скачать книгу бесплатно
Победила точка зрения Блюментроста – он был лейб-медиком, а Бидлоо всего лишь приглашенным для консультации врачом. Лечили Петра II согласно диагнозу Лаврентия Лаврентьевича, а лекарства по выписанным им рецептам составлял Иван Лаврентьевич…
Сомневаться в диагнозе оснований нет, симптомы оспы проявились у царя вполне характерные… Но дело в том, что оспа была болезнью опасной, однако не обязательно смертельной, – число заразившихся, но выживших превышало число умерших (хотя известны особо тяжелые эпидемии XV–XVI веков, уносившие жизни до девяноста процентов от числа заболевших).
Петр II не выжил.
Надо сказать, не всегда Лаврентия Лаврентьевича постигали фатальные неудачи в лечении – частные пациенты у него нередко выздоравливали. Вот что говорит изданная в 1830 году «История медицины» о Блюментросте:
«Слава учености и успехов его в удачной всегда приватной практике, незабвенной посреди многих знаменитых фамилий империи нашей; и теперь еще в рукописях показываются истлевающие рецепты его и хранятся как некоторая драгоценность, переходя от отца к сыну».
К этим истлевающим рецептам мы еще вернемся, но сейчас отметим лишь главное: лечить Блюментрост умел, по крайней мере, так считали его пациенты. Но, когда пациентами становились русские цари, умения лейб-медика таинственным образом исчезали.
Итак, эксперт у генерала Ушакова имелся, и при этом самый подходящий… Если даже раньше, когда Блюментрост был в расцвете карьеры, Бидлоо не побоялся обвинить его в смерти троих Романовых, то уж теперь… Голубиной кротостью Анна Иоанновна не отличалась и при нужде могла отправить семейство Блюментростов хоть в Пелым, хоть на плаху.
Не отправила. После недолгого, пять дней длившегося следствия братья лишились всех чинов и должностей, а заодно и недвижимости: у Ивана Лаврентьевича отобрали в казну Гатчинскую мызу, у Лаврентия Лаврентьевича – дачу в Стрельне, небольшой такой особняк в непосредственной близости от императорского дворца.
На том всё и закончилось. До суда «дело Блюментростов» в любом случае дойти имело мало шансов, больно уж тема щекотливая. Однако и внесудебным порядком, личным монаршим указом, братьев могли послать в дальние-дальние края, лечить аборигенов Подкаменной Тунгуски – не за отравление пациентов, за цареубийство однозначно полагалась смертная казнь, – за некомпетентное лечение. Так почему же не послали?
Надо полагать, не смогли доказать даже некомпетентность, не то что злой умысел. Но так ли нужны были доказательства? Все-таки на дворе стоял XVIII век и в России правило бал самодержавие: воля монарха стояла выше судов и законов. Да и признание, как известно, царица всех доказательств, – а у генерал-аншефа Ушакова хватало специалистов по добыванию признательных показаний самыми суровыми методами.
Всё так, но с братьями Блюментростами общее правило не срабатывало. Доказательства требовались, и доказательства железные. Отправить братьев в застенок недолго, – но у кого потом прикажете лечиться императрице? У русских бабок-знахарок? Или все-таки у тех же врачей-иностранцев? Так от них всего можно ожидать, даже Бидлоо едва ли одобрил бы бездоказательную расправу над Блюментростами, – кто знает, как потом жизнь повернется, у любого врача пациенты иногда умирают.
Русских врачей надлежащего уровня еще не было, несмотря на старания Бидлоо. Блюментросты (и возглавляемый ими клан немецких медиков) продвижению питомцев конкурента мешали, как могли, – в архивах сохранились письма Николая Ламбертовича к Петру I с просьбами о новых, независимых экзаменах для выпускников Медицинской школы – немцы-экзаменаторы безбожно «срезали» русских соискателей.
И все-таки: почему Бидлоо и Ушаков – врач высшей квалификации и следователь, не уступающий ему в своей области знаниями и опытом, – не смогли предоставить императрице необходимые доказательства?
А потому, что на стороне Блюментроста выступала «тяжелая артиллерия», авторитетнейшие светила европейской науки. Была у Лаврентия Лаврентьевича такая привычка – собирать консилиумы по поводу лечения венценосных пациентов. Как очные консилиумы, так и заочные.
Например, заболел Петр I – самой последней своей болезнью, ставшей смертельной, – и его лейб-медик собрал всех находившихся в Петербурге докторов. Все они были, разумеется, иностранцами и добрыми друзьями Блюментроста. Что случалось с недругами, мы уже видели на примере Бидлоо.
Мало того, во время последней болезни императора Лаврентий Лаврентьевич активно консультировался с лучшими европейскими докторами: правильно ли, дескать, лечу? Написал в Берлин Георгу-Эрнсту Шталю, лейб-медику прусского короля. Написал в Лейден старому своему знакомому, университетскому профессору Герману Боергафу… Написал и другим светилам, словно предчувствуя, что когда-нибудь придется держать ответ.
Надо учесть, что дело происходило задолго до эпохи Интернета, что даже изобретения телеграфа и телефона еще оставалось ждать и ждать, – и сообщения между медиками, живущими в разных странах, двигались со скоростью скачущего фельдкурьера, никак не быстрее. И подтверждения: правильно, мол, действуешь, Лаврентий Лаврентьевич, – приходили как раз к похоронам пациента. Но все-таки приходили, и несколько лет спустя Блюментрост смог их предъявить своим обвинителям. Авторитет европейской науки перевесил и мстительную экспертизу Николаса Бидлоо, и даже неприязнь самой императрицы…
Чем же занялись братья Блюментросты, угодив в опалу, лишившись должностей и недвижимого имущества?
Поселились в московской Немецкой слободе, понемногу подрабатывали частной практикой, а в основном активно интриговали, пытаясь вернуть потерянное. Когда столица и императорский двор вернулись в Петербург, Блюментросты потянулись следом и некоторое время жили вдвоем – в одном доме на Аптекарском острове, очевидно из экономии. Оставшиеся у братьев связи были задействованы в попытках вернуть расположение императрицы, но та оставалась непреклонна: при дворе Иван и Лаврентий в ее царствование так и не появились.
Лаврентий Лаврентьевич, устав от бесплодных попыток возвратить утерянное, через пару лет уехал в Москву. Иван Лаврентьевич, более настырный, остался, – не прекращая своих закулисных стараний; да и то сказать, в материальном смысле пострадал он куда сильнее, чем брат: имение размером почти с весь нынешний Гатчинский район, – не шутка! В архивах сохранилось прошение Ивана Блюментроста, датированное 1736 годом и адресованное Анне Иоанновне. Бывший лейб-аптекарь жаловался в нем на скудость средств и просил хотя бы вернуть деньги, вложенные им в восстановление Гатчинской мызы, разоренной войной со шведами. Жалобное письмо получилось:
«…Не жалея никакого иждивения в состояние приводил; и которые войною разорение <…> той мызы с деревнями собирал своим коштом, хлебом и лошадьми и снабжал скотом; заводи и пашни, и сенные покосы расчищал и размножал, и всякое строение наемными работниками строил, и желая, чтоб оная была во всяком довольствии, хлеба и скота чрез многие годы малое число в санкт-петербургский дом мой брал, а большую часть для хранения и содержания той мызы с деревнями оставлял, отчего себе действительно великий убыток понести принужден был…»
Императрицу жалобы не растрогали, челобитная осталась без ответа.
А Лаврентий Лаврентьевич, пока брат его соловьем разливался на тему «всё, что нажито непосильным трудом», собрал вещи и переехал в Москву, в вотчину своего заклятого врага Бидлоо.
И вскоре после переезда заклятый враг умер. Заболел и умер. Совпадение? Возможно, возможно… Но тогда вот еще одно совпадение, произошедшее немедленно за первым: едва Николая Ламбертовича похоронили, Блюментрост тут же занял обе его должности – возглавил и госпиталь, и госпитальную школу.
Кто лечил заболевшего Бидлоо, теперь уже не выяснить. Ясно лишь, что не Блюментрост, – того бы и близко к постели больного не подпустили. И никаких доказательств причастности нашего героя к смерти давнего врага и конкурента не сыскать… И всё же некий фамильный почерк Блюментростов в этом деле явственно прослеживается.
А теперь обещанный небольшой рассказ о том, как Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост руководил всей российской наукой. К делу о повальной смертности среди русских императоров это руководство отношения не имеет, но личность нашего героя характеризует неплохо.
Поначалу Блюментрост и сам признавался, что оказался на посту главы Академии наук не совсем по заслугам. (Либо заслуги его перед императрицей Екатериной I были таковы, что публично о них не объявишь…) Вот что писал новоиспеченный президент Академии знаменитому немецкому ученому-энциклопедисту Христиану фон Вольфу:
«Хотя Академия могла бы иметь более славного и ученого президента, однако не знаю, нашла ли бы она более усердного, который бы с такой ревностью, как я, хлопотал о ее благосостоянии».
То есть корифеем наук Блюментрост себя благоразумно не объявлял: я, дескать, всего лишь научный администратор, но усердный и ревностный. Первое время некоторое усердие и впрямь имело место – например, стараниями Лаврентия Лаврентьевича академики получили в качестве резиденции конфискованный дом П. Шафирова, опального барона-выкреста.
Но затем двор вместе с придворным медиком переехал в Москву, Блюментрост лишь наездами бывал в Академии, оставшейся в Санкт-Петербурге, – возложив непосредственное руководство на своего заместителя Шумахера.
Шумахера к светилам той или иной науки тоже причислить нельзя: известен он в основном как библиотекарь Петра Великого. Причем методы пополнения библиотеки практиковал Шумахер специфичные: накладывал руку на книжные собрания попавших в опалу придворных, не гнушался и прямого грабежа в городах, занятых русской армией в ходе Северной войны. Например, в оккупированной Митаве удалось Шумахеру очень неплохо поживиться: две с половиной тысячи рукописей и редких книг, – день, как говорится, прошел не зря…
А еще по совместительству подрабатывал Шумахер экскурсоводом в учрежденной Кунсткамере, демонстрировал почетным гостям заспиртованных уродцев и прочие диковинки. Спору нет, кое-какие научные познания для такой работы требуются, но всё же не слишком глубокие.
И вот этот-то экскурсовод и библиотекарь-мародер замещал Блюментроста. Руководил де-факто российской наукой, а заодно безбожно разворовывал отпущенные на оную науку средства – тащил всё, что плохо лежало. Что хорошо лежало, тащил тоже, по старой своей библиотекарской привычке. Академики от его руководства взвыли, постоянно писали жалобы президенту, – но Блюментрост, надо полагать, был в доле, и во всех конфликтах неизменно принимал сторону своего протеже Шумахера.
В результате академики – серьезные ученые, с большим трудом и за большие деньги заманенные в Россию, – уезжали, едва заканчивался срок их контрактов. Например, уехал Даниил Бернулли, выдающийся математик и физик-универсал, «отец» гидродинамики как научной дисциплины. И последствия этой потери для российской науки трудно оценить. Если бы последние полвека своей жизни Бернулли жил и творил не в Базеле, а в Санкт-Петербурге, то…
Нет, конечно же, слишком смело утверждать: останься в России и он, и Герман, и ряд других ученых, сбежавших от попечений Блюментроста и Шумахера, – и в России никогда бы не вставал на повестку дня унизительный лозунг «Догоним и перегоним Запад!». Но, вероятно, наука у нас была бы другая. Да и техника тоже.
Однако самая показательная история произошла с немецким ученым-энциклопедистом и доктором медицины Даниилом Готлибом Мессершмидтом. В апреле 1718 года он прибыл по приглашению царя в Санкт-Петербург, но при дворе не задержался – как мы помним, возглавляемый Блюментростами клан придворных медиков вновь прибывших конкурентов не жаловал. И Мессершмидта отослали с глаз долой, да не в Москву, как Бидлоо, гораздо дальше… Уже в ноябре того же года Петр I подписал указ: доктора Мессершмидта отправить в Сибирь «для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав, цветов, корений и семян и прочих статей в лекарственные составы».
Этот указ ставил Мессершмидта в непосредственное подчинение Медицинской канцелярии (руководимой Иваном Блюментростом), – именно туда Мессершмидту надлежало присылать все собранные материалы и откуда должна была производиться в Сибири выплата ему жалованья и прогонных денег. Должна была… А на деле…
На деле же молодой врач – тридцать с небольшим лет, не знающий даже русского языка, не говоря уж о туземных наречиях, очутился в Сибири, в Тобольске, в самом центре обширного дикого края, о котором даже в столице империи представление имели более чем смутное: ну живут какие-то инородцы, платят ясак мехами… вот и вся информация.
Никакой внятной инструкции Мессершмидт не получил: исследуй край, собирай коллекции животных, растений и минералов, – вот и всё. Не было установлено никакого срока его пребывания в Сибири, не имел он и сколько-нибудь четкого маршрута путешествия. Не было необходимых инструментов, не было помощников: ни специалиста-картографа, ни таксидермиста (в просторечии чучельника), ни… Никого не было. Одинокий немец в центре Сибири. А обещанное жалованье и погонные… Мы уже достаточно знаем о братьях Блюментростах, чтобы не задавать этот бестактный вопрос.
Мессершмидт не запил с горя. Не сбежал обратно в столицу. Не стал засыпать письменными жалобами Блюментроста. Он начал работать.
Нашел помощников среди шведских пленных, давно живших в Сибири, вкладывал в экспедицию собственные деньги, сам осваивал мастерство препаратора, картографа и рисовальщика… На девять лет растянулась сибирская эпопея Мессершмидта: Тобольская и Красноярская губернии, Хакасия и Саяны, Барабинская степь и Прииртышье, Бурятия и Нижняя Тунгуска…
Поставленная Блюментростом задача была выполнена и перевыполнена: помимо собранных коллекций, Мессершмидт открыл залежи угля и графита на Тунгуске, другие месторождения, оставил подробные этнографические описания двух десятков сибирских народов и даже составил краткие словари их языков, подробно картографировал все свои маршруты… Учитывая условия, в которых пришлось работать, иначе как научным подвигом не назвать исследование Сибири Мессершмидтом.
И как же встретил Санкт-Петербург вернувшегося в 1728 году путешественника? Всенародное ликование, чины и награды, признание заслуг, место во вновь учрежденной за годы странствий Академии?
Петербург встретил научного героя неласково… Немедленно по приезде у него по приказу братьев Блюментростов отобрали всё привезенное с собой имущество – в самом прямом смысле отобрали: пришли гвардейцы, опечатали сундуки и баулы. Под арест угодили не только научные коллекции, но и личные вещи доктора. Сами, дескать, разберемся, что ты тут насобирал вдали от начальства за девять лет.
Разбиралась комиссия Академии, назначенная Лаврентием Блюментростом. Разобралась и постановила: то, за чем доктора Мессершмидта в Сибирь посылали, принадлежит Академии однозначно. Те же коллекции, что он собрал сверх задания и за свой счет, – тоже отобрать в пользу Академии, но выплатить компенсацию, целых двести рублей! Двести… За девять лет трудов…
Личное имущество, правда, вернули. Но не всё, лишь малоценные мелочи. В архивах сохранилась жалоба Мессершмидта на пропажу собственных его вещей – тюк и пять сундуков изъяли без расписки, на основании устного распоряжения Лаврентия Блюментроста… Чувствуется набитая рука Шумахера, наверняка не обошлось без участия библиотекаря-мародера, – потому что именно в его вотчине всплыли позже бесценные коллекции Мессершмидта: много лет пылились без всякой пользы для российской науки в запаснике Кунсткамеры, там и погибли при пожаре 1747 года.
Жалоба осталась без ответа. Мессершмидта посадили на корабль и выпроводили на родину, не забыв предварительно взять расписку: не имеет, дескать, он права публиковать за границей научные работы, пользуясь добытыми в сибирской экспедиции данными.
Умер великий исследователь Сибири в нищете и полной безвестности, не дожив до пятидесяти лет.
Паскудная история, другого определения не подобрать. И очень хорошо характеризующая братьев Блюментростов.
Свою притеснительницу, императрицу Анну Иоанновну, братья Блюментросты пережили, хоть и царствовала она вдвое дольше, чем в совокупности двое ее предшественников на троне. Пережили и недолгое правление регентши Анны Леопольдовны. А потом на престол взошла Елизавета, дочь Петра. Взошла в лучших традициях романов Дюма-отца: ночь, гвардейцы-заговорщики врываются во дворец, шпаги блестят под луной… И барабан, вспоротый штыком, – дабы никто не поднял тревогу.
Пострадавших при Анне Иоанновне новая императрица реабилитировала гуртом, не особо вникая в суть обвинений, по принципу «ее враги – мои друзья».
Появилась и у Блюментростов надежда вновь обрести былое могущество и влияние. Не сложилось: чины и награды им вернули, однако недвижимость, о которой столько хлопотал Иван Лаврентьевич, осталась за казной. А к делу охраны здоровья императрицы братьев и близко не подпустили – опасаясь заговора и цареубийства, осторожна была Елизавета Петровна до маниакальности, даже ночевать дважды подряд в одной и той же комнате дворца боялась, случайным образом меняя спальни. Как тут допустить к царственному телу врача и аптекаря с подмоченными репутациями…
К тому же еще одно обстоятельство наложилось: много лет назад ко двору Петра I прибыл молодой талантливый врач-француз… И попробуйте угадать, чем закончилась его попытка конкурировать с немецким медицинским кланом братьев Блюментростов? Гадать тут, собственно, можно об одном – куда именно отправили молодого доктора в ссылку. Правильный ответ – в Казань. Хотя справедливости ради отметим, что причина тому имелась: француз отличался свойственной своей нации женолюбивостью, и дело закончилось беременностью дочери придворного шута Лакосты. Любому другому такая шалость сошла бы с рук, но только не конкуренту Блюментростов.
И надо же так случиться – за прошедшие годы француз (звали его Иоганн-Герман Лесток, и это имя еще в нашем рассказе прозвучит) вернулся из ссылки и весьма сблизился с принцессой Елизаветой Петровной, державшейся в стороне от схваток за трон, стал ее личным медиком… А потом – переворот 1741 года, Лесток принимает в нем активнейшее участие, получает графский титул и становится не просто личным медиком, но одним из доверенных лиц императрицы. Блюментростов, судя по всему, новоиспеченный граф не забыл и не простил.
Лишь в 1755 году (Лестока к тому времени удалили от двора) Лаврентий Лаврентьевич вновь получил заметную государственную должность – был назначен куратором Московского университета. Согласитесь, есть большие основания сомневаться, что назначение это пошло бы университету на пользу… Однако ничего заметного совершить Блюментрост в новой своей ипостаси не сумел – в том же году он умер, а брат его скончался годом ранее.
На этом история братьев Блюментростов заканчивается. И начинается самое интересное – конспирология. Надо же, в конце концов, попытаться найти ответ на вопрос: ОТЧЕГО так часто умирали российские императоры, вверявшие братьям свое здоровье?
В этой истории уже дважды упоминались рецепты, выписанные Лаврентием Блюментростом своим обычным, не венценосным пациентам, и хранившиеся в семейных архивах. Во второй половине XIX века кое-какие из этих полуистлевших бумажек стали доступны читающей публике на страницах «Русской старины» и «Русского архива». И сразу выяснилось много любопытного.
Нет, конечно же, цианистый калий больным Блюментрост не прописывал, да и не был еще изобретен в те времена этот мгновенно действующий яд. К тому же, как мы помним, в частной своей практике братья Блюментросты врачевали страждущих достаточно успешно.
Однако на основании старых рецептов можно сделать вывод: Лаврентий Лаврентьевич был убежденным и последовательным сторонником металлолечения. Прописанные им препараты приготовлялись на основе серебра, меди, свинца, цинка, железа, ртути и их соединений… А металлы, особенно тяжелые, и их соединения – субстанции весьма ядовитые.
Хотя еще Парацельс учил, что нет в медицине лекарств и ядов, любое лекарство – яд, и любой яд – лекарство, различие лишь в показаниях и в дозировке… Всё так, но тем не менее методы лечения Лаврентий Блюментрост применял достаточно рискованные, вполне способные отправить пациента на тот свет при случайной или намеренной передозировке. Ведь даже в двадцатом веке учебник фармакологии советовал всегда иметь под рукой флакон универсального противоядия от металлов, так называемого Antidotum metallorum, в тех случаях, когда назначена активная металлотерапия.
Интересно, что за микстуру доктора Бидлоо приказал выплеснуть дворцовым собакам Блюментрост? Не Antidotum metallorum случайно? У дворцовых собак уже не спросить…
По свидетельству современников, умирал Петр I в страшных муках – и кричал, пока оставались силы, так громко, что было слышно далеко вокруг. Непосредственная причина диких болей – закупорка мочевыводящих путей: почки царя уже не работали, что привело к накоплению в крови азотистых шлаков…
А наука фармакология учит, что тяжелые металлы, попадая в организм, отлагаются прежде всего в печени, в почках, в селезенке и в костном мозгу. Отлагаются и накапливаются, обладая аккумулирующим действием, – влияние многочисленных малых доз постепенно суммируется. Проблемы с почками, напомним, Петр заметил спустя пару лет после того, как Блюментрост выписал царю свой первый рецепт…
Однако в 1725 году болезнь обострилась резко, что никаким аккумулирующим эффектом от небольших доз металлов объяснить нельзя. Значит, была введена доза ударная? Возможно… Но почему именно тогда, не раньше и не позже?
Ответ, вероятно, пересекается с ответом на другой вопрос: отчего Екатерина столь щедро вознаградила лекаря, не сумевшего вылечить ее мужа?
Дело в том, что в последние месяцы перед смертью Петра I будущая государыня-матушка в буквальном смысле ходила по лезвию ножа. Или по лезвию палаческого топора, такое сравнение гораздо вернее обрисовывает ее положение. Знаменитое «дело Монса»: стареющий монарх неожиданно обнаружил, что жена ему изменяет с молодым камергером Виллимом Монсом – по злой иронии судьбы любовник оказался родным братом Анны Монс, давней пассии царя, тоже сумевшей наградить его рогами. Не везло Петру с этим семейством, прямо скажем.
Причем дело обернулось не просто заурядным и тайным адюльтером: многие высшие придворные знали о сердечной привязанности царицы, и искали благосклонности ее фаворита, и обращались к нему с прошениями, и вручали немалые взятки…
Головы Виллим Монс лишился очень быстро – стремительное следствие, несколько дней жестоких пыток в личном присутствии царя, – и на плаху. По официальной версии – за взятки, императорская корона с рогами никак не сочетается, по крайней мере в публично оглашаемых приговорах…
А вот что делать с провинившейся царицей… Тут Петр призадумался. Свозил благоверную посмотреть на отрубленную голову любовника (обожал он такие наглядные демонстрации, достаточно вспомнить мертвых стрельцов с челобитной в руках, повешенных у окошка кельи царевны Софьи). Свозил, но окончательного решения не принял.
Екатерина могла лишь догадываться, чем закончатся раздумья супруга, и никаких оснований для радужных догадок у нее не было… Первую свою жену, царицу Евдокию, в результате долгих раздумий венценосный муж законопатил в дальний монастырь, – а она и в адюльтере-то никаком не была замечена, не сошлись супруги характерами, с кем не случается…
Да и о своем сыне, о царевиче Алексее, – возвращенном из Австрии и вроде как прощенном, – Петр тоже думал, думал, думал… Закончилось всё пыточным застенком, смертным приговором и тайным ночным умерщвлением, во избежание позора публичной казни.
В общем, ожидать Екатерина могла всего. И тут, избавлением от мук ожидания, – резкое обострение болезни и смерть императора. Случайное везение? Или?..
Ближайший сподвижник Петра, светлейший князь Меншиков, кстати, имел ничуть не меньшие основания опасаться за свою судьбу. Меншиков последние годы находился под непрерывным следствием: всё новые и новые комиссии расследовали все новые его вскрывавшиеся злоупотребления, всё новые громадные штрафы изымались в казну… Значительную часть доверия царя Меншиков утратил, а тут еще, как на грех, вскрылись неприятные детали в «деле Монса» – знал светлейший о шашнях царицы, и писал[2 - Может быть, не писал, а надиктовывал – если версия о неграмотности светлейшего князя правдива. Однако слух о том, что светлейший не способен был написать либо прочесть даже собственную фамилию, распустили враги Меншикова после его опалы, никаких официальных подтверждений тому нет.] ее фавориту записочки, именуя «любезным другом и братом», и просил о заступничестве в очередном грозящем расследовании… Терпение царя вполне могло лопнуть. Могло… Но раньше лопнул переполненный и воспаленный мочевой пузырь.
Интересы царицы и светлейшего князя совпадали полностью, и выздоровление Петра являло сильнейшую угрозу обоим. И что любопытно: Петр еще мучался, а его супруга и Меншиков буквально за стеной проводили секретное совещание с офицерами гвардейских полков – в деталях прорабатывали план переворота, который чуть позже возведет на престол Екатерину.
А накануне Меншиков наложил руку на государственную казну, приказав перевезти ее в Петропавловскую крепость, под охрану преданного светлейшему коменданта. Позволил бы Александр Данилыч себе такую вольность, оставайся хоть один шанс из ста, что приступ окажется не смертельным, что император если не выздоровеет, то по меньшей мере на недолгое время вернется к управлению делами?
Едва ли…
Не рискнул бы светлейший. Случались в русской истории прецеденты: лежал Иоанн Грозный при смерти, вот-вот, всем казалось, к небесному царю отправится, за земные дела ответ держать…
Бояре, не стесняясь, уже должности и казну делят, не отходя от постели умирающего, – и тут самодержец негаданно поправляется и начинает припоминать всё сказанное у его якобы смертного одра. Нет, не рискнул бы Меншиков. Значит, знал наверняка: царь умрет в самое ближайшее время.
Красивая версия: Блюментросты вступают в заговор с Екатериной и Меншиковым – и осторожно, день ото дня увеличивая дозу тяжелых металлов, сводят Петра в могилу… Рычаги давления на братьев при нужде отыскались бы без труда, та же история со смертью царевны Натальи и Гатчинской мызой.
Но такое построение позволяет объяснить лишь одну смерть из достаточно длинной их цепочки. Потому что следующее звено в той цепи – сама потенциальная заговорщица, императрица Екатерина.
Последние дни Екатерины сопровождались частыми удушьями, конвульсиями, лихорадками… Симптомы, кстати, достаточно характерные для отравления медью и ее соединениями. Но не сама же императрица, терзаемая угрызениями совести, отравила себя при помощи братьев Блюментростов?
Допустим, в деле был замешан один лишь Меншиков. Но и ему травить Екатерину вроде бы незачем… Ее правление – пик могущества светлейшего князя: комиссии, расследовавшие княжьи взятки, злоупотребления и прямые хищения, распущены, получен чин полного адмирала, да и все нити, управляющие внешней и внутренней политикой России, оказались в руках Александра Даниловича. Позже, при Петре II, благоденствовал Меншиков недолго, хоть и успел выхлопотать чин генералиссимуса, но на том карьера и завершилась – бесславной смертью в Берёзове, в ссылке.
Надо искать другое объяснение… Ну что же, поищем.
Версия номер два: происки мировой закулисы. Скажете, что такие версии хороши лишь для бульварных журнальчиков, – тех, что изначально печатались на дешевой желтой бумаге? Так-то оно так, но… Но есть прецеденты в российской истории, причем связанные как раз с придворными врачами.
Самый одиозный пример – уже упоминавшийся в нашей истории лейб-медик Лесток, увековеченный актером Владиславом Стржельчиком в фильме «Гардемарины». Пресловутый фильм к исторической науке отношение имеет весьма косвенное, но реальный Иван Иванович (Иоганн-Герман) Лесток и в самом деле был личностью многогранной – придворный врач императрицы Елизаветы шпионил чуть ли не на все европейские разведки[3 - Термин «разведка» (в политическом, не в военном смысле) к XVIII веку можно применять очень условно: лишь Британия обладала в то время вполне сформировавшейся разведслужбой, напоминающей современные. В остальных странах разведывательные функции были по совместительству возложены на дипломатические ведомства.]: на шведскую, прусскую, австрийскую… А в первую очередь, конечно же, на родную французскую. Был разоблачен, пытан в Тайной канцелярии, приговорен к смертной казни, замененной бессрочной ссылкой.
То есть придворный медик, активно действующий в интересах иностранной державы, – явление в XVIII веке отнюдь не уникальное.
Однако встает закономерный вопрос: что за держава? Какая страна была заинтересована в смерти трех подряд российских монархов? К тому же не просто заинтересована, но и способна претворить свои интересы в цареубийство?
Ответ имеется.
Но, прежде чем его огласить, необходимо разобраться с некоторыми особенностями политики того времени.
Большая политика – всегда, во все времена – была делом грязным, а в изнанке своей даже кровавым. Но, опять же во все времена, имелись некие принципы, переступать через которые считалось недопустимым. В описываемое время, когда большинство европейских стран возглавляли наследственные монархи, одним из таких основополагающих принципов была неприкосновенность венценосных особ.
Монарха враждебной страны можно было пленить на поле боя, но жизни его при этом ничто не угрожало. Запрашивали огромные выкупы – деньгами, провинциями, дипломатическими уступками – но на кол не сажали, на плаху не отправляли… Убить в сражении – можно, казнить плененного – непозволительно. Отчасти это объяснялось собственными интересами: военное счастье переменчиво, сегодня ты угодил в плен, завтра я, ни к чему подавать дурные примеры.
Тайные покушения случались, но именно тайные, ни одна уважающая себя европейская страна никогда не взяла бы на себя ответственность за убийство монарха враждебной державы. Да и своих свергнутых, низложенных, отрекшихся королей и императоров порой убивали, но старались обставить всё благопристойно: геморроидальная колика, дескать, или апоплексический удар. Особа помазанника божьего неподсудна и неприкосновенна, точка. Но помазанника законного, легитимного, – а самозванца вполне можно сжечь и выстрелить пепел из пушки. Или без затей на плаху, как юного Конрадина…
И лишь одна-единственная европейская страна нарушала этот нигде не записанный принцип, причем нарушала открыто: Англия, с 1707 года именовавшая себя Великобританией. Нет никаких табу, есть realpolitik и британские интересы.
Маленький пример: XVI век, монарх сопредельной державы даже не в плен попадает – всего лишь просит политического убежища, спасаясь от собственных взбунтовавшихся подданных. А вместо того получает многолетнее заточение, сфабрикованный процесс и плаху с топором… Имя жертвы – Мария Стюарт, королева Шотландии. Ее внуку Карлу, волею судьбы оказавшемуся на английском троне, подданные устроили то же самое шоу, что и бабушке: процесс и эшафот. Какое уж после этого уважение к чужим монархам, какая еще их неприкосновенность… Realpolitik, и никаких сантиментов.
И, что немаловажно, имелся у гордых бриттов инструмент для проведения грязной, кровавой и при этом тайной политики: секретная разведывательная служба, созданная еще в XVI веке лордом Уолсингемом… Широчайшая шпионская сеть, раскинутая англичанами на континенте, состояла из самых разных агентов: в интересах realpolitik работали и уголовники, готовые перерезать глотку за пару монет, и люди, принадлежавшие к верхушке общества, – дворяне, купцы, видные чиновники. А еще наследники Уолсингема испытывали какую-то нездоровую страсть к людям искусства: немало писателей и драматургов дополняли литературные гонорары шпионскими…
Россия, буквально-таки ворвавшаяся при Петре Великом в большую европейскую политику, без сомнения, находилась в сфере пристальных интересов британской разведки. Нет сомнения и в другом: поток молодых русских, отправленных царем в Европу для обучения разным наукам и профессиям, – идеальный материал для вербовки. Европа богата соблазнами для оторванных от дома вьюношей, царь-батюшка крут на расправу, а британские резиденты уже тогда знали толк в изощренных провокациях. Наверняка среди возвращающихся в Россию молодых специалистов были агенты, завербованные англичанами. И в потоке иностранцев, устремившихся на службу в молодую империю, таковых хватало.
Не осталось никаких свидетельств, что Лаврентий Блюментрост в заграничных странствиях «попал на крючок» старейшей европейской разведслужбы, свои секреты она хранить умела и умеет. Однако кандидат в шпионы был из Лаврентия Лаврентьевича – лучше не придумаешь. Во-первых, вращался в самых высших сферах, выше уж некуда. Во-вторых, моральный облик доктора… Про корыстолюбие и прочие милые качества Блюментроста рассказано уже достаточно.
Однако шпион-информатор – заурядная история, англичане давно поставили их производство на поток, на конвейер. Но серийный убийца монархов – дело новое, небывалое. Чтобы подвигнуть Блюментроста на ТАКОЕ, нужен не просто интерес к происходящему в России, а куда более основательные причины.
Попробуем разобраться: где же интересы России и Англии пересеклись настолько остро, что возникла нужда в цареубийстве?
Первая половина Северной войны, столь важной для России и ее соседей, прошла для стран Западной Европы почти незамеченной. У них в те же самые годы своя война приключилась – Война за испанское наследство. Франция, и без того доминировавшая на континенте, получила шанс объединиться под одним скипетром с Испанией и ее многочисленными и обширными колониями. Знаменитая фраза Людовика XIV «Нет больше Пиренеев!» напугала англичан куда больше, чем претензии амбициозного русского царя на какие-то малозначительные прибалтийские провинции. Все силы Англии и созданной при ее участии коалиции были брошены против франко-испанского альянса: и армии, и флоты. И, соответственно, разведслужбы.
