скачать книгу бесплатно
* * *
Учительница Вадима письмо взяла. Но вместо того, чтобы его отослать, эта идиотка после уроков отдала его Сефане, даже не соизволив прочитать.
А вот Сефана прочитала.
Когда она вернулась домой, то швырнула письмо мне в лицо, а потом подняла и убрала в карман брюк. И заявила, что, когда вернется муж, я за все отвечу.
«За все отвечу»… Я не очень понимаю, что это значит.
Вадим начал плакать, я приготовила ему полдник и сказала, чтобы он не волновался. Что ничего страшного не случилось. Я ему улыбнулась, хотя мне тоже хотелось плакать. Я целую ночь писала это письмо. И с утра у меня в сердце снова затеплилась надежда.
Наконец-то затеплилась.
И это длилось всего один день.
После полдника я помогаю Вадиму помыться, а потом иду в кухню, чтобы закончить приготовление ужина.
Шарандон возвращается почти в восемь вечера. Сефана тотчас же показывает ему письмо, говоря, что я воспользовалась их дорогим сыном, чтобы письмо отправили моей тете. Она говорит ему, что, к счастью, учительница письмо не вскрыла. А я-то думала, что преподаватели все умные…
Я в кухне, жду, когда Шарандон покажет мне, как это – «ответить за все». Я не знаю, что он мне готовит. Ремень или кулак. Может, что-то похуже. Но, в конце концов, я, кроме правды, в письме ничего не писала.
Шарандон зовет меня из гостиной. Я слушаюсь и бросаю кастрюли. В любом случае, если я туда не пойду, он сам за мной придет. Дети сидят по своим комнатам, так что он может дать волю гневу.
– Это что такое? – спрашивает он, тряся листом бумаги.
– Письмо. Тете.
– И с каких это пор ты умеешь писать?
Сефана хмурится.
– И то верно! – бросает она. – Ты как писать научилась?
Я осмеливаюсь улыбнуться, и это им не нравится. Этой дуре такое даже в голову не пришло!
– Уж точно не в школе, – отвечаю я.
И задыхаюсь от первой пощечины.
– Сама научилась, – говорю я с вызовом.
Я вижу, как Шарандон стискивает зубы.
– Вот как ты нас благодаришь? – корит меня Сефана. – Тебя из нищеты вытащили, занимаются тобой, а ты своим всякие гадости о нас пишешь?
Я знаю, что, если отвечу, они еще больше рассердятся. Но так хочется, что страх отступает. По крайней мере, сейчас.
– За что мне вас благодарить? А еще могу напомнить, что рабство отменили в 1848 году. То есть давным-давно.
Тут я им рот точно заткнула. Они переглядываются, потом смотрят на меня.
– Маленькая зараза, – шепчет Шарандон. – Я смотрю, до тебя еще не дошло, так?
– Что не дошло, месье?
– Кто тут главный…
Он хватает меня за руку и куда-то тащит. Открывает ведущую в гараж дверь, и мы спускаемся на несколько ступенек. От запаха бензина меня начинает подташнивать. Сефана закрывает дверь. Шарандон кладет мою правую руку на верстак и просит жену меня подержать.
– Ну как тебе? – бросает он с ужасной улыбкой.
Я пытаюсь вырвать руку, но Сефана не дает мне пошевельнуться. Когда я вижу, что Шарандон взял молоток, то на секунду закрываю глаза. Я их открываю, когда он наносит первый удар. Со всех сил.
Боль такая страшная, что на мгновение мое сердце перестает биться, а потом начинает колотиться как бешеное.
Сефана меня отпускает, я сгибаюсь пополам, меня рвет. Дышать не получается. Шарандон снова кладет мою руку на верстак, берет огромный гвоздь и с яростью вбивает его в ладонь несколькими ударами молотка.
– Можешь попрощаться с письмом! А если еще раз попробуешь кого-нибудь предупредить, я тебе и вторую руку покалечу! Поняла, дрянь?
Они уходят, и я слышу, как в замке поворачивается ключ, хотя голова ужасно гудит. Я со страхом понимаю, что проведу ночь прибитой к верстаку.
Тогда я падаю на колени. Я не хочу двигаться, чтобы не стало еще больнее, хотя куда уж больнее, но желудок снова скручивает, и меня опять рвет.
Мама, зачем ты меня родила, неужели для такой жизни?
Нет, я не могу понять, за что я «отвечаю».
* * *
Когда Шарандон возвращается в гараж, уже почти полночь. Тама лежит лицом на верстаке, рядом с прибитой гвоздем рукой. Ее спина сгорблена, она не двигается.
– Вопросы остались?
– Нет, месье. Помогите мне, пожалуйста…
Он включает свет и приближается, в руках у него плоскогубцы. С их помощью он захватывает шляпку гвоздя. Тама стискивает зубы. Он резко дергает гвоздь, освобождая Таму от невыразимой боли. Она падает, прижимая руку к животу. Во рту металлический привкус. Она прикусила себе до крови язык.
– Пошевеливайся… Живее, а то на ночь тут останешься!
Тама поднимается и идет за ним. В кухне их ждет Сефана, с ватой и бутылкой спирта. Шарандон сажает Таму на стул, и та кладет на стол то, что осталось от ее руки. Сефана старается не смотреть на изувеченную руку девочки, ей не по себе. Она льет немного спирта на открытую рану, и из глаз Тамы брызгают слезы. Но она не издает ни звука.
Затем Сефана клеит с двух сторон пластырь. Как будто хочет спрятать проходящую сквозь ладонь дыру. Может быть, чтобы больше не видеть следов варварства, на которое оказался способен ее милый муж.
– Завтра посмотрим, – говорит она. – Пусть продезинфицируется.
Тама мелкими глотками пьет воду из-под крана в кухне. Потом идет в постирочную и падает на свое убогое ложе. Левой рукой тянется за Батуль и кладет рядом с собой.
– Ты на меня не сердись. – Ее шепот прерывается рыданиями. – Но завтра я ухожу. А тебя с собой взять не смогу… Куда я ухожу? Не догадываешься?.. К маме. Вот куда.
28
В окне забрезжил рассвет. Габриэль провел ночь, наблюдая за тем, как она борется. Он почти не спал, поглощенный этим занятием, может, заснул на час или два.
У незнакомки еще держалась температура, но она казалась более спокойной. Она все еще была без сил и находилась в похожем на кому сне, но уже становилось ясно, что скоро она вернется в ряды живых.
Выживет.
Габриэль пошел в ванную, переоделся. Затем приготовил себе крепкого кофе, выпил его на террасе, несмотря на холод.
Потом вернулся к незнакомке и обтер ее тело влажным полотенцем. Нужно, чтобы перед великим путешествием она была чистой. Перед путешествием, из которого еще никто не возвращался.
Он надел теплую куртку и бросил в багажник лопату. Шел снег, но не такой сильный, чтобы помешать его планам. Он сел за руль и поехал по широкой тропе за хутором, которая затем углублялась в дремучий лес. Десять минут спустя он заглушил машину там, где тропа превращалась в настоящую дорогу. Он вытащил лопату, прошагал с километр по лесу и оказался на небольшой поляне. Именно там он начал рыть могилу для незнакомки.
Пришло время заканчивать работу.
Время для того, чтобы все вернулось на круги своя. Чтобы он снова обрел свое любимое одиночество и свои проклятые кошмары.
Время снова страдать в одиночку.
Она несколько раз поморгала, затем смогла открыть глаза. Она долго смотрела на потолок, прежде чем ей удалось повернуть шею.
Она находилась в большой и светлой комнате.
Она по-прежнему была прикована за запястье к кровати, а на столике стояла новая бутылка воды. Она преодолела боль и чуть приподнялась, потом дотянулась до бутылки и медленно ее выпила. Каждый глоток утолял ее жажду и постепенно возвращал к жизни. Она вновь опустила голову на подушку, но глаза не закрыла.
Где она? Кто она? Как ее зовут?
Почему она ничего не помнит?
Мысли ее спутались, перед глазами появилась серая дымка.
Она снова погрузилась в темноту, не зная, увидит ли белый свет еще раз.
29
Именно так убили их Бога.
Я прочитала об этом в книге, которую взяла у Фадилы. Ему тоже вбили гвозди. В руки и ноги. Наверное, я одна из тех немногих, кто на себе испытал Его страдания.
Не знаю, читал ли Шарандон Библию, оттуда ли он почерпнул вдохновение. Или же ему хватило собственного дьявольского воображения.
Спустя несколько дней мне приснилось, что я его убиваю. Мне впервые снилось, что я кого-то убиваю. Мне кажется, что из-за них я меняюсь. Становлюсь плохой. Если бы мама могла вернуться, то не узнала бы меня. И от этого мне страшно…
В конце концов я не ушла за ней в страну мертвых. Батуль сказала, что я еще слишком молода, что я должна держаться. Надо держаться. И я все-таки отсюда выберусь. Сказала, что я должна сопротивляться, потому что мама бы этого хотела. Потому что тетя бы этого хотела. И настоящая Батуль – тоже.
Так что я осталась. В мире, которому я не нужна. И я не знаю, храбрость это или совсем наоборот. В книгах, которые я читала, ответа на этот вопрос не нашлось. Как, впрочем, и на другие вопросы.
Каждое утро я дезинфицирую рану с помощью средства, которое дала мне Сефана. Оно пахнет хлоркой, розовое и не щиплет. Потом я накладываю бинт. Сефана дала мне несколько бинтов, чтобы я могла их менять каждый день. У меня сломано два пальца. Я это знаю, потому что они ужасно болят, распухли и почернели. Я не могу ими пошевелить и не знаю, смогу ли.
Сефана сказала, что я сама виновата в том, что со мной произошло. Но мне не показалось, что она верит в свои собственные слова.
Когда Вадим спросил, как я поранилась, я соврала, что прищемила руку дверью. Фадила стояла рядом с нами и опустила глаза, а потом вышла из комнаты. Если бы у меня был такой отец, мне было бы, наверное, стыдно. И я бы тоже опустила глаза.
На следующий день Вадим подарил мне рисунок. На нем были изображены два человека. Девочка с темными волосами и мужчина, намного выше ее ростом. Девочка лежала на полу, у нее на платье было большое пятно крови. Вадим нарисовал ей слезы на лице. Мужчина стоял рядом с ней и держал в руках палку.
Когда я спросила, что это за человек, Вадим ответил, что это Дьявол.
После истории с письмом Шарандон с женой осмотрели постирочную. Они опустошили мою коробку и обнаружили Батуль. Они обвинили меня в краже, но я им объяснила, что вытащила ее из мусорного ведра. Фадила подтвердила, что выбросила куклу, и они ее мне оставили. Еще они нашли цветной карандаш и несколько исписанных листков, которые забрали. Они так глупы, что даже не подумали посмотреть за стиральной машиной или за сушилкой. Так что у меня все еще есть тетради, ручки и книги. Но сейчас у меня нет сил учиться.
Может быть, позже.
Может быть, никогда.
Через два месяца мне исполнится двенадцать лет.
Отец один раз позвонил. Сефана сказала ему, что я украла у них деньги и сбежала. Что меня ищет полиция и что они надеются, что найдет, и что как бы со мной чего-нибудь не случилось. Что она ему скажет, если появятся какие-нибудь новости.
Я хотела закричать, но Шарандон закрыл мне рот своей ручищей.
Тогда я просто заплакала. И плакала несколько часов. Что же отец думает обо мне. Что сказал обо мне братьям, жене и тете.
Представляю, как он волнуется.
Никогда мне не вернуться домой, никогда не увидеть родных.
Через два месяца будет четыре года, как я здесь. В логове самого Дьявола.
30
Я не видела его по крайней мере год.
Изри изменился, стал еще красивее. Возмужал. Ничего удивительного, ведь ему исполнилось уже восемнадцать. Он высокий, мускулистый, но его лицо по-прежнему сохранило детское выражение.
Он зашел с матерью, остался совсем ненадолго. Но не пожалел нескольких минут и зашел поцеловать меня в щеку. Он спросил, как дела, и увидел, что у меня перевязана рука. Я сказала ему, что со мной так поступил Дьявол. Он нахмурился и ответил, что Дьявола не существует. Тогда я прошептала, что Он живет здесь.
Прежде чем уйти, Изри пообещал мне, что однажды я покину этот дом. Сердце у меня забилось. И думаю, я улыбалась.
Три месяца назад, в мае, мне исполнилось двенадцать лет. Сефана сказала, что фотографироваться не надо. Что моему отцу «уже совершенно наплевать» на меня.
Я снова стала воровать книги. Вернее, брать их на время с полок. Теперь я читаю книги Сефаны и ее мужа. К счастью для меня, у них много романов. Интересно почему, ведь я ни разу не видела их за чтением. Быть может, книги нужны им для красоты, а может, чтобы показать, что они якобы образованные. В общем, не важно.
Иногда мне попадаются захватывающие истории. Иногда они меня смущают, иногда они скучные. Тогда я ставлю книгу на место и беру другую. Это единственная возможность сбежать из постирочной, из этого дома, из моей жизни.
Книги заставляют работать воображение, и я придумываю еще больше историй. Шарандоны считают, что я в кухне или глажу. А на самом деле я далеко. Я выхожу из тела и улетаю, как птица, в далекие страны. Туда, где жизнь – чудесна, мир – лучше, где маленькие девочки спят не у стиральных машин, а в объятиях более или менее прекрасных принцев. Принцев, у которых часто лицо и улыбка Изри.
Вчера вечером, пока дети спали, а я была в постирочной, я услышала, что Сефана с мужем ссорятся. Она обвиняла его в том, что он встречается с другой. Меня бы это не удивило, сволочь он! Он ответил, что у нее есть все, что только может пожелать женщина, и что ей нечего жаловаться. Сефана стояла на своем, и тогда он ее ударил и приказал заткнуться. Сефана спряталась в кухне и долго плакала.
Сефана столько врала моему отцу, что, наверное, сейчас я должна была бы испытать чувство радости. Но мне стало ее жаль. Даже не знаю почему. Может, потому, что теперь Шарандоны стали моей единственной семьей. Или потому, что у меня больше нет мамы, а Сефана могла бы быть мне мамой.
