скачать книгу бесплатно
Я не знаю тебя. Но чувствую, что подружимся. Мне сейчас очень больно. Хочу рассказать свою боль хоть кому-то живому».
Электронное признание казалось до безумия откровенным. Зачем ему надо так открываться мне – первой встречной?! Она думала о странном письме целый день, ночью не могла заснуть. На утро она заболела ответом Ему! Добралась до работы, бросилась к клавишам.
Дни пролетали на одном дыхании. Незнакомец становился все ближе. Дружба превращалась в роман. Как трогательно и нежно, оказывается, можно дружить! Не видя друг друга. Не слыша. Не прикасаясь!
«Привет, мистер Икс!
Как же ты решился написать свою боль посторонней персоне? Я бы никогда так не смогла. Твои чувства меня зацепили. Захотелось с тобой поговорить. Мало кто из обычных людей страдает, что живет бессмысленно. Ты необычный. Ты странный. И загадочный. Женщины падки на загадочных мужчин. Я не исключение, как видишь. Мы все живем в рамках. Законы, социум, товарно-денежная форма жизни определяет судьбы. Моя жизнь меня тоже во многом не устраивает, ну и что?! Я замужем уже десять лет. И конечно многое в наших отношениях побледнело. Мы живем как родственники. Ничего нет ужасного в твоей ситуации. Ты не любишь жену. Но кто знает, что такое любовь?! Ученые доказали, что в мозге выделяется коктейль гормонов, человек впадает в эйфорию, близкую к наркоманскому кайфу, и это называет любовью. Химия! И только».
Она нырнула с головой в океан Его жизни, сомнений, раздумий. В реальности редко удается приблизиться к кому-то настолько. С Антоном некогда даже поговорить. Он все время на работе. Постоянно занят делами. Добывает ей счастье. Мужу не до нее.
Сегодня Она увидит Его! Своего наперстника и друга! Сердце холодеет, проваливается в желудок от мысли, что несколько плоских фотографий превратятся сейчас в объемного живого человека. Близкого. Важного. Знакомого до боли незнакомца! Сейчас. Через сорок минут вечности ее ждет восхитительное мгновение безумия.
Она оставила машину, идет по узкому тротуару, нырнула в переход. Так быстрее.
«Привет, милая Зайчонка!
Спасибо тебе. Не могу точно выразить, за что. Я глубоко тебе благодарен. Еще неделю назад мне хотелось умереть. А сегодня я отчаянно цепляюсь за жизнь. Наркоманский кайф. Наверное. Когда-то это со мной было. Но вот иссякли гормоны, я трезв как стеклышко. И жизнь потеряла смысл. Я робот в системе. И все мы роботы. Тебе от этого не мерзко? Жена думает, что я много работаю. Но я прячусь. От нее, от себя, от всех. Я не могу собрать себя в единое целое существо. Меня раздирают страхи. Я боюсь смерти, и жизни. Я хотел добыть счастье для нас с женой. А на самом деле стал тупым мусорщиком, постоянно разгребаю помойку проблем.»
Строчки из его писем пронизывают сознание. Вихри реплик. Признаний. Прикосновений. Словами можно было гладить, щекотать, пощипывать, а потом хохотать, прижавшись друг к другу.
Мысленно. Виртуально. Но так ощутимо!
Она писала длинные письма. Про себя. Как влюблялась, разочаровывалась, мечтала. Про Антона. Как он когда-то поразил талантом, умом, уверенностью, страстью к жизни. А как красиво сделал предложение! Но с годами образовалась глухая стена. Не пробиться. Да и не хочется уже.
«Зайчонок, привет!
Ты не поверишь, но я плакал, когда читал твое последнее письмо. Девочка моя нежная. Как я счастлив, что ты есть! Нам нельзя пока встречаться. Давай немного еще побудем здесь Иначе рискуем повредить тонкую грань доверия. Хотя так безумно хочется».
Она протискивается по левой стороне вялой гусеницы-эскалатора! Сквозь толпу, шум, сквозь прошлое! Улыбнулась. Вспомнила, как рассказала Ему про первый поцелуй с одноклассником. Он тогда искренне смеялся. Она не слышала. Она чувствовала его смешинки на губах. И до боли стискивало желание броситься к нему сейчас – прямо среди ночи взять такси и ехать, очертя голову, в другую жизнь, другую судьбу! К Нему! Навсегда!
Она примчалась. Свежая, взволнованная, распаленная ожиданием, с прохладными губами, светящимся лицом. В озерах-глазах надежда на счастье.
Последнее препятствие – стекло дверей! Ее ждут. Да, мужчина за столиком. Да, у аквариума. Да, вон там.
Он здесь. Он ее ждет!
Выпорхнула из пальто, сбросив его с себя как последний груз сомнений. Аромат любимых духов, как последний вдох кислорода, стук молотков в груди, как последний трепет жизни, сумочка в руках, как спасательный круг, который все равно не спасет.
Прыжок в пропасть.
Он сидит спиной. Невыносимо близкий и странно чужой. Профиль усталого лица. Анфас. Корпус.
Что-то знакомое в повороте…
«Антон?! Ты как здесь? А я…»
Вспышка отрезвляющей реальности! Обман зрения?
Вираж судьбы.
В парке
Каждый день я бываю в старом городском парке. Иду по извитой тропинке, погружаясь в царство шелеста и шорохов. В гуще столетних великанов прячется сокровище – большой звенящий фонтан. Он еще скрыт толстыми стволами старых тополей и пушистыми шапками кленов, а я уже улыбаюсь ему, как давнему другу.
С замиранием сердца приближаюсь, с нетерпением вглядываюсь в изящные очертания мраморного фокусника, покорившего водяную стихию и выдрессировавшего ее, как собачку. Торжественное волшебство шипящего бурления, обрамленного в камень, покрытого в некоторых местах зеленым мхом, завораживает, захватывает в искрящийся плен. В душе таится надежда, что стремительные струи воды, неустанно разбиваясь и снова вырастая из недр сокровищницы, угадают мои сомнения, нашепчут ласковые слова, вселяющие надежду. Они-то знают, что такое взлететь, а потом разбиться вдребезги. Они понимают, что, сорвавшись в пропасть, трудно найти в себе уверенность и силы для нового полета вверх.
Бреду сквозь манящую зелень, улыбаюсь бродяге-ветру. Это тоже мой старый друг. Осенью настроение у него портится, накрывает депрессия, как и меня. Мы часто спорим, философствуем о вечности. Он говорит, что свобода важнее истины. А я убеждаю его, что он не прав. Ведь истина вечна, а свобода нет: ее легко потерять. А ветер снисходительно ерошит мне волосы в ответ, приятно обволакивает лицо и смеется:
– Что ты можешь вообще знать о свободе?
Конечно ничего, он прав. Зато о вечности я теперь знаю все…
– Привет, ветерок дорогой.
Возле фонтана в тени ароматной липы скромно ютится пожилая мадмуазель – деревянная скамейка с кованой ажурной спинкой. Она не терпит назойливых голубей и обожает дождь. Потому что в дождь ее никто не беспокоит. Она привыкла к одиночеству. Как и я.
– Доброго дня, милая леди! Позвольте предложить мое общество на сегодня? – говорю я.
Перемещаюсь на скамейку, с наслаждением обнаруживая, что она нагрета рассеянными лучами солнца. С удовольствием делаю старой знакомой мысленный комплимент и впитываю ее тепло.
Скамейка в ответ скрипит облупленными ребрами.
– И я очень рада, и вам здоровья.
Любуюсь фонтаном, привычно восхищаюсь чудным танцем его бриллиантовых россыпей. Странно: "Здесь" все так же, как и "Там". Только никуда не надо торопиться. Можно позволить себе быть сейчас, а не потом, именно потому, что тебя нет. Вечность прекрасна и спокойна, она гораздо терпимее к нам, чем мы к ней. Жаль, что это понимаешь, когда уже не важно, понимаешь или нет!
Скамейка подслушивает мои мысли. Я знаю, она молчит из деликатности, чтобы не нарушать тонкого равновесия давней дружбы. Она понимает, почему я торчу здесь каждый день. Другие на моем месте уже давно бы созерцательно мерцали бестелесным умиротворением. А я все никак не оторвусь от себя, все рефлексирую…
Есть ли моя вина в том, что я Здесь? И кто вообще может быть виноват?! Грузовик, вылетевший на встречную полосу и злодейка-судьба? А может снегопад и гололед? Какая разница теперь?! Я Здесь. А они Там. Мои родные солнышки: жена и дочка.
Закон «границы» между «Здесь» и «Там» не имеет поправок. Поэтому я каждый день жду их в парке у фонтана, чтобы быть рядом, даже когда не могу «быть».
Мгновения уютного ожидания взрываются счастьем. Я вижу моих родных девчонок… Они неторопливо гуляют по дорожке, усыпанной сосновыми иглами. Аня поправляет дочке платье и целует в пухлую щечку. Ксюшка облюбовала скамейку с ажурной спинкой и зовет голубей: "Цып, цып, цып!" Голуби не обращают внимания на детскую фамильярность, самомнение отступает на второй план, когда нежиданно наклевывается бесплатный завтрак. Ксюша отщипывает теплый мякиш от батона и швыряет в гущу птиц. Я любуюсь ей, не в силах вдохнуть. Последнюю порцию угощения утащил юркий воробей. Ксюшка смеется над его трусливым маневром, достает маленький кошелек с монетками и несется к фонтану. Тот гостеприимно хлещет юными брызгами в небо, приветствуя малышку. Ксюша бросает заветные кругляши один за одним в глубины блестящих иллюзий. Это ее подарок мечте, неосознанной детской надежде, что мир чудесен, наполнен счастьем и с упоением показывает фокусы, ожидая восторженных рукоплесканий.
Я уже рядом. Могу гладить их, обнимать, кричать беззвучно, что я их люблю… Нет, со мной что-то не так. Я не должен ничего этого чувствовать. Я как будто размазан по бронированному стеклу, которое без предупреждения выросло прямо перед носом и отделило меня от самого себя. И почему эта граница так издевательски прозрачна и садистски неосязаема?!
Ксюша протягивает ко мне руки, как будто хочет обнять, пробегает по моей щеке пальчиками и спрашивает:
– Ты здесь?
– Нет, солнышко, меня нет… – улыбаюсь я Ксюшке.
– Ты здесь! Сейчас я тебя найду! – дочурка заглядывает под скамейку, потом исследует каждое дерево сверху до низу, обходя его вокруг.
Аня молчит, стараясь дышать глубже и не плакать. Я провожу рукой по волосам любимой, вдыхаю легкий нежный аромат. Шепчу на ушко, как раньше: «Ты моя любовь». Она оборачивается и шепчет, как раньше: «Я знаю». Я так мало успел подарить им любви. Моим солнышкам, Анютке и Ксюшке.
Притих бродяга-ветер, погрузился в задумчивость фокусник-фонтан, поникли в сочувствии великаны-деревья, деликатно отвернулась мадмуазель-скамейка.
Как Бог даст
Инна забыла, что там за окнами. Время суток, дату, время года. Она лежала на продавленной кровати в углу палаты. Ее соседка деликатно молчала, с трудом сдерживая поток слов, накопившийся за время отсутствия Инны. Очередь на УЗИ в отделении патологии роддома собиралась обычно еще с утра и тянулась до обеда. Инна пришла после УЗИ и рухнула на постель, не обратив внимания на остывший борщ и котлеты, заботливо поставленные соседкой на ее тумбочку. Уже месяц Инна сохраняла свою долгожданную беременность. Угроза выкидыша постоянно висела дамокловым мечом над каждым часом нелепого пустого существования. Круглосуточно бродить в казенной ночной рубашке, халате и тапочках по бетонной коробке и ждать участи оказалось вовсе не тем светлым праздником и счастьем, которого ждала Инна еще пару месяцев назад.
Она вышла замуж в двадцать. Слишком рано – твердили все вокруг. Но кто же слушает всех, когда на свете существует только он – единственный и драгоценный! Однокурсник Боря был не по годам самостоятельным, параллельно учебе работал в иностранной компании и проявлял интерес к карьерному росту. Молодая семья смогла себе позволить свадьбу в ресторане, путешествие на родину Эгейской цивилизации и даже съемную однушку в паре остановок метро от университета.
Под крики "Горько!" молодым желали много детей и много денег. Но с детьми возникли сложности. Несколько лет не было их и все тут. Врачи разводили руками – причин по части здоровья не обнаруживалось. Борька предложил съездить в Киев в Лавру к святым мощам. Инна часто вспоминала потом, как жарко молилась маленькому Вифлеемскому младенцу Иоанну в узеньком пространстве пещеры, как потом случайный священник, продававший свечи в церковной лавке, вышел и благословил ее, и обещал непременно сына. Все было как сон. Но в то же время это была более явь, чем обычная реальность.
– Инн, ты борща-то поела бы, а? – решилась нарушить молчание соседка Оля.
– Потом, – не желая обижать добрую соседку, промычала Инна. Сил повернуться, рассказать, поделиться она в себе не находила.
Провалившись в сон, Инна увидела яркий свет, бьющий из окна их с Борькой однушки. На руках у нее сидел белокурый годовалый малыш и улыбался, показывая пальчиком в небо. Они были вдвоем и были абсолютно счастливы.
В палату стремительно ворвалась строгая предпенсионная дама и уткнулась очками в бумажку с фамилиями.
– Кто тут у меня Коваленко?
– Она, – кивнув на соседку, тихо ответила Оля, быстро дожевывая бутерброд с селедкой и срочно запивая его апельсиновым соком.
– Скажи ей, чтоб зашла в ординаторскую. Надо решать вопрос. Ее там комиссия ждет.
Дама вышла с чувством выполненного долга, обдав вакуум палаты пряным потоком цветочного аромата, до тошноты сладкого и невероятно устойчивого.
Оля с трудом слезла с кровати, закутав большой живот с двойней в мягкий домашний халат. Она тихонько погладила Инну по плечу и сказала:
– Иннусь, да пошли они все. Ты главное верь! Я вот знаешь сколько лет не могла… Мы с мужем пять ЭКО делали и все впустую. И ведь все равно ж верили. Смотри, вот они, мои родненькие.
Оля спохватившись, суеверно поплевала три раза через левое плечо, постучала по пластиковому подоконнику и аккуратно сложила руки на живот, прислушиваясь к ощущениям.
Комиссия собралась в ординаторской. Главный врач, узист и лечащий врач Инны решали вопрос о дальнейшем пребывании пациентки в стационаре.
– Конечно, она платит за свое пребывание немалые деньги, но все же держать ее просто так, без всякой надежды на благополучный результат опасно для средней ежеквартальной вынашиваемости патологической беременности в отделении, – главный врач, стройная высоколобая брюнетка южных кровей Мариэтта Владимировна, строчила на листе с крупным черным заголовком "Заключение" одно длинное слово за другим , объясняя коллегам ситуацию.
Инна вошла и молча присела на краешек ожидавшего ее стула. В голове пронеслась мысль – вот он, Страшный суд, список грехов и приговор на вечные мытарства.
– Инна Викторовна, мы тут посоветовались с коллегами, – Мариэтта многозначительно глянула на Светлану Павловну – лечащего врача Инны, простоватую полную блондинку с задорным пионерским хвостиком на затылке, стянутым вычурно-розовой резинкой. Та перехватила инициативу…
– Да. Инна, мы посмотрели твои анализы, еще раз посмотрели все УЗИ, и решили, что дальше смысла нет… Понимаешь? – светлана, почти ровесница Инны, подошла и сочувствующим жестом погладила свою подопечную по холодной влажной руке, – Ничего не меняется, к сожалению. Отслойка плаценты все равно есть и она не уменьшается.
– А сердцебиение? – устало спросила ее Инна.
– Сердцебиение хорошее, Инночка, хорошее! – с радостью зацепившись за единственный хороший показатель в море удручающих, улыбнулась Светлана.
– Челеби Гасанович, сообщите нам ваши соображения? – намекая на завершение беседы, сказала Мариэтта Владимировна, умоляюще посмотрев на широкоплечего спортивного узиста с теми же южными нюансами в чертах лица.
– Шансы есть, – глухо процедил узист, уставившись в окно отсутствующим скучающим взглядом. Ему хотелось скорее дойти до своего кабинета и отпустить полсотни томящихся там пациенток. Половина из них пришли со стороны по записи за хорошие деньги.
– Итак, Инна Викторовна, – довольно жестко подвела черту Мариэтта, поправив для уверенности сложную прическу, сооруженную неизвестно когда и неизвестно кем, учитывая, что рабочий день начался в семь утра, – Мы сделали все зависящее от нас, мы прекратили кровотечение и снизили риск. Дальше вам нет смысла продолжать лечение в стационаре. Мы настоятельно предлагаем вам перейти на амбулаторный вариант сохранения вашей беременности.
Инна мысленно пыталась переводить речь Мариэтты на нормальный человеческий язык.
– Вы меня выписываете?
– Не совсем так, – с легким раздражением пояснила главная, – мы вам рекомендуем уйти под подписку.
– Подписку? Не понимаю…
– Мы не имеем права выписать вас с такими анализами и такими результатами узи, деточка, – чуть повысив тон, и чуть больше раздражившись, нервно поглядывая на золотые наручные часики, сказала Мариэтта.
– Тогда, значит, я остаюсь? – прорываясь сквозь туман своего горя и проникая в смысл слов, не могла понять ничего Инна. Она чувствовала себя отупевшей и больной собакой, которой все время колют морфий, а потом не позволяют спать.
– Инна, тебе лучше побыть дома, понимаешь? Попьешь дюфастончику, ношпочки, родные стены, понимаешь? Авось, все обойдется. Ну чего тебе тут торчать столько? Тебе нужен покой, привычная обстановка, муж родной под боком. Напишешь нам расписку, что уходишь по собственному желанию под свою ответственность и все. Это просто формальность… – Светлана гладила ее по плечам, присев перед ней на корточки и ласково уговаривала, успокаивала, усыпляла надеждами. Инне показалось, что та вполне искренне желает ей чего-то хорошего, чего, к сожалению, не приходится ждать.
Инна, наконец, поняла, чего от нее хотят. Было уже все равно. Анестезия, купирующая душевную боль, а вместе с ней и любые иллюзии, и черные и белые, помогала ей держаться в рамках объективной реальности и не сходить с ума. Она спокойно подошла к столу и написала под диктовку Мариэтты все, что надо. Легким росчерком поставила автограф и ушла собирать вещи.
– Бедная девочка, – прошептала ей вслед Светлана.
– Выкинет и думать забудет, – констатировала Мариэтта, подкалывая расписку к карте.
– Ну, я пошел, – расслабив лицо, словно артист после спектакля, сообщил узист, уверенно двигаясь к выходу.
Оля спрыгнула с кровати от удивления, забыв про свою двойню.
– Выписывают? Они сбрендили что ли? Может, ты их не так поняла?
– Нет. Все верно, выписывают. Сказали, надо в родных стенах с мужем и все такое…
– Я бы не ушла, на твоем месте. Мало ли, что они там советуют. Это твоя беременность, твой ребенок, твоя жизнь! Поняла? – Оля была вне себя от негодования. Она нервно чистила очередной мандарин.
– Я устала, Оль. Домой хочу, – безжизненным голосом сказала Инна и улыбнулась, глядя на горку чищенных мандаринов, выросшую за несколько минут на Ольгиной тумбочке.
– Смотри, подруга. Эти твои интеллигентские нюансы им до одного места. Имей в виду. Если стукнешь по столу кулаком, никуда не рыпнутся. Будут сохранять, как миленькие. Мариэтта эта свое одно место твоими выписками прикрывает, вот и все.
– Мне все равно, Оль. Я просто не могу больше. Пусть будет, как Бог даст.
Инна достала из ящика тумбочки маленькую икону Божией Матери "Помощница в родах", поцеловала ее уголок и перекрестилась.
– Знаешь, бывают моменты, когда никто не поможет, кроме Него, – проникновенно и задумчиво сказала Инна, прижимая к себе икону и светлея лицом. Ей как будто открылась истина, на нее откуда-то снизошла уверенность.
Оля подошла к сидящей на кровати Инне, обняла и заплакала. А Инна прислушивалась к ее животу. И слезы ее впитывались в мягкий домашний Олин халатик.
– Кто за тобой приедет? Борька твой? – спросила Оля, проверяя Инкину тумбочку, чтобы ничего не забыла, – Так, еще раз: телефон я тебе свой дала, ты мне свой тоже, пиши, звони, не забывай, поняла?
– Поняла.
Последний раз взглянув на кровать, на тумбочку, на окно, в которое ни разу не захотелось посмотреть за целый месяц жизни, помахав Оле ладошкой, Инна вышла и спустилась на лифте в холл. Там ее уже ждал… Почему-то вовсе не Борька, а его старший брат Денис. Он путанно объяснил что-то про непредвиденную командировку и отвез ее к родителям.
А еще через месяц Инна узнала, что никакой командировки нет. Просто Борька ее бросил…
