История усталости от Средневековья до наших дней

скачать книгу бесплатно

ГЛАВА 13. СТАВКА НА ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Нарастающая уверенность в личной автономности, самостоятельности играет здесь главную роль, устанавливает «внутренние» границы самому принципу действия, возобновляя тревогу и любопытство, обогащая источники слабости, намекая на их возможную персонализацию. Внутренняя жизнь становится насыщеннее. Индивид выходит на первый план и изучает себя. Усталость сначала воспринимается как ежедневное «затруднение», смутное замешательство, но вскоре становится провокацией, нарушающей планы, образ жизни и существования. Как следствие, ее образ появляется в литературе и рассказах.

«Прислушиваться к своей жизни»

Хрупкость и уязвимость пересматриваются на основе принципа освобождения[525 - См.: Voltaire. Lettres philosophiques, 25

letter. Amsterdam, 1734. P. 339–340. (Франсуа-Мари Аруэ де Вольтер. Философские письма. Письмо 25. Амстердам, 1734: «Человек рожден для действия, подобно тому как огонь стремится ввысь, а камень падает вниз»).], утверждения «вкуса к свободной жизни»[526 - Starobinski J. L’ Invention de la libertе, 1700–1789. Gen?ve: Skira, 1964. P. 12.], в особенности в высших слоях общества; ставятся под сомнение прежние власти; меняется образ слабости, гуманизируется уязвимость – она персонализируется, становится уникальной в каждом конкретном случае. Уязвимость очевидна, она не обозначает больше бесконечное расстояние от мирского до божественного, неизбежную пропасть между естественным и сверхъестественным[527 - См. выше, с. 47–48.]. Ее присутствие расширяется, она влияет на индивида, становится частью его идентичности, проникает в его сознание, меняет мироощущение. К тому же человек сводится к самому себе, и только к самому себе, пытается объяснить себя через свою связь с «природой», определить свое состояние, анализируя себя, руководствуется собственным опытом, а не каким-то иным.

Настоящее становится более насыщенным, а опасность потерять силы обостряется. Внимание к этому – так называемый первичный опыт, «чувство существования»[528 - См.: Spink J. S. Les avatars du «sentiment de l’existence» de Locke ? Rousseau // Dix-Huiti?me Si?cle. 1978. № 10. P. 269–298.] – появляется в век Просвещения. Это «чувство существования» в 1786 году было определено Виктором де Сезом, врачом, получившим образование в Монпелье, будущим членом Конвента: он полагал, что это «ощущение» лежит «в основе всех прочих»[529 - S?ze V. de. Recherches physiologiques et philosophiques sur la sensibilitе ou la vie animale. Paris, 1786. P. 156.], что оно обнажает наше «существо в чистом виде»[530 - Alembert J. Le R. d’, Diderot D. Encyclopеdie, ou Dictionnaire raisonnе des sciences, des arts et des mеtiers. Paris, 1751–1780. Статья «Existence».], провоцирует переход от картезианского «мыслю, следовательно, существую»[531 - «Cogito ergo sum». См.: Descartes R. Discours de la mеthode (Рассуждение о методе). Leyde, 1637. Ч. 4.] к эмпирическому «чувствую, следовательно, существую»[532 - Saint-Pierre J.?H. B. de. Еtudes de la nature. Paris, 1784. Цит. по: Goyard-Fabre S. La Philosophie des Lumi?res en France. Paris: Klincksieck, 1972. P. 217.]. Это смещение играет важнейшую роль. «Тело беспрерывно демонстрирует себя»[533 - Burel C. Le corps sensible dans le roman du XVIII

si?cle // Le Corps des Lumi?res, de la mеdecine au roman / dir. par M. Delon, J.?C. Abramovici. Paris: Centre des sciences de la littеrature. Universitе Paris-X, 1997. P. 105.] индивиду, как «навязчивая мелодия»[534 - Ibid. P. 110.], сообщает о том, что оно существует. Главное новшество – «Люди полюбили прислушиваться к себе»[535 - Goyard-Fabre S. Op. cit. P. 205.]. Это меняет и статус усталости: она больше не рассматривается как нечто досадное, пришедшее извне, связанное с обстоятельствами, местами, даже божественным промыслом, но воспринимается как один из возможных аспектов жизни, постоянно присутствующее явление повседневности. Приведем несколько свидетельств. Вот слова мадам Дюдеффан об «упадке сил», вечном спутнике ее жизни: «Я очень ослабела; самое простое действие кажется мне невыполнимым. Я очень поздно поднимаюсь с постели»[536 - Mme du Deffand. Lettre ? Horace Walpole. 13 mars 1771 // Lettres (1742–1780). Paris: Mercure de France, 2002. P. 421.]; Жюли де Леспинас о своих невероятных отношениях с Жаком-Антуаном де Гибером: «Я очень легко раздражаюсь»[537 - Lespinasse J. de. Lettre ? Jacques-Antoine de Guibert. 20 juin 1773 // Lettres de Mlle de Lespinasse, suivies de ses autres Cuvres et des lettres de Mme du Deffand, de Turgot, de Bernardin de Saint-Pierre. Paris: Charpentier, 1903. P. 14.]. Мадам д’Эпине о необъяснимом недомогании: «Я ежедневно чувствую себя очень слабой»[538 - Mme d’Еpinay. Les Contre-Confessions. Histoire de Mme de Montbrillant. Paris: Mercure de France, 1989. P. 1207.]. Иногда усталость закрадывается незаметно, становясь образом жизни, портит каждое мгновение, заставляя менять решения, усложняя любое действие. Обыденность усталости позволяет Маргарите де Сталь в 1730?х годах начинать свои самые банальные истории словами: «Однажды вечером, когда я устала сильнее обычного…»[539 - Staal de Launay M. Mеmoires. Paris, 1845. P. 127.]. Это не что иное, как свойственная женщинам константа, на которую прежде не обращали внимания.

Усталость как нарратив

Эти неслыханные доселе формы внимания могут превратиться в рассказы нового типа. Страдание растягивается во времени, происшествия следуют одно за другим, складываются этапы, затрагивая лишь усталость, ставшую практически условием жизни. В особенности такие нарративы возникают при дворе. Это демонстрирует баронесса д’Оберкирх, трижды в 1780?х годах посетившая Версаль в свите «графа и графини Северных»[540 - Под именами графа и графини Северных в 1781–1782 годах путешествовали по Европе наследник российского престола великий князь Павел Петрович и его супруга Мария Федоровна.]. Общее ощущение усиливают отдельные эпизоды: «Придворная жизнь очень утомляла меня, это было изматывающе»[541 - Waldner de Freundstein baronne d’Oberkirch H.?L. de. Mеmoires sur la cour de Louis XVI et la sociеtе fran?aise avant 1789 (1782–1786). Paris: Mercure de France, 1982. P. 158.]. Помимо традиционной «придворной усталости»[542 - См. выше, с. 87.] было множество причин, длительных и вызывавших озабоченность: надо было принимать «многочисленных посетителей»[543 - Waldner de Freundstein baronne d’Oberkirch H.?L. de. Op. cit. P. 89.], «поздно ложиться» и «рано вставать»[544 - Ibid. P. 151.], не быть «удостоенным чести табурета»[545 - Ibid. P. 339.], то есть не иметь права сидеть в присутствии августейших особ, «надевать» и «снимать»[546 - Ibid. P. 246.] платья с «тяжелыми»[547 - Ibid. P. 336.] кринолинами, участвовать в «церемониалах», что всегда «мучительно и утомительно»[548 - Ibid. P. 155.], в «праздниках, длящихся ночь напролет»[549 - Ibid. P. 199.], гулять в Шантийи «допоздна», что «чудовищно утомляло»[550 - Ibid. P. 206.], «крайне изматывающие»[551 - Ibid. P. 215.] поездки из Версаля в Париж и обратно, в оперу… Долгие ужины, в которых «усталость мешалась с удовольствием»[552 - Ibid. P. 272.]. Из рассказа о возвращении из Версаля 8 июня 1780 года узнаем о чувствах и мыслях баронессы. За ужином следовали танцы, «зеваки» толпились, праздник «продолжался», из замка уехали только в четыре часа утра. Баронесса утверждала, что «очень устала»[553 - Ibid. P. 199.]. Лица шедших на рассвете на работу крестьян показались ей «спокойными и удовлетворенными», она сравнивала их с «усталыми, осоловевшими лицами»[554 - Ibid.] придворных, засыпающих в своих каретах. Баронесса, аристократка, заостряет внимание на чувствительности своей «касты», а к усталости обездоленных остается слепа.

У композитора Андре Гретри, автора многочисленных опер-буффа конца XVIII века, обнаружились трагические последствия «слишком громко исполненной арии»[555 - Grеtry A.?E.?M. Mеmoires, ou Essais sur la musique. Bruxelles, 1829. T. I. P. 39.] в юности. Симптомы повторялись на протяжении двадцати пяти лет, каждый раз по окончании работы над очередным произведением. Всегда наблюдалось одно и то же: кровохарканье, крайнее истощение, постоянная потребность в отдыхе. Он лечился в Риме, Льеже, Женеве, Париже, делались попытки смягчить подобные проявления, советы ему давал Теодор Троншен, энциклопедист и врач Вольтера и герцога Орлеанского. Как бы там ни было, описания состояния остаются прежними: «После последнего приступа я двое суток лежал на спине, не мог говорить и двигаться. Чтобы восстановить силы, понадобилась еще неделя»[556 - Ibid. P. 41.]. Появляется совершенно особое внимание к усталости, в частности в высших сферах; телесные ощущения постоянно анализируются.

То же самое находим в записях военных и моряков – конечно, тех из них, кто был грамотным. Они впервые описывали усталость как «состояние», длительную форму существования. Вот свидетельство офицеров «Центуриона» – одного из зафрахтованных английским военно-морским флотом кораблей, участвовавших в «кругосветном плаванье», нацеленном на ограничение испанских владений. Описанный эпизод растянулся на девятнадцать дней, от момента, когда глубокой ночью 22 сентября 1742 года «ужасным порывом ветра»[557 - Anson G. Voyage autour du monde fait dans les annеes 1740, 1741, 1742, 1743 et 1744. Paris, 1750. T. IV. P. 104.] корабль, стоявший на якоре у берегов острова Тиниан в Тихом океане, унесло в море, до возвращения в порт приписки после мучительного и «бесполезного» дрейфа. В самом начале повествования описывается крайнее изнурение: «На борту судна мы терпели усталость и страдания»[558 - Ibid.]. Сначала моряки долгое время откачивали воду, затем последовали «три часа бесполезных усилий» для подъема грота-рея; тем временем рвались фалы, и их сильнейшие удары «могли быть смертельными»[559 - Ibid. P. 107.]. Далее описывался «тяжелейший день» 26 сентября: в течение «двенадцати часов» «мы изо всех сил»[560 - Ibid. P. 108.] пытались вытащить якорь, который вот-вот мог оторваться, потом наконец удалось поднять грота-рей, потом, после 26 сентября, началась бесконечная «смена галсов». «Команда корабля настолько ослабела», что «не могла больше ничего сделать». Заключительная фаза этого «чудовищного изнурения»[561 - Ibid. P. 111.] наступила 11 октября, когда остров Тиниан уже показался на горизонте. Были скрупулезно подсчитаны и описаны все тяжелые моменты плаванья, при этом они никак не приближали цель путешествия, а были просто эпизодом в кругосветных скитаниях, отступлением от заданного курса.

Оригинальность темы говорит о решительном изменении чувствительности, о том, что усталость трансформируется в явление как таковое, что настало время для специфического опыта, который сам по себе становится темой записей в судовом журнале, почти «романом с продолжением». Это видно как из длинной записи, так и из заключения: «ужасная усталость»[562 - Ibid.]. Еще нет психологических проблем со всей их сложностью, подавленности вплоть до самозабвения, бесконечно изучаемых нашими современниками, но уже появилось критически важное внимание к тому, что может испытывать каждый.

Удобства и неудобства

В высших сферах поднялся поначалу несильный ропот по поводу того, что неудобства стали «состоянием», длительным или проходящим, заговорили о неприятных обстоятельствах, дискомфорте, утомлении, на которые раньше не обращали внимания. В самом начале следующего века все это тщательно и ярко описал в имевшей успех книге Джеймс Бересфорд: это и недосыпание – «жжение в глазах, головокружение, скрежет зубовный, затекшие руки и ноги»[563 - Beresford J. Les Mis?res de la vie humaine, ou Les Gеmissements et soupirs (1806). Paris, 1809. T. II. P. 254.], и, наоборот, избыток сна, который приводит к разбитости и расслабленности[564 - Ibid. P. 163.]; неудобная поза в неудобном кресле, слишком короткая или слишком узкая кровать, после сна на которой начинаются судороги и спазмы[565 - Ibid. P. 180.]; сидение «около дымящего камина на протяжении нескольких часов»[566 - Ibid. P. 105.], что вызывает удушье; необходимость произносить речи «с пересохшим ртом»[567 - Ibid. P. 258.]; невозможность «заставить окружающих понять всю тяжесть вашей усталости»[568 - Op. cit. T. I. P. 66.] во время затянувшейся вечеринки среди «незнакомых сотрапезников». И прочие бесчисленные «неприятности»[569 - Op. cit. T. II. P. 232.], придумывание неудобств, заострение внимания.

Письма Наполеона к Марии-Луизе верно отражают состояние усталости императора: «Друг мой, вчера я прибыл в Брескенс, довольно усталый»[570 - Lettres inеdites de Napolеon I

? Marie-Louise, еcrites de 1810 ? 1814 / notes de L. Madelin. Paris: Biblioth?ques nationales de France, 1935. Письмо от 14 сентября 1811 года.]; «Друг мой, я прибываю в Познань, немного устал от пыли»[571 - Ibid. Письмо от 30 мая 1812 года.]; «Мой добрый друг, я очень устал»[572 - Ibid. Письмо от 6 сентября 1812 года.]; «Мой добрый друг, сейчас одиннадцать часов вечера, и я чувствую себя усталым»[573 - Ibid. Письмо от 2 мая 1813 года.]; «Друг мой, я взял Баутцен. <…> Это был прекрасный день. Я немного устал»[574 - Ibid. Письмо от 10 мая 1813 года.]. Отныне усталость считалась достаточно важным обстоятельством, о котором следовало сообщать в каждом письме, ее «ценность» возросла по сравнению с тем, что было раньше: отправитель писем пишет о том, что он испытывает, чтобы успокоить получателя, взволновать его или просто использует усталость как тему для общения.

«Ощущения» становятся так важны, что под их влиянием меняется интимное пространство элиты. Знаковое слово в этом контексте – «удобство», «легкость жизни без усталости»[575 - Dictionnaire universel, fran?ais et latin, vulgairement appelе Dictionnaire de Trеvoux. Paris, 1743. Статья «Commoditе».]. Это слово постоянно произносится, «удобству» придается большое значение, используются новые технические и бытовые приемы, которым «стал поклоняться», по его собственным словам, сказанным в 1752 году, архитектор Жак-Франсуа Блондель, тогда как его «предшественники не обращали на эти приемы достаточного внимания»[576 - Blondel J.?F. Architecture fran?aise, ou Recueil des plans. Paris, 1752–1756. T. I. P. 239.]. Домашний мир переосмысливается. Изобретается новая мебель, совершенствуются приспособления, помещения организуются по-новому, так, чтобы в них нужно было совершать меньше движений и переходов, чтобы предметы находились ближе. Форма комодов[577 - Слово «комод» происходит от французского commode – «удобный».] становится разнообразнее – они бывают круглыми, в виде полумесяца или эллипса, появляются столики для тарелок и сервировочные столики, что облегчает наведение порядка и сокращает хождения туда-сюда[578 - См.: Janneau G. Le Mobilier fran?ais: le meuble d’еbеnisterie. Paris: Jacques Freal, 1974.]. Совершенствуются камины и дымоходы, вследствие чего уменьшается застой дыма[579 - Gauger N. La Mеcanique du feu, ou L’ Art d’en augmenter les effets et d’en diminuer la dеpense. Paris, 1713.], и в 1765 году один изобретатель даже предлагает конструкцию, «мешающую каминам дымить»[580 - Newton R. W. Derri?re la fa?ade: vivre au ch?teau de Versailles au XVIII

si?cle. Paris: Perrin, 2008. P. 108.]. Механизмы совершенствуются, объединяя в себе рычаги и пружины, «оживляя» жилища, выставляя напоказ скрытые части, превращая вертикали в горизонтали или горизонтали в вертикали, изменяя линии и назначение предметов. Отсюда – все эти «рабочие столики» со столешницей и выдвигающимися ящичками, в которые можно складывать шерсть, нитки, булавки, иголки, ножницы; или «столик с откидной крышкой», верхняя часть которого поднимается, обнажая внутреннее «утилитарное устройство»[581 - Janneau G. Op. cit. P. 74.], и столик превращается в бюро «со шкафчиком и ящичками, покрытыми шпоном»; или все эти «пузатые секретеры», открывающие письменные приборы и «выдвижные полочки»[582 - Ibid. P. 136.]; или «туалетный столик» с многочисленными раздвижными дверцами, скрывающими зеркало, с потайными пространствами, с выдвижными ящиками на «фасаде» и по бокам на разных уровнях[583 - Ibid. P. 173.]. Таким образом, представление об «экономии» меняет ежедневно совершаемые действия, жесты, по крайней мере в богатых домах. Наиболее прогрессивными считались английские изобретения; путешественники, возвращавшиеся из Англии, рассказывали, что «механическое искусство» там более развито, что «все там удобнее, проще и лучше устроено»[584 - Cambry J. Promenades d’automne en Angleterre. Paris, 1791. P. 44.].

От разбитости к обмороку

Подобное внимание перекликается с медицинским взглядом на проблему. Подчеркивание чувствительности ставит с ног на голову способы описания, разнообразит их, выходит за пределы того, что уже началось в классическую эпоху[585 - См. гл. 8.]. Культура эпохи Просвещения дифференцирует эти симптомы, состояния, их названия, причины и производимый ими эффект. Появляется «нозология» – уточняется классификация болезней. Знаменателен отказ от традиционного наименования боли по ее локализации: «болезни головы, груди, живота, ног»[586 - См.: Saint-Hilaire. L’ Anatomie du corps humain avec les maladies et les rem?des pour les guеrir. Paris, 1680.]; чтобы лучше почувствовать различия, используется «этиологическая методика»[587 - Boissier de Sauvages F. Nosologie mеthodique. Paris, 1770. T. I. P. VII.].

«Разбитость» появляется как первая стадия усталости, это название совершенно понятно; Уильям Бьюкен в своем «Домашнем лечебнике», неоднократно переиздававшемся начиная с 1770 года, дает ей каноническое определение: «Тупая боль во всех членах, в спине, пояснице, животе… жар в голове, в кишечнике… беспокойство во всем организме, вызванное избытком чего-либо»[588 - Buchan W. Mеdecine domestique (1775). Paris, 1792. T. IV. P. 487–489.]. Нельзя сказать, чтобы это явление было открыто во второй половине XVIII века. Некое смутное представление о нем существовало уже в предыдущем столетии[589 - См. выше, с. 110–111.]. Теперь же оно описывается, объясняется: «застой в мышцах, напряжение сосудов, нервное истощение»[590 - Boissier de Sauvages F. Op. cit. T. II. P. 418.]. Прежде на это внимания не обращали. «Об этом явлении никто не говорил»[591 - Buchan W. Op. cit. P. 487.], – утверждает Бьюкен, «его окружало молчание»[592 - Lieutaud J. Prеcis de la mеdecine pratique. Paris, 1761. P. 67.], – вторит ему Жозеф Льето, причем оба описывают «боль» в общих чертах, останавливаются на смутности страданий, упоминают их скрытое действие – прежде малоизученную сферу[593 - См.: Vigarello G. Le Sentiment de soi: histoire de la perception du corps, XVI

– XX

si?cles. Paris: Seuil, 2014. P. 22.]. Эти врачи-«классификаторы» накапливают признаки боли, изучают ее фазы и интенсивность. «Карманный словарь здоровья», вышедший в свет в 1770 году, помимо «разбитости», упоминает «слабость» – «когда сил так мало, что это мешает выполнению обычных функций»[594 - Vandermonde С.?A. Dictionnaire portatif de santе. Paris, 1777. T. I. P. 368.], «изнурение» – «когда нет сил держаться на ногах»[595 - Ibid. P. 300.], «потерю сознания» – «когда жизненные силы затухают»[596 - Ibid. P. 216.], «обморок» – «когда внезапно исчезают все силы и чувства»[597 - Op. cit. T. II. P. 495.]. Эта на первый взгляд приблизительная, условная и даже эмпирическая классификация является неопровержимым доказательством интереса к проблеме. Процесс изучения этого феномена идет дальше, и в «Словаре Треву»[598 - «Словарь Треву» – сочинение, обобщающее французские словари XVII века; издано под редакцией иезуитов. Треву – город на востоке Франции.] (1743) описывается истощение жидкостей, терпения и мыслительной деятельности[599 - Dictionnaire de Trеvoux. Статьи «Еpuisable», «Еpuisement», «Еpuiser».], а в «Методической нозологии» Франсуа Буассье де Соважа (1770–1771) приводятся семнадцать форм изнурения, восемь форм утомления, множество форм «боли в ногах» и «упадка сил», «оцепенения», и все это относится к «слабостям»[600 - Boissier de Sauvages F. Op. cit. T. II. P. 290–364.]. Цифры множатся, вызывая головокружение; желание четко различать виды усталости становится наваждением; утомление, спровоцированное тем или иным заболеванием, противопоставляется остальным видам усталости, что «важно для врачей»[601 - Ibid. P. 391.], говорится и о том, что связано с усилием, чрезмерной затратой сил. «Специалист по нозологии» настаивает:

Изнурение отличается от злокачественной лихорадки и параплегии отсутствием признаков, свойственных этим двум видам, но до сих пор еще не изученных; его не следует путать с утомлением – чувством дискомфорта, осложняющим изнурение[602 - Ibid.].

Это глубоко личное ощущение, основанное на впечатлениях, на тончайших «модуляциях» слабости, возникающее в самые разные моменты жизни, о котором тем не менее часто упоминается в культуре высших сфер. «Я пишу крайне редко, чтобы не напрягать глаза, которые за последний год стали очень слабыми», – говорил Бюффон[603 - Buffon G.?L.L. Lettre du 21 novembre 1759 // Correspondance. Paris, 1869. T. I. P. 75.]. А вот как изысканно выражался Бомарше: «Почему-то тот музыкальный фрагмент, исполненный на клавесине, очаровал меня, а прозвучав в произведении в целом, вызвал почти утомление»[604 - Caron de Beaumarchais P.?A. Cuvres compl?tes. Paris, 1865. P. 206.]. Наконец, принц де Линь свою усталость видел во сне: «По ночам мне снится, что я еду верхом, я, который так редко садится в седло. <…> Я поднимаюсь на гору, высокую, как стена…»[605 - Ligne C.?J. de. De moi pendant le jour, de moi pendant la nuit (1783) // Еcrits sur la sociеtе / еd. par J. Vercruysse. Paris: Honorе Champion, 2010. P. 393.]

ГЛАВА 14. НЕРВЫ: ОТ ВОЛНЕНИЯ К «ВИХРЮ»

Наиболее обеспеченные люди начинают серьезно следить за собой, и эти перемены значительно глубже и решительнее, чем может показаться. На «чувствительность» обращается новый взгляд. Когда Вольсан, герой Бакюлара д’Арно, признается: «Я был рожден чувствительным: это, сударь, главный источник моих горестей и несчастий»[606 - Baculard d’Arnaud F.?T.?M. de. Еpreuves du sentiment, Sidney et Volsan // Nouvelles du XVIII

si?cle / еd. par H. Coulet. Paris: Gallimard, 2002. P. 859.], когда кавалер де Грие, герой аббата Прево, говорит: «…люди более высокого склада… наделены более чем пятью чувствами и способны вмещать чувства и мысли, преступающие обычные границы природы»[607 - Prеvost A.?F. Histoire du chevalier des Grieux et de Manon Lescaut // Romanciers du XVIII

si?cle / еd. par R. Еtiemble. Paris: Gallimard, 1966. T. I. P. 1276.], [608 - Прево А. Ф. История кавалера де Грие и Манон Леско. Перевод М. Петровского.], или когда одна из пациенток Самюэля Тиссо признается в 1789 году: «У меня, как говорят, очень нежные и утонченные чувства…»[609 - См.: Hanafi N. Le Frisson et le Baume. Expеriences fеminines du corps au si?cle des Lumi?res. Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2017. P. 57.], взгляд смещается, направляется на интимное напряжение, мобилизацию нервов, стимуляцию; возможными последствиями всего этого становятся упадок сил, разбитость, апатия. Это, в свою очередь, влечет за собой и другие причины, механизмы, объяснения; появляются новые поводы для тревоги, волнений, неудовлетворенности. Усталость объясняется по-другому и, следовательно, иначе ощущается.

Стимуляции и токи

Появляется новый «физический» мир, этот мир благоприятствует всему «субъективному» и возбудимому, он модулирует импульсы и реакции, подвижность сменяется скованностью, горячность становится раздражением, а тело – продолжением сознания со всеми его вибрациями, порывами, волнениями. Невиданная настойчивость смещает внутренний горизонт, в то время как видение плоти меняется. На этот раз трансформируется представление об организме. Усталость диверсифицируется, появляются ее новые грани. Упорядочиваются ориентиры: теперь это не жидкости, их объемы и траектории, но токи, их импульсы и интенсивность. Не органическая жидкость и ее исчезновение, но телесная ткань и ее ослабление. Появляются все новые образы, указывающие на другие критерии и ощущения. Дидро утверждал: «нервы… в теле – то же самое, что линия в математике», они лежат «в основе любого механизма»[610 - Diderot D. Еlеments de physiologie. Paris: Didier, 1964. P. 63–66.], а Джордж Чейн в 1720?х годах писал: «Есть люди, у которых нервы так крепки, до такой степени готовы к вибрации, что дрожат при малейшем движении»[611 - Cheyne G. R?gles sur la santе et sur les moyens de prolonger la vie. Castanet: Michel d’Orions, 2002. P. 131–132.]. Переосмысляется возможное сопротивление различных частей тела в зависимости от их плотности, тонуса, им приписывается сила или слабость в зависимости от состояния волокон и нервов. Проводятся опыты, цель которых – изучение раздражения или напряжения. Даниель Деларош в 1778 году стимулирует сердце лягушки, «жестоко» сдавливает его, после чего констатирует, что «вследствие усталости» оно «быстро теряет чувствительность к любым стимулирующим воздействиям»[612 - Delaroche D. Analyse des fonctions du syst?me nerveux. Gen?ve, 1778. T. II. P. 180.]. Напрашивается вывод: упражнение и утомление, им вызванное, уменьшают «активность нервных флюидов»[613 - Ibid.]. Это не что иное, как первые шаги к объективации изнурения через потерю мускульной реакции.

Изменения подтверждаются практически техническим контекстом: недавнее открытие электричества[614 - Priestley J. Histoire de l’еlectricitе. Paris, 1770. T. I. P. XVIII.] позволило Джозефу Пристли в 1770 году заключить, что «электрический ток присутствует и действует повсюду»[615 - Ibid. P. XX.], а также то, что он может оказывать стимулирующее действие, препятствовать появлению «упадка сил и изнеможения», даже «паралича»[616 - См.: Bertholon P. De l’еlectricitе du corps humain dans l’еtat de santе et de maladie. Lyon, 1780. P. 263.]. Различные «экспериментаторы» утверждали, что к ним возвращались силы. Многие свидетели говорили, что «испытывали небывалое чувство во всем теле» после «продолжительного воздействия электричества»[617 - Priestley J. Op. cit. P. 253.]. «Удары» электрического тока могут «сообщаться», «регулироваться», обсуждаться[618 - См.: Brunet P. Les Physiciens hollandais et la mеthode expеrimentale en France au XVIII

si?cle. Paris: Blanchard, 1926; см. P. 113 об экспериментах аббата Нолле.]. В Королевском медицинском обществе, говоря о грозе и молнии, утверждали, что это явление природы вызывает у «людей и животных некоторую слабость»[619 - Mauduyt P.?J.?C. Sur l’еlectricitе considerеe relativement ? l’еconomie animale et ? l’utilitе dont elle peut ?tre en medicine // Histoire de la sociеtе royale de mеdecine. Mеmoires de mеdecine et de physique mеdicale, 1776. P. 509.]. Объяснение, ставшее «очевидностью»: туман, улавливающий электричество из атмосферы, отбирает его у тел, тем самым в каждом организме потеря электричества трансформируется в потерю сил. Это подтверждает Journal de mеdicine: «Я чувствовал, что в дождливую погоду мое тело наполняется тяжестью»[620 - Recherche sur les causes des affections hypocondriaques // Journal de mеdecine. Mars 1780. P. 196.], или, наоборот, «электричество учащает пульс»[621 - L’еlectricitе augmente-t-elle la vitesse du pouls? // Journal de mеdecine. Mars 1782. P. 263.]. Приходит мода на «электризацию», противоядие против телесной слабости. В 1780 году Пьер Бертолон упоминает даже о технике, связывающей остроумнейшее изобретение с тривиальнейшим поверьем: якобы одна пара вновь обрела плодовитость, изолировав свою кровать, а потом соединив ее с электрической машиной[622 - См.: Bertholon P. Op. cit. P. 303.].

Токи, стимуляции нервов постепенно породили новые описания усталости – стали полагать, что изнурение возникает от чрезмерного возбуждения или «нервозности». Такова подавленность мисс Харлоу в романе Сэмюэла Ричардсона, с ужасом осознавшей последствия своего похищения Ловеласом: она была «смертельно изнурена и пала духом сильнее, чем устала телесно»[623 - Richardson S. Lettres anglaises, ou Histoire de Miss Clarisse Harlove / trad. par abbе Prеvost. Paris: Desjonqu?res, 1999. T. I. P. 553.]; или же усталость Манон Леско, «изгнанной» в Америку, разочарованной и подвергавшейся угрозам и труднопереносимым горестям: «вялой и томной», ей с трудом удавалось «подняться с постели, несмотря на слабость»[624 - Prеvost A.?F. Histoire du chevalier des Grieux et de Manon Lescaut. P. 1353, 1365.], а мадемуазель де Леспинас полагала, что у нее «чувств больше, чем слов для их описания», и делала вывод: «теперь я хочу не выздоровления, а покоя»[625 - Lespinasse J. Op. cit. P. 75.]. Избыток вибрации утомляет, впрочем, как и ее отсутствие: это бывает вызвано как воспалением, так и его утратой. Луи-Себастьен Мерсье пишет в 1782 году об «истеричках» эпохи Просвещения, «телесная вялость» которых «лишает волокна эластичности, необходимой для регулярной секреции»[626 - Mercier L.?S. Les vapeurs. Tableau de Paris. Paris: Mercure de France, 1994. T. I. P. 633.]; «утомление», появляющееся вслед за подавленностью, становится «мукой»: «человеческое существо чувствует себя живым, в то время как его органы закупорены, а нервы не могут больше передавать ощущения, проводниками которых они являются»[627 - Ibid.]. Новыми ориентирами становятся токи и стимуляции; «атония» и ослабленная реактивность – главные показатели пересмотренного изнурения. По-прежнему доминируют физические метафоры, но они изменились и теперь речь идет об усталом человеке.

«Изматывающие» возбуждения

Теперь по-иному рассматриваются и анализируются причины усталости. Например, город по-прежнему считается шумным и суматошным местом, но появляется и новый взгляд на него – в нем царят возбуждение, лихорадка, доходящая до «головокружения», истощение чувств: по словам Бюффона, «этот вихрь вреден»[628 - Buffon G.?L.L. Lettre du 12 ao?t 1781 // Correspondance. T. II. P. 104.], путешественник стремится «изолироваться» от него[629 - Journal d’un provincial ? Paris 25 juin – 1

ao?t 1784, dеdiе ? ma charmante amie. Paris, 1784. P. 133.]; Луи-Себастьен Мерсье говорит о постоянной необходимости бежать, торопиться, упоминает лихорадочное движение «транспорта», «носильщиков», «всадников», «просителей» и даже «цирюльников»[630 - Mercier L.?S. Les heures du jour. Tableau de Paris. P. 873.], да и просто полагает, что сам вид города вызывает «усталость, потому что в нем вечно все движется»[631 - Marmontel J.?F. Mеmoires // Cuvres compl?tes. Gen?ve: Slatkine, 1968. T. I. P. 85.]; неистовая городская спешка неизбежно приводит к усталости, а с точки зрения Руссо, город – это «муравейник»[632 - Rousseau J.?J. Еmile, ou De l’еducation. Paris: Garnier, 1951. P. 37.]. Двор по-прежнему остается местом принуждения, визитов, которые оказываются испытаниями, однако новшество заключается в том, что он стал местом «волнения чувств»[633 - Mercier L.?S. Songe d’un hermite. Paris, 1770. P. 4.], здесь случаются «ужасающие нервные припадки»[634 - Rеtif de La Bretonne N.?E. Tableaux de la bonne compagnie. Paris, 1787. P. 27.], «люди собираются в группы, эти группы бесконечно распадаются и собираются снова»[635 - Ibid. P. 55.], что вызывает тревогу, требуя к себе внимание и изматывая. Изнурение, причиняемое войной, также очень сильно, потому что помимо физических тягот люди испытывают смятение и страх. Швейцарский крестьянин Ульрих Брекер, против собственной воли завербованный в армию австрийцами, рассказывал, что «в буквальном смысле одурел»[636 - Br?ker U. Le Pauvre Homme du Toggenbourg (ms. XVIII

si?cle) / trad. par Caty Dentan. Lausanne: Еditions de l’Aire, 1978. P. 156.] в битве при Ловозице в 1756 году и, прежде чем сбежать через лес и виноградники, от ужаса потерял способность двигаться, а Фредерик Гофман, беседовавший в 1750?х годах с одним «бравым полковником», считал, что Брекер стал жертвой «слабости, вызванной нервным потрясением», был изнурен чрезмерным «волнением духа и тела»[637 - Hoffman F. Consultations de mеdecine. Paris, 1754. T. I. P. 165.].

«Тревожным» свидетельством Самюэль Тиссо считает изнуренное состояние тех, кто занимается мастурбацией: они буквально без сил от следующих один за другим жестоких приступов слабости, с трудом признаваемых: «К болезненному состоянию и чрезвычайной нервной чувствительности и вызываемым ею припадкам добавляется слабость, недомогание, тоска, которые снова и снова удручают меня»[638 - Tissot S.?A. L’ Onanisme. Paris: Еditions de la Diffеrence, 1991. P. 48.]. Или вот прямой намек на нервное истощение: «У меня в высшей степени слабые нервы, бессильные руки постоянно дрожат и потеют»[639 - Ibid. P. 50–51.]. Онанизм становится типом ослабления, вызванным «спазмом», символом «тотальной потери сил»[640 - Ibid. P. 45.], или «полнейшего нервного расслабления»[641 - Ibid. P. 47.].

Чтобы оценить вновь вспыхнувшее внимание к указанным симптомам, связанным с какими-то «нервными болезнями», нужно рассмотреть бесконечные наблюдения Гофмана: конвульсии, подергивания, жар, скованность, напряжение «испытавшего сильную усталость» человека, который злоупотреблял «связями с женщинами»:

После еды у него начинается кожный зуд и сильное жжение, в особенности на руках и на суставах пальцев; затем появляется сильная боль в определенной точке на левом плече. Его мучают такие сильные спазмы, болезненные подергивания в плечах, в шее, по всей длине позвоночника, что при малейшем движении раздается хруст; в особенности же его мучает жар в ладонях, который успокаивается, если ладони намочить. Время от времени он испытывает какие-то неясные боли в межреберных мышцах; желудок его функционирует только при помощи клизмы или бальзамических пилюль Гофмана. По ночам его мучают кишечные газы, а в подреберье, под ложными ребрами, он испытывает странное напряжение, которое, правда, стало меньше, чем было раньше. Его слюна по-прежнему имеет кисловатый запах, и неизвестно, от того ли это, что он курит слишком много табака, вследствие чего постоянно отхаркивается, или же от плохого пищеварения и выделения панкреатического сока. К нему возвращается аппетит, и сил у него не так мало, чтобы он не мог сесть верхом на лошадь и долго гулять, не чувствуя усталости. Он больше не потеет по ночам, у него нормальные пульс и сон, однако тело его не полнеет. По утрам у него обильное мочеиспускание, моча светлая с лимонным оттенком, однако к десяти часам утра ее становится меньше и она темнее; после двухчасового отдыха в моче появляется обильный осадок, похожий на красный песок, который собирается по стенкам мочеприемника. С недавних пор, помимо жара в руках, наблюдается покраснение и острая боль в суставах, отдающая в бедра; иногда по ночам у него сильно затекает шея, что проходит с потом. Часто он испытывает болезненное напряжение в щеке и правом глазу, сопровождаемое покраснением. У него нет ни жажды, ни навязчивого кашля, разве что в моменты, когда он отхаркивает соленую мокроту. Иногда его экскременты окрашены в белый цвет, а также он страдает сильной потливостью. При ходьбе у него начинается одышка, но появляющаяся отрыжка облегчает ситуацию; время от времени из его груди выходит вязкая свернувшаяся мокрота[642 - Hoffman F. Consultations de mеdecine. T. VII. P. 328–330.].

Подобных обстоятельных бесконечных описаний до сих пор не было.

«Вырождение»

Такая сосредоточенность на чувствительности неизбежно моделирует поле коллективной слабости. Хрупкость расширяется, уязвимости обобщаются, «новизна» эпохи Просвещения делает акцент на «возбуждениях» и «нестабильностях». Это видно из вопроса, выдвинутого на конкурс медицинским колледжем Копенгагена в 1777 году: узнать, «встречались ли спазмы и конвульсии за последние десять-двадцать лет чаще, чем в предыдущие годы, и как их лучше всего лечить»[643 - Prix. Journal de mеdecine, chirurgie, pharmacie. Juil. 1777. P. 92.]. Самюэль Тиссо заметил распространение «нервного типа», неумолимым образом принесшего «утомление» в маленький кантон в Швейцарских Альпах в конце 1760?х годов, и переход от охоты и собирательства к оседлому образу жизни, от рубки леса и перевозки его гужевым транспортом к обработке полудрагоценных камней, например горного хрусталя, изготовлению ювелирных изделий, от широких жестов к жестам сдержанным и ограниченным. Разрыв неизбежен: «на протяжении двадцати лет в этом районе больше всего болезней, вызванных усталостью»[644 - Tissot S.?A. Traitе des nerfs et de leurs maladies // Cuvres. Paris, 1861. P. 60.]. Лидирует нервная слабость, ставшая повсеместным явлением. Чувствительность пережила метаморфозы[645 - См.: Brewer J. The Pleasures of the Imagination: English Culture in the Eighteenth Century. Chicago: The University of Chicago Press, 1997. The Pleasures of the Imagination. P. 56.].

В лексиконе ученых и писателей второй половины XVIII века появляется слово «вырождение», «дегенерация»; термин был инспирирован Бюффоном и его анализом доместикации – одомашнивания животных: у некоторых из них с первого взгляда был виден заметный спад. В пример постоянно приводится превращение дикого барана в «бедную овечку»: вследствие приручения, отсутствия движений, изнеженности существования животные становятся более слабыми, их формы – более мягкими. Город со своими «роскошью», волнениями, суетой, возможно, так же «искажал тела»[646 - Louvet de Couvray J.?B. La Fin des amours du chevalier de Faublas // Romanciers du XVIII

si?cle. T. II. P. 907.], портил внешность, истощал энергию, создавал «презренную чернь»[647 - Guibert J.?A.?H. de. Essai gеnеral de tactique. L., 1773. P. 15.]. «Самый распространенный сегодняшний телесный недостаток – это слабое, нежное, худосочное телосложение»[648 - Verdier J. Cours d’еducation ? l’usage des еl?ves destinеs aux premi?res professions et aux grands emplois de l’Еtat. Paris, 1772. P. 9–10.], неизбежным следствием чего является «дегенерация, вырождение»[649 - Tissot S.?A. Traitе des nerfs et de leurs maladies. P. 159.]. Причина этого кроется в «слабых волокнах и неустойчивых нервах»[650 - Ibid.]. В качестве наиболее ярких иллюстраций сказанного выше можно привести следующие наблюдения. В 1778 году Жан-Батист Мого изучал средневековые рыцарские доспехи и утверждал, что его современники не смогли бы их носить[651 - Moheau J.?B. Recherches et considеrations sur la population de la France. Paris, 1778. P. 122.]; аббат Фердинандо Галиани, говоря о путешествиях первых «завоевателей», утверждал, что его современники не смогли бы их совершить: «Посмотрите только, насколько нам труднее поехать в неизвестные страны… чем было нашим предкам. Посмотрите, насколько мы стали нервными, расслабленными, как сильно мы деградировали»[652 - Galiani F. Lettre ? Diderot. 5 septembre 1772 // Diderot D. Cuvres compl?tes. Paris: Le Club fran?ais du livre, 1971. T. 10. P. 951.]. Главное в этом процессе – человеческая сущность: «Постоянно кажется, что человек как вид в Европе мало-помалу вырождается»[653 - Ballexserd J. Dissertation sur l’еducation physique des enfants, depuis leur naissance jusqu’? l’?ge de la pubertе. Paris, 1762. P. 25.]. В «Энциклопедии» говорится о некотором «вырождении рас»[654 - Alembert J. Le R. d’, Diderot D. Encyclopеdie. T. XXV. P. 604. Статья «Proportions».]. Лоренс Стерн, рассказывающий о некоем вымышленном путешествии в Париж 1767 года, описывает город в карикатурном стиле. Все здесь пребывает в расслабленности: лица «с длинными носами, с гнилыми зубами, с перекошенными челюстями», «скрюченные, рахитичные, горбатые» тела[655 - Sterne L. Voyage sentimental ? travers la France et l’Italie // Voyages imaginaires, songes, visions et romans cabalistiques. Amsterdam, 1789. T. 28. P. 104.]. Все здесь деградирует: рождаемость падает, люди ослаблены, «неспособны сделать шага»[656 - Ibid. P. 105.]. Напрашивается вывод о том, что во всем виноват город с его скученностью и пустым возбуждением.

Тем не менее в эпоху Просвещения[657 - См.: Bourdelais P. Les Еpidеmies terrassеes: une histoire de pays riches. Paris: La Martini?re, 2003. P. 59.] санитарные катастрофы начинают понемногу отступать, а небывалая воля к прогрессу[658 - См.: Queval I. S’accomplir ou se dеpasser: essai sur le sport contemporain. Paris: Gallimard, 2004. P. 125.], в свою очередь, вызывает страх вырождения. Отсюда – повышенная тревожность. К болезням, изломанным телам, хромоте, на что прежде не обращали внимания ни на дорогах, ни в городах, теперь относятся иначе. Присутствие увечных людей не приветствуется. Оно настораживает, вызывает новые вопросы: а что будет, если все перестанут ходить прямо? А вдруг все обессилят? Появляется чувство, что увечных становится все больше, – это новый взгляд на людей, которые с первыми шагами зарождающейся промышленности и инициативами начавшей поднимать голову буржуазии, отказывавшейся жить в условиях прежнего «изнурения»[659 - Desessartz J.?C. Traitе de l’еducation corporelle des enfants en bas ?ge. Paris, 1760. P. VI.], внезапно обрели «ценность». В высших сферах разражается конфликт: что делать – новаторски инвестировать в будущее или по-прежнему смотреть в прошлое? Вероятно, никаких особых преувеличений здесь не было, но ожидания зарождающегося нового мира внезапно придали значение коллективным силам, вызывая широкомасштабную реставрацию «нервов»: «Люди – вот настоящее богатство государства, и именно ими больше всего пренебрегают»[660 - Vandermonde C.?A. Essai sur la mani?re de perfectionner l’esp?ce humaine. Paris, 1756. T. II. P. 31.], – настаивал Шарль Вандермонд, главный редактор Journal de mеdicine во второй половине XVIII века; «следует переделать наши органы»[661 - Ibid. P. VII.], – добавлял он, стремясь выполнять программу «восстановления», сознавая важность совершенно нового понятия «общественная гигиена»[662 - Les Hygiеnistes, enjeux, mod?les pratiques, XVIII

–XX

si?cles / dir. par Patrice Bourdelais. Paris: Belin, 2001; см.: Bourdelais P. Les logiques de developpement de l’hygi?ne publique.], целью которого было получение от государства невиданных гарантий благополучия и здоровья. Ту же озабоченность видим у Леопольда де Женнете: в 1767 году он писал о вредных для здоровья испарениях, царящих в больницах, убивавших больных, которых можно было вылечить, «простых людей, бедных рабочих… столь полезных и необходимых государству»[663 - Gennetе L. de. Purification de l’air croupissant dans les h?pitaux, les prisons et les vaisseaux de mer. Nancy, 1767. P. 3.]. Впервые население становится анонимной силой, массивным неясным ресурсом рабочих рук, требуя взамен защиты и обещая быть сильным. Поэтому любая коллективная усталость стигматизируется как нечто опасное и угрожающее.

ГЛАВА 15. О СИЛАХ

Наверное, об этом можно судить лишь теоретически – в 1760?х годах конкретные шаги в этой области были большой редкостью, а обязанности государства по охране здоровья всего населения не были сформулированы; доминирующим оставался принцип «управления, контроля, усиления налогового бремени»[664 - Rosanvallon P. L’ Еtat en France, de 1789 ? nos jours. Paris: Seuil, 1990. P. 45.], и в гораздо меньшей степени государство заботили помощь и участие в жизни народа. Но возникают новые вопросы, оценки, появление которых вызвано как беспокойством по поводу «вырождения», так и интересом, который вызывает мир чувств, его материальность и функциональность: определяются силы человека, исследуется его сопротивляемость, пороги усталости и слабости.

Помимо смещения интереса к внутреннему миру и едва начавшегося исследования чувствительности в эпоху Просвещения происходит и столь же важный поворот к миру внешнему, делаются робкие попытки изучения и определения количества сил человека, его способности противостоять усталости и границам, которые она может навязать. Одним из первых подобные вопросы с предельной ясностью задает Бюффон: «Цивилизованный человек не знает своих сил, не знает, сколько их он теряет из?за своей изнеженности и сколько бы сил он мог приобрести, имей он привычку делать упражнения», к тому же он живет «в обществе, где голова работает больше, чем тело, и где ручным трудом могут заниматься лишь представители низших слоев»[665 - Buffon G.?L.L. De l’homme // Cuvres compl?tes. Paris, 1836. T. IV. P. 100.]. Это основополагающее замечание, показывающее ожидание более точной оценки физических сил человека, их предполагаемого совершенствования, а также предела возможностей человека; вместе с тем выражается сожаление по поводу отсутствия оценки самых «черных» работ, которыми занимаются представители «низших слоев» общества. При этом, по всей видимости, автор пренебрегает старыми цифрами, касающимися в первую очередь земляных работ на стройках Эльзаса, которые приводил Вобан[666 - См. выше, с. 106–107.].

Наконец, последнее, что надо отметить, – это то, что в эпоху Просвещения на первый план выходят такие вещи, как прогресс, надежда на будущее, «специфически человеческая», как назвал ее Руссо, «способность к самосовершенствованию»[667 - Rousseau J.?J. Discours sur l’origine de l’inеgalitе. Paris: Flammarion, 1931. P. 93.]. Отсюда – беспрецедентная легитимация «большего», «лучшего», превосходства и либеральности, стремление узнать, «где пределы человеческих возможностей»[668 - Queval I. Op. cit. P. 125.]. Это меняет взгляд на вещи и на действия каждого.

Проступают контуры двух миров, которые будут постоянно сталкиваться, а порой не замечать друг друга: мир тех, кто работает и испытывает усталость, и мир тех, кто за этой усталостью наблюдает и оценивает ее. Первые усталость испытывают, вторые – изучают; таким образом, речь идет о двух бесконечно исследуемых сторонах «предела возможностей».