Метод Ильина. Разговор в молчании

Зинькевич Альберт

Метод Ильина. Разговор в молчании

Глава 1: Тишина в четырех стенах

Тишина в кабинете была особая – густая, насыщенная, будто живое существо. Она не была пустой, она была наполнена смыслом. Марк Ильин сидел напротив подростка, всем своим видом выражавшего глухую, почти звериную оборону. Пятнадцатилетний Денис сгорбился на стуле, руки впились в колени, взгляд уперся в узор на персидском ковре. Он не смотрел на Марка уже двадцать минут.

«Сопротивление материалом», – пронеслось в голове у Марка с легкой, почти профессиональной иронией. Он не торопился. Он давал тишине работать. Она была его главным инструментом, скальпелем, которым он осторожно вскрывал защитную оболочку, слой за слоем. В воздухе пахло древесиной старого книжного шкафа, травяным чаем с мятой и едва уловимым ароматом ладана, который Марк иногда использовал, чтобы создать атмосферу безопасности, отсечь внешний мир.

– Необязательно говорить, – голос Марка был низким, спокойным, без всякого давления. Он не пытался его заполнить, он просто обозначил свое присутствие. – Можно просто сидеть. Интересно, о чем ты думаешь, глядя на этот ковер. Мне всегда казалось, что эти узоры похожи на лабиринт. Можно заблудиться.

Денис не шелохнулся. Но Марк заметил, как напряглись мышцы его шеи. Мальчик услышал. Откликнулся. Пусть пока только телом.

Это была их третья встреча. Дениса привела мать, отчаявшаяся справиться с его агрессией, воровством и полным разрывом контакта. На первой сессии Денис молчал и смотрел в окно. На второй – бросил стулом в стену. Прогресс был, хоть и своеобразный. Сегодняшняя оборонительная тишина была следующим этапом. Гнев – это хоть какая-то эмоция, выход энергии. А вот это уходящее в себя молчание, эта каменная маска – куда тревожнее. Это значило, что парень ушел глубоко в себя, в свою рану.

Марк отпил глоток остывшего чая. Его кабинет был его крепостью. Стены, заставленные книгами по психологии, философии, искусству; мягкий свет от торшера; несколько картин, написанных его бывшими пациентами – как свидетельства побед над хаосом. Здесь он чувствовал себя хозяином положения. Здесь он мог контролировать процессы. В отличие от внешнего мира, где контроль был иллюзией.

Он наблюдал за Денисом, отмечая малейшие детали: потертые манжеты на куртке, видимо деньги, которые он воровал, уходили на что-то другое, не на себя; чистые, но обкусанные ногти обозначали внутреннее напряжение; легкое подрагивание левой ноги , могло говорить о подавленной энергии, возможно, страхе.

– Знаешь, я в детстве тоже ненавидел психологов, – мягко продолжил Марк, переходя на язык метафор, единственный, который мог пробиться через броню. – Меня к ним водила мать после… одного случая. Я думал, они все читают мысли. И я специально думал о всякой ерунде, о мультиках, о футболе, лишь бы они не добрались до настоящего.

Уголок рта Дениса дрогнул. Почти неуловимо.

– А потом я понял, что они не экстрасенсы. Они просто смотрят. И слушают. А самое главное – молчат. Потому что когда молчишь, другой человек начинает говорить. Чтобы заполнить пустоту. Сначала ерунду, а потом и правду выдает.

Он сделал паузу. Тишина снова натянулась, но теперь она была не враждебной, а заинтересованной. Денис украдкой, быстрым движением глаз, посмотрел на Марка и так же быстро отвел взгляд.

– Я не буду заставлять тебя говорить, Денис. И не буду читать твои мысли. Но я здесь. И я слушаю. Даже твое молчание. Оно мне многое рассказывает.

Внезапно Денис поднял голову. Его глаза, темные, почти черные, полые от гнева и боли, впервые за сегодня встретились с взглядом Марка.

– А что оно тебе рассказывает? – голос у него был хриплый, сдавленный, будто он давно не пользовался им. – Что ты такой умный все понимаешь?

Марк не изменил выражения лица. Не выразил ни победы, ни раздражения. Это был прорыв. Грубость – это крик о помощи, замаскированный под атаку.

– Оно рассказывает, что тебе очень больно, – абсолютно серьезно ответил Марк. – И что ты злишься на весь мир. Но больше всего – на себя. И ты не знаешь, что с этой злостью делать. Воровать – не помогает. Бить стекла – не помогает. Молчать – тем более. Оно рассказывает, что ты в ловушке.

Денис смотрел на него, и в его глазах что-то дрогнуло. Каменная маска дала трещину. Он сглотнул.

– Вот как… – прошептал он, глядя уже мимо Марка, куда-то в пространство. – А ловушку эту кто построил?

– Хороший вопрос, – кивнул Марк. – Думаю, ты сам знаешь ответ. Но боишься его произнести.

Он посмотрел на часы – сессия подходила к концу. Важно было закончить на этой ноте, оставив Дениса с вопросом, а не с готовым ответом. Ответ он должен найти сам.

– На сегодня все, Денис. Ты молодец. – Марк встал, давая понять, что время вышло. – До следующей недели. Подумай над тем, кто построил твою ловушку. Можешь даже нарисовать ее, если захочешь. Бумага и карандаши там же.

Денис медленно поднялся, все еще избегая прямого взгляда. Но его осанка изменилась – плечи расправились, спина выпрямилась. Он не сказал «до свидания», но на пороге обернулся и кивнул. Коротко, почти по-мужски. Это было больше, чем тысяча слов.

Марк проводил его взглядом и тяжело вздохнул, оставшись один. Каждая такая сессия выматывала его до глубины души. Это была работа не только ума, но и собственной души. Он подошел к окну. Его кабинет находился на третьем этаже старого добротного дома в тихом центре города. За окном медленно спускались ранние осенние сумерки, фонари уже зажгли свои желтые глаза, отражаясь в мокром от недавнего дождя асфальте. Он наблюдал, как Денис вышел на улицу, засунул руки в карманы и быстрым шагом, будто убегая, скрылся за углом.

«Ловушка», – повторил про себя Марк. Да, он знал о ловушках не понаслышке. Его собственная ловушка была выстроена из чувства вины и сомнений. Она имела имя – Аня. Его младшая сестра. История, которую он так и не рассказал до конца ни одному пациенту, даже Денису. Только намекнул.

Он потянулся к старой фотографии на полке. Две улыбающиеся детские физиономии: он, десятилетний, с серьезными, не по годам взрослыми глазами, и Аня, семилетняя, с двумя косичками и бездной озорства в взгляде. Они были так близки. Пока не случилось тот случай. Нападение в парке, от которого он, старший брат, не смог ее защитить. Не физически – он отогнал хулиганов, – но психологически. Шок, травма, многомесячное молчание Ани… Именно тогда он впервые столкнулся с бездной чужого страха и своей беспомощности. Именно тогда решил стать тем, кто сможет достучаться до тех, кто замолчал навсегда.

Он положил фотографию обратно. Прошлое было якорем, который одновременно и удерживал его на плаву в профессиональном смысле, и тянул ко дну в личном.

Раздался резкий, настойчивый звонок телефона, разрывая тихую атмосферу кабинета. Марк нахмурился. Он не любил, когда ему звонят на рабочий номер после семи. На дисплее высветилось знакомое имя – «Майор Петрова».

Светлана Петрова. Хищница в погонах. Умная, циничная, невероятно эффективная. Они пересеклись несколько лет назад на одном сложном деле – поисках пропавшего подростка. Марк тогда помог составить психологический портрет, и Петрова, поначалу настроенная скептически, была вынуждена признать его правоту. С тех пор она периодически бросала ему кости – «безнадежные» случаи, где традиционные методы следствия заходили в тупик. Марк всегда отнекивался. Работа с полицией, с преступлениями, с насилием – это была территория, на которую он не хотел возвращаться. Она будила слишком личных демонов.

Телефон звонил упорно. Марк вздохнул и взял трубку.

– Светлана, добрый вечер. Я уже заканчиваю рабочий день.

– Марк, не вешай трубку, – голос Петровой был быстрым, без предисловий, с легкой хрипотцой, будто она много курила. – Дело срочное. Необычное. Мне нужен твой взгляд.

– Мой взгляд стоит дорого, а мое время уже расписано на недели вперед, – попытался отшутиться Марк, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Он знал этот тон. Петрова звонила только тогда, когда дело пахло жареным и пахло сильно.

– Это не про деньги, Ильин. Речь о девочке. Четырнадцать лет. Единственная свидетельница убийства собственной матери. Убийства жестокого, беспорядочного. Прошло две недели. Она не произнесла ни слова. Абсолютно. Селективный мутизм на почве шока. Наши психологи разводят руками. Подозреваемых нет. Дело встало.

Марк молчал, глядя на темнеющее небо за окном. Он чувствовал, как в нем что-то сжимается. Девочка. Мать. Убийство. Молчание. Каждое слово било точно в цель.

– Светлана, я не криминальный психолог. Я работаю с подростковыми травмами, с семейными проблемами… а не с…

– Я знаю, с чем ты работаешь! – резко перебила его Петрова. – Ты работаешь с теми, кто не может или не хочет говорить. А эта девочка – не может и не хочет. Она не просто в шоке, Марк. Она что-то знает. Я чувствую это нутром. Она заперлась в себе, как в крепости. А у тебя, как я помнишь, есть ключи к таким крепостям.

Марк закрыл глаза. Перед ним всплыл образ Ани. Маленькой, перепуганной, молчащей неделями. Он снова был тем мальчиком, который сидел у ее кровати и умолял ее сказать хоть слово.

– Почему я? У вас же есть штатные специалисты…

– Потому что они уже все перепробовали! Потому что она не реагирует ни на что. Она как будто не здесь. Она смотрит сквозь людей. А мне нужен результат. Нужна зацепка. Любая. Иначе убийца ее матери останется на свободе. Возможно, он уже следит за ней. Девочка в больнице, под охраной, но… Ты же понимаешь.

Марк понимал. Он понимал слишком хорошо. Риск, давление, ответственность. Погружение в мир насилия, из которого он когда-то сознательно ушел. Но образ девочки, одинокой и замкнувшейся в своем молчании, не давал ему просто сказать «нет».

– Что за убийство? – спросил он тихо, уже ненавидя себя за эту слабину.

– Мать нашли в их квартире. Множественные ножевые. Ситуация не выглядела как ограбление. Ничего не пропало. Соседи ничего подозрительного не видели. Девочку нашли в шкафу в своей комнате. В одежде, в крови матери. Она не плакала. Не кричала. Просто сидела и смотрела в пустоту. И с тех пор не сказала ни слова.

Марк почувствовал тошноту. Он представил эту картину слишком ярко. Слишком отчетливо.

– Марк, я пришлю тебе машину. Через полчаса. Просто посмотри на нее. Одна встреча. Если ничего не получится – я отстану. Обещаю.

Он смотрел на фотографию с улыбающейся Аней. На свою сестру, которую он не смог до конца вытащить из ее молчания. Аня выросла, уехала, они редко виделись. Их связь была навсегда испорчена тем случаем. Возможно, это был шанс. Шанс искупить старую вину. Помочь другой девочке. Или же это была ловушка, в которую он добровольно шел.

– Хорошо, – выдохнул он, и это слово показалось ему чужим. – Присылай машину. Одна встреча.

– Спасибо, Марк. Жду. – Петрова бросила трубку, не дав ему передумать.

Марк опустил телефон. Тишина в кабинете снова сгустилась, но теперь она была иной. Она была тяжелой, тревожной, полной предчувствий. Он подошел к книжному шкафу, достал старую, потрепанную тетрадь с пометкой «Клинические наблюдения. Невербальные коммуникации». Его библия, его опора.

«Девочка. Четырнадцать лет. Шок. Мутизм. Свидетель убийства».

Он делал пометки на чистом листе, готовясь к встрече.

Он не знал, что ждало его за порогом кабинета. Он знал только одно: ему снова предстояло спуститься в ад чужого молчания. И на этот раз ставки были выше, чем когда-либо. Ценой ошибки могла стать не только психика ребенка, но и жизнь.

Через полчаса под окном затормозила темная служебная иномарка. Марк вздохнул, погасил свет в кабинете и вышел навстречу тишине.

Глава 2: Первая встреча. Стеклянный взгляд

Служебная иномарка бесшумно скользила по ночному городу, превращая яркие огни рекламы и фонарей в размазанные полосы. Марк сидел на заднем сиденье, глядя в окно, но не видя города. Он видел лицо своей сестры, Ани, – не улыбающееся, как на фотографии в кабинете, а бледное, испуганное, с огромными глазами, в которых застыл ужас того самого вечера в парке. Он снова ощущал свою детскую беспомощность, запах влажной земли и крики хулиганов, смешавшиеся с ее беззвучным плачем. Эта история была его незаживающей раной, его личным демоном, которого он теперь добровольно вел на поводке к новой жертве насилия.

«Одна встреча», – повторял он про себя мантру, пытаясь успокоить нарастающую тревогу. Он не работал с криминальными случаями. Его территория – это кабинет с запахом ладана, тихие голоса, медленное, осторожное блуждание по лабиринтам детской души. Не ножевые ранения, не кровь на детской пижаме, не застывший ужас в глазах свидетельницы. Это была чужая, опасная планета, и он чувствовал себя на ней неподготовленным астронавтом.

Машина свернула на охраняемую территорию современного клинического центра – комплекса из стекла и бетона, больше похожего на элитный бизнес-центр, чем на больницу. Здесь, как объяснила Петрова по телефону, содержались «особые» пациенты, нуждающиеся и в лечении, и в защите. Охрана пропустила их после проверки документов. Водитель, угрюмый мужчина в штатском, молча кивнул на вход.

В холле его уже ждала Светлана Петрова. Она выглядела точно так же, как и три года назад: строгий деловой костюм, не скрывающий подтянутую фигуру, короткие практичные волосы, острый, все оценивающий взгляд. Лишь легкая тень усталости вокруг глаз выдавала напряжение последних недель.

– Марк, спасибо, что приехал, – она пожала ему руку крепким, сухим рукопожатием. Никаких лишних эмоций. Все по делу. – Пошли, я покажу дорогу. Она в изолированном боксе на втором этапе.

Они шли по длинным, ярко освещенным коридорам, где пахло антисептиком и озоном. Тишина здесь была больничной, мертвой, не похожей на живое, дышащее молчание его кабинета.

– Предупреждаю, вид не для слабонервных, – бросила Петрова через плечо. – Она не реагирует ни на что. Как кукла.

– Я работал с аутичными детьми, Светлана. Видел разное.

– Это не аутизм, Ильин. Это… пустота. Как будто кто-то выключил свет внутри.

Они остановились перед неприметной дверью с кодовым замком. Рядом сидела женщина в форме медсестры, поднялась при их приближении.

– Никаких изменений, майор, – тихо доложила она. – Сидит у окна. Почти не двигается.

Петрова кивнула и набрала код. Дверь тихо отъехала в сторону.

Комната была просторной, но безличной. Больничная койка, застеленная белым бельем, прикроватная тумбочка, пластиковый стол и стул. Но главное – огромное панорамное окно, выходящее в темный сад. И у этого окна, в глубоком кресле, сидела девочка.

Катя.

Она была маленькой и хрупкой, закутанной в слишком большой больничный халат. Темные волосы спадали на плечи неухоженными прядями. Она сидела, поджав под себя ноги, и смотрела в темноту за стеклом. Неподвижно. Как статуя.

Марк на секунду задержался на пороге, стараясь дышать ровно и глубоко, как учил своих пациентов. Он гасил в себе психолога-теоретика и включал эмпатию. Он должен был не изучать ее, а почувствовать.

– Катя, – мягко произнесла Петрова, подходя ближе. – К тебе пришел доктор Марк. Он очень хороший. Он хочет с тобой познакомиться.

Девочка не шелохнулась. Казалось, она даже не слышала. Ее взгляд был устремлен в одну точку в ночи, но Марку показалось, что она смотрит не наружу, а внутрь себя. В ту самую тьму, где спряталось случившееся.

– Я оставлю вас, – сказала Петрова, и в ее голосе Марк впервые уловил нотку чего-то человеческого – может быть, жалости, а может быть, безнадежности. – Если что, медсестра за дверью.

Марк кивнул, не отрывая глаз от Кати. Дверь закрылась. Он остался с ней наедине.

Он медленно, не делая резких движений, подошел к столу и поставил свою старую кожаную сумку. Из нее он достал не блокнот, а небольшую коробку с материалами: листы плотной бумаги, набор профессиональных цветных карандашей, несколько фигурок из дерева – абстрактные формы, которые можно было интерпретировать по-разному.

– Привет, Катя, – сказал он тихо, садясь на стул на почтительном расстоянии от нее. – Меня зовут Марк. Я тот, кто приходит, когда трудно говорить.

Никакой реакции. Даже намека на то, что она восприняла звук его голоса. Она была похожа на фортепиано со струнами, натянутыми до предела, о котором он думал ранее. Но эти струны были не из стали, а из льда, и любое неверное движение могло их разбить, а не заставить звучать.

Он не стал настаивать на вербальном контакте. Вместо этого он начал говорить. Спокойно, монотонно, почти бормоча себе под нос. Он описывал комнату. Цвет стен. Свет луны, падающий на пол. Звук холодильника, гудевшего за стеной. Он создавал звуковой фон, безопасный и нейтральный, чтобы его голос перестал быть чем-то чужим и вторгающимся.

Пока он говорил, его глаза неотрывно изучали ее. Он заметил необыкновенную бледность ее кожи, почти прозрачность. Темные круги под глазами говорили о бессоннице. Но самое главное – ее руки. Они лежали на коленях, ладонями вверх, пальцы слегка растопырены. И эти пальцы были идеально прямыми, неподвижными, но не расслабленными. Они были напряжены, как струны. Все ее тело было одним большим мышечным зажимом.

«Она не отсутствует, – пришло к нему осознание. – Она настолько присутствует, что боится пошевелиться. Боится, что любое движение выдаст то, что она прячет».

– Знаешь, мне тоже нравится сидеть у окна, – продолжил он, меняя тему. – Особенно ночью. Кажется, что в темноте скрывается миллион разных миров. Одни – страшные, другие – красивые. А какие миры видишь ты?

Молчание. Он подождал, затем встал и медленно подошел к столу с карандашами.

– Иногда, когда слова застревают где-то здесь, – он легонько коснулся своего горла, – им помогает выйти рука. Через рисунок. Можно нарисовать тот мир, который ты видишь. Или тот, в котором хотела бы оказаться. Можно нарисовать просто цвет. Цвет своего настроения сейчас.

Он взял лист бумаги и несколько карандашей – синий, черный, красный – и положил их на маленький столик рядом с ее креслом. Он сделал это плавно, не нарушая ее личного пространства.

– Вот. Если захочешь – они здесь.

Он вернулся на свой стул. Прошло еще десять минут. Катя не двигалась. Марк уже начал внутренне готовиться к провалу, как вдруг он заметил едва уловимое изменение. Ее взгляд, до этого расфокусированный, медленно, миллиметр за миллиметром, сместился с окна на лист бумаги. Это длилось несколько секунд, затем она так же медленно отвела взгляд обратно в ночь.

Это был знак. Крошечный, но знак.

В этот момент в дверь постучали, и вошла медсестра с подносом, на котором стояли два стакана чая с лимоном.

– Доктор, может, чаю? Девочке тоже принесла.

– Спасибо, – кивнул Марк.

Медсестра поставила один стакан ему на стол, другой – рядом с Катей, на тумбочку. Запах свежезаваренного чая с цитрусовой кислинкой заполнил комнату.

И тогда Марк увидел это. В тот момент, когда медсестра поставила стакан, пальцы Кати, лежавшие на коленях, непроизвольно, судорожно сжались. Сжались так сильно, что костяшки побелели. Длилось это доли секунды, затем пальцы снова замерли в прежнем положении. Но Марк не мог это пропустить. Его профессиональное чутье взвыло сиреной.

Реакция на чай с лимоном. Почему? Что это значило? Память? Ассоциация? Может, мать пила такой чай? Может, это было частью ритуала того вечера?

Медсестра вышла. Марк сделал вид, что не заметил ничего. Он взял свой стакан, отпил глоток.

– Хороший чай. Согревает. – Он помолчал. – Иногда самые простые вещи – вкус, запах – могут быть как ключиками. Они открывают дверцы в памяти. К приятным воспоминаниям. А иногда… к не очень приятным.

Он смотрел на нее, но она снова ушла в себя, ее лицо было непроницаемым. Однако он теперь знал, что под этой непроницаемостью что-то есть. Что-то живое, острое, как осколок стекла.

Оставшееся время сессии – а всего он провел с ней около сорока минут – Марк просто сидел молча. Он решил не давить. Он показал, что он здесь. Что он не опасен. Что он может молчать вместе с ней. Это был их первый, робкий танец, где партнерша отказывалась делать шаг.

Когда он понял, что дальнейшее пребывание будет лишь напрягать ее, он мягко поднялся.

– Мне пора идти, Катя. Спасибо, что позволила мне побыть с тобой. Я могу приходить? Иногда. Просто посидеть. Помолчать.

Он не ожидал ответа и не получил его. Он собрал свои вещи и направился к двери. Уже на пороге он обернулся. Девочка снова смотрела в окно, но теперь ее поза изменилась. Она обняла себя за плечи, словно замерзла. Это был жест самоуспокоения, защиты. Ее первая неосознанная коммуникация с ним.

Выйдя в коридор, он увидел Петрову, которая курила у противопожарного окна.

– Ну что? – спросила она, затушив окурок. В ее глазах горел нетерпеливый огонек надежды.

– Она не кукла, Светлана, – тихо сказал Марк, глядя куда-то мимо нее. – И свет внутри не выключен. Он просто спрятан так глубоко, что его не видно.

– И? Ты можешь до него добраться?

– Я не знаю. Но я увидел кое-что. Когда принесли чай с лимоном, у нее была мгновенная телесная реакция. Пальцы сжались.

Петрова нахмурилась.

– Чай с лимоном? И что с того? Может, она не любит кислое.

– Возможно. Но в работе с травмой любая эмоциональная или телесная реакция – это якорь. Цепляясь за него, можно вытащить на поверхность связанные с ним воспоминания. Нужно проверить, был ли чай с лимоном на кухне в ту ночь. Или, может, это был любимый напиток матери. Любая деталь.

Петрова достала блокнот и что-то быстро записала.

– Хорошо. Проверим. Что дальше?

– Дальше? – Марк вздохнул и провел рукой по лицу, чувствуя смертельную усталость. – Дальше мне нужно все, что у вас есть. Протоколы осмотра места происшествия. Фотографии. Данные о матери. Все. И… я попробую прийти еще раз. Завтра.

– Отлично. Машина будет у тебя в десять утра. – Петрова положила руку ему на плечо. Этот жест был неожиданно теплым. – Спасибо, Марк. Я знала, что не ошиблась.

Марк лишь кивнул. По пути к выходу, проходя по стерильным коридорам, он думал не об убийстве, не о преступнике, а о пальцах девочки, побелевших от напряжения. Он думал о том, какая титаническая сила воли требовалась ребенку, чтобы заморозить себя таким образом. Это молчание было не пустотой. Это была крепость. И он только что нашел первую, микроскопическую трещину в ее стене.

Он сел в машину, и его повезли обратно, в его тихий кабинет, в его упорядоченный мир. Но Марк понимал, что он уже пересек черту. Он ступил на тропу, ведущую в лабиринт чужой травмы, и обратного пути не было. Теперь ему предстояло не просто помочь девочке. Ему предстояло разгадать тайну, которую она так отчаянно охраняла.

Глава 3: Язык тела и немые улики

Возвращение в кабинет после встречи с Катей ощущалось как попадание в другую реальность. Здесь все было знакомым, предсказуемым, подконтрольным. Запах ладана и старой бумаги, мягкий свет торшера, тихий гул города за окном. Но внутри Марка бушевал шторм. Образ девочки, застывшей у окна, врезался в его сознание как заноза. Он не просто видел пациента с травмой; он видел живой символ своей собственной неутихающей боли, своей вины перед Аней.

Он зажег аромалампу, добавив масла лаванды – для успокоения, но сегодня оно не помогало. Руки сами потянулись к старой фотографии на полке. Он смотрел на беззаботное лицо сестры и думал о Кате. Две девочки, две судьбы, переплетенные нитью молчания. Только Аня, в конце концов, вышла из своего ступора, хоть и стала другой – закрытой, отстраненной. А что ждало Катю? Сможет ли он помочь ей, если когда-то не смог до конца помочь собственной сестре?

«Это не о тебе, Ильин, – сурово сказал он себе вслух, убирая фотографию. – Это о ней. Соберись».

Он сел за свой стол, массивный дубовый, испещренный царапинами и пятнами от кофе – свидетельствами тысяч часов работы. Перед ним лежал чистый блокнот с жесткой темно-синей обложкой. Он открыл его на первой странице и сверху крупно написал: «КАТЯ. Наблюдения. Дело №1».

Он начал записывать все, что удалось заметить за первую встречу. Не интерпретации, пока только голые факты. Его почерк был быстрым, угловатым.

Внешний вид: астеническое телосложение, признаки потери веса. Бледность, темные круги под глазами (нарушение сна, возможно, ПТСР). Волосы неухожены – отсутствие базового самообслуживания.

Поза: закрытая, оборонительная. Положение «калачиком» в кресле – минимизация поверхности тела, защита жизненно важных органов. Руки обнимают себя – аутотерапия, попытка самосоздания безопасности.

Лицо: амимия. Отсутствие произвольных и непроизвольных мимических реакций. Маска. НО: взгляд не расфокусирован, а прикован к конкретной точке (окно/внутренний образ). Свидетельствует не об уходе из реальности, а о гиперконцентрации на внутреннем процессе.