Путешествие к центру Земли

Дядюшка кинулся к стене, с жадностью впился глазами в нее и пошел потихоньку, в чаяньи открыть вырезанное имя.

Мы таким образом дошли до того места, где берег суживался и море почти касалось подошвы передних гор, оставляя между ними проход не шире сажени. Между двумя вершинами утесов разверзался вход в узкий, темный туннель.

Тут, на гладком, блестящем граните виднелись две таинственные буквы, на половину уже стершиеся, – две начальные буквы имени отважного фантастического путешественника.

– А. S.! – вскрикнул дядюшка. – Арн Сакнуссем! Везде Арн Сакнуссем!

XL

Я столько уже раз удивлялся, изумлялся во время этого путешествия, что пора было и потерять эту способность, однако, увидав буквы, вырезанные на граните триста лет тому назад, я был поражен.

Как тут сомневаться еще? Ведь они, эти буквы, были перед моими глазами! Ведь кинжал, которым их вырезывали, был у меня в руках!

Дядюшка между тем восторженно восклицал:

– О гений! О, великий, великий гений! Ты показал путь к знанию и славе! Я последую по стопам твоим! Я тоже вырежу имя свое под гранитною страницею! Пусть же с этой минуты мыс, который ты видел отсюда возле моря, тобой открытого, носит на вечные времена имя Сакнуссема, – твое имя!

Эти слова привели меня в такой восторг, что я забыл все трудности, мученья и опасности и вскрикнул, как обожженный:

– Вперед! вперед!

И ринулся к темному туннелю. Но дядюшка удержал меня.

– Погоди, – сказал он, – прежде пойдем скажем Гансу, что надо привести плот сюда и поможем ему в этой работе.

Я повиновался, и мы быстро начали пробираться по береговым утесам.

– Знаете, дядюшка, – сказал я, – что нам до сих пор обстоятельства удивительно как благоприятствовали!

– А! ты находишь, Аксель?

– Еще бы не находить! Даже буря, и та привела нас к открытию! благословенная буря! Не будь ее… Мы бы пристали к южным беретам и тогда уж имени Сакнуссема нам бы не видать, как своих ушей!

– Да, Аксель, это очень вышло хорошо, что мы плыли к югу, а попали к северу! Очень хорошо! И именно приплыли к мысу Сакнуссем! Тут просто что-то кроется, какое-то чудо…

– Чудо так и чудо, дядюшка. И надо им воспользоваться.

– Разумеется, мой друг, разумеется!

– Мы, значит, теперь предпримем путь на север. Мы теперь пройдем под северными странами Европы, под Швецией, Россией, потом под Азией, Сибирью, а не углубимся под пустыни Африки или под волны океана! Отлично! отлично!

– Отлично, Аксель, твоя правда! Пора оставить это горизонтальное море, – оно никуда не приведет. Начнем теперь спускаться, спускаться и спускаться. Ты знаешь ли, что до центра земли остается только полторы тысячи миль!

– Только полторы тысячи? Ну это такие пустяки, что и толковать о них не стоит! В путь! в путь!

У Ганса все было готово к немедленному отплытию. Мы сели на плот, подняли парус и направились к мысу Сакнуссем.

Ветер был не благоприятный для нашего плаванья, а потому нам в некоторых местах приходилось подвигаться с помощью палок с железными наконечниками.

– Да! – вскрикнул дядюшка. – Как он прошел? Может, его тоже остановила эта каменная глыба?

– Нет, нет! Эта часть галереи вероятно закрылась вследствие какого-нибудь толчка, вследствие какого-нибудь явления, которое поколебало земную кору! Верно, Бог знает, сколько лет прошло между возвращеньем Сакнуссема и паденьем экой глыбы! Тут верно в былые дни текла лава, то есть расплавленные вещества свободно тут проходили, Поглядите-ка вот на эти недавние трещины, что бороздят гранитный потолок; обратите вниманье, что этот потолок образовался из разных каменных глыб. В один прекрасный день воспоследовал какой-нибудь толчок, и одна глыба скатилась и заградила ход. Это препятствие случайное. Неужто мы его не преодолеем, дядюшка?

Я сам не знал, что со мной делалось. Казалось, что душа достопочтенного профессора Лиденброка перешла в мое тело. Я жаждал открытий, – открытий, – открытий. Я забывал прошедшее, я презирал будущее.

– Ладно, ладно, – сказал дядюшка. – Попробуем опрокинуть эту глыбу ударами заступа.

– Заступом тут ничего не поделаешь! – вскрикнул я.

– Так как же быть?

– Пустим в дело порох, дядюшка, и взорвем ее.

– Порох!?

– Да, порох! Ведь надо же разбить… Ведь надо?

– Ганс! за работу, дружище! – крикнул дядюшка.

Ганс принес кирку и выдолбил яму для мины.

Работа была не легкая. Надо было сделать такое углубление, в которое бы вошло пятьдесят фунтов гремучей хлопчатой бумаги, которой сила в четыре раза превосходить силу пороха.

Пока Ганс работал, я помогал дядюшке приготовлять длинный полотняный фитиль, который мы набили порохом.

– Ну, теперь пройдем, – говорил я.

– Теперь пройдем, – повторял дядюшка.

В полночь мина была готова. Достаточно было одной искры, чтобы произвести взрыв.

– До завтра! – сказал дядюшка.

Нечего делать, надо было покориться и ждать еще целых шесть часов!

XLI

Памятен мне остался следующий день, четверг 27 августа.

В шесть часов утра мы уже были на ногах.

Я просил, чтобы дядюшка позволил мне зажечь мину и получил на это согласие. Мы условились таким образом, что я зажгу фитиль и тотчас же возвращусь к дядюшке на плот.

Мы плота и не разгружали, чтобы тотчас же пуститься в море. Этим маневром мы хотели избавиться от опасностей, которыми мог сопровождаться взрыв.

По нашим расчетам фитиль должен был гореть десять минут, значит, я имел время добраться благополучно до плота.

Я не без волнения приготовлялся исполнить эту задачу.

Мы наскоро пообедали, дядюшка и Ганс пошли к плоту, а я остался на берегу.

У меня был зажженный фонарь.

Уходя, дядюшка крепко пожал мне руку и сказал:

– Ну, справляйся и приходи поскорей!

– Будьте спокойны! – отвечал я: – забавляться не стану!

Я отправился к отверстию галереи, открыл фонарь и взял конец фитиля.

Дядюшка стоял на плоту с хронометром в руках.

– Готов? – крикнул он мне.

– Готов!

– Так зажигай же!

Я быстро поднес к огню фитиль.

Фитиль тотчас же затлелся, и я рысью пустился к берегу.

– Садись, садись! – кричал дядюшка. – Садись! Надо отчаливать!

Ганс с силою оттолкнул плот от берега. Мы быстро отплыли сажень на двадцать.

Все мы были порядком взволнованы. Дядюшка следил глазами за стрелкою хронометра.

– Еще пять минут! – говорил он. – Еще, четыре! Еще три! Еще две! Одна! Обрушивайтесь же, гранитные скалы, обрушивайтесь!

Что было дальше – я не знаю; слышал ли я гром взрыва – не помню. Я видел только, как мгновенно изменилась форма скал, как они раздвинулись, словно занавесь, вперед моими глазами развернулась бездонная пропасть, как море замутилось, закрутилось, словно от вихря, и вздулось в одну чудовищную волну, которая подняла наш плот и поставила его совершенно вертикально.

Мы все трое упали. В то же самое мгновение свет исчез и наступила самая глубокая, страшная тьма.

Я чувствовал, что нигде прочной опоры нет. Я хотел сказать что-нибудь дядюшке, но рев волн заглушал слова.

Несмотря на весь мой ужас, я, однако, очень скоро сообразил, что такое с нами случилось.

За взорванной скалой была пропасть. Взрыв произвел нечто вроде землетрясения. Пропасть разверзлась и море, превратившись теперь в поток, увлекало нас именно в эту пропасть.

Мы погибали.

Прошел час, два, три – не знаю сколько. Мы крепко держались друг за друга, чтобы не слететь с плота. Когда плот ударился о стены пропасти, толчки были ужасные.

Удары эти, однако, случались редко, и я из этого заключал, что галерея значительно расширялась.

Если только Сакнуссем действительно побывал у центра земли, то он непременно шел этим путем.

Мы были несчастнее его тем, что увлекли за собою целое море.

Все эти соображенья были у меня неясны, сбивчивы. Да и не мудрено. Страшное падение превосходило быстроту самых быстрых паровозов. При таких условиях зажечь факел не было никакой возможности, а наш последний прибор разбился во время взрыва.

Вдруг свет блеснул около меня.

Откуда он?

Ганс ухитрился таки зажечь фонарь. Пламя только мерцало и чуть не гасло, но все-таки бросало кое-какие лучи среди этой ужасной тьмы.

Галерея была широка, но мы не могли рассмотреть следов пропасти при таком слабом освещении. Паденье воды, увлекавшей нас Бог весть куда, было сильнее падения самых быстрых американских потоков. Это паденье можно было уподобить множеству соединенных между собою стрел, пущенных из самого сильного лука. Я не могу прибрать лучшего сравненья. По временам наш плот подхватывали водовороты, и он спускался тогда, кружась как волчок.

Когда плот приближался к стенам галереи, я наводил на них мерцающий свет фонаря и мог судить по выступам скал о скорости нашего плаванья. Скалы эти мелькали так часто, что представляли как бы одну непрерывающуюся линию. Я полагаю, что мы двигались со скоростью тридцати миль в час.

Мы с дядюшкой прижались к обломку мачты. Теченье воздуха было так сильно, что мы просто боялись задохнуться и припадали ртами к тому же мачтовому обломку.

Проходили целые часы. Положенье наше нисколько не изменялось. Вдруг еще стряслась новая беда.

Большая часть наших вещей исчезла во время взрыва. Я хотел определить, что именно, и стал осматривать все при свете фонаря.

Из инструментов у нас уцелели только компас и хронометр; от всех веревок и лестниц сохранился только обрывок каната, которым был обвернут обломок мачты. Кирка, заступ, молот – все это исчезло.

Но самое ужасное было то, что погибла почти вся наша провизия. Мы могли пропитаться тем, что уцелело, только один день.

Я шарил везде, – нет, напрасно! Несколько сухарей и кусочек солонины – вот и все.

Я хотел было сообщить это дядюшке, да подумал к чему его мучить прежде времени? и промолчал.

В это самое время, свет фонаря начал ослабевать, ослабевать и наконец совершенно погас. Фитиль догорел до конца, настала непроницаемая тьма.

Я закрыл глаза и прижался покрепче к мачте.

Спустя некоторое время скорость нашего движения еще усилилась. Я это заметил по более сильному теченью воздуха, который бил мне в лицо. Паденье воды делалось еще круче. Мы теперь просто-напросто падали и падали, как мне казалось, вертикально.

Дядюшка и Ганс ухватились за меня руками, чтобы я не слетел.

Вдруг я почувствовал какой-то толчок. Плот не ударился о твердое тело, а просто внезапно остановился. Водяной смерч упал на его поверхность. Я захлебнулся. Я начал тонуть.

Однако это внезапное наводненье длилось недолго. Через несколько секунд я всеми легкими вдыхал уже воздух.

Дядюшка и Ганс сжимали мне руки, как в тисках. Плот быстро мчал нас.

XLII

Было, я думаю, около десяти часов вечера. Я услыхал слова дядюшки:

– Мы поднимаемся!

– Что вы хотите этим сказать? – вскричал я.

– Мы поднимаемся! поднимаемся!

Я вытянул руку и пощупал стены; рука моя вся покрылась кровью. Мы поднимались с ужасающей быстротою.

– Факел! факел! – вскрикнул дядюшка.

Гансу кое-как удалось зажечь факел. Пламя раздувалось сверху к низу, вследствие восходящего движения, но все-таки посветлело.

– Так и есть! – вскрикнул дядюшка, – так и есть! Мы в узком колодце, сажени четыре в диаметре. Вода доходит до дна пропасти, поднимается к своему уровню и поднимает нас с собою!

– Куда?

– Не знаю куда. Но надо быть ко всему наготове. Мы поднимаемся, коли я не ошибаюсь, со скоростью двух сажень в секунду, то есть сто саженей в минуту или слишком трех с половиною миль в час. Можно далеко так уйти!

– Да, можно, если ничто не остановит, если есть выход из этого колодца. А если выхода нет? Если воздух сжимается мало-помалу под давлением водяного столба? Если мы будем раздавлены?

Дядюшка ответил мне очень спокойно:

– Аксель, положенье наше отчаянное, это правда, но все-таки можно рассчитывать и на спасенье. Мы каждую секунду можем погибнуть, но можем каждую секунду и спастись. Будем же наготове, чтобы иметь возможность воспользоваться самомалейшими благоприятными обстоятельствами.

– Да что ж делать?

– Прежде всего подкрепить силы, – закусить.

– Закусить? – повторил я.

– Да, немедленно.

Дядюшка сказал Гансу несколько слов по-датски.

Ганс покачал головою.

– Что? – вскрикнул дядюшка, – провизия погибла?

– Да, дядюшка. Вот все, что осталось на всех нас.

Дядюшка поглядел на меня, словно не понял.

– Ну что ж, дядюшка, вы и теперь еще скажете, что есть надежда спастись?

Он не ответил.

Прошел час. Я начинал чувствовать сильный голод. Дядюшка и Ганс тоже страдали, но никто из нас не осмеливался дотронуться до жалких остатков уцелевшей провизии.

Мы продолжали подниматься все с тою же ужасающею быстротою. Временами воздух мешал нам дышать, как это случается с воздухоплавателями при чересчур быстром восхождении.

Но воздухоплаватели ощущают вместе с тем холод, по мере того, как поднимаются в высшие атмосферные слои, а с нами происходило совершенно противное. Жара все усиливалась и начинала не на шутку нас мучить. Она доходила, по-моему, градусов до сорока.

Что означала подобная перемена? До сих пор факты все подтверждали теорию Деви и профессора Лиденброка, до сих пор особенные условия, в которых находились каменные породы, электричество и магнетизм изменяли общие законы природы, то есть делали температуру умеренной, но вот теория центрального жара доказывается таки на деле. Да, так оно и есть!

– Дядюшка, – сказал я, – если мы не потонем и не разобьемся вдребезги, не помрем с голоду, то мы будем сожжены живыми.

Дядюшка только пожал плечами в ответ и опять впал в прежнее раздумье.

Прошел час. Температура слегка возвысилась.

Дядюшка наконец прервал молчанье:

– Надо на что-нибудь решиться! – сказал он.

– Решиться? – повторил я.

– Ну да! Надо подкрепить силы. К чему мы станем беречь этот кусок мяса? Нам, может, очень скоро понадобится вся наша энергия. Если мы ослабеем, так…

– Съедим последний кусок, так уж ничего не останется! – сказал я.

– Ну и не останется, Аксель, что ж из этого? А какой же толк глядеть на этот кусок и мучиться? Ты рассуждаешь, как мальчик, у которого нет ни воли, ни энергии! Ты отчаиваешься…

– А вы не отчаиваетесь? – вскрикнул я.

– Нет! – твердо ответил профессор.

– Как? Вы все еще верите, что есть возможность спастись?

– Да, верю. И пока бьется в человеке сердце, пока живет его тело, он не должен отчаиваться. Отчаиваются только трусы!

– Что ж вы думаете делать?

– Съесть этот кусок мяса и сухари. Это будет последний наш обед, но мы по крайней мере подкрепимся.

– Хорошо! съедим! – вскрикнул я.

Дядюшка взял остатки провизии и разделил их на три ровные части. Каждому из нас досталось около фунта пищи.

Профессор поглотал свою порцию с жадностью, даже с некоторою лихорадочностью, я ел без всякого удовольствия, – даже могу сказать с отвращением, хоть и был страшно голоден, а Ганс спокойно, умеренно, тихонько, разжевывая маленькие кусочки и наслаждаясь каждым с безмятежностью человека, которого нисколько не тревожат заботы о будущем.

Порывшись, исландец нашел фляжку с водкой и попотчевал нас.

Эта благодетельная влага несколько оживила меня.

– Fortrafflig! – сказал Ганс.

– Отличная! – подхватил дядюшка.

Было пять часов утра.

Каждый из нас молча предался своим размышлениям.

Не знаю, о чем думал Ганс, а я вспоминал о подлунном мире, о своей дорогой Гретхен. Зачем понесло меня в это путешествие? Я бы теперь отдал год жизни за то, чтобы сидеть дома, на Королевской улице, в Гамбурге.

Дядюшка не долго посидел на месте. Он схватил факел, принялся разглядывать земные пласты и, казалось, старался определить по их расположению и составу, где мы находимся.

Он что-то бормотал, и я невольно начал вслушиваться.

– Гранит огненного происхождения. Хорошо. Мы еще в первозданных пластах. Но ведь мы быстро поднимаемся вверх! Мы быстро поднимаемся вверх! Вот гнейс, вот слюдистый сланец! Хорошо: скоро начнутся пласты переходной эпохи!

Между тем температура понемногу все возвышалась. Я решительно весь вымок в этой жгучей атмосфере. Ее можно было сравнить с жаром, выходящим из плавильной печи во время плавки металлов. Дядюшка, Ганс и я были принуждены снять с себя все платье: самое легкое одеянье становилось невыносимо.

– Мы, верно, поднимаемся по металлам! – вскрикнул я.

– Нет, – ответил дядюшка, – этого быть не может.

– Однако стена накалена! – сказал я, – прикасаясь рукой к стене.

И тут же я нечаянно дотронулся до воды.

– Кипяток! – вскрикнул я.

Дядюшка ничего не ответил, только его всего передернуло.

С этой минуты мною овладел величайший ужас. Воображение рисовало мне самые страшные сцены.

При тусклом свете факела я замечал беспорядочное движенье в гранитных слоях; очевидно, готовилось какое-то явление, в котором играло роль электричество.

Я взглянул на компас.

Но компас вертелся!

XLIII

Да, вертелся. Стрелка перепрыгивала от одного полюса к другому и бегала по всему кругу, точно круговая овца.

Я знал, что все авторитетные теории допускают, что земная кора никогда не бывает в безусловном покое. Изменения, происходящие от разложения внутренних слоев, движение больших потоков жидкостей, действие магнетизма, – все это беспрестанно стремится колебать ее.

Впрочем, одно это явление не испугало бы меня до такой степени.

Меня смущали другие явления, другие факты. Взрывы слышались все чаще и чаще; они походили на стук и шум множества телег, которые летят во всю прыть по мостовой. Этот гром раздавался беспрерывно.

Компас вертелся все под влиянием электричества, что еще больше убеждало меня, что дело не ладно. Земная кора готова была лопнуть, гранитные массы готовы были соединиться, трещины готовы были сплотиться, пустоты и пропасти – наполниться, а мы, жалкие атомы, ожидали каждую секунду гибели.

– Дядюшка, мы пропали! – вскрикнул я.

– Опять ты приходишь в ужас? – ответил он с величайшим спокойствием. – Что с тобою?

– Как что со мною? Да вы обратите только внимание, как шатаются эти глыбы! Чувствуете, каков жгучий жар?

Видите, как кипит вода? Видите, наконец, как мечется магнитная стрелка! Чего ж вам еще? Все признаки землетрясенья!

– Землетрясенья? – повторил дядюшка.

– Да, да!

– Я полагаю, что ты ошибаешься, мой друг.

– Да разве вы не узнаете этих признаков?

– Признаков землетрясения? Нет, Аксель. Я ожидаю кое-чего лучшего.

– Чего ж это лучшего?

– Извержения, Аксель.

– Извержения? Так мы, значит, в жерле действующего вулкана!

– Я так полагаю, мой друг, и если я не ошибаюсь, то это великое счастье!

– Как счастье? – вскрикнул я. – Мы попали в вулканическое изверженье и это счастье! Нас бросило на дорогу расплавленной лавы, накаленных скал, кипящей воды и всех извергаемых материй, и вы называете это счастьем?! Нас будет двигать, коверкать и мы наконец вылетим с обломками свал, в дожде пепла и шлака, в огне и пламени! И это, по-вашему, счастье?

– Да, мой друг, это большое счастье. Это единственное средство возвратиться на поверхность земли.

Я не смогу рассказать, что я в эту минуту перечувствовал; словами этого не передать.

Мы все, между тем, поднимались. Так прошла вся ночь. Шум все увеличивался. Я почти задыхался. Я думал, что уже наступал мой последний час.

Да, ясно было, что мы попали в поток вулканического извержения; под плотом кипела вода, а под водой клокотал слой лавы.

Да, мы были в жерле вулкана.

Но на этот раз мы попали вместо потухшего Снеффельса, в действующий вулкан.

Какой же это вулкан и в какую часть света вышвырнет он нас?

Вероятно, в северные страны.

Компас, с той самой минуты, как начал вертеться, нисколько не изменился. Мы, начиная от самого мыса Санкусема, все мчались к северу.

Может, мы возвратились под Исландию? Выбросит нас из кратера Геклы, или из других огнедышащих гор острова?

Я находил в этой параллели, на пространстве пятисот миль к западу, только мало известные вулканы на северо-западном берегу Америки. К востоку, под восьмидесятым градусом широты, есть только один, Эск, на Ян-Майен, не далеко от Шпицбергена.

В кратерах-то недостатка не было.

К утру мы начали подниматься еще быстрее. Жар увеличился, но уж это происходило от вулканических местных влияний.

Нас толкала страшная сила нескольких сот атмосфер, сила от скопившихся в центре земли паров.

Вертикальная наша галерея начала расширяться и в нее стал проникать тусклый свет. Я увидал по обеим сторонам глубокие воронки, похожие на громадные туннели; из этих воронок вылетали густые пары и пламя.

– Дядюшка, дядюшка! поглядите! – вскрикнул я. – Что ж, это серное пламя, Аксель, – вещь самая естественная при извержении.

– А если это пламя охватит нас?

– Никогда не охватит, мой друг.

– А если мы задохнемся?

– Не бойся, не задохнемся. Галерея, видишь сам, расширяется. Коли понадобится, так мы бросим плот и приютимся в какой-нибудь расщелине.

– А вода?

– Воды уже больше нет, Аксель. Теперь подняли нечто вроде теста из лавы, это тесто и поднимает нас до вершины кратера.

Действительно жидкий столб исчез, и его заменила пустая кипящая материя. Температура делалась просто невыносимой; термометр показал бы здесь больше семидесяти градусов. Я весь обливался потом. Но, если бы мы не подымались так быстро, мы бы наверное задохнулись.

– Что это? – вскрикнул я, почувствовав сильный толчок в плот.

– Остановка, – отвечал дядюшка.

Плот точно остановился.

– Что ж это значит, дядюшка? – спросил я. – Утихает изверженье, что ли?

– Нет, надеюсь, что не утихает!

Я приподнялся и стал оглядываться во все стороны.

Может быть, плот зацепился за выступ скалы?

Ничего подобного не было. Остановилась вся масса пепла, шлака и каменистых обломков.

– Дядюшка! изверженье верно остановилось! – вскрикнул я.

– А! ты опять боишься, мой друг! – отвечал дядюшка. – Успокойся: задержка эта не может долго продолжаться. Прошло уж пять минут. Увидишь сам, что мы очень скоро опять станем подниматься.

Дядюшка был прав. Скоро плот снова начал двигаться. Движенье это продолжалось минуты две, затем опять остановилось.

– Ничего! – сказал дядюшка: – через десять минут опять пойдет!

– Через десять минут?

– Да. Мы имеем дело с вулканом, в котором происходит изверженье. Он и сам отдыхает, и нам позволяет тоже отдыхать.

Это было совершенно справедливо. Ровно через десять минут мы начали опять подниматься вверх с чрезвычайною быстротою. Надо было крепко накрепко держаться за бревна, чтобы не слететь с плота.

Сколько раз я потом вспоминал это ужасное путешествие!

Но я никогда не мог его себе хорошенько объяснить. Мне кажется, впрочем, несомненным то, что мы поднимались не по главному жерлу вулкана, а по одному из боковых проходов, в котором чувствовалось отражательное действие.

Не могу точно сказать, сколько раз повторялись остановки. Знаю только, что всякий раз после них мы поднимались с возрастающей силой и неслись, как пущенная бомба.

Во время этих остановок мы задыхались, а при движении жгучий воздух захватывал дыханье.

Мне стало наконец невмоготу, я совсем одурел, обезумел. Мне начали представляться видения полярных стран. Я гулял где-то по необозримым снегам и льдам. Голова моя все более и более кружилась. Не будь около меня Ганса, я бы сто раз разбил себе череп о гранитные стены.

Я только смутно, очень смутно помню о том, что было с нами в последние часы. Раскатывались беспрерывно громы, земная кора постоянно сотрясалась, плот наш кругообразно летел по волнам пенящейся лавы, под пепельным дождем, подземные огни раздувались точно ураганами. В последний раз мелькнула предо мной фигура Ганса в огненном блеске пожара, и мной овладел ужас, – то замиранье, которое испытывают привязанные к жерлу пушки преступники в ту минуту, когда раздается выстрел, разрывающий их на части.

XLIV

Когда я открыл глаза, я увидел, что Ганс крепко обхватил меня одной рукой, а дядюшка другой.

Я не был опасно ранен, но чувствовал себя совершенно разбитым.

Я осмотрелся кругом. Я лежал на скате горы, в двух шагах от пропасти, в которую мог свалиться при малейшем движении.

Ганс спас меня в ту самую минуту, когда я катился по склону кратера.

– Где мы? – спросил дядюшка.

Он, кажется, был очень недоволен тем, что мы вернулись на поверхность земли.

Ганс только пожал плечами, – дескать: не знаю.

– В Исландии, – сказал я.

– Ney, – возразил Ганс.