Метод Ильина. Голос из ниоткуда

Зинькевич Альберт

Метод Ильина. Голос из ниоткуда

Пролог: Эхо на мокром асфальте

Дождь начался внезапно, как будто небо прорвало по шву. Он не стучал, а шипел по асфальту, превращая свет фонарей в расплывчатые желтые пятна. Тринадцатилетний Леша прижался лбом к холодному стеклу пассажирского окна, рисуя пальцем на запотевшем стекле абстрактные завитки. В машине пахло жареной картошкой из столовой и автомобильным освежителем с приторным запахом «альпийской свежести».

Его старший брат Вадим вел машину легко, почти небрежно, одной рукой покручивая руль, другой настраивая радио. Из колонок лилась какая-то ритмичная, незнакомая Леше музыка. Вадим что-то напевал себе под нос, отбивая такт пальцами по рулю. Он был счастлив. Сегодня он выиграл свои первые серьезные гонки – пусть и подпольные, на заброшенном аэродроме, но для него это был шаг в мечту.

– Вот куплю себе нормальный тачку, а эту тебе на запчаки оставлю, – ухмыльнулся Вадим, подмигнув брату. – Будешь девушек моем мерседесе катать.

Леша фыркнул, но внутри потеплело. Он гордился братом до боли в груди.

Машина свернула на пустынную загородную трассу. Дождь усиливался. Ветер бросал в стекло мокрые листья. Вадим прибавил скорость, щурясь в полосу света от фар. Он знал эту дорогу как свои пять пальцев.

И вдруг его улыбка исчезла. Взгляд стал сосредоточенным, острым.

– Что за черт? – пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида.

Леша обернулся. Сзади, пробиваясь сквозь пелену дождя, к ним приближались фары какого-то большого автомобиля. Он шел слишком близко и слишком быстро.

– Да что он себе думает? – Вадим жестом показал, чтобы тот пристроился на своей полосе.

Но внедорожник не сбавил ход. Наоборот, он прижался еще ближе, слепя огромными ксенонами. Он был темным, цвета спелой вишни.

– Дурак! – крикнул Вадим и резко дернул руль вправо, уступая дорогу.

Внедорожник поравнялся с ними. На секунду в соседнем окне мелькнуло чье-то лицо – неясное, размытое потоками воды, но показавшееся Леше до жути сосредоточенным. И в тот же миг темная масса внедорожника резко, без всякой причины, пошла на сближение.

Раздался оглушительный, скрежещущий звук металла о металл. Их маленькую машину резко бросило в сторону. Вадим выругался, изо всех сил выкручивая руль, пытаясь выровнять снос. Колеса потеряли сцепление с мокрым асфальтом.

Леша на мгновение встретился с взглядом брата. В его глазах не было страха. Была ярость. И понимание. Странное, леденящее понимание.

– Держись! – успел крикнуть Вадим.

Мир перевернулся. Звуки смешались в оглушительную какофонию: визг тормозов, лязг, звон бьющегося стекла, чей-то крик – его собственный. Свет фар бешено закрутился, выхватывая из тьмы куски асфальта, небо, землю.

Удар. Глухой, костный. И тишина.

Давящая, оглушительная тишина, нарушаемая только шипением дождя и треском остывающего двигателя. Леша лежал на боку, пристегнутый ремнем, вверх ногами. В ушах звенело. Все тело ныло. Он попытался пошевелиться, но не смог. Сквозь треснувшее лобовое стекло он видел перекошенный мир: колесо их машины, бестолково торчащее в воздухе, и темную полосу кювета.

Потом он услышал другой звук. Низкий, спокойный рокот мотора. Он повернул голову, превозмогая боль. Наверху, на краю дороги, стоял тот самый темно-бордовый внедорожник. Его фары, как глаза хищника, были направлены в кювет. Дверь не открывалась. Никто не спешил на помощь.

Затем фары моргнули раз, другой, и автомобиль медленно, почти величественно, тронулся с места и растворился в ночи и дожде.

Леша остался один. В тишине. Рядом с неподвижным телом брата. И в его сознании, отупелом от шока, навсегда отпечатались три вещи: скрежет металла, запах бензина и горячего масла, и тень человека за стеклом машины, которая их убила. Тень, которая молча наблюдала, чтобы убедиться, что работа сделана.

Он закрыл глаза. И его собственное молчание, тяжелое и липкое, как смола, поглотило его с головой.

Глава 1: Мальчик и призрак

Тишина в кабинете была иной. Не густой и насыщенной, как во времена сессий с Денисом, и не тяжелой, тревожной, полной предчувствий, как в дни работы с Катей. Она была пустой. Разряженной. Как воздух в комнате после долгой болезни пациента – спасительной, но оттого еще более гулкой и неестественной.

Марк Ильин медленно расхаживал по кабинету, и его шаги отдавались глухим стуком по старому паркету. Он пытался вернуться к рутине, к расписанию, к обычным пациентам с их, как ему раньше казалось, сложными, но теперь такими простыми и понятными проблемами – школьными фобиями, подростковым бунтом, семейными конфликтами. Но все это отскакивало от него, как горох от стены. Его профессиональная кожа, прочная и эластичная до дела Семеновой, теперь казалась истончившейся, протертой до дыр. Каждый жалобный взгляд подростка, каждый вздох родителя он пропускал через призму того ада, что видел. И их проблемы меркли, становились призрачными.

Он остановился у книжного шкафа. Его пальцы сами потянулись к старой фотографии – он, десятилетний, и Аня, семилетняя, с двумя косичками. Но сейчас, к своему удивлению, он не почувствовал привычного укола вины. Вместо него возник другой образ – Катя Семенова, выходящая из клиники в тот последний день. Слабая улыбка, но прямой взгляд. Взгляд человека, который прошел через тьму и несет ее в себе, но больше не боится.

Он спас ее. Не полностью, не до конца – такие раны не заживают совсем. Но он дал ей шанс. И в этом был странный, горький покой.

Его взгляд упал на журнальный столик. Там, на бархатной подушечке, лежали три карандаша – черный, серый, темно-синий. Он не убрал их после отъезда Кати. Они лежали как трофей, как напоминание и как предупреждение. Инструменты, которые стали оружием в войне с молчанием.

Марк вздохнул, отвернулся от полки и подошел к столу, заваленному бумагами. Он пытался наверстать упущенное за время работы с Петровой – отчеты, истории болезней, планы сессий. Но буквы расплывались перед глазами. Он ловил себя на том, что в такт тиканью настенных часов его пальцы бессознательно выстукивают по столу тот самый ритм, что он когда-то уловил у Кати – ритм ее скрытого, внутреннего метронома.

Сопротивление материалом, – с легкой иронией подумал он. Но на этот раз материалом сопротивлялся он сам. Его собственная душа, истощенная чужими демонами, отказывалась возвращаться в спокойное, размеренное русло.

Именно в этот момент зазвонил телефон. Резкий, пронзительный звук в тишине кабинета заставил Марка вздрогнуть. Он посмотрел на экран. «Майор Петрова».

Сердце на мгновение екнуло, привычно откликнувшись на ее имя адреналином. Он взял трубку, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Светлана, добрый день. Какие ветры?

– Ильин, ты сидишь? – ее голос был не таким, как обычно. В нем не было ни привычной циничной усталости, ни служебного задора. В нем слышалась странная, несвойственная Петровой нота – смесь скепсиса и чего-то похожего на суеверный страх. – У меня тут… аномалия. Не по твоей части, казалось бы. Но я чутьем чую, что пахнет жареным. Сильно.

Марк нахмурился, инстинктивно садясь в кресло. Он знал это «чутье» Петровой. Оно никогда его не подводило.

– Говори. Я слушаю.

– Мальчик. Леша. Тринадцать лет. Месяц назад стал свидетелем гибели старшего брата – ДТП на загородной трассе. Официальная версия – несчастный случай. Виноват сам брат, превысил, не справился с управлением на мокрой дороге. Все чисто.

– И что? Посттравматическое расстройство, гнев, отрицание, – автоматически, по накатанной, отозвался Марк. – Подсознание отказывается принимать случайность, ищет виноватого. Классика.

– Так я думала, – парировала Петрова. – Но есть нюанс. Очень тревожный нюанс. Мальчик с тех пор… разговаривает с его призраком. Вслух.

Марк почувствовал легкое разочарование.

– Светлана, вербальные галлюцинации на почве острой травмы и горя – явление не редкое. Психика создает компенсаторный образ, чтобы справиться с утратой. Это больно, но…

– Ильин, заткнись и слушай! – резко оборвала она. – Я не о детских шепотах «мамочка, прости» в подушку! Он ведет с ним полноценные диалоги. Спорит. Задает вопросы. Получает ответы. И самое главное… – она сделала драматическую паузу, – в этих «разговорах» мальчик вдруг начал выдавать такие детали о той ночи, которых знать не мог. Технические подробности об автомобиле брата, о дороге, о манере вождения. Вещи, которые не вписываются в версию о несчастном случае. Следователь, ведущий дело, человек трезвый, уже готов списать все на потусторонщину и закрыть дело. А я… я думаю, он что-то видел. Что-то такое, что его психика отказалась принять, и теперь правда прорывается наружу вот в такой, изуродованной форме. Через этот чертов «голос».

Марк замер. Его профессиональное чутье, до сих пор дремавшее, вдруг проснулось и насторожилось, как старый охотничий пес, уловивший знакомый запах. Правда, прорывающаяся через психическую защиту. Он слишком хорошо знал этот механизм. Катя Семенова была живым доказательством его работы.

– Где он сейчас? – спросил Марк, и его голос стал собранным, острым.

– В детском отделении городской клинической больницы. Официально – наблюдение после травмы. Неофициально – его мать в панике, врачи разводят руками, а я не хочу спускать это дело под сукно. Мне нужен твой взгляд, Ильин. Не как следователя, а как того, кто может услышать крик в самом молчании.

– Хорошо, – Марк уже листал свой ежедневник, отменяя встречи. – Я приеду. Сегодня. Дай мне адрес и данные лечащего врача.

– Уже отправила на твою почту. И, Марк… – в голосе Петровой снова послышалась неуверенность. – Будь готов. Это… жутковато. Я сама слышала.

Больница встретила его знакомым запахом антисептика, бедности и страха. Детское отделение было чуть светлее, на стенах висели кривые рисунки, но общая атмосфера безысходности была той же. Лечащий врач, немолодая женщина с усталым лицом и добрыми глазами, встретила Марка без особого энтузиазма.

– Доктор Ильин? Майор Петрова предупреждала. Алексей Гордеев, палата 314. – Она вздохнула. – Сложный случай. Физически – легкое сотрясение, ушибы. Прошли. А вот с головой… Мы даем легкие седативные, но это не помогает. Он просто… отсутствует. Почти все время. А когда возвращается… начинается это.

– «Это»? – уточнил Марк.

– Он разговаривает с братом. Как будто тот сидит с ним на кровати. Очень реалистично. Иногда смеется его шуткам. Иногда плачет. А иногда… – врач понизила голос, – говорит такие вещи, что у меня волосы дыбом встают. Про какие-то детали аварии. Будто он не просто ребенок, а… эксперт-криминалист.

Марк кивнул, благодаря ее. Он попросил не сопровождать его. Ему нужно было первое, чистое впечатление, без чужих интерпретаций.

Палата №314 была полутемной. Шторы были задернуты, лишь узкая полоса света падала на пол. В комнате стояли две кровати, одна – пустая, застеленная серым больничным бельем. На второй, у окна, сидел мальчик.

Алексей Гордеев был худым, почти тщедушным, с бледным, испуганным личиком и большими карими глазами, казавшимися не по возрасту взрослыми. Он сидел, поджав под себя ноги, и смотрел в стену перед собой. Но его взгляд был не пустым, как у Кати в первые дни. Он был сосредоточенным. Он во что-то всматривался.

Марк тихо прикрыл за собой дверь и на несколько секунд замер у порога, давая мальчику привыкнуть к своему присутствию. Он не стал представляться или задавать вопросы. Он просто наблюдал.

Леша не шелохнулся. Казалось, он даже не заметил прихода Марка. Его губы были плотно сжаты. В палате царила тишина, нарушаемая лишь равномерным дыханием ребенка и отдаленными госпитальными звуками.

И вдруг мальчик вздрогнул. Его плечи напряглись. Он медленно, очень медленно повернул голову и уставился в пустой угол комнаты, между шкафом и тумбочкой. В его глазах вспыхнула надежда, смешанная со страхом.

– Вадь? – прошептал он так тихо, что Марк едва расслышал.

Пауза. Леша словно прислушивался к чему-то, что было слышно только ему. Его лицо исказилось гримасой нетерпения.

– Ну? Ты где? Я тебя не вижу…

И снова пауза. Более длинная. Марк, затаив дыхание, следил за малейшим изменением в его позе, в мимике. Это был не бред. Это был диалог. Мальчик реагировал на паузы, на невидимые реплики.

– Но я же видел! – вдруг выкрикнул Леша, и его голос сорвался на высокой ноте. – Я видел его фары! Они были… они были слишком близко! Он нас толкнул!

Сердце Марка заколотилось. «Он нас толкнул». Это уже не было описанием несчастного случая. Это было описание нападения.

Леша снова замолк, слушая своего невидимого собеседника. Он кивал, потом качал головой, его пальцы судорожно вцепились в край одеяла.

– Не знаю… – прошептал он в ответ на невысказанный вопрос. – Темный. Большой. Как у дяди Вити, помнишь? Только… с другим звуком. У того тарахтел, а этот… шипел. Как змея.

Марк почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Мальчик давал сенсорные, чрезвычайно конкретные описания. Темный. Большой. Звук мотора – шипящий. Это были не абстракции горя. Это были детали. Улики, запертые в травмированном сознании.

– Почему? – вдруг спросил Леша, и в его голосе послышались слезы. – Почему он это сделал? Мы же ему ничего не сделали!

Он снова умолк, и на этот раз его лицо исказилось от ужаса. Он отшатнулся, будто от удара, и прижался спиной к стене.

– Нет… Нет, не надо! – он замотал головой, закрывая лицо руками. – Я не буду! Я никому не скажу! Только уходи! Уходи отсюда!

Это был уже не диалог с братом. Это был разговор с кем-то другим. С тем, кто угрожал. Голос Леша изменился, стал старше, грубее, пародируя чужую речь:

– «Заткнись, щенок… Ты ничего не видел… Забудешь – останешься жить…»

Марк не выдержал. Он сделал шаг вперед, нарушив незримую границу.

– Леша? – мягко позвал он.

Мальчик вздрогнул, как от электрического разряда. Его глаза, полные слез и ужаса, уставились на Марка. В них не было узнавания, лишь животный страх.

– Я… я ничего не видел! – выдохнул он, сжимаясь в комок. – Уйдите! Я ничего не видел!

И он разрыдался. Тихо, безнадежно, уткнувшись лицом в колени. Призрак исчез. Остался только напуганный до смерти ребенок.

Марк стоял посреди палаты, и его профессиональное спокойствие было взорвано. Перед ним был не просто случай посттравматического стресса. Это была живая крипта с зашифрованным внутри свидетельством. Мальчик видел убийство. И его психика, чтобы защитить его, разделила реальность на две части: явную, где был несчастный случай, и скрытую, где жила правда, облеченная в форму призрака брата.

Петрова была права. Здесь пахло жареным. Пахло убийством.

Марк медленно подошел к кровати и сел на край, не приближаясь к мальчику.

– Леша, – снова сказал он, и его голос был тихим и твердым, как камень. – Меня зовут Марк. Я тот, кто приходит, когда страшно говорить. И мне не нужно, чтобы ты говорил со мной. Мне нужно, чтобы ты позволил мне послушать. Послушать твое молчание. Оно мне многое рассказывает.

Леша не ответил. Его плечи продолжали содрогаться от рыданий. Но Марк знал – семя брошено. Первый контакт установлен. Невербальный, хрупкий, но контакт.

Он посмотрел в тот пустой угол, где минуту назад для Леши разворачивалась драма. И ему почудилось, что он чувствует легкое, ледяное дуновение. Не призрака погибшего брата. А призрака правды, которая требовала, чтобы ее услышали.

Выйдя из палаты, Марк достал телефон. Его пальцы сами набрали знакомый номер.

– Светлана?

– Ну? – голос Петровой выдавал напряжение.

– Ты была права. Это не галлюцинации. Это свидетельские показания. Зашифрованные и вытесненные, но показания. Начинай копать глубже. Особенно детали по автомобилю брата и по самой трассе. И найди всех, кто мог быть на той дороге той ночью. Всех.

Он положил трубку и, прежде чем выйти на улицу, обернулся, чтобы бросить последний взгляд на дверь палаты №314. Охота начиналась. И на этот раз его проводником в лабиринт чужой травмы был не молчаливый стратег, а мальчик, слышащий голоса. Голос из ниоткуда, который знал правду об убийстве.

Глава 2: Слова из тишины

Воздух в кабинете Марка снова изменился. Теперь он был заряжен не тревогой, а холодной, цепкой концентрацией. Пустота ушла, ее место заняла знакомая, почти физическая тяжесть неразгаданной тайны. На столе, рядом с тремя карандашами Кати, лежала свежая папка с грифом «Гордеев А.С. Предварительные наблюдения». Марк не включал компьютер и не звонил Петровой. Сначала ему нужно было сделать то, что он называл «внутренней калибровкой». Пройтись по своим впечатлениям, как сыщик по месту преступления, пока следы не остыли.

Он закрыл глаза, позволив образу Леши всплыть в памяти во всех деталях. Не просто мальчик на кровати, а совокупность микросигналов: напряжение в плечах, дрожь в пальцах, манера дышать, изменения тембра голоса.

«Он нас толкнул».

«Темный. Большой… шипел. Как змея».

«Заткнись, щенок… Ты ничего не видел…»

Марк открыл блокнот с темно-синей обложкой. На чистой странице он вывел крупно: ЛЕША. НАБЛЮДЕНИЯ. ДЕЛО №2.

Его ручка быстро скользила по бумаге, выписывая не интерпретации, а голые факты, как он всегда делал вначале.

Внешний вид: Астеник, признаки недоедания, бледность (посттравматическая астения? Депрессия?). Взгляд не пустой, а гиперфокусированный на внутренних образах. Отсутствие базового контакта с внешней реальностью, но не по типу аутистического ухода, а по типу погружения в альтернативную, травматическую реальность.

Вокальные характеристики: Голос при «диалоге» меняется. При обращении к брату – выше, мягче, с интонациями ребенка. При «повторе» угроз – грубее, ниже, с имитацией хрипоты (возможное воспроизведение голоса реального преступника). Важно: в момент угрозы меняется паттерн дыхания – становится прерывистым, поверхностным (симптом панической атаки, реакция на реальную, пережитую опасность).

Ключевое наблюдение: Содержание «диалога» содержит конкретные сенсорные детали (зрительные – «фары», «темный, большой»; слуховые – «шипел»; кинестетические – «толкнул»). Это не абстракции горя. Это фрагменты эйдетической памяти, вытесненные и спроецированные на галлюцинаторный образ. Гипотеза: психика Леши не выдержала двойного удара – утраты брата и осознания, что это было убийство. Чтобы сохранить рассудок, она разделила опыт. Брат стал «призраком» – безопасным посредником для воспоминаний. А знание об убийце было подавлено как прямая угроза жизни.

Он отложил ручку и уставился на последнюю фразу. «Прямая угроза жизни». Если его гипотеза верна, то мальчик находился в смертельной опасности не только месяц назад, но, возможно, и сейчас. Убийца, уверенный в безнаказанности, мог решить подстраховаться.

Марк взял телефон. Петрова ответила на первый же гудок.

– Ну что, профессор, подтвердились мои опасения? – в ее голосе снова появился привычный стальной стержень.

– И еще как, – ответил Марк. – Светлана, это не галлюцинации. Это крик правды, который он не может издать своим голосом. И я почти уверен, что он видел убийцу. И слышал его голос.

– Голос? – насторожилась Петрова.

– Да. Когда он «воспроизводит» угрозы, он меняет тембр. Это не его собственная фантазия. Он пародирует реального человека. И самое главное – он дает конкретику. Темный крупный внедорожник с характерным «шипящим» звуком мотора. Это твоя работа. Найди этого «шипящего» зверя.

– Сложно, но попробуем, – Петрова уже что-то записывала. – Пока я копала вглубь самого ДТП. Картинка тоже не совсем чистая.

– Что именно?

– Единственный свидетель – дальнобойщик, Федор Сергеевич Крутов. Дал показания, что видел, как машина брата на скорости вынесло на обочину. Подписал протокол и уехал по маршруту. Но его показания… слишком гладкие. Как будто отрепетированные.

– Найди его, – жестко сказал Марк. – Мне нужна встреча с ним. Неофициальная.

– Уже ищем. Он в рейсе, связь ограничена. Вернется через пару дней. Что дальше?

– Дальше мне нужно все, что у тебя есть на семью Гордеевых. И… я хочу поговорить с матерью Леши. Официально – для сбора анамнеза. Неофициально – мне нужно понять, в какой среде он рос. Что это были за братья.

Час спустя Марк сидел в уютной, но бедной квартире на окраине города. В воздухе пахло пирогами и слабым запахом лекарств. Надежда Гордеева, мать Леши и Вадима, была женщиной лет сорока, но выглядела старше своих лет. Ее лицо было измождено горем, но в глазах светилась какая-то отчаянная, цепкая сила.

– Спасибо, что приехали, доктор, – говорила она, разливая по чашкам крепкий чай. Руки ее слегка дрожали. – Просто… врачи в больнице ничего не могут понять. Говорят, время лечит. А мне кажется, ему с каждым днем все хуже.

– Надежда Викторовна, расскажите мне о своих сыновьях, – попросил Марк, откладывая блокнот. Ему нужно было создать атмосферу доверия. – Какими они были? Особенно Вадим.

Женщина сжала пальцы вокруг горячей чашки, словно ища в ней опору.

– Вадик… он был золотым. Настоящая опора. После того как муж нас оставил, он, в шестнадцать лет, стал и отцом, и братом для Лешки. Работал с утра до ночи на автомойке, потом в автосервис устроился. Все для нас. А уж как он любил машины… – она слабо улыбнулась, и в глазах ее блеснули слезы. – Мечтал стать гонщиком. Участвовал в этих… подпольных гонках. Я ругалась, конечно. Опасно. А он смеялся: «Мама, я же лучший». И правда, лучший. Ни разу ни во что не попадал.

– А Леша? Он разделял его увлечение?

– Он боготворил брата. Ходил за ним хвостиком. Вадик и его на сборища иногда брал, если не было драк и выпивки. Леша все про машины от него знал. Мог по звуку мотора марку определить. Это у них такая игра была.

Марк почувствовал, как в его сознании щелкнул важный пазл. Мог по звуку мотора марку определить. Значит, его описание «шипящего» звука – не случайная метафора испуганного ребенка. Это профессиональное, точное наблюдение. Леша действительно мог идентифицировать автомобиль.

– Надежда Викторовна, в ночь аварии… Вадим куда-то ехал? Было ли у него какое-то особое настроение?

Женщина нахмурилась, вспоминая.

– Он был… странный. Возбужденный. Но не от радости. Сказал, что встречается с кем-то по делу. По работе. Будто нервничал. А когда уезжал, взял с собой Лешу. Сказал, что быстро, туда и обратно. Я теперь думаю… Может, он чувствовал что-то? Может, неспроста он брата с собой взял? Как защиту? – она всхлипнула. – А вышло наоборот…

Марк молча кивнул. Версия о том, что Вадим вез с собой брата как своеобразный «амулет» или молчаливого свидетеля, казалась все более вероятной. Возможно, он отправлялся на опасную встречу и инстинктивно искал поддержки.

– А после аварии, – осторожно спросил Марк, – Леша ничего не говорил? Никаких слов, обрывков фраз?

– Первые дни он вообще не приходил в себя. А потом… потом началось это, – она содрогнулась. – Сначала шептал во сне. Потом вслух. Сначала я думала, он зовет брата. А потом услышала… другие голоса. Чужие. Страшные. Он просил кого-то не подходить, кричал, что ничего не скажет. – Она посмотрела на Марка с мольбой. – Доктор, он сходит с ума?

– Нет, Надежда Викторовна, – твердо сказал Марк. – Его разум делает все, чтобы спастись. Просто способ, который он выбрал, нам, взрослым, кажется пугающим. Он не сходит с ума. Он пытается выжить. И я помогу ему.

Возвращаясь в больницу, Марк анализировал услышанное. Портрет вырисовывался все четче: Вадим – талантливый парень из бедной семьи, пытающийся выбиться в мир автоспорта, но связанный с сомнительными людьми. Леша – преданный младший брат, его ученик и невольный свидетель. И кто-то третий – тот, чей автомобиль «шипел, как змея».

На этот раз, входя в палату Леши, Марк был вооружен не только эмпатией, но и стратегией. Он принес с собой не блокнот, а небольшую коробку. В ней лежали не карандаши, а несколько моделек автомобилей – простых, без лишних деталей.

Леша сидел в той же позе, но сегодня он не смотрел в пустоту. Он смотрел в окно, на заходящее солнце. Его выражение лица было отрешенным, но не испуганным.

– Привет, Леша, – тихо сказал Марк, садясь на стул на почтительном расстоянии. – Я снова пришел. Посидеть с тобой. Можно?

Мальчик не ответил, не повернул головы. Но Марк заметил, как его плечи чуть расслабились. Это был знак.

– Я принес кое-что, – Марк открыл коробку и поставил машинки на тумбочку. Там были обычная легковушка, джип и гоночный автомобиль. – Просто поставить тут. На всякий случай.