылар Ага прошел вдоль шеренги в сопровождении нескольких евнухов. Его лицо было как всегда невозмутимо, но его взгляд скользил по лицам девушек с профессиональной оценкой. Все замерли, опустив глаза в поклоне.

Когда он поравнялся с Хюррем, его шаги замедлились. Он остановился перед ней. Хюррем почувствовала, как сердце замирает. Она держала голову опущенной, как учили, но внутренне собралась.

– Ты, – произнес он низким голосом. – Как тебя назвали?

Хюррем подняла взгляд. Ее зеленые глаза встретились с его темными глазами. Она не видела в них ни доброты, ни жестокости. Только внимательное, изучающее спокойствие.

– Хюррем, агам, – ответила она, ее голос был тихим, но чистым и без запинки на османском.

Кызылар Ага едва заметно кивнул. Он промолчал несколько секунд, просто глядя на нее. Затем, без единого лишнего слова, он продолжил свой путь вдоль шеренги.

Он ее заметил. Он ее услышал. Он узнал ее имя.

Это был крошечный момент в огромном, сложном мире Гарема. Но для Хюррем он стал подтверждением. Подтверждением того, что ее усилия не напрасны. Подтверждением того, что ее отличие может быть замечено.

Она была Хюррем. "Веселая". Рабыня, потерявшая все. Но теперь, научившись первым урокам выживания, получив новое имя и почувствовав на себе взгляд того, кто мог изменить ее судьбу, она знала – ее борьба только начинается. И она была готова бороться. Смеясь.

Глава 6: Искорка, Что Заметили.

Месяцы, проведенные в Гареме, стерли многие воспоминания о прошлой жизни, заменив их строгими правилами, новыми звуками и запахами. Хюррем не забыла Рогатин, не забыла лица родителей, но эти воспоминания стали похожи на выцветшие фрески, скрытые под слоем новой, яркой штукатурки. Она училась. Училась так, словно от этого зависела ее жизнь – что, по сути, было правдой.

Османский язык перестал быть набором чужих звуков. Теперь она могла не только понимать, но и изъясняться. Сначала простыми фразами, потом строила более сложные предложения. Ее произношение все еще выдавало в ней чужеземку, но она работала над этим с усердием, достойным лучшего применения. Она читала Коран на арабском, заучивала суры, училась правилам молитвы и основам ислама. Все это было необходимо, чтобы не выделяться, чтобы стать "своей" в этом мире.

Уроки этикета, танцев и музыки были утомительны, но Хюррем подходила к ним с той же прагматичностью. Она знала, что не станет великой танцовщицей или певицей, но она могла научиться двигаться с достоинством, понимать ритм и мелодию. Ее движения, поначалу скованные, становились более плавными. Ее улыбка, когда она позволяла себе ее, была искренней – она находила абсурдность и иронию даже в этой рутине, что помогало ей не сломаться.

Ее рыжие волосы оставались предметом внимания. В мире, где ценились темные локоны, ее огненная копна была вызывающей, необычной. Некоторые наложницы открыто выражали свое недоброжелательство. Черкешенка Фатьма и ее сторонницы не упускали случая толкнуть ее, бросить оскорбление, прошипеть что-то о "московской ведьме". Хюррем научилась либо игнорировать их, либо отвечать так, чтобы не нарушать правил Гарема, но при этом ставить обидчицу на место.

Например, однажды, когда Фатьма попыталась испортить ее работу по переписыванию, Хюррем, не повышая голоса, сказала на чистом османском: "Госпожа Азизе будет недовольна, если узнает, что кто-то мешает прилежной ученице. Или ты боишься, что я обойду тебя в милости?" Ее спокойствие и уверенность, а главное – знание языка, которого Фатьма не ожидала, обезоружили черкешенку.

Госпожа Азизе продолжала наблюдать за Хюррем. В ее глазах уже не было простого равнодушия. Была оценка. Пожилая калфа видела в ней не просто красивое лицо или покорное тело, но острый ум и необычайную стойкость.

– Ты быстро учишься, Хюррем, – сказала она однажды, когда Хюррем без ошибки ответила на сложный вопрос по истории династии Османов. – Но помни, в этом дворце недостаточно быть просто умной. Нужно быть… гибкой. Как вода. Она обходит препятствия, но в итоге достигает моря.

Хюррем запомнила эти слова. Гибкой. Как вода. Она должна была научиться течь вокруг препятствий, а не разбиваться о них.

Жизнь "ачеми" была монотонной, но время от времени эта монотонность нарушалась. Самые волнительные моменты наступали, когда по Гарему разносилась весть о приезде Султана. Тогда все приходило в движение. Старшие наложницы приводили себя в порядок, надевали лучшие украшения. Младшие мечтали о том, чтобы их заметили.

Иногда в их покои приходили евнухи для "смотрин". Девушки выстраивались, и их осматривали. Это было унизительно, но привычно. Хюррем научилась держать лицо, пряча внутреннюю дрожь. Она знала, что ее внешность – ее рыжие волосы, ее веснушки – может быть как плюсом, так и минусом.

Однажды, в один из таких дней, в покои "ачеми" вошел Кызылар Ага. Главный Черный Евнух. Тот самый, что купил ее на рынке и говорил с ней в коридоре. Его сопровождали несколько белых и черных евнухов, а также госпожа Азизе. Его присутствие мгновенно наполнило помещение напряжением и тишиной. Девушки выстроились в ряд, опустив глаза

Кызылар Ага шел медленно вдоль ряда, его взгляд скользил по лицам. Он был олицетворением власти в Гареме, посредником между миром женщин и миром Падишаха. Его выбор мог вознести наложницу на вершину или оставить ее навсегда в безвестности.

Он прошел мимо нескольких девушек, кивнул или что-то коротко сказал сопровождающим. Хюррем стояла, сердце ее стучало. Она вспомнила их прошлую встречу, его вопрос. Она держала голову прямо, взгляд был опущен, но она ощущала его приближение.

Он остановился прямо перед ней.

– Как твое имя? – снова спросил он, его голос был низким и властным.

Хюррем подняла глаза. Она встретила его взгляд. В нем не было ни теплоты, ни жестокости, только холодная, оценивающая внимательность.

– Хюррем, агам, – ответила она, ее голос был тихим, но совершенно твердым. Она не дрогнула.

Он изучал ее. Не только лицо, но и осанку, взгляд. Казалось, он пытался прочесть ее душу.

– Азизе-хатун говорит, ты прилежная ученица. Быстро освоила язык.

– Я стараюсь, агам. Хочу быть достойной этого великого дома.

Он кивнул, едва заметно. Затем, к удивлению Хюррем, на его лице промелькнула тень чего-то, похожего на… одобрение? Или просто интерес?

– Хюррем… Веселая, – повторил он ее имя, как будто пробуя его на вкус. – Пусть твой смех будет искренним. Дворцу нужна радость.

Он сделал шаг назад, затем повернулся к госпоже Азизе.

– Эту девушку… подготовь, – сказал он, его голос стал тише, но смысл был понятен. – Сегодня вечером. Падишах желает увидеть кое-что… необычное.

Кызылар Ага двинулся дальше по ряду, но его слова гулким эхом отдавались в ушах Хюррем. Подготовь. Сегодня вечером. Падишах. Увидеть… необычное.

Она стояла как вкопанная, пока он не закончил осмотр и не покинул покои. Другие девушки тут же обступили ее, их глаза горели смесью любопытства и злости.

– Что он сказал? – спрашивали они. – Почему он остановился?

– Ничего особенного, – ответила Хюррем, стараясь выглядеть безразличной. – Просто спросил имя.

Но она знала, что они ей не поверили. И они были правы.

Госпожа Азизе подошла к ней после того, как все разошлись. На ее лице не было улыбки, но не было и прежней суровости.

– Ты слышала, Хюррем, – сказала она, ее голос был деловым. – Кызылар Ага выбрал тебя. Сегодня вечером ты пойдешь к Падишаху.

У Хюррем перехватило дыхание. Вот он, момент. Шанс, которого она ждала и боялась.

– Я… я готова, госпожа, – прошептала она, хотя голос ее слегка дрожал.

– Будь готова, – сухо сказала Азизе. – Тебя отведут в хамам, приготовят. Слушай, что говорят старшие калфы. И не подведи нас. Не подведи "себя".

Не подведи себя. Эти слова Азизе были, возможно, самым искренним напутствием, которое она получила в этом дворце. Хюррем кивнула, ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, сквозь стены Гарема, сквозь крыши Стамбула.

Искорка, которую заметили. Искорка, которая обещала стать пламенем. Ее путь в Гареме, ее восхождение, начиналось не с покорности, а с ее отличия, с ее смеха, с ее ума, замеченного теми, кто имел власть выбирать.