скачать книгу бесплатно
Случилось это в 1762 году.
В последний год ссылки.
Сенаторский курьер принял отсыпанные рубли с благодарственным кивком.
– Заслужил, всё до последнего рубля заслужил, – сердце Миниха преисполнилось безграничной признательностью и громким пульсом счастья, к которому он оказался совершенно не готов, как к чертовски крепкому напитку. Задохнулся, прослезился. – Такую весть принес, дорогой. Как перед богом истину скажу – спас ты старика, оживил, разбудил.
Императорский указ дрожал в руке фельдмаршала. Петр III, занявший место почившей Елизаветы Петровны, приглашал Миниха в Санкт-Петербург, даровал амнистию. Из присланных денег на дорогу граф подарил радостному вестнику ровно половину.
Двадцать лет…
Миних развернулся к дверям спальни и окликнул супругу:
– В Петербург, Элеонора! В Петербург, душа моя!
1762 год: настоящее, прошлое и еще немного прошлого
(С повозки на яхту)
По дороге в Петербург Миних спал наяву.
Два десятилетия службы, знамена пяти европейских армий, работа, войны, дуэли – его сон был соткан из разноцветных лоскутков воспоминаний.
Он снова шел под знаменами принца Евгения Савойского и герцога Мальборо.
Снова стрелялся с французским полковником Бонифу в 1718 году – взведенные курки, тридцать шагов сократившиеся до двенадцати, выстрел, рухнувший на землю полковник.
Снова ссорился с фельдмаршалом Флемингом в 1719 году, на службе в польско-саксонской армии Августа II, решив сменить знамя и господина.
Снова демонстрировал Петру I чертежи нового укрепления Кронштадта и слышал от царя: «Спасибо Долгорукову, он доставил мне искусного инженера и генерала».
Снова устраивал судоходство на Неве, прокладывал дороги, возводил крепости, строил Балтийский порт, проводил первый Ладожский канал, убеждал императора перенести загородную резиденцию в Петергоф, начальствовал генерал-губернатором в Петербурге.
Перед пробуждением Миних вспоминал взятие снежной крепости на льду Невы, организованное им по случаю официального въезда коронованной Анны Иоанновны в Петербург. Отраженное от холодных стен солнце слепило глаза, яркие солнечные копья рикошетили от льда и летели в лицо графа.
И еще, и еще.
Пока яркая белизна не продавила дыру в реальность.
Опальные вельможи въехали в Петербург весной.
Бирон и Миних.
Семидесятидвухлетний герцог Курляндский, перечеркнувший ссылку накинутой через плечо Андреевской лентой, возвращался лихим шестериком в пышной карете, облаченный в мундир обер-камергера. Царствование Елизаветы Петровны Бирон прожил в большом доме, в окружении слуг, мебели, серебряной посуды и книг. Казна отпускала немалые деньги на его содержание, но герцог всё же оставался пленником – его сопровождали даже на охоте.
Сановник свергнутой Анны Леопольдовны ехал в скрипящей дорожной кибитке, в рваном полушубке, мужицкой сермяге и поношенных сапогах. На подъезде к столице старого фельдмаршала встречали многочисленные родственники. Когда из фельдъегерской повозки выпрыгнул бодрый, высокий и бравый семидесятивосьмилетний старик – сын, внуки и правнуки бросились обнимать и целовать Миниха.
Граф заплакал. Не так, когда получил радостную весть об амнистии, не так, когда провожал взглядом окрестности своей двадцатилетней темницы в Пелыме – тогда в глазах стояли слезы, не переливаясь через край.
В объятиях родных рук и голосов граф плакал последний раз в своей жизни.
Петр III даровал фельдмаршалу меблированный дом и свою милость.
В Зимний дворец граф пожаловал в возращенном чине генерала-фельдмаршала. Ордена-висельники блестели на мундире. Осыпанная бриллиантами шпага свободно висела у левого бедра – эфес выглядывал из шпажных ножен, вложенных в лопасть портупеи и пристегнутых крючком.
За столом Миних и Бирон сидели рядом, через стул, по левую руку от императора. Вражда политических исполинов прошлого не иссякла, среди кружащих по залу юных царедворцев герцог и граф напоминали ожившие статуи предков.
Стол ломился от яств. Говядина в золе, гарнированная трюфелями, хвосты телячьи по-татарски, пурпурная ветчина, белый сыр со слезой, глазастые раки, смоляные бусинки икры, филейка по-султански, говяжьи глаза в соусе, овощные гарниры, нежный паштет из куриной печени, усатые устрицы, грозные омары, круглобокие фрукты, дымящиеся супницы и бульонницы…
Фельдмаршал трапезничал без аппетита.
Пережевывая кусочек рулета, Миних закрыл глаза и увидел узкий стол в пелымской избе. Куриный навар, серая горбушка, грязного оттенка квас, квашеная капуста, пареная репа, грибные соленья, моченые ягоды. Иногда в силки попадался заяц, птица или рыба.
Иногда. Но не сегодня, не в этом видении.
– Прощайте, фельдмаршал, – неожиданно раздался из более далекого прошлого голос умирающей в своей постели Анны Иоанновны. – Простите всё.
Миних открыл глаза.
За его спиной стоял Петр III, царские ладони легли на плечи гостей.
– Передо мной два старых добрых друга, – с чувством сказал император. – Они просто обязаны чокнуться.
Петр III наполнил фужеры примирения графа и герцога. Сочная карминовая капля стекла по ножке бокала Миниха, расплылась по скатерти.
– Ну же! Поднимайте, поднимайте свои…
Императора прервали гулкие шаги.
– Ваше императорское величество, разрешите, – генерал-адъютант Гудович приблизился к столу и что-то прошептал в царский парик.
– Выпейте без меня, – кивнул Петр III гостям, позволяя увести себя в сопредельную комнату.
Пахло чесноком, гвоздикой и остро приправленной ненавистью. Миних поставил бокал и поддел плечевую портупею большим пальцем, повел вниз, немного оттягивая пояс из золотой парчи.
– Наши кубки соприкоснутся единственно искренне, если только в вашем окажется яд, – произнес Бирон.
– Такой трус и идиот, как ты, издохнет раньше – от скулящей немощи. Или моего клинка. – Ладонь фельдмаршала коснулась овального навершия шпаги, нырнула вниз, пальцы пробежали по обтянутой кожей рукояти, по овальным пластинам чаши, по дуге гарды, вернулись к рукояти.
– Ха! Уж не угрожаешь ли ты мне, старый дурак?
– Старый? Во мне жизни больше, чем в роте Биронов, грязная ты скотина.
– В тебе одни распри и гниль, подлая свинья! Warum zum donnerwetter!..
Шпага Миниха ударила в шею герцога возле позвоночного столба, проткнула насквозь сверху вниз. Трехгранная игла вышла под адамовым яблоком, брызнула кровь – на присыпанные желтком зеленые щи, бекасы с устрицами, гато из зеленого винограда и украшенную голубым пером щуку.
– Сдохни, blindes hund[5 - Слепая собака (нем.).], – выдохнул граф, ворочая клинок в ране.
Глаза Бирона выкатились, рот распахнулся порванным карманом, но вместо слов оттуда вылился ручеек крови. Миних уперся ногой в стул и снял поверженного врага с клинка, точно кусок свинины. Герцог рухнул на пол, увлекая с собой тарелку с румяным куском пирога.
В конце зала кто-то пронзительно закричал.
Миних открыл глаза.
Бирон сидел слева, вполоборота, с бокалом в руке. Словно отражение.
Соперники опустили фужеры на стол одновременно. Злобные взгляды столкнулись над свободным стулом и развернули хозяев спинами друг к другу.
Фельдмаршал пододвинул к себе блюдо с крошеными телячьими ушами, соусницу, благоухающую ароматом грибов, вин и пряностей, но есть не стал. И без того маявшийся в дверях, аппетит поспешил раскланяться. Миних склонил взгляд на золоченый эфес шпаги. Был ли он разочарован тем, что оружие осталось в лакированных ножнах, а не тяжелило руку?
Да.
Нет…
Когда ты ведешь внутренний спор с самим собой, даже посредством нереализованных видений, зачастую последнее слово остается за трусливым «я», более практичным, более светским.
Землю продолжали потрошить, извлекая богатства, начиняя взамен покойниками. Слово, произнесенное в надлежащую минуту, создавало новые миры. А в соседней комнате генерал-адъютант Гудович пытался убедить императора в реальности готовящегося дворцового переворота.
– Государь, медлить никак нельзя. Нужно действовать.
– Будет вам. Лишь слухи, – отмахивался Петр III. – Вы путаете колокольчики шута с набатными колоколами.
– У Екатерины Алексеевны был князь Дашков. В день смерти Елизаветы Петровны.
– Капитан лейб-гвардии Измайловского полка?
– Да, государь. Офицеры-измайловцы готовы к перевороту. Они поддержат Екатерину Алексеевну. Как и другие гвардейские полки. После роспуска лейб-компаний и вашего расположения к голштинцам… войска озлоблены и раздражены.
Гудович промолчал об унижении. Гвардия, переодетая в мундиры прусского образца, загнанная на плацу, вахт-парадах и смотрах, была еще и унижена. Военное дело для Петра III являлось скорей забавой, чем предметом изучения. Если Петр Великий, дед императора, со своими «потешными войсками» постигал искусство войны, то Петра Федоровича увлекали лишь выправка солдат, красота мундира, разводы караулов и построения. Несколько полков солдат, привезенных в Россию из Голштинии, играли роли «потешных войск» Петра III. Являлись мишенями для камушков императорского пристрастия. Как зрители вокруг эшафота на Васильевском острове, в которых демон швырял комочки теней.
– Всего лишь слухи и мелкие недовольства, – покачал головой император. – Екатерина, несомненно, из тех людей, кто выжимает весь сок из лимона и выбрасывает кожуру, но она остается моей супругой. К тому же теперь у меня есть Миних. Если я прикажу, он пойдет воевать за меня в ад.
Ночь Миних провел очень плодотворно.
Жил.
Помимо возвращения из ссылки Миниха, Бирона и других опальных государственных деятелей, Петр Федорович начал царствование с издания указов, упразднявших обязательную службу дворян и Тайную канцелярию. Но расположения правящего класса не добился.
Воспитанный в духе лютеранской религии, Петр III пренебрегал православным духовенством, оскорблял указами Синод. Занявшись перекройкой русской армии на прусский лад, император настроил против себя духовенство, армию и гвардию. Во дворце русских генералов учили «держать ножку», «тянуть носок» и «хорошенечко топать».
Прусские симпатии побудили императора отказаться от участия в Семилетней войне и всех русских покорений в Пруссии. За это Фридрих II произвел Петра III в генерал-майоры своей армии. Дворянство и армия негодующе откликнулись на принятый царем чин. Мало того, Петр Федорович направил войска в Голштинию, чтобы поквитаться с Данией за старые обиды предков.
«Трактат о вечном между обоими государствами мире» воспевал совершенную дружбу между Россией и Пруссией. Подписание трактата вылилось в грандиозный пир. Петр III утоп в вине, не держался на ногах, что-то бессвязно бормотал посланнику Пруссии.
Во время пира на тост русского монарха «за августейшую фамилию» встали все, кроме Екатерины. Генерал-адъютант Гудович был послан спросить о причинах такого возмутительного поведения.
– Августейшая фамилия – это император, я и наш сын, – ответила Екатерина Алексеевна генерал-адъютанту. – Посему не вижу смысла пить стоя.
Петр III выслушал ответ, вскочил и закричал через весь стол:
– Дура!
Миних видел, как ухмыляется устроившаяся под потолком тень.
Разгневанный царь приказал арестовать императрицу. И лишь дядя императора, принц Георгий Голштинский, насилу умолил отменить приказание.
Петр III не оценил величия духа августейшей своей супруги.
Екатерина, дочь немецкого князя Ангальт-Цербстского, возглавила оппозицию гвардии. Пока император находился в загородной резиденции в Ораниенбауме, она свершила дворцовый переворот в Петербурге.
Миних ожидал возвращения императора в Петергофе.
Часовой нашел его в Верхнем парке, в обществе позолоченных фонтанов, свинцовых статуй и невидимого собеседника, с которым старый фельдмаршал тихо общался. Наверное, с самим собой.
– Ваше благородие, императрица исчезла!
Миних повернулся к солдату.
– Как? Когда?
– Не могу знать. Нет ее во дворце. Нет… Я видел двух барышень, утром, утром из парка направлялись…
– Бестолочь! Слепой башмак! Слуг ко мне!
– Слушаюсь!
– Fort har ab![6 - убирайся!]
Миних медленно двинулся следом, к сверкающим позолотой куполам Церковного корпуса. Маскароны Большого каскада смотрели на него с ухмылкой.
– И снова в бой, граф? – усмехнулась за спиной тень. – В твоей неспешности есть мудрость: будущее приходит само, и лишь прошлое приходится постоянно воспроизводить.
– Я должен был поехать с императором.
– Чтобы смотреть на дорогу из кареты? Ты можешь увидеть всё прямо сейчас. Присядь.
Миних подчинился – прислонился к каштану напротив позолоченного Самсона, возвышающегося в центре ковша.
– Постою. – Граф поднес ко рту головку темно-коричневой сигары, предварительно срезанную, густо пахнущую табачным листом. От удара кремня о кресало брызнул сноп искр, и тут же занялся огнем качественный трут. Миних склонил к огниву открытый срез сигарной ножки, превратил его вдохом в раскаленную рану. Затянулся.
Бриллиантовые струи били в небо. Демон повел сотканной из черного тумана рукой, и в полотне воды, ниспадающем перед разрывом мраморной балюстрады, возникла дорога.
Подрессоренная пружинами золоченая карета несла императора в Петергоф. Солнечный июльский день изливался в открытую коляску, на августейшее лицо Петра Федоровича, угловатый лик прусского посланника фон дер Гольца и круглое личико графини Елизаветы Воронцовой, фаворитки государя. Следом пылила вереница экипажей – придворные и прекрасные дамы спешили на празднование именин императора, предвкушая веселие торжественного обеда.
Картинка исчезла, какое-то время Миних видел лишь зелень парка за прозрачной пеленой, а потом на «полотне» появился генерал-адъютант Гудович. Недалеко. На подъезде к Петергофу. Увидев спешащих к нему слуг, Гудович придержал коня. Выслушал, выругался, развернул жеребца, дал шпоры и разогнал в галопе.
Фельдмаршал, демон и позолоченные барельефы смотрели генерал-адъютанту в спину.
