Рассказы из женского приюта. Дорога в темноте

Наша героиня, уже не раз смотревшая смерти в лицо, вдруг почувствовала себя парализованной, она неотрывно смотрела на лежавшего у ее ног мертвого мужчину, не в состоянии пошевельнуться. А пули все так же свистели над головой, и только по милости неведомых сил провидения ей удалось остаться в живых. Вероятно, оно, это самое провидение, желало сохранить ее для дальнейших испытаний.

«Ни одной живущей душе не посылается больше испытаний, чем она способна вынести,» – так гласил двести восемьдесят шестой аят раздела «Корова» священной книги мусульман Корана, и Ахлам, она же Ум Нур, верила в это свято. Этому она учила и детей, как своих собственных, так и малышей со школы, где она преподавала. Пакет с маленькими цуккини, которые арабы любят начинять рисом и мясом с овощами, задрожал в ее руках. В этот момент кто-то схватил ее за плотный рукав туники и оттащил от лотка внутрь лавки. Это был хозяин лавки – крепкий старик с умным лицом и хитроватыми глазами. В тесном помещении уже собралось довольно много людей, укрывающихся от пулеметного дождя. Они что-то кричали, кого-то звали, раненые корчились от боли, но Ахлам всего этого не слышала, на мгновение ей показалось, что вокруг наступила оглушающая тишина. И только фрукты беззвучно разлетались перед ее глазами, падали на покрытую ранеными людьми дорогу, разбивались – виноград, арбузы, помидоры. Их сладкий сок растекался по асфальту, смешиваясь с кровью пострадавших. В эту минуту она вдруг подумала о детях. Обстрел происходил в небольшом квартале недалеко от ее дома, и мысль о том, что ее дети могут быть в опасности, как таймер подрывного устройства, застучала у нее в голове. Подталкиваемая какой-то неведомой силой, Ахлам вдруг отбросила в сторону пакет с цуккини и рванулась к выходу. Ах, эти неожиданные, иррациональные движения души! Без них наша жизнь была бы напрочь лишена героизма и самопожертвования, которые так трудно понять, но ими невозможно не восхищаться. Именно в силе этих порывов заключается та неисчерпаемая глубина человеческого сердца, которая не поддается измерению. Несколько рук попытались задержать ее, но, обезумевшая от страха за детей, эта скромная женщина вдруг стала сильнее удерживавших её мужчин. В отчаянии вырвавшись наружу, она бросилась бежать по улице, беспорядочно заваленной телами людей и продуктами. Платок на голове ее сполз на затылок, открывая глазу густые темные пряди волос, она сильно запыхалась и, казалось, силы вот-вот покинут ее, но в этот момент случилось чудо – пулеметный огонь вдруг прекратился, и вертолет, сделав большой крюк, повернул прочь, к южной границе города. Остановившись посреди улицы, Ум Нур подняла голову и молча смотрела в чистое небо, на удаляющееся пятно военного вертолета. «Альхамдулиллах,» – прошептала она тогда одними губами и снова бросилась бежать в сторону своего дома, туда, где должны были находиться ее дети. Еще одной потери она бы не перенесла и, ворвавшись в квартиру, словно вихрь, бросилась обнимать сына и дочь, к счастью, не пострадавших при внезапной атаке. Старшего ее сына, однако, дома не оказалось, по словам младших, он был у бабки с дедом.

Казалось, на этот раз беда их миновала, однако через несколько недель их дом разбомбили, и на месте, где жили, радовались и любили вот уже много лет несколько семей, остались лишь потемневшие, закопченные от огня остовы. Ахлам знала, что идти им было некуда, кроме родственников мужа, которые иначе как религиозного врага ее уже не воспринимали. Именно тогда она поняла, что у нее нет выбора, она не может продолжать жить в этом постоянном страхе за тех, кого любит больше жизни, и приняла решение искать убежища за пределами Ирака. Ехать в Иорданию она боялась, опасаясь распространения внутри-исламского конфликта, возникшего из ниоткуда и расползшегося, словно язва, по телу ее родины. Она боялась за старшего сына. И учитывая то, что он был шиитом, тогда как большинство населения Иордании составляют сунниты, а кроме того весьма вспыльчив характером, опасения эти были небезосновательны. И все-таки, по настоянию сестер она сделала попытку получить убежище в Иордании. Сестры ее, имевшие кое-какие сбережения, довольно неплохо там устроились. Однако на запрос нашей героини Иордания ответила отказом.

Пока Ахлам пребывала в раздумьях, интересуясь и советуясь со знакомыми и всевозможными организациями, неожиданно поступило предложение от Финского посольства (чудеса все-таки бывают!) предоставить убежище ей и ее детям, и она его приняла. Таким образом, Ум Нур оказалась в Финляндии, за тысячи километров от дома, в кажущейся безопасности. Это призрачное спокойствие страны снегов, оттеснившее на время страхи войны, однако, не смогло уберечь семью Ум Нур от внутренней вражды, которую вселили ее шиитские родственники в сердце ее собственного ребенка. Следовательно, уцелев от пулеметного огня, она не смогла спасти старшего сына от ненависти к своим же братьям мусульманам. Он продолжал общаться с родственниками по телефону и скайпу, и их маленькая семья вскоре разделилась на два враждующих лагеря, на одной стороне которого были Ум Нур с дочерью, а на другой ее сын.

К тому моменту старшему сыну Ум Нур исполнилось восемнадцать, и он, в полном соответствии с европейскими законами, считал себя достаточно взрослым и состоявшимся мужчиной, чтобы устанавливать свои правила в доме. Младший ее сын Мухаммед от страха перед братом часто принимал его сторону, но в отсутствие последнего, был с матерью вежлив и учтив.

Такое положение дел глубоко ранило несчастную женщину, и без того потерявшую все, что ранее составляло ее жизнь. Однако, собравшись с силами, она продолжала выполнять роль доброй и заботливой матери по отношению ко всем троим детям. В то же время необузданная ненависть сына, фактически обвинявшего мать в смерти отца, начинала набирать опасные обороты. «Они убили моего отца! – грубо заявлял он ей, – и ты принадлежишь к ним! Ты нарочно увезла нас всех из Ирака, чтобы мы не могли общаться с родственниками, чтобы стали одними из вас!» В его обвинениях она так отчетливо слышала голос свекрови, что иногда казалось, будто они снова поселились в доме последней. Сын безжалостно выбрасывал предметы ее туалета, критиковал приготовленную пищу, не пускал в дом, издевался над младшей сестрой, пытающейся защитить мать. Временами приступы его ненависти утихали, и им удавалось провести несколько недель в тишине и покое. Старший сын, бросивший колледж и устроившийся продавцом в местный магазин восточных товаров, просил у матери прощения за свои порывы злости, и Ахлам, как и всякая мать, прощала его. Однако после каждого телефонного общения с родственниками из Ирака все снова повторялось, и вскоре перерывы между агрессивными вспышками молодого человека по отношению к матери стали настолько короткими, что это превратилось в ежедневный кошмар.

Могла ли она подумать, что, бежав из охваченной агрессией родины, ей придется столкнуться с не меньшей агрессией в собственном доме! Она, потерявшая все, выросшая в интеллигентной семье и превратившаяся в бездомную беженку ради счастья своих детей. Могла ли она ожидать такой отплаты со стороны собственного сына? И тем не менее, надо отдать надлежащую дань уважения этой женщине, не возненавидевшей и не проклявшей свое непутевое чадо. У нее была вера. Возможно, вера – это единственное, что у нее оставалось, что давало ей силы двигаться вперед, не опустить руки, не сломаться. Иногда можно было заметить ее склоненной в беззвучной молитве через приоткрытую дверь комнаты. О чем просила она Всевышнего? В чем раскаивалась? Эта тайна навсегда останется между нею и Богом.

Нам же оставалось лишь надеяться на то, что молитвы ее будут услышаны.

Ум Нур пришла в приют для женщин вместе с дочерью в ничем не примечательный холодный январский день. Точнее сказать, был уже вечер. В тот вечер старший сын прогнал их из дома. Пятнадцатилетний Мухаммед не посмел ничего возразить против властного брата, а Нур, отважившаяся вступиться за мать, получила крепкую затрещину по своей кудрявой голове.

Обратившись в социальную службу за помощью, Ахлам с дочерью были немедленно направлены в приют, а к зарвавшемуся молодому человеку должны были приставить социального работника, призванного наставить его, так сказать, на верный путь. Здесь надо отдать должное принципиальной работе товарища из социальной службы, поскольку через некоторое время молодой человек стал наведываться к матери с сестрой. Он скромно стоял у парковки, ожидая, когда они выйдут, и трудно было представить, что этот простой парень способен на какой-нибудь недобросовестный поступок. Лицо его было приятное, даже слишком приятное, и очень хотелось пробиться сквозь эту обворожительную приятность и понять, что привело его в сию тихую женскую обитель, собственное раскаяние или наущение социального работника.

Первое время у матери с дочерью не было даже сменной одежды, поскольку, уходя в тот день, они не знали, что домой уже не вернутся. Позже им удалось забрать кое-что из вещей во время отсутствия старшего сына. Каждое утро Нур самостоятельно отправлялась в школу на автобусе. Для этого ей приходилось вставать очень рано и уходить с самым началом завтрака. Она едва успевала перехватить чашку чаю с куском хлеба. Ко времени их прихода в приют, Нур исполнилось двенадцать. Была она девочкой, отличавшейся удивительной самостоятельностью и тихим нравом. Она ни разу не была замечена в неуважительном отношении к матери или кому-либо из жительниц приюта. Она любила играть с маленькими детьми других постоялиц шелтера, и женщины часто просили ее присмотреть за малышами. В приюте ее любили все без исключения. Она излучала столько света, что ее невозможно было не любить. Возможно, именно поэтому она удостоилась такого замечательного имени, ведь Нур по-арабски означает «свет», «просветление».

Нур была красавицей, начинавшим распускаться благоуханным цветком. На тонком шумерском лице ее выделялись темные выразительные глаза, в которых можно было заметить скромность и упорство ее матери. Черные густые волосы непослушными кудрями падали на высокий лоб девочки. Из-за выпавших на ее долю испытаний, Нур слишком быстро повзрослела. В ее разговоре не было присущей девочкам ее возраста наивности и отрешенности. И в то же время Нур была мечтательницей. Она не разучилась смеяться, и смех ее звонко переливался в морозном воздухе на детской площадке, когда она ловила заигравшихся там малышей. В отличии от большинства своих сверстников, Нур четко знала, чего хочет. А хотела она стать доктором, как ее покойный дядя, и вернуться назад в Ирак, чтобы помогать людям, пострадавшим от войны, ставшей кошмарным сном для миллионов иракцев. В мечте этой девочки-подростка было что-то отчаянное, что, вероятно, пугало саму Ум Нур, однако невозможно было не восхищаться ее целеустремленностью и отвагой. Нур любила рассказывать нам о своих братьях. И хотя именно старший брат был причиной, по которой они с матерью оказались в приюте, в ее речах не чувствовалось ненависти или обиды, возможно, лишь немного грусти и растерянности, которые являются несомненным признаком любви.

Самым примечательным в характере Нур, пожалуй, была ее страсть к рисованию. А рисовала она все: от чайников на утреннем столе в столовой, малышей, играющих на площадке, до каких-то невиданных фантастичных миров. Но чаще всего в ее рисунках отражалось все пережитое за последние годы войны. Были там и улицы, полыхающие в огне, и ангелы, уносившие души погибших, но самое главное, был ее отец. Много, очень много портретов отца. И только по этим рисункам можно было догадаться, как сильно она по нему скучает и какую рану оставила в ее юной душе его преждевременная смерть. Рисовала она постоянно – за ужином на обрывках салфеток, палкой на снегу у входа в приют, в свободное время в альбоме и даже на компьютере. Работы ее без преувеличения были достойны выставки юных талантов. И все же, скромная от природы Нур альбом свой согласилась показать не сразу. Только после нескольких недель упорных просьб и уговоров перед нами открылся мир ее воспоминаний и фантазий, выраженных в творчестве. Пришлось даже дать клятву, что мы не расскажем об этом альбоме матери, которую девочка очень боялась растревожить своими портретами отца. Самое интересное здесь было то, что мать давно знала о существовании секретного альбома и о его содержимом. Оставалось только восхищаться этими трепетными отношениями между матерью и ее двенадцатилетней дочкой. И, дабы развеять все соображения этики и морали в этом вопросе, спешу сообщить, что за несколько дней до их отъезда из приюта работы Нур были вывешены на стене в гостиной – так была организована ее первая выставка и получено первое публичное признание ее таланта. Однако не будем забегать вперед.

Итак, это была суббота. Из столовой доносились голоса Ум Нур и Радии, хотя, правильнее было бы сказать, только Радии. Об участии в разговоре Ум Нур можно было догадаться лишь по кратковременным паузам в оживленном монологе ее собеседницы и по его, собственно, содержанию. А все дело в том, что обе женщины-мусульманки, согласно запрету своей религии, не могли есть свинину. За последние же несколько дней как обеды, так и ужины в приюте состояли исключительно из блюд, содержащих свинину. Здесь интересно отметить, что в третьем аяте пятого раздела Корана Аль-Маида (Трапеза) делается весьма примечательное исключение из правил для тех, кого заставила нужда и безысходность, однако к нашим женщинам это исключение вряд ли имело отношение. К тому же, Ум Нур принадлежала к тому типу людей, для которых безвыходных ситуаций не существует. Вера ее была фундаментальной и филигранно отточенной. Аят же вышеупомянутый гласит, что те, кого принудил вкусить запретную пищу смертельный голод, а ни в коем случае не страсть к грехопадению, будут находиться в милости у Аллаха.

Как бы там ни было, энергичная и довольно шумная по натуре Радия возмущенно рассказывала своей сестре по вере на ломаном английском вперемешку с финским о том, что уже три дня ничего не ела, кроме кофе и хлеба на завтрак. Чтобы придать своей речи убедительности, она широко жестикулировала руками и чуть, было, не опрокинула на пол блестящую кофеварку. Купке же салфеток, лежавших рядом на возвышении, избежать полета не удалось. Взмахнув в воздухе белоснежными крыльями, они рассыпались по полу, как снег. Ум Нур слушала свою молодую подругу, приехавшую сюда из солнечного Косово, и понимающе кивала, но никаких весомых предложений не вносила. Остальные жительницы приюта, собравшиеся к завтраку, принялись дружно собирать упавшие салфетки. Заметив, что ей удалось обратить на себя внимание окружающих, Радия остановилась у входа в кухню и подозвала заступившую на смену работницу приюта.

– Это несправедливо! – заговорила разгоряченная косоварка, задыхаясь от волнения и цепляя финские окончания к английским словам, – нечего есть! Свинина – не могу… Купить – не могу… Не свинина надо тоже давать…

Работница в белом фартуке и с сеткой на голове виновато развела руками и указала на меню, висевшее на стене, мол, обговорено это самое меню было где-то свыше, и ей, простой смертной, не дано было власти менять сей священный текст. Ее беззвучный ответ был таким резонансом к шумному выступлению Радии, что невольно хотелось приподнять рычажок радио и добавить немного звука, а заодно попросить аудиенции у Ее Преосвященства заведующей кухонными приходами, дабы внести некоторые насущные поправки в устаревший манускрипт. В роли этого самого рычажка выступила Ум Нур. Она медленно поднялась со своего места и остановилась рядом с Радией в проеме кухонной двери.

– Если Ваше меню не предполагает других блюд, – спокойно заговорила она на чеканном литературном английском, – тогда позвольте нам самим готовить для себя.

Голос ее звучал тихо, но настойчиво. Работница приюта перевела на нее взгляд и снова развела руками, покачивая при этом головой. Небольшой короткий хвост ее несколько раз колыхнулся под сеткой.

– Не положено, – коротко ответила она, обращаясь к Ум Нур, – а что касается меню, то это нужно обсудить с заведующей.

– Ну что ж, обсудим, – Ум Нур коротко улыбнулась и вернулась на свое место.

В тот же день ламинированный лист с меню из кухни исчез – его забрали для внесения изменений и поправок. А заведующая еще долго извинялась перед женщинами за непредумышленную необдуманность составителей меню. Однако Ахлам эти мелочи, похоже, мало волновали. В те дни она была сильно чем-то озабочена. К тому же дочь ее Нур внезапно сделалась тихой и неразговорчивой. Она бродила по приюту со странным отрешенным видом, и добиться от нее вразумительного объяснения такой внезапной смене настроения было делом, заранее обреченным на провал.

На полу в уборной был найден смятый альбомный лист с небрежно набросанным рисунком. Это был портрет отца Нур – точеные черты, нанесенные впрофиль на грубый лист бумаги. Работа была хороша. И хотя мы никогда не видели отца девочки, по этим небрежным рисункам можно было безошибочно определить ее сходство с ним. Что же послужило причиной тому, что этот добросовестно выполненный портрет вдруг оказался смятым в уборной и, вероятно, лишь случайно вывалился из мусорной корзины. Похоже было, что эта неожиданная находка как-то связана с внезапной сменой настроения девочки. Моим первым движением было вернуть уцелевшее произведение искусства его владелице, однако, поразмыслив, что это может неоднозначно повлиять на ее дальнейшее поведение, я передумала и бережно спрятала портрет в свою папку до лучших времен. Вскоре, впрочем, все прояснилось.

Было около часу пополудни. За окном были заметны первые признаки весны, и яркий белый снег, еще недавно покрывавший подъездную дорогу, превратился в грязноватую кашу, в которой подчас можно было погрузнуть по самые щиколотки. Это был тихий воскресный день, и некоторые из постоялиц только что вернулись из церкви. Собравшись дружной компанией в гостиной, мы пили кофе и обсуждали последние новости. Наши сестры-христианки возбужденно рассказывали о том, что услышали в церкви, напевая при этом что-то из церковных гимнов. Дети с шумом бегали вокруг, то и дело прерывая серьезные разговоры веселым смехом и забавными звуками игрушек. Ум Нур в гостиной не было. Не было и ее дочери. Это было странно и непривычно. Компанейская и общительная арабка редко пропускала эти женские посиделки. Кроме того, в тот день она не появилась на обед, а во время завтрака лишь выпила свои неизменные две чашки кофе и молча удалилась к себе в комнату. Нур же не выходила из комнаты с прошлого вечера. Эту странную перемену заметили все, однако ни мать, ни дочь, похоже, не расположены были к обсуждению своих проблем.

Направляясь в служебные помещения, я остановилась ненадолго у стола с компьютером, чтобы привести в порядок разбросанные детьми провода. Комната Ум Нур и ее дочери находилась рядом с компьютерным уголком, оттуда не доносилось ни звука. И вдруг дверь широко распахнулась, и из полумрака крошечного жилища вылетела чем-то явно взбудораженная Нур. Щеки ее пылали, а в глазах блестели слезы. Заметив меня, она быстро нырнула обратно, однако дверь за собой не закрыла, и я встретилась взглядом с ее матерью. В этом взгляде было столько растерянности, и это так не соответствовало твердому характеру месопотамской вдовы, что я не раздумывая предложила ей свою помощь. Хотя в тот момент я плохо представляла, чем могу ей помочь. К моему огромному удивлению Ахлам пригласила меня войти и неожиданно, пожалуй, даже для самой себя, открыла мне секрет странного поведения своей дочери за последние несколько дней.

Все оказалось очень просто, Ум Нур выходила замуж, и дети, в том числе дочь, не желали принимать сей факт. Дело в том, что примерно через год после их приезда в страну Суоми и получения статуса беженцев, Ум Нур получила письмо от своей тетки из Эль-Фаллуджи. Конечно, это были не бумажные листки, исписанные мелким почерком и сложенные вчетверо в конверт, а самое что ни на есть прозаичное электронное письмо. А сообщалась в этом письме информация весьма важная и любопытная. Как оказалось, у этой самой тетки, вернее у ее мужа, имелся родственник, пребывавший в ожидании решения по запросу о предоставлении ему убежища в Финляндии. Письмо было достаточно прямолинейным, и без лишних слов добрая тетушка прочила этого самого родственника своего супруга в мужья овдовевшей племяннице. Поначалу Ахлам отнеслась к этому предложению весьма равнодушно. Однако письма тетки становились все настойчивее, и уставшая за годы одиночества, а также не в состоянии самостоятельно справиться со старшим сыном, вдова согласилась на виртуальное знакомство в присутствии тетки и ее супруга.

В назначенный день обе стороны собрались у монитора. По одну сторону, в истерзанном агрессией Ираке, сидели тетка Ахлам с супругом и тот самый, выше упомянутый родственник, по другую же сторону была Ум Нур в занесенной снегами стране Суоми. Мороз украсил окна ее квартиры замысловатыми узорами, за окнами слышны были крики рабочих со стройки напротив, рядом на столе приятно пах ароматный кофе.

Говорила в основном тетка, будущие молодожены лишь скромно разглядывали друг друга через экраны мониторов. Махмуд, так звали нового жениха Ум Нур, был уже немолодым, с обильной проседью в темных волосах и густыми усами. При этом, он оказался невероятно застенчивым мужчиной, на вопросы отвечавшим односложно и без конца теребившим вылезшую нитку на рукаве своего пиджака. И все же, несмотря на это, первое впечатление Ахлам о нем осталось положительным.

В тот день, однако, сын ее пришел с работы непривычно рано. Еще младшие не вернулись со школы, когда в замке заскрипели ключи, и на пороге появился он. Увидев мать перед монитором и услышав последние несколько слов из их разговора, молодой человек сразу догадался о происходящем. Этот самый момент, пожалуй, и объясняет все дальнейшие его действия, и становится в какой-то степени понятным его последний порыв агресси, приведший Ум Нур в приют.

Быстро закончив разговор, Ахлам предложила сыну пообедать, но пища телесная в тот момент мало его интересовала. Заглянув через плечо матери, он быстро пробежал глазами по открытому на полный экран сообщению ее тетки. Женщине вдруг стало стыдно, и она поскорее закрыла окошко сообщений, однако было уже поздно. Он успел прочитать самое главное, а именно описание социального статуса, профессии и характера предполагаемого жениха. Для молодого человека этого было более чем достаточно, чтобы понять – его мать выходит замуж.

– Как ты могла! – в негодовании воскликнул он, глаза его при этом увлажнились, и в них вспыхнули недобрые искорки, – это же предательство по отношению к отцу!

– Сынок, послушай, – она попыталась вразумить его спокойными речами, – твоего отца уже пять лет как нет в живых, да простит его Аллах и дарует ему рай…

– Конечно, – возмущенно перебил ее сын, – сначала твои сунниты убили его, а теперь ты готова выйти за одного из них замуж!

Объяснять что-то разгоряченному молодому человеку было бесполезно, поэтому Ум Нур попробовала пойти на мировую, уверив сына, что ее новое замужество пока еще дело не решенное, однако в это время вернулись со школы младшие дети, и ссора разгорелась с новой силой. В тот день двенадцатилетняя Нур не знала, из-за чего произошла ссора, поэтому добровольно ушла с матерью в приют, подальше от брата-узурпатора. Теперь же, когда будущий жених матери прибыл из далекого Ирака, и свадьба их стала неминуемым фактом, прежде поддерживавшая во всем мать, Нур восстала против этого. Она грозилась уйти к братьям, рвала в клочья свои чудесные рисунки с изобрежаниями отца, отказывалась от еды. Девочка любила отца безусловной любовью и бережно хранила память о нем. Казалось, он незримо до сих пор присутствовал во всех, даже самых незначительных, аспектах ее жизни. Таким образом, Ум Нур оказалась перед дилеммой. С одной стороны, столько лет тянувшая бремя матери-одиночки, она чувствовала необходимость в твердом мужском плече, с другой стороны были ее дети, не желавшие принимать нового мужа своей матери. Она знала, что в ее возрасте и положении второго шанса наладить личную жизнь уже, скорее всего, не представится, но потерять детей ради этого самого личного счастья она была не готова. Поэтому очень важно было решить эту проблему сейчас, до назначенного дня бракосочетания.

Закончив свой рассказ, Ахлам тяжело вздохнула и посмотрела куда-то перед собой. Что представилось ей там в ту минуту? Какое решение она готова была принять тогда, скоропалительно, поддавшись минутному чувству безысходности? Комната ее была тускло освещена слабыми солнечными лучами, едва пробивавшимися сквозь плотные облака, за окном слышно было бульканье и журчание весенней капели. В холодном полумраке вырисовывались контуры небольшого стола, заваленного учебниками Нур. Напротив стола разместился небольшой двустворчатый шкаф, а дальше вдоль стены – кровать Нур. Справа от входа, прямо под окном располагалась такая же кровать-близнец, на которой спала Ахлам. Собственно, на этом скромном ложе мы и сидели все это время. Я перевела взгляд на девочку. Нур сидела в дальнем углу комнаты, тихая и подавленная, вся ее решительность вдруг испарилась, как испаряется роса с первыми лучами рассвета. Она повернулась ко мне, и в ее взгляде так явно проступила надежда, вероятно, на то, что мне удастся отговорить ее мать от принятого решения. Сообразив, что от меня, возможно, сейчас зависит хрупкий мир этой маленькой семьи, я собралась с духом и подсела рядом с девочкой.