Бабайка

В молчании свернули бивуак, в молчании тронулись в путь.

Угнетала некоторая типичность ситуации.

Есть во всех этих приключениях одна неизменная особенность. В каждом мире я делаю что-то такое, из-за чего окружающие мной недовольны. И при этом, как правило, я не понимаю, что я сделал, а когда понимаю, что я сделал, то не понимаю, почему мной недовольны.

Ладно Джоанна. Но констебль-то? Ему-то я что сделал?

За этими рассуждениями я вдруг обнаружил, что день сегодняшний не так уж и плох. То ли я приноровился к поступи моей лошади, то ли задница моя за ночь окрепла, но факт остаётся фактом – чувствовал я себя очень даже ничего. Это обстоятельство сразу же подняло моё настроение. Сегодня мы отыграемся за вчерашний пропущенный обед, думал я, предвкушая близкий привал.

И, наконец, этот самый привал наступил.

– Здесь, – сказал констебль. Не знаю, чем глянулось ему это место. За последний час мы проехали с пяток подобных. На мой взгляд.

Джоанна всё с той же сумрачной рожицей спешилась, сняла перемётные сумы и бросила их на землю. Спешились и мы. Некоторое время констебль наблюдал, как девушка нарезает снедь, орудуя ножом с таким мрачным ожесточением, что казалось, она отхватит себе пару пальцев непременно.

– Мастер Григорий, – обратился он ко мне. – Мне необходимо провести дополнительный допрос. Давайте отойдем в сторонку.

Ну что вот еще такое. Чего он мурыжит меня.

И мы отошли в сторонку.

– Констебль, – сказал я, – я вам всё сказал. Более добавить мне…

– Мастер Григорий, – перебил меня Хёрст. – Даже у дикарей существуют правила приличия.

– Что?

– Оскорблять людей, давших вам еду и кров, пусть даже всего на одну ночь – это в любой культуре поступок мерзкий. Есть места, где за это убивают!

Констебль говорил всё это тихим, яростным голосом, от которого мурашки бежали по коже.

– Я не понимаю, констебль…

– Гордон Бэнкс – мой брат по оружию, на поле близ Уэмбли мы стояли плечом к плечу! Оскорбление, нанесенное его дочери – это оскорбление, нанесенное мне. Теперь я буду верить в то, что ты не терял веры! И дай судьба мне такое счастье! Как только вы утратите статус подследственного, я вызову вас на поединок!

Уэмбли?!! Оскорбление?!

– Констебль, я никого не оскорблял! Тем более Бэнкса…

– Да неужели? Тогда почему вы отказали его дочери? Или ваша кровь настолько благородна, что делиться ею ниже вашего достоинства?

Чертовщина какая-то!

– Констебль…

– Послушайте меня, мастер Григорий, это Дальние Земли! Если Бэнксы сочли, что ваша кровь….

– Погодите Хёрст, – ошеломленно сказал я. – Вы хотите сказать, что правила хорошего тона требуют, чтобы я обрюхатил Джоанну?

Хёрст замолчал. Он смотрел на меня, хлопая глазами, и было видно, что констебль укладывает в своей голове что-то такое, что значительно выпирает за пределы его мировоззрения.

– Идите есть!

Господи, голос-то какой мрачный.

Видимо, я и впрямь сильно её обидел.

XII

– Может быть, я и не прав. В конце концов, вы иностранец. У вас могут быть другие обычаи, я понимаю. Поговорите с ней. Сделайте это.

Констебль Хёрст говорил короткими фразами, подбирая слова, и так чтобы Джоанна не услышала. Я посмотрел на девушку. Она ехала метрах в десяти впереди, и даже по спине её было видно: сердита.

– Джоанна, – крикнул констебль, поддав шпорами, – присмотри за подследственным! Я проедусь вперёд, что-то на душе неспокойно.

Буц перешёл на легкую рысь, унося своего хозяина вперёд.

Мы двигались по степи. За последние сутки лесные островки окончательно исчезли, уступив место степному простору. Куда ни глянь – везде волнующееся море травы. Я невольно усмехнулся – похоже, констебль нашел довольно нелепый повод для того, чтобы оставить нас одних.

Джоанна придержала своего коня, дожидаясь меня.

– Мастер Григорий, – хмуро сказала она, – лучше бы нам ехать рядом. Раз у мастера Хёрста неспокойно на душе.

Упс… Это что же получается – среди равнины этой голой можно ждать неприятностей?

– А чего тут можно опасаться?

Джоанна посмотрела на меня таким взглядом, мол, уж не издеваюсь ли? и всё-таки сказала:

– Засады.

Представляете, степь и тут из-за угла танк. Смешно. Джоанна заметила мою усмешку, и всё так же хмуро сказала:

– Издалека увидят и в траве лежат вместе с лошадьми. Лошади у них натасканные. Подъедешь поближе, и вдруг ка-ак… Очень даже лихо у них это получается. Но вообще их вроде вытеснили, фронтир ныне за Далекой Радостью, но залетают порой шалые… всякое, в общем, бывает.

Ещё минут пять ехали в молчании, посреди травы и стрекота зелёных кузнечиков. Или кто тут у них?

И, наконец, я решился.

– Джоанна, я хотел бы попросить у тебя прощения.

Она продолжала ехать, даже поворотом головы не обозначив, что слышит меня.

– Джоанна.

Очень тяжело разговаривать с человеком, который не желает на тебя смотреть. Чувствуешь себя идиотом. А теперь учтите тематику предстоящего разговора и почувствуйте себя идиотом вдвойне. Меня в мелодрамах всегда раздражали мужички, которые бравенько так объясняли красавицам, почему они не должны быть вместе. А теперь вот меня угораздило попасть именно в такую ситуацию. И себе-то можно не врать – мне Джоанна нравилась. Даже очень нравилась.

Да что ж такое в самом деле-то!

Решено – скажу ей правду. Не поверит так не поверит.

Зато спать буду спокойно.

Наверное.

XIII

Вечером третьего дни мы увидели Далекую Радость. Когда-нибудь здесь будет город, а пока это небольшой пограничный посёлок.

Столица Дальних Земель.

Заштатный городишко.

Место, правда, очень хорошее: на слиянии двух судоходных рек, с фортом на обрывистом берегу. Когда-то и в нашем мире люди выбирали места для того, чтобы жить, а не зарабатывать. Может, поэтому старые города обладают неясным очарованием?

Мы стояли на вершине холма, и городок лежал перед нами как на ладони.

– Вообще-то нам необязательно было сюда подниматься, – сказал констебль слегка смущённо. – Просто мне нравится вид с этого холма. Всё как на ладони. Вот торговая площадь, самое большое здание – это салун, вон тот дом – зал собраний, двухэтажный дом – это гостиница. К слову, там тоже подают выпивку. А вот тот человек, судя по посадке, это Джимми Гривз.

И констебль пустил коня легкой трусцой вниз по склону, навстречу всаднику, неторопливо пылившему от городка.

Джим Гривз. Пожалуй, уже пора перестать удивляться.

Я посмотрел на Джоанну и увидел, что девушка смотрит на меня. Что-то сжалось у меня внутри. Четыре раз в моей жизни женщины смотрели на меня таким взглядом. Три раза это кончалось маленькими трагедиями, и один раз – свадьбой.

Я улыбнулся и отвел взгляд. Фальшивенькая, должно быть, вышла улыбочка – чувствовал я себя препаршиво. Нет ничего хуже, чем обещание, которое не можешь выполнить.

Пусть даже к обещанию этому тебя принудили необоримые обстоятельства.

– Джоанна, а кто такой Джим Гривз?

– Шериф Далекой Радости. Хороший, в общем-то, человек.

– В общем-то?

– Ну… шериф не может быть хорош для всех. Иногда надо и зубы показывать, – и она снова улыбнулась. Чёрт, подумал я. – Поехали, чего тут стоять.

Мы были уже на середине склона, когда Джоанна вдруг сказала:

– Что-то там у них случилось.

– С чего ты взяла?

– Они оба скачут сюда.

XIV

– Откуда он здесь? – спросил я тихонько.

– Думаю из Йорка. Хотя с него станется, он может и из самой метрополии заявиться.

Констебль Хёрст вид имел довольно озадаченный.

– Ничего не понимаю, обычное ведь расследование… Либо появились какие-то новые обстоятельства, либо вы, мастер, больше, чем кажетесь.

И он внимательно оглядел меня, словно пытаясь разглядеть что-то такое, чего не замечал раньше.

– Так ведь … может, я тут и ни при чём вовсе, – пробормотал я.

– Да нет, всё правильно, – сказал Гривз, с любопытством глядя на меня. – Тут ошибки быть не может. Именно о вас господин губернатор справлялся.

Был он несколько грузен, с массивным дубленым лицом, вид имел степенный и неторопливый – настоящий киношериф из американской глубинки. А если добавить, что шериф Далёкой Радости Джимми Гривз постоянно держал в уголке рта соломинку – как альтернативу сигаре, то образ получался вполне канонический.

Мы въехали по главную улицу посёлка, ведущую к центральной площади, четверо в ряд, закатное солнце светило нам в спину, и мне ужасно хотелось посмотреть, как мы выглядим со стороны, и всё время я это детское желание из головы гнал, и никак не мог от него избавиться. При этом легкая ошарашеность меня не покидала – какое дело губернатору до меня? В общем, я испытывал чувства, которые в литературе принято называть сложными. Я глянул на своих спутников, и Джоанна тут же ободряюще улыбнулась мне, дескать, не волнуйся, ты справишься; вот ещё и она, подумал я, и внимательно стал смотреть на неуклонно приближающееся здание собраний.

– Ладно, – вздохнул констебль. – Тут думай-не думай, а пока не предстанем под светлы очи… И давайте-ка побыстрей, всё-таки губернатор.

И мы пустили лошадей рысью. Пугая кур, пронеслись по главной улице, – поселяне смотрели вслед нам долго и внимательно, остановили лошадей перед крыльцом Дома Собраний. Шериф и констебль отчётливо лихо спрыгнули со своих скакунов, легко взошли на крыльцо и остановились, глядя, как я, бормоча, мол, один секунд, господа, счас всё будет в ажуре, покидаю седло, а потом некоторое время прыгаю на одной ноге, пытаясь освободить другую ногу из стремени.

– Джимми, это он? – спросил, недоверчиво глядя на мои вольные упражнения со стременами, молодой, но бородатый мужчина, вооружённый большим луком; он сидел на табурете у входной двери и здорово походил на вольных стрелков Шервуда – как я их себе представляю.

– Да, – коротко ответил шериф. Стрелок недоверчиво хмыкнул, встал и открыл дверь.

– Входите. Губернатор ждёт вас. Без девушки, – остановил он Джоанну. Девушка посмотрела на констебля, тот отрицательно покачал головой.

– Идёмте, мастер, – сказал шериф.

И мы вошли в Дом Собраний. Внутри это напоминало католическую церковь: те же лавки со спинками, такой же проход посередине, высокие окна по боковым стенам, застекленные мозаичными стеклами, только вот помост-подиум вместо алтаря делал это место похожим еще и на сельский клуб.

Губернатор оказался невысоким мужчиной неожиданно интеллигентного вида. Он сидел за столом у окна, слева от подиума, изучая какие-то бумаги, и поднял голову, когда мы шли по проходу.

Не дойдя до стола пяти шагов, мы остановились. Констебль Хёрст сделал ещё один шаг вперёд, расставил ноги на ширину плеч, заложил руки за спину и сухо доложил:

– Господин губернатор, подследственный доставлен. Официально предъявленное обвинение – разрушитель веры. Смягчающие обстоятельства – показал способности к обретению веры. Констебль Джефф Хёрст, к вашим услугам, сэр.

– Спасибо, констебль, – сказал губернатор. Несколько мгновений он внимательно смотрел на меня, словно взвешивая меня на невидимых весах.

– Господа, я попросил бы вас оставить нас с мастером Григорием наедине. И, Джим, если вас не затруднит – чаю, пожалуйста.

Констебль хмуро посмотрел на меня, чётко развернулся через левое плечо и вышел. Следом с невозмутимым видом вышел шериф.

Губернатор молчал, я тем более. Наконец губернатор откашлялся:

– Мастер Григорий, сказать по правде, я в некотором затруднении. Я здесь нахожусь неофициально, и вид ваш… Вы есть случай достаточно редкий. Атеист, ставший на путь исправления – такое нечасто встречается. И каждый такой случай – это новая надежда.

Я невольно улыбнулся. Губернатор на мгновение сузил глаза, его лицо построжело, а голос… голос не изменился. Остался всё тем же – суховатым, бесстрастным. Почти официальным.

– И поэтому я должен был поговорить с вами наедине.

Пауза.

– Ответьте мне на вопрос: что заставило вас отказаться от атеизма? Почему вы решили ступить на путь веры?

– Простите…, – я замялся, не зная, как мне обращаться к губернатору. – Констебль Хёрст и шериф, видимо, думают, что это само собой разумеющееся… Если честно, я даже не знаю вашего имени.

– А! – легко воскликнул губернатор, улыбнулся, разом растеряв всю свою официальность, и вышел из-за стола. – Вот в чём дело… Прошу прощения за недоумие своих подчиненных. Официально мой титул звучит так: Наместник Её Величества Губернатор Южного Йорка и Островов сэр Альфред Рамсей. Разумеется, ничего этого говорить вам не надо, достаточно простого «сэр».

Хорошая у него улыбка, подумал я. Наверняка спит спокойно, и счастлив в семейной жизни.

– И ещё один вопрос, сэр.

– Да, пожалуйста, – всё так же легко откликнулся сэр Альфред Рамсей.

– Боюсь, вы не отдаёте себе отчета, – я говорил медленно, отчего-то пытаясь подделаться под речь истого британского джентльмена. – Дело в том, что я пришелец из такого далека, что некоторых вещей не понимаю. Вот, к примеру, кого вы называете атеистами?

Задавая этот вопрос, я уже доподлинно знал, что сейчас будет. Так и есть. Губернатор молча смотрит на меня, моргая глазами.

М-да, не балуют меня в Зелёном мире разнообразием реакций.

– Атеисты верят в бога…

Мне показалось, что я ослышался. Как дико смещены здесь привычные мне понятия! А губернатор меж тем продолжал вколачивать клинья в моё сознание.

– …а истинная вера – это вера человека в свои силы. Эта вера позволяет творить чудеса. Настоящие чудеса. Истинно верующий способен порождать инструменты для достижения своей цели одной лишь силою веры. Атеисты же лишены способности верить в себя. Он верят лишь в то, что есть некая сущность, создавшая этот мир.

– То есть бог, – вставил я.

– Именно. И они считают, что раз этот самый бог дал человеку способность думать, то человек должен познавать мир. Наука! Вот как они это называют… Но в последнее время, – губернатор понизил голос, – возникли проблемы. При всей своей несуразности и идеалистичности этот подход даёт практические плоды, – голос губернатора снова начал набирать обороты. – Это самое знание позволяет атеистам создавать вещи, которые нам создавать не под силу, ибо их извращённые умы дотягиваются мыслью до таких… Впрочем, мы тоже можем создавать эти вещи, но только после того, как увидим их и разберёмся в механизме их действия. Но это опять же требует познаний в этой их науке. Получается своего рода замкнутый круг. Чтобы бороться с их богом, надо постичь их науку, а чтобы постичь науку, надо постичь суть божественного, а чтобы постичь божественное, надо отчасти примириться с их богом, – и тут звенящий голос губернатора неожиданно притух. – Наши люди не очень-то способны к познанию. Веками мы верили, и вера нас спасала. Но, как выясняется, вера без знания – это мало. Нам нужны люди, способные не просто верить, но узнавать новое.

Вот те раз. Вместо того чтобы искать сына, я, кажется, попал на войну. И это не мой мир, и не моя война. Наверное, за счастье своего мира надо бороться самому. Но, боюсь, если я скажу об этом сэру Альфреду, он меня не поймет …

– И я как раз такой человек?

– Да, – сказал губернатор. – Я выступал пред Собором, но королева пока ещё не очень-то осознаёт размеры угрозы. А у атеистов меж тем появляются машины! Я же, как человек думающий, предвижу их усложнение. И боюсь, что наступит миг, когда мы будем не способны понять, что они придумали, и, следовательно, наша вера окажется бессильной, будучи не подкреплена знанием! Мы живём в хорошей стране, но наш мир – под угрозой.

– То есть если, к примеру, у атеистов появится танк…, – и я тут же мысленно отругал себя.

Танк.

Нет, ну надо же! Вспомнил. Юный техник, най вашей маме.

– Танк? Что есть танк?

– Ну это как раз машина… несет на себе броню, пушку…

– Пушку?! Вы хотите сказать, что этот ваш танк несёт и броню, и пушку? И лошади могут сдвинуть его с места? – поднял бровь губернатор.

– У танка мощный двигатель… мотор, движитель и… и он на гусеницах… – сказал я, чувствуя, что не способен дать исчерпывающее объяснение этому прогрессивному неучу.

– На гусеницах?! – вот уже и вторая бровь полезла наверх.

– Ну… так сказать… э-э-э… танк сам несет дорогу на своих колесах, – вспомнил я какую-то книжку, прочитанную в детстве.

– Совершенно невозможная штука, – пробормотал губернатор и замолчал. Я также помалкивал, чувствуя, что и без того нагородил порядочно ереси. Кто-то открыл дверь, судя по звуку – ногой.

– Ваш чай, сэр, – по проходу топал с подносом в руках бравый стрелок. Тот самый, сидевший у дверей.

– Поставьте на стол. Спасибо. Можете идти, Рональд, – сказал сэр Альфред, взял с подноса чашку и сделал глоток. Нам, стало быть, чай не предлагают. Ну-ну.

– Более мне, пожалуй, вам говорить ничего не следует, – задумчиво прихлёбывая чай, сказал губернатор. – С вас ещё не снято официальное обвинение. Вот когда завершится ваш поединок…

– Поединок?! – кажется, я сказал это слишком эмоционально.

– Да, поединок. Не забывайте – вы всё еще обвиняетесь в разрушении веры. Через три дня сюда прибудет королевский дуэлянт, в поединке с которым вам предстоит доказать крепость своей веры. Под стражу брать мы вас не будем, просто эти три дня с вами будет констебль Хёрст. И пусть шериф найдет для вас одежду менее экзотичной расцветки. Незачем зря смущать народ.

Три дня. Всего три дня.

Кто-нибудь подскажите: куда бежать?

XV

– Вот, значит, как, – сказал Хёрст. – То есть мне с вами ещё три дня нянчиться. А то, что у меня расследование – это, значит, побоку.

– Ну отчего же, Джефф, я ведь могу быть с вами эти три дня.

– Ага, – горько сказал констебль. – Новое слово в сыскном деле. Констебль ведет расследование вместе с подследственным. Джоанна, а ты когда поедешь домой?

– Вот ещё, – сказала Джоанна. – Чтобы я пропустила дуэль?

– А старина Бэнкс пусть, значит, волнуется?

– А вы, мастер Хёрст, пошлите отцу весточку, чтобы он не волновался, – вкрадчиво сказала Джоанна.

Шериф коротко хохотнул, прикрыв рот ладонью. Констебль строго посмотрел на девушку, потом на Гривза, откинулся на спинку стула и в сердцах крикнул:

– Принесут нам в конце концов поесть?! Мартин!

– Ещё пару минут, Джефф! – отозвался от стойки хозяин салуна, сухопарый мужчина лет сорока.

Хёрст немного посидел с сердитым лицом, сложив руки перед собой, затем вздохнул, вынул из воздуха перо и начал что-то писать на возникшем на столе листе бумаги. Закончив, он, как и в первый раз, сложил лист голубем, дунул бумажной птице в хвост и запустил его. Оживший голубь захлопал крыльями и вылетел в открытое окно. Разговоры в салуне смолкли. Украдкой оглядевшись, я увидел, что все с почтением смотрят на констебля.

Интересно. Это что же получается, такое может не каждый?

И кстати, надо еще вот что выяснить…

– Скажите, констебль, а как я заплачу за ужин? Вы же знаете моё положение.

– Подследственные столуются за счёт казны, – сказал Хёрст и посмотрел на шерифа.

– Конечно, Джефф, – сказал Гривз. – Далекая Радость с удовольствием ссудит небольшую сумму королевской казне. В качестве гарантии вашей истинной расписки будет вполне достаточно. А пока давайте-ка я угощу вас нашим элем. Мартин! Три эля…

– Четыре, – сказала Джоанна.

– … за мой счёт! – закончил шериф. И глядя на Джоанну: – Дочери мастера Бэнкса не стоит пить эль в мужской компании.

Ага. Сколько я про этот самый эль читал, смотрел, слыхал и вот, наконец-то, попробую, думал я, а от стойки уже спешил хозяин с тремя полными кружками.

Бух! И кружки встали на стол, плеснув пеной…

– Ну как вам наш эль, мастер Григорий? – спросил шериф Далёкой Радости Джимми Гривз. – Такого в ваших краях не найдешь, верно?

– Очень вкусно, – сказал я и натужно улыбнулся. Ох и гадость эта ваша заливная рыба…

XVI

Джоанна скользнула в камеру, чуть слышно скрежетнув дверью, и сразу оказалось рядом – так близко, что ближе не бывает. Как ты сюда…? Шериф дал ключ… Но разве… Да. Обними меня. Не бойся. Ничего не будет.

…Сено, в углу наваленное вместо постели. Луна, нарисовавшая клетки на полу. Тишина – и в тишине этой наше дыхание, негромкие слова и стук наших сердец.

Расскажи мне. Что рассказать? А, это. Знаешь, мне, кажется, нельзя поступать опрометчиво. Слишком много поставлено на кон, милая… и если я нагрешу, то вдруг у меня ничего не получится… Вот так. Жена у тебя счастливая. Не знаю. Может быть. О чем думаешь? Да так… Поединок? И холодеет под сердцем. Не бойся. Ты справишься.

Не помню всех слов, которые она шептала, и плохо помню, что говорил я. Лишь звёзды в проёме окна, большие ярко-зелёные звезды в чёрно-зелёном небе, лёгкий силуэт, выскользнувший через дверь перед рассветом, и тихо скрипнувшую дверь, прикрытую маленькой и крепкой рукой девушки с кожей из нежно-зелёного света.

И лицо её – безумно красивое в неверном сумраке утра, приближающегося неизбежно.

– …Доброе утро, мастер. Как спалось?

– Утро доброе, – сказал я не слишком дружелюбно.

Как спалось. Хорошо спалось, и еще бы спалось до обеда, ежели бы не этот шериф. Спрашивается, какого хрена меня разбудили так рано? Из зарешеченного окошка в камеру лился неяркий свет раннего зеленоватого солнца.

– Умоешься во дворе, сынок. И надо бы тебе быть пошустрее – констебль Хёрст будет здесь минут через двадцать, а еще надо позавтракать.

Констебль появился через четверть часа. Был он не в духе. Причина плохого настроения мастера Хёрста стала ясна чуть позже, когда возле лошадей объявилась Джоанна.

– Джоанна Бэнкс! Нет, нет и еще раз нет, – очень официальным голосом сказал констебль.

– Но… дядя Джефф! А кто будет присматривать за Мерседес?

Дядя, улыбнулся я про себя, карабкаясь на эту самую Мерседес, ха-ха, наш констебль обзавёлся племянницей. Шериф посмотрел на меня, потом на Джоанну и тоже усмехнулся.

– Джефф, в самом деле, – добродушно сказал Гривз. – Будет кому присмотреть за конями, да и всё-таки убийцу ищите, – лишний лук не помешает.

Констебль строго посмотрел на Джоанну, а потом словно что-то сломалось в строгости его лица, и он махнул рукой:

– Ладно… где один, там и двое. Догоняй.

Джоанна радостно взвизгнула и убежала, чтобы спустя мгновенье появиться из-за угла верхом.

– И куда мы сейчас? – деловито спросила она, поравнявшись с нами.

– Как вам нравится это «мы»? – спросил у меня констебль.

Я, пряча улыбку, пожал плечами; Джоанна надула губы.

– Сначала мы осмотрим место преступления, – сказал Хёрст. – И помните, леди, молчание – золото.

XVII

– Вот здесь я его и нашёл. Лицом вниз лежал, головой на север. Жалко Тима, ни жены, ни детей. Даже поплакать над ним некому было. Но человек он был весёлый. Может, не самый храбрый, но с ним было занятно.

Сказавши это, Норберт Стайлз, овцевод, тридцати пяти лет от роду, посмотрел на Джоанну. Вот так вот, мол, мисс, такие дела. Мисс же круглыми глазами смотрела на землю. На то самое место.

– А где тело? – спросил я.

Хёрст с неудовольствием посмотрел на меня.

– Как где? – удивился Стайлз. – Похоронил на кладбище. Всё честь по чести.

– Норберт, извините, мы на минутку.

И Хёрст отвёл меня в сторонку.

– Не надо задавать таких нехороших вопросов. Зачем эти намёки? Это Дальние Земли, всяк может оступиться, ещё неизвестно, как бы вы сами повели себя в мор и глад.

– А как вы собираетесь…? Хорошо, я не буду.

– К чему этот праздный интерес к телу, мастер Григорий?

– Ну, если бы мы осмотрели тело, мы бы могли узнать что-нибудь…

– Что могут рассказать мёртвые?

– Ну… по характеру раны мы могли бы определить бы чем его убили, или вот если бы удар был нанесен сверху вниз, было бы ясно, что ударил человек высокий, и это сузило бы круг подозреваемых.

Констебль довольно долго молча смотрел то на меня, то по сторонам. Вид при этом он имел немножко глуповатый. Стоявшая в сторонке подле лошадей Джоанна с интересом глазела на наш разговор. А непосредственно на месте преступления, пригорюнившись, стоял Норберт Стайлз, время от времени печально вздыхая. Наконец констебль неуверенно сказал:

– Ну не откапывать же теперь его.

Похоже, дело сыска здесь не шибко развито.

Констебль меж тем посмотрел на грустного овцевода.

– Скажите, Норберт, – сказал он крепнущим голосом, – а как убили Ханта, вы не знаете?

– Ну ежели у человека из спины торчит арбалетная стрела, то надо полагать, из арбалета? – отвечал Стайлз.

– А что-нибудь необычное вы видели? – спросил я. Констебль покосился на меня, но ничего не сказал.

– Пожалуй, да, – помолчав, сказал овцевод. – Нечасто увидишь человека, которого убивали два раза.