Путешествие к центру Земли

Мы огибали громадное подножье вулкана.

Дядюшка поминутно восклицал:

– Вот он! вот он! Ну, теперь ты мой!

Наконец, после четырехчасового пути, лошади остановились сами у дверей священникова дома в Стапи.

XIV

Все селенье Стапи состоит из тридцати избушек, и расположено у подошвы вулкана, посреди лавы, под лучами солнца, отражающегося от горы.

Стапи приютилось в углублении фиорда, который вдается в базальтовую стену самого странного вида.

Известно, что базальт камень темного цвета и разложен удивительно правильными группами. Тут природа работала словно геометр, вооруженный циркулем, конусом и отвесом.

Если природа, в большей части случаев, громоздила свои постройки беспорядочно, неправильными конусами, закопченными пирамидами, причудливыми зигзагами и очертаниями, то здесь она как будто хотела представить образец правильности и создала все в удивительно строгом порядке, который далеко оставляет за собой великолепные здания Вавилона и Греции.

Я много слышал о Мосте Гигантов в Ирландии и Фингаловой пещере на Гебридах, но собственными глазами я еще не видывал ничего подобного.

Тут, в Стапи, я мог вдоволь любоваться этими чудесами.

Скала фиорда, равно как и весь берег полуострова, стоит из ряда вертикальных колонн; колонны эти вышиною футов в 30 и совершенно правильной формы.

Невозможно рассказать, как причудливо красивы эти пробуравленные силой морских волн скалы и что за чудесный вид открывается сквозь них на волнующееся, пенистое море.

Кое-где колонны навалены кучею и представляются как бы развалинами античнаго храма.

Подъехав к избе священника, которая ничем не отличалась от прочих в селеньи, я увидал человека в кожаном переднике, с молотком в руке, который подковывал лошадь.

– Сельветрю! – сказал Ганс.

– Здравствуйте, – ответил кузнец по-датски.

– Kyrkoherde, – сказал Ганс.

– Ректор! – перевел дядюшка. – Слышишь, Аксель? Этот кузнец – ректор!

Ганс, между тем, объяснял, откуда мы явились.

Когда священник его выслушал, то бросил подковывать и крикнул, словно погонял лошадь.

На этот крик тотчас же явилась какая-то исполинша.

Я испугался, что она тоже угостит нас исландским приветственным поцелуем, но она не только этого не сделала, но и в дом проводила не особенно ласково.

Комната путников была здесь самая жалкая из всех остальных, – грязная, тесная и вонючая. Нечего делать, надо было ею удовольствоваться.

Священник не отличался особою приветливостью.

Впрочем, во-первых, по наружности нельзя всегда судить, а во-вторых, участь исландских священников вовсе не завидна. Они получают от датского правительства самое ничтожное жалованье, а от своих приходов доход у них еще ничтожнее. Поэтому они принуждены заниматься рыболовством, охотою, кузнечным ремеслом и проч. в этом роде.

Дядюшка, увидав, что придется иметь дело не с ученым, а с простым поденщиком, тотчас же порешил отправиться поискать в горах более гостеприимного приюта.

Мы наняли трех исландцев для переноски багажа.

Дядюшка объявил Гансу, что он намерен исследовать кратер до последней невозможности.

На это заявление Ганс кивнул головою.

Казалось ему было решительно все равно ходить по своему острову, по земле пли под землею.

Что касается до меня, то я опять стал призадумываться. Меня было развлекло путешествие, но теперь опять нападали на меня прежние страхи.

Что если в самом деле этот Сакнуссем правду пишет? думал я. Ведь мы заблудимся в подземных галереях вулкана! А самое ужасное то, что ведь нельзя поручиться, что вулкан совершенно потух! Кто знает, может в настоящую минуту уже готовится извержение! Правда, вулкан не действует с 1229 г., но ведь это ничего еще не значит! Не действовал и вдруг начнет действовать! Что тогда будет с нами?

Чем дальше, тем эти мысли тревожили меня сильнее. Стоило мне хоть на минуту заснуть, и мне тотчас же снились извержения.

Наконец я не выдержал и решился сообщить свои страхи дядюшке.

Он выслушал все и спокойно мне ответил:

– Я уж об этом думал. С самого прибытия нашего в Стапи, я все об этом думал. Осмотрительность необходима.

– Необходима! необходима! – вскрикнул я.

– Но бояться нечего. Ты, я полагаю, знаешь, что извержениям всегда предшествуют известные явления. Я расспрашивал здешних жителей, я исследовал почву и могу тебе наверно сказать, что извержения не будет.

Я ничего не отвечал.

– Ты сомневаешься в моих словах, Аксель? – сказал дядюшка. – Иди же за мной!

Я машинально повиновался.

Мы вышли из деревни и дядюшка отправился прямо сквозь трещину в базальтовой скале.

Мы удалились от моря и скоро очутились в открытом июле, если только можно дать это название местности, загроможденной вулканическими извержениями.

Земля, казалось, была подавлена дождем громадных камней, базальта, гранита, и других каменных пород.

Кое-где почва дымилась, и белый пар поднимался из горячих источников.

– Смотрите, дядюшка, – сказал я.

– Что такое? – спросил дядюшка.

– Видите, как дымится? Видите, беловатый пар выходит из горячих источников? Ведь это доказывает очень ясно вулканическое состояние почвы.

– Ты указываешь на эти столбы дыма, Аксель, да? Но они только и доказывают, что извержения нечего бояться.

– Как так? – вскрикнул я.

– Запомни хорошенько, мой дружок, что пред извержением, деятельность в этих трещинах, откуда выходит пар, усиливается, а во время извержения совершенно прекращается. Прекращается потому, что упругие жидкости, не имея более необходимого напряжения, вместо того, чтобы проникать сквозь трещины почвы, устремляются прямо в кратер. Значит, если эти пары находятся в обыкновенном своем состоянии, если деятельность их не усиливается, если, кроме того, ветер и дождь не сменились теплым и покойным состоянием атмосферы, то извержения быть не может.

– Но…

– Довольно. Раз как наука произносит свое решение, остается молчать и верить!

Я прикусил язык и не возражал.

Однако я не успокоился. Всю ночь мне опять снились страшные извержения, я попадал в кратер и оттуда извергался вместе с раскаленной лавой, – одним словом кошмары мучили самые ужасные.

23-го июня Ганс во время явился с тремя исландцами, с инструментами и провизией. Кроме того, Ганс запасся теперь и водой на восемь дней.

Было восемь часов утра, священник и его великая стояли у дверей. Мы думали, что они вышли с нами проститься, но они, вместо прощального привета, потребовали с нас за постой, и потребовали дорогонько.

Дядюшка не спорил, расплатился и мы отправились.

XV

Хотя высота Снеффельса 5000 футов, но из Стапи виднелась только громадная куча снега, увенчивающая вершину вулкана.

Мы подвигались гуськом. Ганс шел впереди.

Дорога была до того узка, что мы едва пролезали и вести разговоры не было никакой возможности.

За базальтовыми стенами фиорда пошла почва, состоящая из вулканического торфа. Некоторые торфяные ямы достигали семидесяти футов в вышину и представляли слои обугленных обломков, разделенных пластами пемзоватого туфа.

Как истый племянник профессора Лиденброка, я, не взирая на все свои тревоги, внимательно рассматривал все минералогические особенности.

Вместе с этим я в уме проходил всю историю возникновения Исландии.

Этот любопытный остров, очевидно, поднялся из воды не в особенно отдаленную эпоху. Очень может статься, что он и до сих пор продолжает нечувствительно подниматься.

Если это так, то его происхождение можно только приписать действию подземнаго огня.

В таком случае теория Деви, документ Сакнуссема, притязательные замыслы моего почтенного дядюшки, – все это идет прахом.

Эти размышления заставили меня еще внимательнее приглядываться к почве, и скоро я пришел к следующим выводам:

В Исландии нет осадочных пластов и весь остров, состоит из вулканического туфа, то есть из накопления каменных пород ноздреватого состава.

Действием внутреннего огня остров постепенно поднимался, а поднявшись выше поверхности моря, прорвал почву диагонально с юго-запада на северо-запад и на поверхность острова вылилась трахитовая масса.

Этот переворот совершался без потрясений. Расщелина была громадная и расплавленная масса, вытекавшая из внутренности земли, покрыла остров ноздреватою корою.

В эту же самую эпоху появились сиениты и порфиры.

Благодаря этому излиянию расплавленной массы, толщина острова очень значительно увеличилась, следовательно, увеличилась и сила сопротивления. Можно себе представить, какое количество упругой жидкости скопилось внутри, когда трахитовая масса охладилась и закрылись для нее все выходы на поверхность. Наконец наступило время, когда уже сила скопившихся внутри газов достигла до такой степени, что подняла во многих местах тяжелую кору в виде конусов, а на вершине этих конусов прорвала себе выход.

С этого времени началась вулканическая деятельность. Из вновь образовавшихся кратеров сначала выкинуты были базальтовые соединения, а когда кончилось базальтовое извержение, началось выбрасыванье лавы, пепла и шлаков, которые лежали по бокам горы словно гигантские пряди каких-то чудовищных волос.

Дорога между тем становилась все труднее и труднее; почва все поднималась, осколки скал шатались и колебались.

Надо было подвигаться с величайшей осмотрительностью, потому что каждый шаг грозил опасным падением.

Ганс шел так же спокойно, как другие ходят по усыпанной песком аллее; время от времени он скрывался от нас за выступами скал и тогда резкий свист давал нам знать, какого направления мы должны держаться. Он часто останавливался, и сбирал мелкие осколки в кучи для того, чтобы обозначить путь, по которому мы поднимались и по которому нам придется спускаться.

Три часа утомительнейшей ходьбы не далеко нас подкинули; мы только пришли к подошве горы.

Здесь Ганс подал знак остановиться. Мы остановились и стали завтракать:.

Дядюшка поглотал свои порции как акула, но это ничуть не ускорило дела, потому что Ганс положил, что отдых будет продолжаться час и час отдых продолжался, не взирая ни на какие доводы почтенного профессора.

Три исландца в молчаливости не уступали Гансу Бъелке; они ели и не сказали ни единого слова.

Отдохнув, мы снова двинулись в путь.

Мы теперь взбирались по склонам Снеффельса.

Снежная вершина вулкана, вследствие оптического обмана, как это не редко случается в горах, казалась мне гораздо ближе, чем была на самом деле.

Много еще часов трудного, утомительного пути, предстояло нам до этой вершины!

Камни сыпались из-под наших ног и катились вниз с быстротой лавины.

Иногда вдруг представлялись такие крутые выступы, что карабкаться на них было невозможно, а приходилось огибать их, что тоже было не безопасно.

Мы пускали тогда в ход палки с железными наконечниками и посредством этих палок кое-как помогали друг дружке взбираться.

Тут я должен сказать, что дядюшка очень обо мне заботился: он не выпускал меня из виду, и много раз его рука вовремя поддерживала меня.

Сам дядюшка карабкался хотя не грациозно, но очень деятельно и искусно.

Исландцы взбирались легко и быстро, как настоящие горцы.

Я время от времени поглядывал на снежную вершину Снеффельса и говорил себе, что никогда нам до нее не докарабкаться, если все пойдет такая же крутизна.

Но к счастью, после пяти часовых трудов, нам встретилось что-то вроде ступенчатой лестницы, по которой мы стали уже без труда взбираться.

Лестница эта образовалась из камней, изверженных вулканом.

Если бы эти камни не были остановлены неровностями горного склона, они бы попадали в море и пожалуй образовали бы новые островки.

Всход становился все круче и круче, но эти ступени очень нам помогали.

Мы подвигались так быстро, что остановись передохнуть на одну минутку, я чуть не потерял из виду товарищей, которые продолжали взбираться.

К семи часам вечера мы уже перешли две тысячи ступенек и достигли того места, откуда начинался самый конус.

Море расстилалось под нами; мы были на 3200 футов над его поверхностью. Мы уже миновали границу вечных снегов – эта граница лежит в Исландии довольно низко, по причине постоянной сырости и суровости климата.

Холод был жесточайший, ветер чуть не валил с ног.

Я просто изнемогал.

Нетерпеливый дядюшка понял, что уж ноги меня не несут и, скрепив сердце, решился приостановиться.

Он сделал знак Гансу.

Но Ганс отрицательно качнул головой и сказал:

– Ofvanfor.

– Он, кажется, велит дальше идти, – обратился ко мне дядюшка.

Затем он обратился за объяснением к Гансу.

– Mistour, – ответил Ганс.

– Mistour! – повторил один исландец не без испуга.

– Что значит это слово mistour? – спросил я у дядюшки.

– Гляди! – ответил мне дядюшка.

Я взглянул в ту сторону, куда он указывал.

Над долиной кружился, подобно тромбу, огромный столб песку, пыли и мельчайших камней. Ветер гнал этот столб на тот бок Снеффельса, где мы находились.

– Hastigt, hastigt! – говорил Ганс.

Хотя я и не понимал по-исландски, но догадался, что это значило бежать как можно скорее.

Мы все последовали за Гансом, который начал огибать конус несколько наискось, чтобы облегчить путь.

Скоро тромб опрокинулся на гору и гора затряслась от этого удара. Камни, подхваченные ветром, посыпались дождем, как при извержении.

По счастью, мы уже были на противоположном склоне горы и вне всякой опасности.

Не будь наш Ганс Бъелке так предусмотрителен и осторожен, нас бы разорвало, расщепило и уничтожило в этом страшном вихре.

Ганс счел небезопасным ночевать на склоне конуса, а потому пришлось снова отправиться в путь.

Для того чтобы пройти 1500 футов, которые еще оставались до кратера, потребовалось целых пять часов. Я просто-напросто падал из изнурения, голода и холода.

Воздух становился все реже и реже; дышать было трудно.

Наконец, к 11 часам ночи, в темноте, мы добрались до вершины Снеффельса и прежде, чем мы нашли себе убежище внутри кратера, я успел увидать «полуденное солнце», которое бросало свои бледные лучи на остров, как бы заснувший у моих ног.

XVI

Мы наскоро поужинали и всякий расположился, как мог лучше.

Постель была не мягкая, убежище ненадежное, – вообще говоря, нельзя было похвалиться особым комфортом.

Однако я спал эту ночь удивительно спокойно. Мне даже ничего не снилось.

По утру меня пробрал холод и я проворно вскочил.

Солнце ярко светило.

Я отправился побродить на южную вершину Снеффельса.

Отсюда мне виден был почти весь остров. На больших высотах берега крайние линии горизонта всегда кажутся выше, нежели средина обозреваемого пространства, которая как бы углубляется.

Подо мной пересекались во всех направлениях глубокие долины, пропасти представлялись колодцами, озера прудами, реки – ручейками.

Направо тянулись бесчисленные ледники и горные вершины; некоторые из этих вершин чуть заметно курились. Волнообразные очертания гор напомнили мне поверхность бурного моря.

Я обернулся на запад и увидал величественный, безбрежный океан.

Где кончалась земля, где начинались волны, глаз не различал.

Каждая из этих отдушин имела около сотни футов в диаметре. Все три разверзались теперь под нашими ногами и у меня, признаюсь, не хватило храбрости заглянуть в их глубину.

Профессор Лиденброк, напротив, с жадностью вытаращил на них глаза, метался из стороны в сторону, махал руками и лепетал какие-то непонятные слова.

Ганс и три исландца сидели на кусках лавы и глядели на почтенного ученого во все глаза. Они, очевидно, считали его за полоумного.

Вдруг дядюшка вскрикнул.

Я вздрогнул; мне представилось, что он оступился и летит в бездну.

Но этот страх был напрасный. Оглянувшись, я увидал его на ногах. Он стоял перед гранитной скалой, возвышавшейся в центре кратера, и был, казалось, полон изумлением, начинавшим уже переходить в безумную радость.

– Аксель! Аксель! – крикнул он, – скорей, скорей сюда!

Я кинулся к нему.

Ганс и исландцы не тронулись со своих мест.

– Посмотри! – сказал мне дядюшка задыхающимся голосом, – посмотри!

Я взглянул на указанное место, на обломок скалы.

Я увидал начертанное на ней рунами.

– Арн Сакнуссем! – вскрикнул дядюшка. Ты видишь? Ты видишь? Что ж, ты и теперь еще сомневаешься?

Я ничего не ответил и в отчаянии сел на выступ скалы.

Очевидно, Арн Сакнуссем был здесь!

Не умею сказать, долго ли я оставался неподвижен, погруженный в свои думы, знаю только, что когда я поднял голову, что увидал дядюшку и Ганса в глубине кратера, а исландцы уже были рассчитаны и быстро сходили по наружному склону Снеффельса, по направлению селенья Стапи.

Ганс преспокойно спал у подножия утеса, а дядюшка перепрыгивал из стороны в сторону, и, видимо, что-то исследовал.

Я не имел ни малейшего желания заниматься исследованиями, и потому последовал примеру проводника. Я улегся кое-как между застывшей лавой, в ямке, и скоро заснул тревожным, болезненным сном.

Целую ночь мне все мерещилось извержение, горячие потопи лавы и прочее, тому подобное.

Так прошла первая ночевка в кратере.

На другой день небо было серое, облачное. У нас в кратере царил полумрак.

Дядюшка бесился на погоду.

Я, разумеется, отлично понял причину его бешенства и мне вздохнулось несколько полегче.

Дело в том, что из трех дорог, разверзавшихся под нами, Арн Сакнуссем шел по одной, а по какой именно, узнать можно было только по тени, которую в последних числах июня месяца бросал на нее Скартарис.

В самом деле, эту острую вершину можно было принять за громадную стрелку чудовищных солнечных часов, тень которой в определенный день указывает, по уверению Сакнуссема, дорогу к центру земного шара.

Но солнце не показывалось, не было следственно и тени, а без тени и указания.

Мы проснулись в кратере 25 июня. Значит, если только небо будет еще в продолжении шести дней покрыто лучами, то дядюшке придется отложить свое предприятие да будущего года.

Я, разумеется, не могу изобразить слабым пером моим ярость достопочтенного профессора Лиденброка.

Прошел день, и солнце ни разу не выглянуло.

Ганс не двигался со своего места и не говорил ни слова, но если невозмутимый исландец задавал себе когда-нибудь какие-нибудь вопросы, то, без сомнения, он спрашивал себя, чего мы тут ждем.

Дядюшка тоже молчал и не сводил глаз с неба.

26-го, целый день шел дождь, перемешенный со снегом. Ганс построил из обломков лавы что-то вроде конуры, где и я приютился.

Из этого убежища я не без удовольствия глядел, как дождевые каскады лились по стенам конуса.

Дядюшка был вне себя. Да и признаюсь, ему было от чего придти в отчаяние и неистовство, – добрался до цели и вдруг такая помеха!

На другой день опять тучи, опять солнце не показывается.

Наконец, 28 июня солнце яркими лучами залило кратер. Каждое возвышеньице, каждая скала, каждый выступ осветились и бросили свою тень.

Тень Скартариса ложилась всего заметнее и двигалась вместе с солнцем.

Дядюшка не спускал с нее глаз.

В полдень тень эта чуть-чуть заметно коснулась краев центральной пропасти.

– Тут! – вскрикнул дядюшка, – тут!

– Вперед! К центру земли! – прибавил он по-датски.

Я взглянул на Ганса Бъелке.

– Forut! – спокойно проговорил Ганс.

– Вперед! – повторил дядюшка.

Было сорок семь минут второго.

XVII

Началось настоящее нисхождение. До сих пор было больше усталости, чем трудностей, но теперь препятствия росли на каждом шагу.

Я еще ни разу не решился взглянуть на бездонный колодезь, долженствовавший поглотить нас. Я мог бы еще отказаться от страшного путешествия, но Ганс так безмятежно, так спокойно принял приглашение отправиться с нами, что я покраснел за свою трусость. Я даже довольно храбро подошел к центральной трубе.

– Прощай Гретхен! – подумал я, скрепя сердце, – прощай!

Я уже сказал, кажется, что центральная труба имела около ста футов в диаметре, и триста футов в окружности.

Я нагнулся над выступавшей скалой и стал смотреть в глубину.

Волосы у меня стали дыбом. Меня охватило что-то странное, – пустота, так сказать. Я чувствовал, что теряю центр тяжести, что голова у меня кружится, как у пьяного, что пропасть меня втягивает… втягивает… втягивает…

Я бы непременно упал, но Ганс поддержал меня.

Очевидно, я взял недостаточное число «уроков головокружения» на копенгагенской башне.

Как ни кратковременно смотрел я в пропасть, я однако мог дать себе отчет о ее форме. Ее почти отвесные шпики представляли многочисленные выступы, которые должны были очень облегчать нахождение.

Но хоть лестница была готова, перил не доставало. Можно бы вместо перил провести веревку к верхнему отверстию.

Но как отвязать эту веревку, когда уже спустимся до нижнего конца?

Дядюшка устранил это затруднение очень простым манером. Он взял веревку, толщиною в палец, а длиною в четыреста футов, размотал ее наполовину, обернул около выступавшей глыбы лавы и бросил другой конец в пропасть. Таким образом, каждый из нас мог спуститься, ухватив оба конца веревки, а спустившись футов на 200, нам легко было снять веревку, стоило только один конец бросить, а за другой потянуть. Затем, тот же самый маневр можно было повторять до бесконечности.

– Теперь, – сказал дядюшка, окончив вышеописанные приготовления, – теперь надо подумать о багаже. Мы разделим его на три части, и каждый навьючится. Ганс пусть возьмет инструменты и часть съестных припасов, ты Аксель, бери другую часть съестных припасов и оружие, а я заберу остальную провизию и хрупкие инструметы.

– Позвольте, дядюшка, – возразил я, – а кто же спустит все эти веревки и лестницы?

– Они сами спустятся.

– Это как же?

– Увидишь как.

Дядюшка имел пристрастие к так называемым «сильным средствам».

Нимало не колеблясь, он приказал Гансу собрать не ломкие вещи и бросить их в пропасть.

Ганс исполнил это с обычной своей невозмутимостью.

Я прислушивался к шуму, производившемуся от передвижения слоев воздуха.

Дядюшка, наклонясь над бездною, довольным взором следил, как летел багаж и выпрямился только тогда, когда связка исчезла из виду.

– Отлично! – сказал он, – отлично! Ну, теперь наш черед!

Я спрашиваю всякого читателя, который хоть сколько-нибудь дорожит жизнью, возможно ли было услыхать это распоряжение без сердечного замиранья?

Почтенный профессор привязал себе на спину связку с инструментами, Ганс взял свой вьюк, я тоже.

Мы стали спускаться.

Мы молчали; тишина прерывалась только падением каменных осколков, низвергавшихся в пропасть.

Я, так сказать, скользил, держась одной рукой за веревку, а другою опираясь на палку с железным наконечником.

У меня была только одна мысль: я боялся потерять равновесие.

Веревки вещь такая ненадежная!

Я старался цепляться за попадавшиеся выступы, и творил разные чудеса руками и ногами.

Когда случалось, что нога моя скользила, то Ганс говорил мне своим спокойным голосом:

– Gif akt!

– Осторожней! вниманье! – переводил дядюшка.

Через полчала мы достигли поверхности утеса во внутренности центральной трубы.

Ганс дернул веревку за один конец, другой, в следствие этого, взвился на воздух, перелетел через скалу и упал, пустив в нас целый град мелких камней.

Я наклонился над бездной и поглядел, – дна еще видно не было.

Мы опять принялись спускаться тем же самым манером и благополучно достигли еще на 200 футов ниже.

Во время подобного спуска у самого страстного геолога отпадет охота изучать свойства почвы. Я не заботился ни о каких формациях, будь они какие угодно: плиоценовые, чиоценовые, хоценовые, меловые, юрские, триасовые, пермские, каменно-угольные, девонские, силурийские или первичные, но почтенный профессор Лиденброк изучал несомненно, потому что при отдыхе он сказал мне:

– Чем дальше мы идем, тем я становлюсь увереннее! Расположение этих вулканических пластов как нельзя положительнее подтверждает теорию Деви. Мы теперь находимся в первобытной почве, в которой произошло химическое образование металлов, воспламенившихся от прикосновения воздуха и воды. Я решительно отвергаю теорию нейтрального жара. Впрочем, мы это увидим.

Ужасный дядюшка! Он все сводил к одному концу.

Я разумеется не возражал ему. К чему тут были возражения?

Опять начали спускаться.

Прошло три часа, а все еще конца не было видно.

Подняв голову, я заметил, что верхнее отверстие, заметно суживалось; стенки, вследствие своего легкого склонения, как бы сдвинулись. Темнота понемногу увеличивались.