Малыш

Но, кроме всего этого, Мюрдока сильно беспокоило предстоящее посещение управляющего с требованием арендной уплаты.

До сих пор Мартен был всегда в состоянии расплатиться благодаря продуктам фермы и небольшим сбережениям в предыдущие годы. Один или два раза только он просил небольшой отсрочки, чтобы собрать нужную сумму. Но сегодня откуда взять деньги, когда ему нечего было продавать?

Как мы уже упоминали, владетелем Рокингама был английский лорд, никогда не приезжавший в Ирландию. Если допустить, что у него были самые лучшие намерения относительно своих арендаторов, то ведь он их не знал, не мог интересоваться ими, как и они не могли обратиться к нему. Его доверенный Джон Эльдон, принявший на себя эксплуатацию владений, жил в Дублине. Он тоже не имел почти никаких сношений с фермерами, предоставляя вести с ними дело своему управляющему.

Управляющего, являвшегося к Мартену раз в год, звали Гербертом. Это был черствый, беспощадный человек, настолько привыкший к крестьянскому горю, что оно уже ничуть его не трогало. Все знали, что он был неумолим: немало повыгонял семейств, оставив их без крова и средств к существованию, и пользовался данной ему властью, чтобы применять ее со всей строгостью. Увы! Ирландия все еще оставалась той страной, в которой когда-то мог раздаться возглас: «Убийство ирландца не преследуется законом!»

Понятно поэтому, каково было беспокойство всех на Керуанской ферме Герберт не замедлит прийти, так как всегда являлся в конце декабря.

Двадцать девятого утром Малыш, заметивший его первым, прибежал предупредить семью, собравшуюся в зале.

Там были все – отец, мать, сыновья, прабабушка и ее правнучка, которую Китти держала на руках.

Управляющий открыл калитку, прошел через двор решительным шагом, – шагом хозяина, – открыл дверь в залу и, даже не снимая шляпы, как человек, чувствующий себя более хозяином дома, чем те, к которым он пришел, сел на стул перед столом и вынул бумаги из своей кожаной сумки.

– С вас, Мак-Карти, следует получить за истекший год сто фунтов, – сказал он. – Расчет верен, я надеюсь?..

– Да, господин Герберт, – ответил фермер слегка дрожащим голосом. – Сто фунтов… Но я попрошу у вас отсрочки… Вы мне раз давали ее…

– Отсрочку! – вскричал Герберт. – Я только это и слышу на всех фермах!.. А чем же расплатится мистер Эльдон с лордом Рокингамом, не отсрочками же вашими?

– Год был очень плохим для всех, господин Герберт, и наша ферма пострадала не меньше других…

– Мне до этого дела нет, и никакой отсрочки я вам дать не могу.

Малыш, забившись в угол, слушал, скрестив руки, с широко раскрытыми глазами.

– Прошу вас, господин Герберт, – продолжал фермер, – пожалейте бедных людей… Я прошу только немного подождать… Половина зимы уже прошла, и морозы были не особенно сильны… Мы выплатим все после лета…

– Что же, уплатите вы немедленно или нет, Мак-Карти?

– Я был бы счастлив, если бы мог это сделать, господин Герберт, но уверяю вас, теперь это невозможно…

– Невозможно! – вскричал управляющий. Продайте все, что имеете…

– Это уже сделано, а остальное уничтожено наводнением… Того, что осталось, не продать и за сто шиллингов…

– Так как же вы можете надеяться на будущий сбор, когда вам нечего даже сеять?.. Да что вы, смеетесь, что ли, надо мной?

– Нет, господин Герберт, я никогда себе этого не позволю. Но ради Бога, не отнимайте у нас последней надежды!

Мюрдок и Сим, молчавшие все время, теперь едва сдерживались, видя, что отец принужден был унижаться перед этим человеком.

В это время бабушка, привстав со своего кресла, сказала торжественным голосом:

– Господин Герберт, мне семьдесят семь лет, и все эти семьдесят семь лет я прожила на этой ферме, которую арендовал сначала мой отец, потом муж и сын. До сих пор арендные деньги были всегда уплачены, и я никогда не поверю, чтобы лорд Рокингам захотел нас прогнать…

– Дело не в лорде Рокингаме! – ответил грубо Герберт. – Он о вас и понятия не имеет, лорд Рокингам! А вот Джон Эльдон вас знает, и он строго приказал удалить вас из Керуана, если вы не уплатите…

– Уйти из Керуана! – вскричала Мартина, бледная как смерть.

– Да, и через неделю!

– А куда же мы денемся?

– Куда хотите!

Малышу пришлось видеть уже много горя, он претерпел ужасную нужду, а между тем ему теперь казалось, что он еще никогда не видел ничего подобного. Оно было тем ужаснее, что здесь не было ни слез, ни криков.

Однако Герберт встал и, прежде чем спрятать бумаги в сумку, еще раз спросил:

– Я вас еще раз спрашиваю, хотите вы платить или нет?

– Но чем же?

Это произнес громким голосом Мюрдок.

– Да!.. Чем платить? – повторил он, приближаясь к управляющему.

Герберт давно знал Мюрдока. Ему было небезызвестно, что тот один из самых ярых сторонников народной лиги, и он подумал в настоящую минуту, что хорошо было бы избавиться от него. Поэтому, не считая нужным с ним церемониться, он ответил, пожимая плечами:

– Вы спрашиваете, чем платить? Уж конечно, не тем, что принимать участие в смутах и бойкотировать владельцев… Работать надо!..

– Работать! – вскричал Мюрдок, показывая ему свои руки, загрубевшие от работы. – Разве эти руки не работали?.. Разве мои родители, братья сидели столько лет на этой ферме, сложив руки?.. Господин Герберт, не говорите таких вещей, потому что я не в состоянии их слушать…

Мюрдок закончил слова жестом, заставившим управляющего попятиться. И тогда, дав волю своему сердцу, в котором было столько гнева на общественную несправедливость, он высказался с энергией, присущей ирландскому языку, про который было сказано: «Если хотите говорить в защиту своей жизни, то говорите по-ирландски!» Конечно, все, что он теперь высказывал, было борьбой за жизнь своих и свою собственную.

Почувствовав облегчение после всего сказанного, он сел опять в стороне.

Сим чувствовал, что негодование клокочет в нем, как огонь в печке.

Мартен Мак-Карти, опустив голову, не решался прервать молчания, последовавшего после резких слов Мюрдока.

Герберт продолжал, однако, окидывать всех злым и презрительным взглядом.

Мартина встала и, обращаясь к управляющему, сказала:

– Сударь, я умоляю вас дать нам отсрочку… Это даст нам возможность заплатить вам через несколько месяцев… Мы будем работать до изнеможения… Умоляю вас… на коленях… сжальтесь!..

И несчастная женщина преклонила колени перед этим безжалостным человеком, один вид которого служил оскорблением.

– Довольно, мать!.. Слишком много унижений! – сказал Мюрдок, подняв мать с колен. – Таким мерзавцам отвечают не просьбами…

– Нет, – сказал Герберт, – мне ваши слова не нужны, мне нужны деньги, и сию же минуту, не то через неделю вас отсюда выгонят…

– Хорошо! – вскричал Мюрдок. – Но я раньше выгоню вас! Пока мы еще здесь хозяева!

И, схватив управляющего поперек туловища, он выбросил его за дверь.

– Что ты сделал, сын мой?.. – проговорила Мартина, в то время как все остальные лишь поникли головами.

– Я сделал то, что должен сделать каждый ирландец, – ответил Мюрдок. – Они должны прогнать из Ирландии лордов, как я прогнал их агента с нашей фермы!

Глава шестнадцатая. ИЗГНАНИЕ

Таково было положение семьи Мак-Карти в начале 1882 года. Малышу только что минуло девять лет. Существование недолгое, конечно, если считать по истекшему времени, и в то же время очень долгое по пережитым испытаниям. В нем насчитывалось только три счастливых года – именно те, которые он провел на ферме.

Итак, нищета, которая ему была хорошо известна, обрушивалась теперь на людей, которых он любил больше всего на свете, на семью, ставшую ему родной. Несчастье должно было расторгнуть связь, соединяющую брата, мать, детей. Они принуждены будут расстаться, разойтись в разные стороны, может быть, даже покинуть Ирландию, так как не могли более жить на своем родном острове. Разве за эти последние годы не отняли землю у трех с половиной миллионов фермеров? И то, что случилось с другими, может же случиться и с ними.

Да смилуется Бог над этой страной! Голод поражает ее как эпидемия, как война! Такое же бедствие, и такие же результаты…

Всем памятна зима 1840/41 года, когда было столько жертв голода, и еще более ужасный 1847-й, прозванный «черным годом».

Когда не бывает урожая, все деревни пустеют. Можно войти в открытые двери любой фермы, нигде никого не встречая. Все арендаторы изгнаны самым безжалостным образом. Земледельческой промышленности нанесен удар прямо в сердце. Если бы это происходило только от неудачного урожая хлебов, можно было бы надеяться на следующий год. Но когда суровая, продолжительная зима убила даже картофель, деревенским жителям остается только бежать в города, ютиться в «работных домах» или совсем покинуть страну. В этом году большинство земледельцев решилось на последнее. Обыкновенный результат нахлынувшего бедствия. Когда-то в Ирландии было двенадцать миллионов жителей, теперь только в Соединенных Штатах насчитывают более шести миллионов ирландских колонистов.

Не эта ли участь предстояла и Мак-Карти с семьей? Да, и предстояла в самом скором времени. Ни аграрный союз, ни митинги, в которых участвовал Мюрдок, не могли устранить этого. Средства «Poor board» были слишком незначительны в сравнении с количеством пострадавших. Касса, пополняемая ассоциациями home rulers, не замедлит опустеть. Что же касается восстания против владельцев и сопровождающих его грабежей, то лорд-наместник решил укротить их силой. Это было заметно по огромному числу агентов полиции, наблюдавших за самыми подозрительными, иначе говоря, самыми несчастными местностями.

Поэтому Мюрдоку следовало быть очень осторожным, но он об этом и не думал. Вне себя от горя и озлобления, он взывал о мщении и подстрекал крестьян к восстанию. Его отец и брат, увлекаясь его примером, навлекли подозрение и на себя. Их теперь ничто не могло остановить. Малыш, страшась появления полиции, бродил целыми днями вокруг фермы.

Жили на последние средства. Продали кое-что из мебели, чтобы добыть хоть немного денег. А между тем впереди еще несколько месяцев зимы!.. Как дотянуть до весны? И что можно ожидать в будущем?..

К тревогам за настоящее и будущее присоединялось еще огорчение по поводу болезни бабушки. Бедная старушка слабела с каждым днем. Она не покидала своей комнаты, не могла встать даже с постели. Малыш сидел обыкновенно около нее. Она любила, чтобы он был с маленькой Дженни, которой исполнилось два с половиной года. Иногда она брала к себе ребенка, отвечая на его улыбку… Какие грустные мысли осаждали ее, когда она думала о будущем девочки. Она тогда спрашивала Малыша:

– Ты ее любишь, не правда ли?

– Да, бабушка.

– Ты ее никогда не покинешь?..

– Никогда… никогда!..

– Дай Бог, чтобы она была счастливее нас!.. Она ведь твоя крестница, не забывай этого!.. Ты будешь уже взрослым, когда она еще будет девочкой!.. Ведь если бы ее родители умерли, ты должен заменить ей отца…

– Нет, бабушка, не надо об этом думать! Не всегда же будет одно горе… Пройдет несколько месяцев – и все будет опять хорошо… Ваше здоровье поправится, и мы увидим вас опять в вашем большом кресле, а Дженни будет играть около вас…

Говоря это, Малыш чувствовал, что готов расплакаться, потому что знал, что бабушка была очень, очень больна… Но при ней он все же сдерживался и давал волю слезам только тогда, когда никто его не видел. Он ждал, кроме того, ужасного появления Герберта, который должен был прийти со своими помощниками, чтобы изгнать семью из ее единственного пристанища.

В первых числах января бабушке стало заметно хуже. У нее было несколько припадков, и после последнего можно было подумать, что она умирает.

Ее посетил доктор, один из тех сердобольных врачей, которые лечат бедняков, не могущих ничем заплатить им. Он объезжал верхом эти несчастные деревни, когда Малыш остановил его с просьбой зайти на ферму. Осмотрев бабушку, доктор не смог скрыть от семьи, что старушке оставалось жить лишь несколько дней. Горе и лишения сломили ее. Она была в полном сознании, которое и должна была сохранить до последней минуты. В этой крестьянке было столько еще жизненной силы, столько противодействия разрушению, что борьба со смертью предстояла страшно тяжелая.

Прежде чем уйти, доктор прописал лекарство, которое должно было облегчить последние минуты бабушки. Он ушел, оставив семью в полном отчаянии.

Пойти в Трали, заказать и получить лекарство, – на все это понадобилось бы не более суток… Но чем заплатить за него?.. Семья уже долгое время питалась лишь овощами, не имея ни пенса. Продать было нечего: не осталось ни мебели, ни одежды… Это была нищета, доведенная до последней возможности.

И Малыш вдруг вспомнил о гинее, которую он когда-то получил от мисс Анны Уестон. Это была чистая комедия со стороны актрисы, но он считал, что деньги эти были им вполне заслужены, и поэтому берег их в том самом горшке, где лежали его камешки… Мог ли он тогда надеяться, что они когда-нибудь превратятся в шиллинги или пенсы?

Никто на ферме не знал, что у Малыша была эта золотая монета, которую он решил теперь употребить на лекарство бабушке. Оно облегчит страдания, может быть, продлит ее жизнь… Малышу все еще хотелось надеяться, хотя надежды больше не было.

Он был вправе употребить эти деньги на что хотел. Во всяком случае, нельзя было терять времени, но чтобы никто не заметил, он решил уйти ночью. Двенадцать верст до Трали да двенадцать назад не Бог весть что для сильного ребенка, и он об этом даже и не задумался. Что касается его отсутствия, то вряд ли это заметят, так как он имел обыкновение, если только не сидел около бабушки, проводить все время вне дома, наблюдая, не идет ли управляющий, чтобы прогнать их с фермы, или полиция для задержания Мюрдока.

Седьмого января Малыш вышел в два часа ночи из своей комнаты, поцеловав бабушку, не проснувшуюся от его поцелуя. Затем затворил осторожно дверь и поласкал Бирка, который, казалось, спрашивал его: «Ты не берешь меня с собой?» Нет, он хотел оставить его на ферме, на тот случай, если бы появился кто-нибудь неожиданный, о ком бы пес мог предупредить своим лаем. Пройдя двор и отворив калитку, он очутился совершенно один на пустынной дороге.

Была полная темнота. В первые дни января солнце восходит на этой широте, между пятьдесят второй и пятьдесят третьей параллелью, очень поздно. В семь часов утра восток едва окрашивается первым отблеском зари. Таким образом, Малышу предстояло совершить половину пути среди темной ночи; его это нисколько не пугало.

Погода была холодная, хотя термометр показывал лишь двенадцать градусов ниже нуля. Небо усеяно миллиардами звезд. Дорога, вся белая, тянулась бесконечной снежной лентой. Шаги гулко раздавались в тишине.

Малыш вышел в два часа утра, надеясь вернуться до наступления темноты. По его расчету, он должен был быть в Трали около восьми часов. Пройти двенадцать миль за шесть часов не могло затруднить мальчика, обладавшего крепкими ногами. Он отдохнет часа два в Трали в то время, когда будет закусывать в каком-нибудь кабачке за два или три пенса. Затем, взяв лекарство, отправился в путь около десяти часов. Программа эта, старательно составленная, будет, конечно, выполнена, если не произойдет чего-нибудь непредвиденного. Дорога была хорошая, и холод только способствовал скорой ходьбе. Малыш был рад, что прекратился ветер, против которого ему было бы трудно бороться. Обстоятельства благоприятствовали, и ему оставалось только благодарить провидение.

Конечно, можно было опасаться какой-нибудь недоброй встречи, стаи волков например. Это была бы настоящая опасность. Хотя зима и не была чересчур сурова, звери бродили с воем по окрестностям. Малыш не мог не подумать об этом, и сердце его невольно забилось, когда он очутился один на этой большой дороге, с торчащими, как скелет, обнаженными деревьями.

Мальчик, идя скорым шагом, прошел первые шесть миль в два часа.

Было четыре часа утра. Темнота начинала понемногу рассеиваться, и звезды заметно побледнели. Часа через три на горизонте должно было появиться солнце.

Малыш почувствовал потребность отдохнуть. Он сел на срубленный пень и, вытащив из кармана печеную картофелину, съел ее с жадностью. В четверть пятого отправился дальше.

Нечего и говорить, что Малыш вовсе не боялся заблудиться. Он прекрасно знал эту дорогу, по которой не раз проезжал в тележке с Мартеном. Это было счастливое время, которое теперь невозвратно…

Дорога была по-прежнему пустынна. Ни одного пешехода, – о чем Малыш, впрочем, и не сожалел, – но и ни одной тележки, которая могла бы подвезти его, избавив от усталости. Ему оставалось, значит, рассчитывать лишь на свои ноги, маленькие, правда, но зато крепкие.

Наконец были пройдены еще четыре мили, не так, правда, быстро, как первые шесть, но, во всяком случае, оставалось пройти только две.

Был восьмой час в начале. Последние звезды погасли на горизонте. Грустная заря тускло освещала пространство в ожидании, когда солнце пронижет волокнистые облака. Предметы были ясно видны на большом расстоянии.

В эту минуту в конце дороги показалась группа людей, идущих из Трали.

Первой мыслью Малыша было не показываться, хотя что могли они сделать ребенку? Инстинктивно, не размышляя, он поспешно спрятался за кусты, выжидая, чтобы эти люди пропели.

Это был отряд полиции, состоявший из двенадцати человек с констеблем во главе. С тех пор как страна находилась под надзором, можно было часто видеть подобные патрули, расхаживающие по распоряжению лорда-наместника.

Малышу, следовательно, нечего было удивляться этой встрече. Но у него вырвался крик испуга, когда он заметил среди полицейских управляющего Герберта, являющегося всегда таким образом, когда собирался изгонять кого-нибудь.

Ужасное предчувствие заставило сжаться его сердце! Не шел ли он на ферму и не взята ли эта полиция, чтобы арестовать Мюрдока?

Малыш отверг эту ужасную мысль. Как только люди прошли, он выскочил из засады и побежал, как мог быстрее, в Трали, куда и прибыл в половине девятого.

Прежде всего он отправился в аптеку, где дождался лекарства, прописанного доктором, отдав в уплату свою золотую монету, – все свое достояние. Так как лекарство оказалось очень дорогим, он получил сдачи лишь около пятнадцати шиллингов. Не торговаться же ему было, в самом деле?..

Малыш даже и не подумал об этом, раз дело касалось бабушки; но зато он решил сэкономить на своем завтраке. Вместо сыра и пива он обошелся большим ломтем хлеба и кусочком льда для утоления жажды. Около десяти часов он покинул Трали и направился обратно к Керуанской ферме.

При других обстоятельствах по дороге было бы заметно оживление. Чувствовалась хотя бы жизнь торговли. Но этот несчастный год заставил выселиться жителей, которым нечем было кормиться! Даже в обычное время сотни тысяч ирландцев переселяются в Новый Свет, в Австралию или Южную Африку, где они надеются не умереть с голоду. Да, наконец, существуют специальные эмиграционные общества, которые за два фунта стерлингов доставляют переселенцев даже на побережья Южной Америки.

В этом же году при неимоверном количестве переселенцев вся западная часть Ирландии походила на пустыню или, что еще печальнее, на опустевшую страну.

Малыш продолжал идти скорым шагом. Он не хотел замечать усталости и выказывал удивительную энергию. Нечего и говорить, что он не мог догнать людей, прошедших тогда мимо него, но по следам их, видневшимся на снегу, мог заметить, что они шли по направлению к Керуапской ферме. Это была достаточно побудительная причина, чтобы заставить торопиться Малыша, хотя ноги его начинали ныть от слишком продолжительной ходьбы. Однако он не позволил себе ни разу отдохнуть и продолжал идти вперед. Около двух часов дня он находился в двух милях от Керуана. Через полчаса показались строения среди необъятной белизны.

Что сразу поразило Малыша, это отсутствие дыма из трубы, а между тем он знал, что в очаге было еще достаточно топлива.

К тому же, казалось, какая-то странная тишина и пустота исходили из этого места.

Малыш еще более заторопился и, напрягая последние силы, пустился бежать. Падая и снова вставая, он наконец достиг ворот двора…

Что за зрелище! Ворота были сломаны, двор весь истоптан. От строений, хлева, амбаров торчали лишь одни стены… Крыши были сорваны, не оставалось также ни одного окна, ни одной двери. Не хотели ли сделать этот дом негодным для обитания и тем лишить семью их последнего крова? Добровольно ли сделали это сами хозяева или это насильственная работа враждебных рук?..

Малыш застыл от изумления. Его охватил ужас. Он не решался войти во двор, не смел заглянуть в дом…

Он все же решился наконец. Если фермер или кто-нибудь из семьи еще оставался в доме, то надо было узнать…

Малыш подошел к двери, позвал… Но никто не ответил.

Тогда он сел у порога и расплакался.

Вот что произошло в его отсутствие. В Ирландии не редки эти ужасные сцены изгнания, после которых пустуют не только фермы, но и целые деревни. Но несчастные, выгнанные из жилища, в котором они родились и в котором надеялись умереть, могут ведь вздумать вернуться, не найдя себе нигде другого убежища. Помешать им существует весьма простой способ. Надо сделать дом негодным для жизни. Для этого устанавливается перед домом огромное бревно, висящее на цепи между тремя столбами. Перед таким тараном ничто не может устоять. Крыша отлетает, труба отламывается, очаг разбивается. Ломаются двери и окна, оставляя лишь одни голые стены. И когда дом приведен в такое состояние, когда он открыт для бурь и снега, тогда лендлорд и его агенты могут быть спокойны: семья в него больше не вернется.

Что же удивительного, что после подобного отношения сердце ирландца переполнено ненавистью к его поработителям?..

А здесь, в Керуане, это изгнание сопровождалось еще большей жестокостью, вызванной жаждой мести со стороны Герберта. Желая отплатить Мюрдоку, он пришел на ферму не с одними только помощниками своими по поводу аренды; он донес на фермера, как на мятежника, которого и приказано было арестовать.

Прежде всего Мартена с женой и детьми выгнали из дома, где начали производить обыск. Не пощадили даже старой бабушки. Сорвав ее с постели, ее сволокли на двор, где у нее, однако, хватило сил приподняться, чтобы проклясть в лице своих убийц убийц Ирландии; после этого она упала мертвой…

В эту минуту Мюрдок бросился на негодяев. Обезумев от гнева, он поднял топор… Его отец и брат хотели последовать его примеру, защищая своих… Но противников было больше, и сила закона взяла верх, если можно так назвать это издевательство над справедливостью.

Вооруженное сопротивление полиции было занесено в протокол, и не только Мюрдока, но и Мартена и Сима арестовали. С 1870 года ни один фермер не мог быть изгнан без известного вознаграждения, но Мартен утратил теперь это право.

Нельзя было похоронить бабушку на ферме, ее надо было отнести на кладбище; положив на носилки, ее понесли оба внука, сопровождаемые Мартеном, Мартиной и Китти с ребенком на руках, окруженными со всех сторон полицейскими.

Печальное шествие направилось в Лимерик. Можно ли себе представить что-нибудь печальнее этого зрелища несчастных, окруженных полицией людей, сопровождавших прах бедной старушки?..

Малыш, пришедший наконец в себя, обегал весь пустой дом, тщетно зовя всех по именам… Но все кругом оставалось безмолвно.

Вот в каком виде он нашел дом, в котором провел счастливейшие годы своей жизни, дом, с которым он был связан столькими воспоминаниями!..

Он вспомнил тогда о своих камешках, означавших число дней, проведенных им на ферме, и отыскал глиняный горшок, который оказался в целости.

Ах, эти камешки! Малыш, сев на пол у дверей, начал пересчитывать: их было тысяча пятьсот сорок.

Это означало четыре года и восемьдесят дней – с 20 октября 1877 года до 7 января 1882-го, – прожитые им на ферме.

И теперь надо было покинуть ее, надо было разыскать семью, ставшую ему родной!..

Прежде чем уйти, Малыш связал в узелок свое белье, оставшееся в разбитом ящике. Вернувшись во двор, он вырыл яму под елью, посаженной им в день рождения его крестницы, и закопал в нее свой горшок с камешками.

Бросив последний взгляд на разрушенный дом, он вышел на дорогу, уже черневшую в вечерних сумерках…

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая. ИХ СВЕТЛОСТИ

Лорд Пиборн, не теряя изысканности манер, перебрал многочисленные бумаги, разбросанные на столе, перевернул журналы и газеты, осмотрел карманы своего желтого плюшевого халата и темно-серого пальто, лежащего на спинке кресла, и сдвинул незаметным движением брови. Его светлость выражал всегда все свои, даже самые сильные движения, неудовольствие лишь таким аристократическим образом.

Его слегка согнутая фигура выражала желание заглянуть и под стол, покрытый длинной скатертью, окаймленной бахромой; но, одумавшись, он нажал кнопку звонка у камина.