Рассказы из женского приюта. Дорога в темноте

– Знаешь, Нур, – заговорила я шепотом, ласково перебирая ее длинные густые волосы, – я тебя хорошо понимаю, ведь у меня у самой отец погиб, когда я была маленькой…

– Правда? – Нур посмотрела на меня с зародившимся интересом.

Это была правда, в такую минуту совесть не позволила бы мне соврать. О драме собственного детства я говорить не любила, к тому же, время давно излечило все раны прошлого, остались лишь факты, голые и бездушные – отец погиб, когда мне было пять, я часто завидовала подружкам, идущим под руку со своими папами, еще долго проверяла почтовый ящик и прислушивалась к шагам за дверью, надеясь на чудо. Я тоже рисовала его портреты, правда (в силу возраста и отсутствия художественных способностей), не столь умело, как Нур, а потом прятала их под простыней. Я боялась, что мать найдет их и уличит меня в предательской слабости, ведь мне так хотелось казаться сильной! Я хорошо понимала чувства Нур.

– Как он погиб? – спросила она меня.

– Его убили в Афганской войне, – ответила я, заметив, как взлетели вверх широкие дуги ее темных бровей, – а мать больше никогда не вышла замуж… Ей было очень тяжело…

В темных глазах Нур отразилось сочувствие. Она долго еще слушала мой монолог о тяготах матерей-одиночек, о трудном детстве и о том, как все мы пали жертвами бесчестных войн, унесших с собой дорогих и близких нам людей. Ахлам тоже слушала, и в глазах ее блестели слезы, те самые, которых никогда прежде мы не видели. И в этой маленькой комнате в женском приюте, отделенной от внешнего мира крутым обрывом и сосняком, мы, такие разные, такие непохожие друг на друга по культуре быта, языку, вере и возрасту, мы вдруг стали родными. Ведь, словами Экзюпери, «если кто-то мыслит иначе, чем я, он не только обогащает меня. Основа нашего единства – Человек, который выше каждого из нас».

Ум Нур поднялась со своей кровати и подсела рядом. Назвав меня «сестрой», она вдруг крепко обняла меня. И дочь ее, все это время молчавшая, неожиданно залилась слезами и стала просить у матери прощения. Мои скудные познания в арабском не позволяли разобрать отдельных слов, однако бывают минуты, когда голос, глаза и движения говорят гораздо красноречивее слов. Я с умилением смотрела на это спонтанное излияние чувств, потом взяла Нур за руку и тихо сказала:

– Мне очень жаль, что моя мать никогда больше не вышла замуж… Одиночество – это страшно… Почему бы тебе не познакомиться с дядей Махмудом, может быть, он не такой уж плохой, и вы сможете подружиться?

Девочка молча кивнула и с легкой улыбкой посмотрела на мать. Как приятно было видеть это кроткое согласие. Какая удивительная гармония была между этой женщиной и ее юной дочерью. Действительно, невозможно было не любить Нур!

Через две недели после нашего разговора Ахлам вышла замуж, и они с дочерью покинули шелтер, оставив нам на память фантастические, грустные, пугающие, великолепные рисунки Нур. Мимо них нельзя было пройти равнодушно, каждая ее работа открывала перед своим созерцателем целый мир пережитых страхов, радостей, волнений и любви. Эта тихая всеобъемлющая любовь в рисунках девочки-подростка была своего рода манифестацией жизни. Той самой жизни, которая окружает нас в каждом мимолетном дуновении ветра, в пении птиц, в смехе детей, которая невозможна без любви. И эту любовь, как основу жизни, не способны уничтожить ни танки, ни пулеметы, ни всеобщая ненависть, захлестнувшая мир. Она, как трава, пробивающаяся сквозь толстый слой асфальта, всегда найдет себе путь к свету. Поэтому не одиноки случаи взаимопомощи между отдельными лицами враждующих сторон даже в самых горячих точках военных сопротивлений. И даже в лагере беженцев в далекой пустыне Иордании слышны звуки свадеб и первые крики новорожденных. Потому как, чтобы уничтожить любовь, пришлось бы уничтожить саму жизнь, а это под силу только тому, кто эту жизнь создал.

Надо заметить, что портрет отца Нур так и остался у меня в папке. Я позабыла вернуть его девочке, а после их отъезда из приюта подумала, было, повесить на стену рядом с остальными ее работами, но поскольку это было бы нарушением ее авторских прав, рисунок так и остался лежать, запрятанный глубоко в ящик моего стола.

Прошло несколько лет, прежде чем я снова повстречала Ум Нур и ее дочь, а заодно познакомилась и с остальными членами ее семьи. Однако об этом позже. А сейчас хотелось бы поведать о ее сестре по вере Радии, приехавшей на Скандинавский полуостров из теплого, солнечного Косова.

Радия

В тот день по неизвестным нам причинам с вывески над входом в шелтер «turvakoti» отвалилась первая буква «t». Сделанные из черного пластика, приклеенные к белой стене каким-то специальным стойким клеем, казалось, будто они были написаны чернилами, аккуратно выведенными через трафарет. Притащив из подсобки стремянку, заведующая сама лично взялась повесить на место незадачливую «t», однако из-за своего невысокого роста ей никак не удавалось дотянуться до нужного места, и намазанная супер-клеем буква то и дело сползала, скатывалась по крыше навеса и падала в размокшую весеннюю грязь. И все начиналось сначала – непослушную букву мыли, протирали, снова мазали супер-клеем и передавали заведующей, балансирующей на стремянке, словно цирковая акробатка. Так мы провозились полдня, прежде чем решили вызвать бригаду «специалистов», которую, несомненно, составляли мужчины. Здесь придется признать, что некоторые из представителей сильной половины человечества все же удостаивались того, чтобы не только приблизиться к нашему монастырю более, чем на двадцать метров, но даже прикоснуться к его священным стенам и (что уж и вовсе из ряда вон!) перекинуться шуточками со служительницами (пардон, работницами!) приюта.

Как бы там ни было, а вздумавшую прогуляться по весеннему бездорожью букву на место прицепили только к вечеру. Тем временем, работницы шелтера сообща с его постоялицами собрались напротив входа, дружно корректируя движения заведующей. «Чуть левее!» – кричала только что заступившая на смену работница с «наблюдательного поста». «Нет-нет, повыше!» – выкрикивал кто-то из постоялиц. Купка собравшихся у входа женщин активно жестикулировала, замешивая ногами грязную кашу, слегка присыпанную мелким гравием. Дети бегали тут же, выкрикивая свои советы в тон взрослым и хватая металлические опоры стремянки, чем привели заведующую в дикий ужас, потому что, как оказалось, она боялась высоты. Зачем она полезла почти на самую крышу навеса при своем страхе высоты, этого, вероятно, она и сама не смогла бы объяснить. Ведь ей ничего не стоило поручить это дело одной из работниц приюта, особенно из тех, что были ростом повыше.

Я уже думала, было, предложить заменить заведующую на сием акробатском помосте, когда к приюту на полной скорости вдруг подъехал серебристый автомобиль марки «Ауди». Собравшиеся у входа женщины быстро обернулись на звук. Машина резко остановилась, издав характерный скрипящий звук тормозов, и оттуда вышел мужчина в черной кожанной куртке. Можно было подумать, что он только что выиграл гонку «Формулы 1», таким гордым и победоносным выглядело его лицо после бахвальской остановки своего железного коня.

Сунув руки в карманы, он уверенно двинулся в нашу сторону. Запрет о приближении к приюту более чем на двадцать метров, похоже, его мало волновал. Завидев этого удалого рыцаря, по всей вероятности, вознамерившегося выкрасть свою прекрасную принцессу из замка, охраняемого огнедышащим драконом, заведующая снова уронила только что вымытую и протертую букву в затоптанную ногами постоялиц грязь и отчаянно замахала руками. От этих беспорядочных движений стремянка покачнулась, и, ухватившись за деревянный резец навеса, заведующая с трудом перевела дыхание и быстро спустилась вниз. Она снова замахала руками, выбежав навстречу незванному гостю.

– Куда Вы? – закричала она, глядя на незнакомца снизу вверху, и голос ее стал властным, – сюда мужчинам нельзя!

Этот странный визитер был по меньшей мере на полторы головы выше нашей заведующей, в его осанке чувствовалась военная выправка, и в сложившейся ситуации твердость этой, уже немолодой, женщины, вставшей на пути у неизвестного исполина, казалась чем-то противоестественным. На вид незнакомцу было около сорока лет. Он был гладко выбрит, густые темные волосы аккуратно зачесаны назад, смуглая кожа контрастировала с белым воротничком рубашки, выглядывавшей из-под расстегнутой куртки, над бровей у него был глубокий шрам. Собравшись позади заведующей, мы с интересом наблюдали за происходящим. И если во взглядах постоялиц можно было прочитать едва уловимый затаенный страх, возбужденный, вероятно, воспоминаниями о собственной трагедии, приведшей их в приют, то, в отличие от них, работницы шелтера глазели на мужчину, посмевшего нарушить установленный порядок, с явным любопытством.

– Я муж Радии, – ответил мужчина, сверкая темными глазами, и при этом как-то странно виновато улыбнулся, давая нам понять, что пришел с миром, – мне нужно ее видеть…

Мы все непроизвольно оглянулись в поисках шумной и энергичной уроженки Балканского полуострова. Еще несколько минут назад стоявшая среди нас и громче всех выкрикивавшая инструкции по месту расположения отвалившейся буквы, Радия вдруг исчезла. Не было и ее полуторагодовалого сына среди малышей, столпившихся чуть поодаль на детской площадке. Это неожиданное исчезновение лучше всего свидетельствовало о том, что мужа она видеть не желает. И тем не менее, заведующая, бросив быстрый взгляд на меня, распорядилась послать за ней.

За последние несколько недель мне удалось сблизиться с нашей балканской постоялицей, и она проявляла ко мне особую симпатию и доверие. Возможно, именно поэтому в качестве некого посла мира в этих нелегких переговорах заведующая выбрала меня. Быстро пройдя по коридору приюта, я осмотрела гостиную и столовую, заглянула на кухню и, не найдя там Радии, направилась к ее двери. Стучать, однако, не пришлось. Дверь была приоткрыта, а из комнаты доносились сдавленные рыдания, дополненные ревом и криками малыша. Слегка толкнув дверь, я остановилась на пороге, не решаясь ни войти внутрь, ни удалиться. В этот момент ко мне повернулось залитое слезами лицо женщины. «Я не могу! – вокликнула она на ломаном английском, – я больше не могу!» С этими словами она вдруг повернулась ко мне спиной и приподняла тяжелый вязаный свитер. Моему взгляду открылись глубокие порезы на ее светлой коже – два почти параллельных шрама, сделанных по всей вероятности ножом. Такие же шрамы были на ее руках.

Уверив Радию, что она находится в полной безопасности, я направилась обратно к выходу из приюта, чтобы доложить заведующей о том, что постоялица Радия не жалает видеть своего супруга. В нашей монастырской обители волеизъявление женщины было законом, преступать который не взялась бы даже заведующая, даже при угрозе внешней агрессии.

Путь, который еще несколько мгновений назад я преодолела в считанные минуты, вдруг показался мне длиннее вечности. Руки мои тряслись, внутри все пылало от гнева. Я пыталась себе представить, что могло двигать человеком, на вид весьма морально устойчивым, чтобы намеренно причинить страдания другому. И не кому либо, а собственной жене, по всем уставам и канонам нашего, пускай несовсем здорового общества, обязанной быть ему самым близким человеком. Так, направляясь к выходу, я пыталась придать своему лицу бесстрастное выражение, стараясь глядеть прямо перед собой и подбирая вежливые слова. На самом же деле мне очень хотелось взять что-нибудь тяжелое и ударить по самоуверенному лицу этого высокого красавца. Я тут же усмехнулась недалекости этого эмоционального порыва и, сделав глубокий вдох, вышла на улицу.

Стараясь не смотреть на стоявшего все в той же позе супруга Радии, я сообщила заведующей, а в том числе и ему, что наша постоялица сегодня видеть его не готова, и, возможно, ему стоит прийти в другой день. Это заявление он воспринял довольно спокойно и, улыбнувшись все той же виноватой улыбкой, поспешил откланяться. Был ли тому причиной телефон, демонстративно сжатый в руке заведующей, готовой в любой момент призвать на помощь органы правоохранения, или что-то еще, тем не менее, закончилась эта сцена без каких-либо проявлений агрессии.

В тот же вечер, когда малыш Радии уснул, она рассказала мне свою историю. В комнате царил полумрак. На столе горел тусклый ночник, свет которого выхватывал из темноты лишь отдельные предметы, находящиеся в радиусе полуметра от самого стола. В дальнем (темном) углу комнаты, в переносной колыбели, какие часто берут с собой родители, путешествующие в караванах, спал, мерно посапывая маленьким носиком, сын Радии. Мы говорили шепотом, склонившись друг к другу совсем близко, так, что наши волосы соприкасались, и причудливая тень от наших силуэтов ползла по стене, плавно переходя на потолок и там теряясь в отсутствии фотонов.