Там, внизу

– Была? – после паузы спросила Майя.

Имс вздохнул.

– Да. Несчастный случай.

– Несчастный случай? Какой именно несчастный случай?

– Сложно о таком рассказывать подробно. Её убили. Напали два пьяных отморозка – и убили. После этого ты исчезла, и всё. Думаю, могла помешаться как раз из-за смерти сестры, вы очень друг друга любили, да это вообще шок был для всех. Но почему ты даже мне ничего не сказала – вот это для меня до сих пор загадка. Я же тоже любил Эмму, мы были не чужими людьми. И тебя я… Мы были вместе тогда, и я потом мучился постоянно: почему ты не рассказала мне?.. Но если ты однажды встала утром, и тебе втемяшилось в голову, что ты – психолог Гольдберг… это многое объясняет.

Майя молчала, сложив руки в перчатках на коленях.

– Да, это возможно, – наконец тихо сказала она. – Только сначала, наверное, была не Гольдберг. Мне надо было получить какое-никакое образование, чтобы ей стать. Возможно, Гольдберг родилась уже потом.

– Тебе страшно?

– Немного, – качнула головой Майя. – Все чувства будто под наркозом. Скорее удивление… но под ним холодок. Думаю, я реально испытала большой шок, и в глубине подсознания – кромешный ужас до сих пор, поэтому я всё ещё под анестезией. Но я хочу узнать, Имс. Я хочу узнать, из-за чего я попала в фугу. И кроме тебя источника у меня нет. Пока – нет.

– Так вот в чём дело, – Имс выкинул окурок в урну. – Я твой Вергилий. Проводник в глубины ада. Тоже роль, конечно… И весьма почётная.

– Ну а чего ты ждал, Имс? – Майя впервые дала просочиться усталости в голос.

– О нет, я понимаю, я для тебя незнакомый и нездорово реагирующий мужик. Возможно, тоже психованный, к тому же явно буйный. Возможно, опасный.

– Ты ошибаешься, Имс. Для меня ты – как дымок над вулканом, а мне предстоит спуститься, похоже, до самого земного ядра, в кипящую лаву.

– Уж поверь мне, Майя, ад – скорее ледяные пропасти, чем огненные. Они замораживают до самого сердца. И это гораздо страшнее, чем кипящая лава. Но есть и хорошая новость, дорогая. Что бы такое ужасное ты раньше ни пережила, второй раз ты не будешь переживать это в одиночку.

– И… с чего начнём?

***

Имс ловил себя на том, что его тоже постигла частичная амнезия. На его квартире – той, которая всегда была только его и куда он ни жён, ни любовниц, ни приятелей не допускал, – стоял рояль. Стоял он там очень давно, и Имс так к нему привык, что про него не вспоминал, даже когда смотрел прямо на него. Сам он никогда не играл, но продать рояль или подарить какой-нибудь музыкальной школе ему никогда в голову не приходило. Рояль стал частью комнаты, врос в неё и потерял видимость.

А ещё Имс забыл, как он там появился.

А сейчас вспомнил.

Он купил его для Майи. Тогда у него уже водились немалые деньги, и рояль он взял дорогой – «Бехштейн». Конечно, Майя не жила с Имсом, у неё был свой инструмент дома, да и везде, куда она приходила репетировать или играть, рояли и фортепиано имелись в избытке.

Да и жить рядом с Майей и роялем постоянно было бы невозможно: она занималась всё время – готовилась к экзаменам, концертам, фестивалям, училась, получала премии, грамоты, дипломы, места, новые площадки.

Имс не слишком разбирался в этой музыкальной кухне, но знал: Майя могла играть часами, делать короткий перерыв – и снова садиться.

Рояль был прямым конкурентом Имса, но как же сладко оказывалось его побеждать.

Майя говорила, что каждый инструмент имеет свой характер, и с ним нужно прийти к пониманию, как в любой паре. Он может быть мягким, трепетным, может – жёстким, упрямым, а может оказаться просто тренажёром без души.

«Нельзя слишком долго играть на рояле, который чувствует каждое касание, каждое намерение, – объясняла она. – Это балует и расслабляет. А потом где-нибудь, где нужно сыграть безупречно, попадётся холодная, грубая клавиатура, а ты уже слабая, разнеженная и не сможешь с ней совладать».

«Бехштейн» как раз из понимающих, из чувственных, – говорила Майя. – Хорошо, что я не на нём в основном репетирую, ведь он слишком развращает».

«С другой стороны, – задумчиво продолжала она, поглаживая бок рояля, – только такой инструмент может показать красоту слияния цели и средства, когда музыка будто возникает из небытия, из воздуха. Ради этого композиторы и пишут: чтобы звучала музыка сфер, музыка духов и фей. Такие рояли настраивают ухо и саму душу на настоящее звучание – каким оно должно быть в идеале».

– Я понял, – широко ухмыляясь, подытожил Имс. – Я тоже слишком хорош для тебя, Майя, а? Боишься, что потом с кем-то другим не пойдёт совсем? Но, с другой стороны, зачем тебе кто-то ещё? Приходи к нам с «Бехштейном», когда захочешь прикоснуться к лучшему.

Майя тогда даже не засмеялась. Улыбнулась тонко и грустно.

В этот раз она смотрела на рояль, как на спящее чудовище, потом открыла крышку и осторожно, невесомо коснулась белых клавиш – будто крупных, страшных чьих-то зубов.

– Я была хороша? – спросила она, и у Имса сжалось горло.

– Ты была фантастична, малышка.

– Интересно, каково это, – задумчиво произнесла Майя. – А сколько мне было, когда мы с тобой познакомились?

– Двадцать с маленьким хвостиком. Совсем девчонка.

Майя рассеянно улыбнулась.

– А Эмма?.. Как с ней… это случилось?

Имс вздохнул, открыл ноутбук, покопался во вкладках браузера и отдал ноутбук Майе.

***

Она читала так тихо, что слышно стало, как на окне с камелии в горшке опало несколько листьев.

Имс этот глянцево-блестящий куст притащил из квартиры, где жил с Вероникой, но всё забывал поливать. Так что он взял лейку, пошёл на кухню за водой, а потом вошёл в раж и полил все остальные цветы – в другой комнате и на кухне, даже разрыхлил в некоторых горшках землю вилкой.

– Имс, хватит прятаться, – крикнула Майя проницательно, и он поплёлся обратно к дивану.

– Ты не говорил, что имели место… издевательства, – блекло упрекнула Майя.

– Прости.

– Знаешь, где её могила?

– Конечно.

– А тех парней… потом нашли, посадили? Или что?

– О, там была история, – оживился Имс. – Их нашли, но уже в виде трупов. Когда за ними пришла полиция, эти упыри – братья родные, кстати, – уже лежали синие у себя на квартире. И самое странное, что никаких следов насилия на их телах не нашли. Как и следов суицида, понятное дело. Или кто-то самосуд свершил – быстро и точно, или они ещё куда-то впутались. Я за этим делом следил как журналист. Думал, может, яд – нет, не яд, показали результаты вскрытия. Сердце отказало у обоих. Хотя обнаружили странность: кожа на лбу у них потемнела, будто кто-то метки поставил. Однако это было просто потемнение – не рана, не ссадина, не ожог, не инъекция… Больше похоже на точечное обморожение.

– Здесь написано, что она просто шла к подруге, которая жила через двор. В девять вечера. С бутылкой вина и тортом. И никто не пришёл на помощь, пока её били, насиловали, резали ножом? Ни один человек?! Это же не глухой пустырь, не окраина, не лес! Не три часа ночи! Как так, Имс? Как может человек просто не перейти собственный двор?

– Ты же читала: «позже местные жители рассказали, что слышали крики о помощи».

– Да. Читала.

– Не помнишь её?

– Нет. Но всё равно это… В голове не укладывается. Я хочу съездить на кладбище, Имс. К ней. И к маме.

– Хорошо, – пообещал Имс. – А теперь тебе неплохо было бы поспать.

– Да, мне пора идти. Спасибо за информацию, Имс.

– Нет, тебе не пора, – как можно небрежнее проговорил он, опускаясь на диван рядом с Майей. – По большому счёту, тебе некуда идти. У тебя нет дома: та холодная квартира что угодно, только не дом. И друзей у тебя нет. И мужчины тоже ни хрена не наблюдается. У тебя нет никого, кроме меня, давай посмотрим правде в глаза.

– Не утрируй, Имс. У меня есть коллеги. И знакомые есть. Приятели.

– Если ты два раза с кем-то поздоровалась в буфете или обменялась мнениями по поводу параноидной депрессии – это не приятельство, Майя, и не дружба. Никто не обрадуется твоему появлению с признанием в амнезии и ложной личности. Уж прости за прямоту, дорогуша. Я достаточно много узнал о тебе, но характерно, что это «много» уместилось всего в две недели слежки. Ты призрак, Майя. И говорящая голова, если вспомнить твои сеансы психотерапии.

– То, что ты самодур и нарцисс, стало очевидно ещё на первых минутах у психотерапевта.

Имс оскалился:

– Пусть так. Но сейчас мы закажем пиццу, выпьем немного вина – и ты ляжешь спать.

– Я надеюсь, ты не ждёшь, что утром я упаду в твои объятия, а потом сяду за рояль и безупречно сыграю «Блуждающие огни» Листа?

– «Блуждающие огни»? Оп-пачки, Майя…

Она резко замолчала, а потом вздохнула и медленно, петля за петлёй, стянула с шеи длинный шарф.

– Только не гавайскую пиццу. Терпеть не могу ананасы.

Глава 4. Полезные лекции

Луна качалась в небе, как фонарь, подстёгиваемый взбесившимся ветром. Имс лежал на постели, закинув руки за голову, и не знал, стоит ему пойти посмотреть – спит ли Майя или, может быть, сломать задвижку на входной двери, чтобы оставить её здесь хотя бы ненадолго, или сделать что-то ещё. Вина было выпито не так уж много, но оно бродило в крови.

Эта Майя, конечно, не была прежней Майей. Даже если бы с ней ничего не случилось, она всё равно не была бы прежней: прошло ведь много лет. Что можно было сказать точно – её психика оказалась ранена настолько, что подсознание решило не рисковать: не просто запустило амнезию, а стёрло всю личность, чтобы до воспоминаний было добраться максимально трудно.

Имс допускал, что события могли к этому располагать. Однако он никак не мог избавиться от вопроса: неужели Майю нечто – пусть даже и убийство любимой сестры – могло моментально стереть в порошок?

Он был с ней всего год, ну ладно – чуть больше, но прекрасно ощущал в этой девушке стальной стержень. Музыканты, на самом деле, куда сильнее, чем принято думать. Чтобы стать действительно хорошим музыкантом, нужно заниматься с четырёх лет, большую часть суток и каждый день; настолько часто преодолевать себя, что большинству обывателей, считающих пианистов, скрипачей и гобоистов легкомысленными бабочками, такое даже не снилось.

Ок, Имс был готов сделать скидку на то, что у Майи имелся большой талант, и, возможно, ей не приходилось ломать себя так уж сильно. С другой стороны, к талантливым детям требования всегда выше. Так что талант Майи густо усыпал её путь шипами, прежде чем усыпать розами.

И вот человек с нервной системой, закалённой преданной службой музыке, человек, который, не моргнув глазом, окунулся в любовь Имса, будучи до этого не искушён в амурных делах, человек, который в девятнадцать лет принял на себя славу и ответственность масштаба, от которого плечи тридцатилетних гнутся, – вдруг, столкнувшись с эмоциональной травмой, съезжает с катушек, выходит из дома в ветреную весеннюю ночь и растворяется без следа.

Имс читал о фуге. По-латыни fuga – «бег, бегство». Даже музыкальная форма, названная так, строилась на убегании от самой себя: общая тема переходила с одного голоса на другой. Фуга занималась самоимитацией – яркая мелодия последовательно звучала в разных голосах: в начале – в основной тональности, потом – в других, в финале – снова в исходной. Бывали двойные и тройные фуги, с пятью голосами и больше. Считалась она вершиной полифонии , и до сих пор никакая другая форма её не превзошла.

Личностное расстройство, называемое диссоциативной фугой, тоже напоминало пугающее бегство – только изнутри. Фуга могла повторяться, особенно если травма была глубокой. Иногда человек создавал новую личность, потом снова терял память и порождал третью.

Имс подозревал, что в случае Майи о простоте можно забыть. Первый раз она явно очнулась не психотерапевтом Гольдберг. Не те условия, чтобы сразу открыть кабинет психотерапии: ни документов, ни профильного образования. Она ведь всю жизнь посвятила музыке.

Сначала, вероятно, Майя просто бродила с амнезией. Потом начали всплывать тени – обрывки, ложные вспышки. Потом, может быть, чему-то стала учиться. Когда уже обрела какие-то навыки и опору, случилось нечто, что вновь пошатнуло память, и – новый виток.

Фуга оставалась точной метафорой: вспомнив старую личность, человек забывал новую. В финале возвращалась основная тема, а вариативная исчезала. Хотя изредка случалось, что память удерживала обе.

Если честно, Имсу было всё равно, какую часть жизни вспомнит Майя. Он теперь был и там, и здесь – и это главное. Беспокоило другое: в Майе, помимо следа старого шока, теперь жила ещё какая-то глухая тоска плохо понятного ему свойства. Будто Майя не только что-то увидела и была потрясена увиденным, но и получила какое-то тайное знание, которое навсегда закрыло ей дорогу к прежней жизни.

***

Кладбища Имс не любил. Нагромождение чёрных решёток, заключавших могилы в клетки; нелепые тяжёлые камни, теснота, искусственные цветы – всё это точно лишало человека, и в жизни-то несвободного, даже посмертного намёка на свободу.

Неужели в аду тоже тесно, думал Имс. Это было бы хреново. На этом свете не знаешь, куда деться от толпы записных идиотов, а на том, выходит, не лучше.

Майя на могилах матери и сестры постояла буквально по две минуты, потом пошла обратно к воротам нелепого города мёртвых. Но по пути несколько раз останавливалась и оглядывалась.

– Ты предпочитаешь, чтобы тебя кремировали или похоронили? – вдруг спросила она.

Имс помолчал, раздумывая.

– Чтобы похоронили. Огонь – слишком моментальный способ стать ничем. А так кости ещё долго будут материальны. Ты будешь здесь, всё ещё здесь. Конечно, хотелось бы быть зарытым где-нибудь в саду, чтобы потом из меня выросло дерево или цветы. Естественный цикл.

Он усмехнулся.

– Знаешь, как англичане называют лежание в могиле? Удобрять маргаритки. А в Германии, кажется, – нюхать корни сирени… Гиппократ вообще утверждал, что духи умерших способствуют прорастанию семян. А финны, когда сеют, зарывают в землю кости. Немцы бросают в поле землю со свежих могил. А в Швеции женщины хранят в сундуках по кусочку свадебного пирога, чтобы взять с собой в гроб. Сколько романтики, а? В общем, когда я умру – надеюсь, лет через пятьдесят, – не сжигай меня. Посади на моей могиле много цветов и положи рядом кусок сладкого пирога.

– Кажется, в этом мире и без меня есть кому о тебе позаботиться.

– Я не хочу, чтобы это был «кто-то». Я хочу, чтобы это была ты, любовь моя. А ты сама что хочешь?

– Я однозначно за крематорий.

– Почему?

– Не хочу стать призраком. Или живым мертвецом, если вдруг грянет зомби-апокалипсис.

– Уважительная причина. Но если ты вдруг посмеешь отбросить коньки раньше меня, твой прах я буду хранить у себя в спальне.

Майя резко остановилась посреди дороги. Они уже вышли с кладбища и шагали вдоль улицы, мимо белой старой церкви. Руки она держала в карманах. Имс заметил: она вообще всё это время перчаток не снимала, хотя стояла довольно тёплая погода. Возможно, мизофобия.

– Имс, – отчётливо сказала Майя. – Зачем этот спектакль? Ну правда? Ты ещё ладони к груди прижми.

– А я прижму, – пообещал Имс. – За мной не заржавеет. Ты лучше скажи: что нам дал этот поход?

– Да ничего, – тихо сказала Майя. – Но надо же было попрощаться, пусть даже так коряво, пусть и запоздав на десяток лет. По крайней мере… это элементарная вежливость.

Имс хмыкнул. Многое в этом мире поменялось, но всё же что-то оставалось прежним.

***

– И каков твой дальнейший план действий? – спросил Имс.

Они до сих пор шли по улице бок о бок, хотя им, наверное, стоило поймать такси, чтобы вернуться домой к Имсу. По крайней мере, Имс этого хотел. Неважно, что эта новая Майя никакого интереса к нему не проявляла: ни намёка на смущение, на блеск в глазах, на румянец.

– Имс, я даже не знаю. Сегодня я уже не горю желанием что-то о себе узнавать. Если уж память так старательно от меня что-то прячет, может, так и надо? Может, не стоит соваться волку в пасть? Это разрушит мою жизнь, я уверена.

– Было бы что рушить, – Имс пнул валявшуюся на тротуаре банку из-под кока-колы.

– Имс, не тебе это решать.

– Ты слушаешь классику?

Майя снова остановилась и взглянула ему в глаза.

– Я не переношу музыку. Любую. Хоть классику, хоть попсу, да и рок, джаз, оперу… не могу даже радио слушать. Вернее, слушаю – но только литературные и психологические лекции. А перед сном включаю шум леса или дождя и под них засыпаю. Любые связные звуки вызывают страшную мигрень… Но ты ведь хочешь еще о чём-то спросить, так?

– Хочу, – признался Имс. – А если ты случайно слышишь мелодию классическую… Ты узнаёшь её? В голове всплывают название, размер, тональность?

Майя отвела взгляд и обошла Имса, как какое-то дерево, а потом и вовсе зашагала прочь. Но Имс догнал её и схватил за рукав – он не собирался сдаваться.

– Ответь!

– Хочешь насвистеть мне «Маленькую ночную серенаду»? Или «Менуэт» Боккерини? Доволен? Да, у меня огромная музыкальная база в голове. Но я всегда считала, что в прошлом я была большой любительницей классики, хотя этого и не помню. А после травмы что-то в мозгу повредилось, и вот теперь любой звуковой стимул – мигрень.

– Это не ты считаешь, а Ольга Гольдберг, насколько я понимаю. Постой! Травма? Что за травма?

– Несколько лет назад я очнулась в парке после сильной травмы головы. Всё лицо в крови, на затылке – рана. Не знаю, возможно, меня ударили – тут в памяти чёрная дыра, а может, машина сбила, а может, просто упала сама… При мне были документы на имя Ольги Гольдберг. Причём интересно: среди них оказались не только паспорт и права, но и сертификат на право ведения психологической деятельности, а ещё диплом магистра факультета психологии Московского института психоанализа – дистанционное обучение, правда. Потом всплыли какие-то обрывочные воспоминания: судя по объёму знаний, я действительно училась на психолога. Сдавала экзамены, даже практиковала – пятнами я это помнила. Да что там, сполохами довольно прилично помнила последние лет пять. А вот из более давнего – ничего. И то, что происходило непосредственно перед травмой, тоже стерлось: я не знала точно, сколько выпало – месяц, год? Кроме того, я не могла вспомнить элементарного – где живу, где работаю. Зачем таскала с собой все документы по поводу образования и профессии? Может, шла устраиваться на работу? Или уже знала, что со мной может случиться приступ амнезии, и не хотела очнуться без имени и без профессии. Я подумала, прописка в паспорте поможет – она была, и я пошла по тому адресу. Однако это оказался деревянный барак на окраине, в аварийном состоянии, жить там было невозможно. Хотя, конечно, пара забулдыг там всё же обитала. Я не поленилась, опросила их – конечно, они меня не знали. Да и представить трудно, чтобы я хоть раз ночевала в той квартире, которая числилась моей. Очевидно, я когда-то купила эту прописку. Я плюнула, сняла нормальное жильё, открыла кабинет, начала практику. Оказалось, что у меня есть банковские счета, кредитные карты – правда, всё в каких-то мелких частных банках, да и денег немного. Самым смешным оказался список контактов в телефоне. Он сохранился, но… там вообще не было ни одного номера. Ни одного.

– Но ты могла пойти в полицию, чтобы они разослали твои фотографии, например…

– Я боялась, Имс. Я не знала, чего ожидать от прошлого. Вдруг я влезла в криминал? Вдруг меня не просто так ударили? Вдруг я наследила уже где-то? А потом я решила кое-что проверить, залезла в даркнет и нашла неких спецов. Мне почему-то не давала покоя одна мысль, и она подтвердилась. После этого я полицию обхожу за три километра.

– Паспорт был подделкой? – догадался Имс.

– Паспорт был подделкой, – кивнула Майя. – А вот все остальные документы оказались настоящими. Поэтому я сходила в институт. И да! Учёба была реальной. Я у них числилась в списках выпускников, я действительно получила диплом, но в лицо меня никто не узнал. Дистанционница, что тут скажешь. Зачёты и экзамены онлайн, только защита диплома очно. Но руководитель моего диплома уже не работал в институте, куда-то уехал за границу. Всё одно к одному. Если честно, я не чувствовала тяги разыскивать родных… я ведь ничего не помнила. А когда вспомнила… ну, мне казалось, что вспомнила, это были те факты, которые я тебе рассказала уже. Мать умерла, отец тоже. И ещё мифический бывший. А больше никого и не было в моей памяти. Я успокоилась.

– Успокоилась?

– Я приняла новую жизнь, начала с чистого листа, и всё шло хорошо, пока ты не ввалился в мою душу, как грязный слон.

– Выходит, единственное твоё неудобство – что ты терпеть не можешь музыку.

– Мне просто всё равно, не придумывай… Лекции полезнее, если уж на то пошло.

– Понятно, – через силу ухмыльнулся Имс. – И что будем делать сейчас? Даже никаких «давай станем просто приятелями, по пивку в баре в выходные»?

Майя смотрела на него с жалостью, почти с нежностью, и Имса точно прошило раскалённым шилом насквозь. Он понимал: это конец. Сколько бы теперь он ни преследовал Майю, она не поведётся – ни на его широкие жесты, ни на флирт, ни на клоунаду, ни даже на шантаж и угрозы. В этом была вся прежняя Майя: ею почти невозможно было манипулировать. Не то чтобы Имс не пытался – пытался каждый божий день.

– Прощай, Имс, – мягко произнесла Майя.

Имс уже собирался вымученно улыбнуться, а потом – как всегда – обдумать, как действовать дальше. Он всё равно собирался бороться. Но вдруг понял: с Майей в один миг стало что-то не так. Её затрясло, как осиновый лист, лицо побелело, посерело – и, как привиделось Имсу, почернело. Она рухнула: сначала на колени, потом набок, к ножкам древней скамейки.

Имс бросился к ней, не помня себя. Легонько похлопал по щекам – без сознания. Щупая пульс, вздрогнул: кожа обожгла холодом, ледяным, мертвенным. Он сорвал перчатку и замер: на подушечках пальцев мерцали синие электрические огни, точно живые.

Всё это длилось секунд десять, а потом пропало: вместе с сиянием ушёл и холод. Руки Майи потеплели, и Имс накрыл их своей ладонью.

Через мгновение она открыла глаза. В них стоял чистый страх.

– Кажется, со мной что-то не так, Имс, – прошелестела Майя. – У меня галлюцинации… и очень страшные.

– Дорогуша, – тихо сказал он. – Это не самая большая твоя проблема.

Майя проследила за его взглядом – и тут же привстала, оглядываясь.

Вокруг скамейки, по широкому радиусу, валялись трупики голубей и воробьёв.

Глава 5. Ноктюрн

Ни в какую больницу Майя, конечно, не поехала. Домой Имс её тоже не отпустил – для него это было естественно, а вот согласие Майи, довольно быстрое и без всяких протестов, удивило. Видимо, что-то её и вправду сильно напугало.

Они сидели за столом в кухне и ели приготовленное Имсом овощное рагу. Перед этим выхлестали по половине стакана виски, так что Имс сомневался, что правильно ощущает вкус.

– Ты хорошо готовишь, – всё же сказала Майя.

Имс угукнул – готовил он действительно неплохо. По крайней мере, лучше Вероники. Та выдавала такую стряпню, что Карлсон справился бы лучше. А Имс мог и сладкий пирог испечь по настроению, и с рыбой обожал возиться. Рыба, точно… Надо съездить на рынок.

– Ты любишь форель? – спросил он. – Можем съездить на базар, развеяться…

– Развеяться? – усмехнулась Майя. – Если меня опять посреди дороги замкнёт?

– Не замкнёт, – отмахнулся Имс. – Ну даже если и так? Что же ты теперь – собираешься сутками сидеть дома, как принцесса в башне? Да наплюнь. Привиделось что-то, потеряла сознание…

– В следующий раз может случиться и кое-что похуже.

– Не знаю, как ты, Майя, а я обожаю всякую паранормальщину. Иногда задумываюсь: а может, мир действительно состоит исключительно из физических объектов? И всё рационально, и наукой объясняется, и нет никакой метафизики, а есть просто недозревший до открытий наш маленький мозг? И так муторно и тоскливо становится, хоть вешайся. А эти твои синие огни… как огни Святого Эльма… Страшно, но красиво.

– Господи, да с чего ты взял, что это обязательно нечто паранормальное? Может, мы просто оказались в зоне какого-то физического явления. Есть радиация, есть ультразвук, инфразвук – да куча всего, чего человек не чувствует. Бывает, молния в человека ударяет. Вот и я попала под влияние чего-то! И не только я, но и птицы!

– Может быть, – уклончиво согласился Имс.

– Но ты так не думаешь.

– Думаю, что источником этой невидимой силы стала ты сама, Майя. От тебя шёл холод, свет… Ты – я не знаю – будто стала иным существом. Тебя что-то изменило. Был какой-то триггер! Интересно… чтобы запустить фугу, тоже нужен триггер. Может, он один и тот же?

– Я очнулась собой, – возразила Майя.

– Я был рядом и не дал тебе нырнуть в новую реальность. Может такое быть?