Метод Ильина. Тот, кто не спит

– Садись, профессор. Поехали открывать мир за пределами твоего кабинета.

Она повела его не в пафосный ресторан, а в небольшое, уютное заведение в одном из переулков в центре. Оно называлось «Под старым фонарем». Внутри было тепло, пахло дубовыми панелями и жареным луком. Негромко играла джазовая музыка. Свет был приглушенным, мягким.

Они заняли столик в глубине зала, в полумраке, где их никто не мог потревожить. Официант, пожилой мужчина с умными глазами, принял заказ без лишней суеты.

Первые минуты прошли в немного неловком молчании. Они были привычны к совместной работе, к обмену профессиональными мнениями, но здесь, в этой новой обстановке, старые правила не действовали.

– Ну, как тебе? – спросила Светлана, разламывая кусочек хлеба.

– Неожиданно, – честно признался Марк. – Я уже забыл, что ужин может быть… процессом. А не просто необходимостью.

– А я помню, – она улыбнулась. – Просто иногда приходится напоминать себе об этом. И некоторым… другим людям.

Он кивнул. Официант принес им закуски и вино. Они чокнулись бокалами. Звон хрусталя прозвучал непривычно громко и торжественно.

– Знаешь, – начала Светлана, отставив бокал, – я иногда думаю, как мы все здесь оказались. Ты – в своем кабинете с ладаном и призраками. Я – в своем УВД с протоколами и отбросами. Этот мальчик… в своей палате с бессонницей.

– Судьба? – предположил Марк.

– Нет, – покачала головой Петрова. – Выбор. Мой – был. Твой – был. Его… – она вздохнула, – его, наверное, пока нет. Его выбором стало молчание. А наше… наш выбор – попытаться этот голос вернуть.

– Ты всегда так… философски настроена после работы? – спросил Марк, пытаясь снять нарастающую серьезность.

– Только после особых дел, – она посмотрела на него прямо. – И в компании особых людей.

Он почувствовал, как по спине пробежал приятный холодок. Это был не служебный комплимент. Это было что-то другое.

– Расскажи о себе, – неожиданно для себя попросил Марк. – Не о капитане Петровой. О Светлане.

Она на мгновение замерла, ее взгляд стал отстраненным, будто она смотрела куда-то внутрь себя.

– О Светлане… – она произнесла это слово тихо, как будто проверяя его на звук. – Светлана… она выросла в семье военного. Отец – полковник, мать – учительница. Две старшие сестры. Стандартная советская история, только в декорациях девяностых. Отец учил: «Сильным быть не стыдно. Стыдно быть слабым, когда от тебя зависит чья-то жизнь». – Она сделала глоток вина. – Я и пошла в милицию. Не из-за романтики. Из-за этого. Чтобы быть сильной. Чтобы не зависеть. Сначала было трудно. Потом… привыкла. А потом поняла, что это не просто работа. Это способ… наводить порядок в своем маленьком уголке хаоса. Спасать тех, кого еще можно спасти. И находить правду для тех, кого уже не спасти.

– А что насчет… личной жизни? – осторожно спросил Марк.

Светлана усмехнулась, но в усмешке не было веселья. – Какая уж там личная жизнь? Ты же знаешь наш график. Мужчины… они либо боятся женщины в погонах, либо хотят прикоснуться к этой силе, как к чему-то запретному. А потом понимают, что за этой силой – усталость, ночные вызовы, опасность и вот это вот все. И сбегают. Оставляя только работу. До недавнего времени.

Она посмотрела на него, и в ее взгляде был прямой, ничем не завуалированный вопрос.

Марк отпил вина, чувствуя, как алкоголь разливается по телу теплой волной, смывая привычные барьеры.

– А я… – начал он, и голос его прозвучал тише. – Я рос с сестрой. Аней. Она была младше. Я всегда чувствовал себя обязанным ее защищать. А однажды… не защитил. Нападение в парке, от которого я не смог ее защитить. Не физически – я отогнал хулиганов, – но психологически. Шок, травма, многомесячное молчание Ани… Именно тогда я впервые столкнулся с бездной чужого страха и своей беспомощности. Именно тогда решил стать тем, кто сможет достучаться до тех, кто замолчал навсегда. Мой кабинет… это и есть моя личная жизнь. Мои пациенты – моя семья. Других семей у меня… не было.

Они сидели молча. Это молчание было уже не неловким, а насыщенным, полным взаимопонимания и принятия. Они были двумя одинокими островами, которые после долгого дрейфа наконец-то увидели огни друг на друге.

– Мы похожи, – тихо сказала Светлана. – Оба спасаем других, потому что не смогли спасти кого-то тогда. Оба построили крепости из своей работы.

– Да, – согласился Марк. – Только моя крепость – из книг и тишины. А твоя – из протоколов и пистолетов.

– Может, пора… сделать в этих крепостях ворота? – она произнесла это почти шепотом, ее рука лежала на столе рядом с его рукой.

Он посмотрел на ее длинные, сильные пальцы, на тонкое запястье. И медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление, накрыл ее руку своей. Кожа была прохладной. Он почувствовал легкую дрожь, прошедшую по ее пальцам, или, может быть, по его собственным.

– Может, и пора, – так же тихо ответил он.

Они доели ужин, разговор стал легче, свободнее. Они смеялись над какими-то пустяками, говорили о фильмах, о музыке. Марк ловил себя на том, что смотрит на нее и не видит капитана Петрову, а видит женщину – умную, красивую, уставшую, ищущую тепла.

Когда они вышли на улицу, было уже поздно. Город затих, лишь изредка проносились машины.

– Я тебя отвезу, – предложила Светлана.

– Нет, – покачал головой Марк. – Я пройдусь. Мне нужно… Ты же знаешь.

Она кивнула, понимающе. – Я знаю.

Они стояли рядом у ее машины, и воздух между ними снова сгустился, но на этот раз он был не от напряжения дела, а от чего-то другого, трепетного и нового.

– Спасибо за вечер, Светлана, – сказал Марк.

– Спасибо, что согласился, Марк.

Она сделала шаг вперед, и он почувствовал легкий, почти невесомый поцелуй в щеку. Мимолетное прикосновение, которое обожгло сильнее, чем любое пламя.

– До завтра, – прошептала она, садясь в машину. – В СИЗО.

– До завтра.

Он смотрел, как задние огни ее машины скрываются за поворотом, и поднес руку к щеке, где еще оставалось эхо ее прикосновения. Потом повернулся и пошел по пустынным ночным улицам. В голове у него, поверх мыслей об Илье и его стене из тишины, теперь жил новый, теплый образ. И он понимал, что его собственная стена, годами выстраиваемая из чувства вины и одиночества, дала первую серьезную трещину. И ему было уже не страшно. Было… интересно.

Глава 3: Тени в глазах

Единственным доказательством того, что время в палате медсанчасти СИЗО все же текло, были слабые движения тени от оконной решетки на полу.

Марк сидел напротив Ильи, наблюдая. Он уже провел с мальчиком три сессии, и каждая из них была похожа на попытку заглянуть в глухую, забетонированную смотровую шахту, уходящую в никуда. Он пробовал голос – тихий, уверенный, сочувствующий. Он пробовал музыку – от классических мотивов до абстрактных звуковых ландшафтов. Он даже пытался создать легкий, едва заметный дискомфорт – менял освещение, передвигал мебель. Результат был нулевым. Стена оставалась монолитной.

Но Марк Ильин не был бы собой, если бы сдался. Его метод зиждился на вере в то, что любая защита, какой бы совершенной она ни была, оставляет микроскопические щели. Нужно лишь найти правильный инструмент, чтобы их обнаружить.

Сегодня в его старой кожаной сумке лежали не блокноты и ручки, а набор тактильных образцов. «Сопротивление материалом», – напомнил он себе. Если психика Ильи заблокировала вербальный и визуальный каналы, возможно, другие пути – осязание, терморецепция – оставались уязвимы? Они могли стать тем самым троянским конем, который пронесет информацию мимо его «стражи».

– Илья, – тихо начал Марк, его голос был ровным и нейтральным, без давления. – Сегодня мы не будем говорить. Мы будем чувствовать. Я буду прикасаться к твоей руке разными материалами. Тебе не нужно ничего делать. Просто позволь этому случиться. Хорошо?

Естественно, ответа не последовало. Взгляд Ильи был по-прежнему прикован к углу, его дыхание поверхностно и почти незаметно.

Марк достал первый образец – кусочек мягкого, струящегося шелка. Он осторожно, почти невесомо, провел им по тыльной стороне ладони Ильи. Кожа под его пальцами была холодной и сухой. Никакой реакции. Мускулы не дрогнули, ритм дыхания не изменился.

– Шелк. Гладкий, прохладный, – прокомментировал Марк для протокола, который вел в уме.

Следующим был бархат – теплый, ворсистый. Такое же прикосновение. Та же абсолютная неподвижность.

– Бархат. Мягкий, теплый.

Затем он взял кусок грубой, колючей мешковины. Провел. И тут же, едва уловимо, почувствовал под своими пальцами крошечное, микроскопическое напряжение в мышцах запястья Ильи. Оно длилось доли секунды и тут же исчезло. Ритм дыхания не изменился, взгляд не дрогнул. Но это было что-то. Первая брешь.

– Мешковина. Жесткая, шершавая, – зафиксировал Марк, и его собственное сердце учащенно забилось. – Едва заметная вегетативная реакция.

Он сделал паузу, давая нервной системе мальчика успокоиться, если она вообще была взволнована. Затем достал следующий образец – отполированный до зеркального блеска кусок нержавеющей стали. Он был холодным, почти ледяным.

Марк прикоснулся сталью к тому же месту на тыльной стороне ладони. И снова – та же самая, едва уловимая судорога мышц. Чуть более выраженная, чем в прошлый раз. Опять же, длившаяся мгновение. Тело регистрировало стимул, но сознание отказывалось его признавать. Это была реакция на грани спинномозгового рефлекса, не доходящая до коры головного мозга.