Путешествие к центру Земли

Мы все спускались.

Мне казалось, что звук от падения камней становился все глуше и глуше, – что, следственно, эти камни скорее достигали дна пропасти.

Я внимательно считал все маневры с веревкой и потому мог дать себе отчет, до какой глубины мы спустились и сколько времени на это употребили.

Мы повторили маневр четырнадцать раз, и на каждый маневр у нас шло по получасу. Значит, всего семь; положим к этому четырнадцать четвертей часа отдыха, то есть три с половиною часа и будет вместе десять с половиною часов. Мы начали спускаться в час, значит, теперь должно было быть одиннадцать часов.

Что касается до глубины, на которую мы спустились, то она должна была доходить по этому расчету до 2800 футов.

В эту минуту раздался голос Ганса:

– Стой!

Я мгновенно остановился и чуть-чуть не задел ногой дядюшкину голову.

– Мы пришли, сказал дядюшка.

Я скатился к нему и спросил:

– Куда пришли?

– На дно перпендикулярной трубы.

– Значит другого выхода нет?

– Есть. Я вижу что-то в роде узкого коридорчика – вон там направо. Завтра рассмотрим получше, а теперь поужинаем и заснем.

Еще не совсем стемнело. Мы распаковали мешок с провизией, поужинали и улеглись, как Бог послал, на камнях и осколках лавы.

Растянувшись на спине, я взглянул в верх и увидал над собой блестящую точку. То была звезда без всякого мерцания и по моему расчету из группы Малой Медведицы.

Затем я уснул крепким сном.

XVIII

В восемь часов утра нас разбудил солнечный луч. Тысячи граней лавы на стенах пропасти отражали этот луч и рассыпали его словно дождь искр. Света этого было очень достаточно для того, чтобы различать окружающие нас предметы.

– Ну что, Аксель? что скажешь? – вскрикнул дядюшка, потирая руки. – Ведь такой спокойной ночи ты не проводил даже дома! Тут ни стука телег, ни крика разносчиков, ни ругательств лодочников! Тут божественная тишина!

– Конечно, тишина, дядюшка, – отвечал я, – только в этой тишине есть что-то страшное.

– Полно! Если ты с самого начала пугаешься, что же будет дальше-то? Мы ведь не вошли и на дюйм во внутрь земли.

– Вы что этим хотите сказать?

– Я хочу сказать, что мы добрались только до почвы острова. Эта длинная, вертикальная труба кончается у кратера Снеффельса, а прекращается почти наравне с уровнем моря.

– Вы в этом уверены?

– Очень уверен. Глянь на барометр, сам увидишь.

Я взглянул и точно ртуть, поднимавшаяся в трубочке.

по мере того, как мы спускались, остановилась на 29 дюймах.

– Ну, что, видишь? – сказал дядюшка. – А здесь давление только одной атмосферы! Хотелось бы мне скорей сменить барометр манометром!

Действительно, барометр становился нам ненужным, так как им можно измерять атмосферное давление только до поверхности океана.

– А вы не опасаетесь, что это постоянно увеличивающееся давление будет очень тяжело? – спросил я.

– Нет, нет! Мы ведь будем спускаться медленно, и наши легкие постепенно привыкнут вдыхать более сжатый воздух. Ты знаешь, что воздухоплаватели, которые поднимаются в высшие слои атмосферы, обходятся почти совсем без воздуха? У нас, напротив, воздуха будет чересчур много. Впрочем, лучше много, чем ничего. Ну, к делу! Жаль терять время даром. Где связка, которую мы сюда сбросили?

Тут я вспомнил, что мы накануне ввечеру очень долго искали эту связку.

– Ганс! где связка? – спросил дядюшка.

Ганс осмотрел своими зоркими глазами стенки трубы и ответил:

– Там!

Связка, действительно, зацепилась за выступ скалы на расстоянии сотни футов над нашими головами.

Ловкий исландец вскарабкался туда как кошка, схватил связку и скинул ее вниз.

– Теперь позавтракаем, – сказал дядюшка. – И помните, завтракайте поплотнее, как люди, которые сбираются в дальний путь.

Мы подкрепились сухарями и сушеным мясом и выпили по нескольку глотков воды с водкой.

После завтрака дядюшка достал из кармана записную книжку, взял нужные инструменты и отметил следующее:

Понедельник, 1-го июля.

Кронометр: 8 ч. 17 м. утра.

Барометр: 29 дюйм. 7 лин.

Термометр: 6°.

Направление ВЮВ.

Последняя отметка относилась к направлению темной галереи и была показана компасом.

– Теперь, Аксель, – вскричал профессор восторженно, – теперь мы вправду начнем спускаться во внутрь земли! Теперь начало славного путешествия!

С этими словами дядюшка схватил одной рукой прибор Румкорфа, другою привел в соприкосновение электрический ток с трубкою фонаря и довольно сильный свет озарил темную галерею.

Ганс нес другой прибор, который тоже был приведен в действие.

Это удачное применение электричества позволяло нам, даже среди легко воспламеняющихся газов, очень далеко идти при искусственном освещении.

– В путь! В путь! – крикнул дядюшка.

Каждый из нас взял свою ношу. Ганс, кроме того, взялся толкать перед собою пук веревок, лестниц и одежды.

Мы вступили в галерею.

В ту самую минуту, как мы двинулись в темный проход, я поднял голову и в последний раз увидал сквозь отверстие центральной трубы исландское небо, которое уже больше мне видеть не пришлось.

И так, мы вступили в галерею или в туннель.

Во время последнего извержения, в 1229 г. лава пробила себе путь через этот тунель и покрыла внутренность его густым и блестящим составом; электрический свет, отражаясь на ней, удесятерял свою силу.

Вся трудность пути заключалась в том, чтобы не слишком скоро скользить по плоскости, наклоненной под углом в 45 градусов. К счастью, беспрестанно встречались неровности и выпуклости, которые заменяли собой ступени.

Спускаться было легко. Багаж мы привязали на веревку и он катился себе отлично впереди нас.

По стенам галереи попадались сталактиты; в иных местах лава образовала маленькие, округленные, пузыри; кристаллы непрозрачного кварца, украшенные прозрачными камнями стекла висели, словно какие люстры, на своде и, казалось, вспыхивали при нашем приближении.

Я невольно вскрикнул:

– Великолепно! Дядюшка, поглядите-ка, что за прелесть! Поглядите, какия оттенки лавы, поглядите, как они незаметно переходят из темно-красного в ярко-желтый! Поглядите на кристаллы! Как светятся-то! Просто чудо!

– Ага, Аксель! Начинаешь наконец входить во вкус, дружище! – отвечал дядюшка. – Погоди, погоди, еще не то увидишь! Вперед, вперед!

Мы опять принялись скользить по скату. Это было что-то похожее на iacilis descensus Атена Вергилия.

Стрелка компаса, на которую я частенько поглядывал, постоянно показывала на юго-восток. Поток лавы ни мало не повертывал ни в ту, ни в другую сторону, а шел неуклонно по прямой линии.

Между тем теплота нисколько не увеличивалась, что сильно подтверждало теорию Деви. Я с изумлением взглядывал на термометр.

Спустя два часа после того, как мы двинулись в путь, он показывал всего 10°, то есть, возвысился, значит, всего на 4°!

Я из этого заключал, что мы спускаемся больше в горизонтальном, чем в вертикальном направлении.

Узнать пройденную глубину было легко. Дядюшка самым тщательным образом вымерял углы отклонения и наклонения пути: но не показывал мне своих вычислений.

Ввечеру, часов около восьми, дядюшка подал сигнал остановиться.

Ганс тотчас же сел.

Мы повесили лампы на выступах лавы и осмотрелись.

Мы находились в пещере, где не только не было недостатка в воздухе, но даже дул откуда-то ветерок.

Откуда?

Какое атмосферическое колебание производило этот поток воздуха?

Я задал себе этот вопрос, но не долго ломал себе над ним голову: мне было не до размышлений, потому что меня мучил голод и я выбился из сил. Нисхождение, продолжающееся семь часов кряду, хоть кого понадсадит.

Я очень обрадовался передышке.

Ганс разложил провизию на обломки лавы, и мы с большим аппетитом поели.

Одно меня тревожило: у нас оставался очень малый запас воды. Дядюшка рассчитывал на подземные источники, но таковых источников мы еще не встречали.

Я не утерпел и обратил его внимание на это невеселое обстоятельство.

– Ты удивляешься, что нет источников? – сказал почтенный профессор.

– Конечно, удивляюсь, дядюшка, и даже беспокоюсь! Ведь у нас воды всего дней на пять!

– Будь покоен, Аксель. Вода будет!

– Когда же будет?

– Когда мы выйдем из лавы. Как же ты хочешь, чтобы источники пробивались сквозь эти стены!

– Да, может этот проход тянется бог весть на какую глубину, дядюшка! Мне кажется, что мы немного прошли в вертикальном направлении.

– Это же почему тебе так кажется?

– Потому, что если бы мы спустились на значительную глубину, так теплота бы усилилась.

– По твоей теории, Аксель, по твоей теории, мой друг! А что показывает термометр?

– Едва 15°, что составляет увеличение всего на 9° от того времени, как мы начали спускаться.

– Ну, ну! Что ж дальше-то?

– По самым точным наблюдениям известно, что температура, по мере углубления внутрь земного шара повышается на каждые сто футов на один градус. При некоторых условиях местности, эта цифра, разумеется, может изменяться. Говорят, в Сибири, именно в Якутске, заметили, что температура возвышается на градус на глубину тридцати шести футов. В соседстве потухшего вулкана замечали, напротив, что температура возвышается только на каждые 125 футов глубины. Возьмем 125, как цифру наиболее достоверную и рассчитаем. Девяти раз 125 составляют 1,125 глубины, так ли?

– Так, так.

– Значит?

– По моим наблюдениям, мы значит, теперь достигли глубины 10,000 футов ниже уровня океана.

– Не может быть!

– Так есть. Цифры не лгут.

Вычисления профессора были верны. Мы уже прошли на целые 6,000 футов глубже самых глубоких рудников, таких, как например Китц-Бальские в Тироле и Вюртембергские в Богемии.

По теории, которую я поддерживал, температура должна бы уже доходить здесь до 81°, а между тем, она доходила всего до 15°.

Я призадумался.

XIX

На другой день, во вторник, 2-го июля, в шесть часов, мы опять начали спускаться.

Мы все скользили по той же галерее из лавы.

Так продолжалось до 17 минут первого, когда Ганс вдруг остановился.

– А! – вскрикнул дядюшка, – мы дошли до конца галереи!

Я осмотрелся кругом. Мы стояли на перекрестке, а к этому перекрестку прилегали две дороги. Обе дороги были темные и узкие.

По которой идти?

Может, дядюшка и колебался, и смущался, но он этого не хотел обнаружить ни перед Гансом, ни передо мной и решительно указал нам на восточный туннель.

Мы вошли в него.

Впрочем, колебание тут ни к чему бы не повело, так как не было решительно никаких признаков, по которым бы хоть сколько-нибудь можно было предпочесть один проход другому.

Новая галерея отличалась почти нечувствительные склоном. Перед нами иногда развертывался целый ряд готических арок, а иногда мы принуждены были склонять головы под сводами, которые опирались на массивные столбы. В иных местах встречались низкие подземные постройки, напоминающие работу бобров, и мы проползали как ужи сквозь эти узкие отверстия.

Температура была сносная, но я невольно подумывал, какова она была в то время, когда лава из Снеффельса лилась по этой самой дороге. Я воображал себе, как огненные потоки разбивались об углы этой галереи и каковы пары скоплялись в узких проходах.

– Смотри, вулкан, не вздумай же опять чудить! – думал я. – Потерпи, пока счастливая звезда выведет нас пять на божий свет!

Я, разумеется, не сообщал этих размышлений почтеннейшему дядюшке и профессору, потому что он бы их не понял. У него в голове засело одно: идти вперед и конец. Он шел, полз, скатывался, падал, и на лице его неизменно было написано все одно злополучное: вперед! вперед!

К шести часам вечера мы прошли два лье к югу. Но на глубину мы едва подвинулись на четверть мили.

Дядюшка подал сигнал остановиться. Мы поужинали без особых разговоров и улеглись спать.

Мы устроились на ночь очень просто: каждый завернулся в одеяло и был готов. Нам нечего было бояться здесь ни холода, ни какого-нибудь неприятного посещения. Путешественники, которые углубляются в африканские степи или в первобытные леса нового света, караулят друг дружку во время сна, но здесь совершенное одиночество и безопасность: ни дикари, ни хищные звери не могли нарушь нашего покоя.

На следующее утро мы чувствовали себя свежее и бодрее и опять отправились дальше.

Невозможно было отличить свойства пластов, в которых проходила галерея. Мне казалось, что она, вместо того, чтобы уходить внутрь земли, принимала совершенно горизонтальное направление. Я даже иногда подумывал, что она поднимается к поверхности земли.

К десяти часам утра я уже не сомневался в этом, последнем обстоятельстве. Мы словно всходили па гору, устал ужасно и остановился.

– Что ты, Аксель? вскрикнул дядюшка. – Чего ж, останавливаешься?

– Изморился, дядюшка!

– Что ты! Тебе это так кажется! Дорога превосходнейшая, идем всего три часа! Ведь это прогулка!

– Очень только утомительная прогулка!

– Утомительная, Аксель? Да, ведь мы идем все под гору!

– Извините, дядюшка: на гору!

– На гору? Полно городить чушь, Аксель! На гору!

И дядюшка пожал плечами.

– Разумеется, на гору, – продолжал я. – Уже с пол часа как мы все поднимаемся, и коли мы все пойдем этому направлению, так непременно выберемся на землю Исландии.

– Вздор какой мелешь!

– Как же вздор, дядюшка. Вы только…

Но дядюшка замотал головой, как будто отбивался от докучной мухи и подал знак идти вперед.

Нечего было делать. Я пошел за Гансом, который следовал за дядюшкой.

– Ну, Аксель, – говорил я себе, – смотри, не отстань от них! Держи ухо востро, дружище: если ты потеряешь их из виду, так твое дело совсем скверное будет!

Меня то утешало, что этот трудный путь ведет на поверхность земли. Каждый шаг удостоверял меня в этом.

В полдень вид стен галереи изменился. Я это по тому заметил, что стены стали гораздо меньше отражать электрический свет.

Вместо лавы теперь показалась простая горно-каменная порода; пласты ее были расположены то наклонно, то вертикально. Мы, очевидно, находились среди переходной эпохи, в полном силурийском периоде.

– Дядюшка, – сказал я, – ведь очевидно, что водяные осадки образовали во вторую эпоху жизни земли все эти сланцы, известняки и песчаники. Мы удаляемся от гранитных масс и похожи на тех ганноверцев, которые, желая попасть в Любек, отправляются через Ганновер.

– Что ты пустяки говоришь!

– Да поглядите, поглядите!

И я указывал ему на разнообразные ряды известняков, песчаников и первые следы сланцевых пластов.

– Ну?

– Мы дошли до периода, во время которого показались растения и первые животные.

– А! ты полагаешь?

– Да посмотрите вы хорошенько, – сами убедитесь!

Я заставил его осветить лампой стены галереи и ждал какого-нибудь выразительного возгласа с его стороны.

Но почтенный профессор не издал ни малейшего звука и отправился дальше.

Понял он меня или нет? Вероятно, понял, но из самолюбия ученого и дяди не хотел признаться передо мной в своем промахе.

Или он, может, хочет до конца исследовать этот восточный проход?

Было ясно, что мы уже оставили путь лавы и что эта дорога не приведет нас к очагу Снеффельса.

Я впрочем, и себе не совсем доверял. Точно ли мы проходили по каменным породам, лежащим на верху гранитных масс?

– Если так, – думал я, – то нам непременно попадутся хоть какие-нибудь остатки первобытных растений и дядюшка волей неволей должен будет сдаться. Поищем!

Я не сделал и сотни шагов, как уже моим глазам представились неотразимые доказательства.

Так и должно было быть, потому что в силурийскую эпоху в морях заключалось больше полторы тысячи растительных и животных пород.

Ноги мои, уже привыкшие к твердой почве лавы, вдруг почувствовали под собой пыль, образовавшуюся из останков растений и раковин. На стенах галереи ясно обозначались отпечатки водорослей и плаунов.

Профессор Лиденброк не мог уже находиться в заблуждении; он, кажется, просто закрывал свои ученые глаза и все тем же шагом шел вперед.

Упрямство было вовсе не кстати и меня сильно возмущало.

Наконец я не выдержал. Я поднял отлично сохранившуюся раковину и показал ему.

– Дядюшка, – сказал я, – поглядите-ка!

– Что ж тут смотреть! – ответил дядюшка. – Это раковина ракообразного животного из исчезнувшего уже теперь порядка трилобитов.

– Но ведь из этого следует…

– Знаю, что следует. Отлично знаю. Мы оставили гранитные массы и путь лавы. Очень может быть, что я ошибся, но я в своей ошибке тогда только уверюсь, когда мы дойдем до конца галереи.

– Оно, конечно, дядюшка, вы лучше знаете, что делаете, но ведь нам угрожает опасность!

– Какая это опасность?

– Недостаток воды, дядюшка!

– Недостаток воды? Что ж, разделим запас воды на порции, Аксель! потерпим!

XX

И точно пришлось разделить воду и беречь ее, как зеницу ока. Нашего запаса могло еще хватить дня на три ни как не больше. Я заметил это еще во время ужина. К довершению бедствия, в этих переходных пластах надежда на живой источник была очень плоха.

Весь следующий день мы шли молча. Перед нами все развертывались нескончаемые арки галереи.

Дорога не поднималась, по крайней мере, не поднималась чувствительно. По временам мне даже казалось, будто она идет наклоном.

Но это не могло меня успокоить, потому что пласты не изменялись, и переходный период обнаруживался все больше и больше.

Электрический свет великолепно сверкал в сланцах, известняках и старых песчаниках. Мы находились в девонской формации, которая получила свое название от Девоншейра в Англии. Какие великолепные образчики мрамора покрывали стены! Одни были серого агатового цвета, причудливо изборожденные белыми жилами, другие – цвета яркого красного или желтого, с красными пятнами, дальше виднелись куски крапчатого мрамора темных цветов, перед которыми еще ярче выдавался известняк.

Большая часть этих мраморов носила на себе отпечаток первобытных животных, но миротворение уже сделало шаг вперед и вместо первобытных трилобитов попадались остатки форм более совершенных. Попадались, между прочим, рыбы из породы ганоид и те остатки, в которых глаз палеонтолога мог открыть первичные формы пресмыкающегося.

Девонские моря были населены бесчисленным множеством животных этого рода, и они тысячами отложились на пластах новой формации.

Становилось как нельзя яснее, что мы поднимаемся по ступеням животной жизни, творившей из простых форм формы более сложные и законченной человеком.

Но профессор Лиденброк все-таки не хотел этого замечать.

Он ожидал одного из двух: или что под нашими ногами вдруг откроется вертикальный колодезь, по которому мы опять спустимся, или что какое-нибудь препятствие загородит путь.

Но наступил и вечер, а надежды профессора не оправдались.

Ночью меня начала терзать мучительная жажда.

В пятницу утром мы опять двинулись по извилинам галереи.

После десятичасовой ходьбы, я заметил, что отражение наших ламп на стенах как-то странно уменьшилось. Мрамор, сланец, известняк, песчаник начали сменяться темною массою без всякого блеска.

В одном, очень узком месте туннеля, я прислонился к стене и когда глянул на свою руку, то увидал, что она вся черная.

Я всмотрелся повнимательнее. Мы находились среди каменноугольной формации.

– Каменноугольная копь! – вскрикнул я.

– Копь без рудокопов! – ответил мне дядюшка.

– Кто знает!

– Я знаю! – ответил дядюшка отрывисто и резко, – Я головой ручаюсь, что эта галерея прорыта сквозь каменноугольные копи не рукою человека. Впрочем, дело это природы или нет, все равно. Пора ужинать.

Ганс приготовил ужин. Я немного съел и выпил несколько капель воды, приходившихся на мою долю.

Воды у нас оставалось всего полфляжки.

После ужина счастливые мои спутники растянулись на одеялах и преспокойно заснули, а я спать не мог и считал часы до самого рассвета.

В шесть часов утра в субботу, мы опять двинулись в путь.

Минут через двадцать мы достигли обширной пещеры, и я убедился, что человеческая рука не могла вырыть эту угольную копь. Вырой ее человек, он бы подпер ее своды, чтобы она не обвалилась, а тут ничего подобного не было и своды держались сами собою, словно каким чудом.

Пещера имела сто футов ширины и около полутораста вышины. Почва была страшно взрыта подземным сотрясением. Земная масса, уступив какому-то сильному толчку, раздалась и оставила эту громадную пустоту, куда впервые проникали земные обитатели.

На этих темных стенах можно было прочитать всю историю каменноугольного периода, и геолог легко бы проследил все его фазисы.

Угольные слои разделялись слоями плотного песчаника или глины и были словно сдавлены верхними слоями.

В период жизни земли, предшествовавший вторичной эпохе, земля покрылась громаднейшей растительностью под влиянием двух причин – действия тропическаго жара и постоянной влажности. Атмосфера, сильно насыщенная парами, окружала земной шар со всех сторон и не пропускала к нему солнечных лучей. В то время не было еще различия климатов, и сильный жар господствовал на всей земной поверхности, как у экватора, так и у полюсов.

Откуда брался этот жар?

Из внутренности земного шара.

Наперекор теории почтеннейшего профессора Лиденброка, в недрах сфероида скрывался страшный огонь и сила его чувствовалась во всех пластах земной коры. Растения, лишенные благодетельного солнечного света, не имели ни запаха, ни цвета, но корни их черпали могучую жизнь в почве первых дней.

Деревьев было мало; тогдашние растения принадлежали большею частью к низшему разряду тайнобрачных, папоротников, лепидодендрон, цикадей, сигиллярий, остерофилитов.

Благодаря этой могучей растительности, и явился каменный уголь.

Земная кора тогда еще недостаточно окрепла, и внутренний огонь поднимал то одну ее часть, то другую. Отсюда произошли трещины и расселины. Растения, увлеченные под годы, осели и, мало-помалу, образовали то, что мы теперь называем каменным углем.

Так образовались эти огромные пласты угля, которых хватит еще на много веков, не взирая на то, что люди деятельно разрабатывают их и постоянно употребляют как превосходный горючий материал.

Так размышлял я, рассматривая богатства каменноугольных копей, скопленных в этой части темной массы. По всей вероятности их никогда не откроют. Разработка таких глубоких копей потребовала бы чересчур больших и пожертвований и жертв.

А мы, между тем, все подвигались вперед. Температура была все та же, что и в галерее из лавы и сланца. Только обоняние мое очень страдало от сильного запаха углеводородного газа. В этой галерее скопилось значительное количество того опасного газа, который рудокопы называют рудниковым, и взрыв которого уже причинил столько ужасных несчастий.

К счастью мы освещали себе путь не факелами, а прекрасным снарядом Румкорфа и потому с этой стороны нам нечего было опасаться.

Мы до самого вечера пропутешествовали по каменноугольным копям. Дядюшка едва сдерживал свое нетерпенье. Темь была такова, что в двадцати шагах ничего не было видно. Я уже начинал думать, что галерея эта без конца, как вдруг – это случилось в шесть часов – перед нами воздвиглась стена.

Никакого прохода ни справа, ни слева, ни сверху, ни внизу!

Мы наконец дошли, значит, до конца.

– Что ж, отлично! – вскрикнул дядюшка. – Теперь я по крайней мере знаю, что мне делать! Мы шли не по той дороге, по которой шел Сакнуссем и надо возвращаться назад. Отдохнем, заснем, и в обратный! Через три дня мы опять будем на том самом месте, где дорога раздваивается.

– Да, будем, – ответил я, – если только у нас хватит сил!

– А почему ж это сил не хватит?

– Потому, что завтра у нас уж не будет воды!

– И мужества тоже не будет? – строго спросил профессор, глядя мне в глаза.

Я ничего не посмел ему ответить.

XXI

На следующее утро мы пустились в дорогу очень рано. Следовало торопиться. До перекрестка, где расходились дороги, было по крайней мере дней пять пути.

Я не стану описывать подробно наши мученья.

Дядюшка кипятился и выходил из себя, Ганс молчал и пребывал невозмутим, я приходил в отчаяние и горько жаловался.

Вся вода вышла к вечеру первого же дня пути. У нас, правда, оставалась еще водка, но она жгла мне горло, и я не мог даже смотреть на противную спиртную жидкость. Мне было душно; я падал от усталости. Несколько раз мне делалось дурно. Тогда дядюшка и Ганс останавливались и поддерживали меня, как могли.

Я видел, что и дядюшке приходится плохо.

Наконец, во вторник, 8 июля мы, полумертвые, ползком дотащились до перекрестка, где находились две галереи, и я свалился, как мешок.