То, что случилось летом

– Да не торопись, малец. Мне тут вон, помогают, – раздался голос за плечом. Петька обернулся: дядя Вася улыбался, пожевывая стебель колоска травы. Глаза мальчишки попривыкли к темноте, и он снова посмотрел на человека, который выдергивал гвозди и снимал трухлявую обшивку. Холодок пробежал по спине, затошнило.

Человек выпрямился, отряхнул руки и повернулся к свету лицом. Глаза, раньше притопленные в распухшем от алкоголя лице, сейчас казались достаточно ясными, даже печальными. Он подошел поближе: майка застиранная, но вполне чистая, волосы неровно подстрижены, видимо сам обрезал перед зеркалом в задрипанной прихожей. Петька отшатнулся и налетел спиной на дядю Васю. Тот поддержал младшего товарища: его теплые ладони дружественно обняли тощие мальчишеские плечи.

– Ну привет, пострел, – новый-папа громко шмыгнул носом. Ему словно было неловко: он стоял в паре шагов, весь ссутуленный, шершавый какой-то, подняв ладонь для приветственного пожатия. Петька вздрогнул и уставился на его ноги в новых синих въетнамках.

– Александр будет нам помогать. Все-таки мы с ним быстрее стены утеплим, верно?

Петька рванулся от протянутой руки, как от удара. Он оттолкнул мозолистые объятья дяди Васи и бросился прочь. Быстрее, быстрее, быстрее! За спиной послышался окрик: куда это он так рванул? Но мальчишка добежал до перекрестка и свернул на проулок, уводящую к набережной. Он не понимал, как так получилось, что этого дрянного пропоицу взяли работать. По-настоящему наверняка, как любого взрослого! Может даже на все двести рублей в день, не так, как Петьку! Реальность больно отхлестала его по щекам, обжигая слезами: мир несправедлив, если этот негодяй будет работать с лошадьми. Будет получать деньги. Будет их пропивать вместе с матерью. Будет загонять ее все глубже в могилу, превращать ее все больше в горлицу-переростка, которая знает всего одно слово.

Петька влетел в море по колено, пнул ногой набегающую волну и громко-громко закричал. Вынырнувший неподалеку баклан лоснился, будто покрытой нефтью.

– Чего уставился, такой-сякой! – взвыл мальчишка и подхватил со дна камень. С размаху он запустил его в птицу, но баклан только покрутил головой и отплыл подальше, продолжив наблюдать. – Ненавижу! Ненавижу!

Он вышел из воды и уселся на ракушечник, подобрав колени к груди и уткнувшись в них носом. Как теперь работать? Вдруг этот новый-папа напьется и поднимет руку? Вдруг он решит ударить Петьку? Да ладно – Петьку! А если Ишака? У пони был необыкновенно добрый нрав: он был кругленький, как бочка, мягкий и весело топотал ножками в нетерпении, когда мальчишка шел за ним по утрам или вечерам. Страшно было подумать, что его обидит этот злобный пьянчуга!

– Заявляя такие громкие чувства надо быть в них уверенным, – этот голос Петька слышал прежде дважды, но сейчас узнал его без сомнения.

– Отстань, – он напряженно уставился на сидящего рядом бродягу.

– Если хочешь – я послушаю. Обещаю, я сохраню твои слова в секрете, – и снова блеск золотого зуба.

Петька молчал и рассматривал этого человека. Кожа загорелая, обветренная, темные кудри выбиваются из-под шляпы, в правом ухе серьга, глаза внимательные, а нос – какой-то хищный, горбатый. Странно, раньше он не замечал, что нос-то у него и впрямь выдающийся.

– Ты что – цыган? – мальчишка решительно вытер мокрую щеку кулаком и поджал губы.

– Если ты так считаешь, – и странная зыбкость образа незнакомца рассеялась, будто Петька сморгнул вместе с последними слезами сомнения в принадлежности незнакомца к этому воровскому племени. Ясные черты лица, высокие скулы, вороные брови вразлет… и впрямь похож на Яшку-цыгана из фильма, только старше! – А ты, стало быть, бродяжка?

– У меня есть дом!

– Только ты живешь на турбазе, я слышал. А теперь откуда сбежал? – Человек лукаво усмехался.

Мальчишка не ответил. Долгое время молчание клубилось между ними, почти осязаемое. Вдалеке слышались унылые просьбы горлиц. Мимо проковылял по дороге Дед: местный одноногий сумасшедший на велосипеде. Он неразборчиво бормотал, как всегда, велел Петьке не сидеть под полуденным солнцем без кепки. Точно! Кепку-то он забыл утром, в библиотеке. Может, ему теперь голову напекло?

– Может, у меня солнечный удар, – мальчишка почесал нос. На самом деле он уже давно предполагал, что Цыгана не существует. Примерно с тех пор, как дядя Вася растерянно пожал плечами и заявил: «Кто-кто уехал? Куда? Может, тебе показалось? Отродясь цыган не видывал!».

– Если хочешь, можешь считать меня воображаемым другом. Такому можно рассказать что угодно, верно? – Если это и вправду всего лишь происки фантазии, то она у Петьки, похоже, на удивление дееспособная. Видимо, натренированная на приключениях с Томом Сойером и Гекльберри: Цыган выглядел и звучал весьма реально. Но предложение считать его ненастоящим…

Мальчишка рассказал все. Закончил встречей с новым-папой в конюшнях, а начал с того самого дня, когда между родителями пролегла глубокая трещина. В тот день мама с утра была нарядная и довольная: отец должен был вернуться из рабочей поездки, обещал привезти подарок. Накануне они созванивались в будке телефона-автомата: Петя стоял рядом с матерью и прижимал к уху горячую трубку. Папа шутил, смеялся, говорил, как соскучился за эту неделю. «Люблю вас с мамой, очень-очень!» – сказал он напоследок, и Петя поцеловал мать в щеку. «От папы!» – и она заулыбалась и коснулась губами его лба в ответ. Этот короткий разговор обещал незабываемую встречу! Такой она и стала.

– Ты..! Почему всем мужья привозят в подарок платья, украшения, а ты!.. – мать с размаху швырнула об пол костяную стрекозу, которую вырезал какой-то мастер, затерянный на Кавказе.

– Ты что творишь! Пете вот нравится, правда? – отец заискивающе, испуганно посмотрел сыну в глаза. Но мальчик в непонимании сидел на старой тахте и изо всех сил держался, чтобы не заплакать, не вступить в ссору. Он хотел, чтобы мама и папа обнялись, поцеловали друг друга. Чтобы они поставили красивую стрекозку из далекого края на полку, а потом отец стал бы рассказывать о своем приключении. Всякий раз, когда он возвращался с перегона фур, он привозил ворох чудесных историй.

– Она еще столько стоила!.. Хоть бы бусы из кости купил, нет же!.. – хрупкая стрекоза потеряла крыло. Лист материнской бурей отнесло под кровать, а само насекомое, изувеченное, лежало у босых Петькиных ног. Он наклонился и поднял ее, погладил скол.

– Бедняжка, – пробубнил мальчик и порезался. Наконец-то у него был повод заплакать! И Петя завыл, заставив родителей замолчать.

– Это все из-за тебя, – прошипела мать и принялась успокаивать сына. Отец надел ему на голову кепку и вышел. После этого всего за пару дней их семья попросту развалилась. Так казалось Пете.

– Но ты же уже взрослый. Ты понимаешь, что так просто не бывает, правда? – После рассказа Цыган выглядел печальным и задумчивым. Он не смотрел на мальчишку, а следил за бакланом. Тот то выныривал, как упругий поплавок, то уходил под воду, а в итоге шумно захлопал крыльями и взлетел, пробежавшись по водной глади.

– Мать говорила, что он там путался с девками, – Петька сглотнул. Голос звучал хрипло.

– А сейчас она что говорит?

Запела за спиной, в кустах облепихи у дороги, горлица. Мальчишка не ответил. Он вспоминал, как снова закрепил костяной лист на основании, как посадил на него стрекозу. Обломившееся крыло он найти не смог – только достал острый осколок из темного тельца резного насекомого.

– Трехкрылые стрекозы не летают, – задумчиво протянул Цыган.

– Наверное, оно провалилось между досок пола, или мать его выбросила. Не знаю, – Петька взял ракушку и принялся ею копать ямку рядом с собой.

– А этот твой… новый папа, что, пьяный был в конюшнях?

– Нет, будто бы даже не вчера пил.

– Так, может быть, исправился?

В ответ мальчишка насмешливо фыркнул. Нет, такие не исправляются. Скорее денег не было вообще, чтобы купить водки. Но следом пришло беспокойство: а мать как? Никто ничего не говорил Петьке о ней, но это не означало, что с ней все хорошо. А вдруг она спилась и померла, просто никто не хочет беспокоить беспризорника? За спиной в траве послышался шорох.

– Она за тобой. Не корми ее, – Цыган говорил буднично, но по спине мальчишки побежали мурашки. Петька быстро обернулся: из желтой травы таращились тупые, огромные птичьи глаза и изуродованное клювом лицо матери. Она припала к земле, солнечный свет пронизывал тонкое, угловатое тело, прикрытое материнским цветочным халатом.

– Кто это? – Но вместо голоса получился писк. Впрочем, Цыган Петьку понял, что лишний раз подтверждало его зависимость от Петькиного воображения.

– Твоя тень. Ты создал ее из страхов и разбитых надежд, – он не оборачивался на полуптичью голову в траве.

– Я такой особенный?.. – на секунду мальчишку обуяла гордость за собственные творческие силы. Но Цыган иронично хмыкнул в ответ.

– Похожие есть у многих людей. Взрослые называют их по-разному и таскают в самом сердце. Когда смотришь в глаза человеку с такой тенью в душе, то не видишь ничего, кроме своего отражения.

– Это как от водки? – Петька вспомнил глаза матери, когда она наблюдала за его сборами перед побегом.

– Это одно из взрослых названий. Дети видят чудовищ, но с возрастом страхи меняются, и тени становятся изобретательнее, – Цыган нахмурился.

Мальчишка вскочил на ноги. Если он что-то выдумал, то, значит, он может это одолеть. Он зачерпнул стопой песок и метнул его в сторону жуткой дряни, таившейся в траве. В это движение Петька вложил всю свою злобу, все свое отвращение. Изуродованная мать исчезла.

– Злобу злобой не прогонишь надолго. Злиться просто, прощать – трудно.

– Чего? – Мальчишка бросил взгляд за плечо, а потом повернулся всем телом. На том месте, где сидел цыган, в куче преющих водорослей копошился жирный баклан. – И как тебя понять вообще? Дурацкие воображаемые друзья. Приходят и уходят – когда вздумается.

Петька замахнулся на птицу, и та, растопырив крылья, побежала на взлет.

Он вернулся к старым конюшням сильно за полдень. Мужчины отдыхали: дядя Вася покуривал папироску, устроившись на куче снятых досок, а Александр сидел напротив на колоде и угрюмо рассматривал свои руки. Этот новый-папа издалека показался мальчишке каким-то несчастным, безвольным.

– О, Петька! Иди сюда, – завидев юного помощника, дядя Вася замахал рукой. Усы у него были как щетка и во время улыбки топорщились во все стороны. А улыбался он почти всегда. – Я тебе тут ножку курью принес.

Мальчишка устроился на земле под ногами дяди Васи и принял банку, в которой хранились остатки обеда: голяшка и пара ложек гречки. В животе заурчало.

– Спасибо, – Петька улыбнулся и, подвинув кепку на затылок, принялся отвинчивать крышку. Краем глаза он наблюдал за Александром, но тот не подавал никаких признаков участия. Лишь наоборот словно скукожился, сжался весь, едва мальчуган оказался рядом.

Какое-то время их окружал дремотный день: издалека слышались разговоры – то о гусях, то о телятах, то о сухости, то об огурцах… Петька не вслушивался в слова, которые до него долетали. Он методично обгрызал куриную ногу и черпал дядь-Васиной ложкой гречку со дна банки. На время обеда мальчишка даже позабыл следить за Александром. Когда же от еды осталась только косточка, оказалось, что тот уже ушел. Тихо, не попрощавшись – просто растворился в тягучем, как мед, вечере.

Петька обсосал пальцы, закрутил крышку и вернул банку дяде Васе. Тот, как всегда, улыбался, и черные глаза тонули под седеющими кустистыми бровями.

– Кто не оступается, верно? – Хотя начало было абстрактным, мальчишка напрягся и уставился на заговорившего мужчину с подозрением. Ясное дело, о чем дальше пойдет речь. – Он сын конюха, оказывается. Побольше нашего о лошадях знает, наверняка. Говорит, хочет работать и не пить. Может, и правда?

Петька сгорбился и уставился на босые ноги. В нем поднималась злоба. Хотелось стукнуть дядю Васю, чтобы он не пытался рассказать, какой дескать положительный Александр! Уж он-то, сам мальчуган, знает на собственной шкуре все положительные черты характера нового-папы. Крик, драки, мат. Как-то раз после литрухи он дал матери пощечину так, что она упала на диван и отрубилась, а потом обчистил ее кошелек и пошел в магазин за добавкой. В другой раз – продал воздушную винтовку, из которой отец учил Петьку стрелять… тогда он обещал сыну взять его с собой на охоту на следующую осень.

– Целься чуть-чуть повыше, тут прицел немного сбился, – отец пах недорогими папиросками и луком: недавно они всей семьей пообедали, и теперь Петя снова попросился пострелять по спичечным коробкам. Яркие картонки были выставлены рядком на ступеньке приставной лестницы во дворе.

Петя целился, чувствуя, как дрожат от напряжения руки: воздушка была немного легче обычной винтовки, но все равно тяжеловата для ребенка. Однако он не сдавался и щурил один глаз, стараясь сбить самый левый коробок, с изображением колокольчика. Бах! Приклад туго толкнул в плечо.

– Нет, мимо, – отец цокнул языком и покачал головой. – Перед выстрелом не вдыхай, просто замри. От дыхания грудь поднимается, и у тебя ствол ведет.

Петя кивнул, защелкивая винтовку после перезарядки. Он снова сосредоточился и уставился на коробок. Если он сможет его сбить, так думалось мальчику, то отец может даже решит взять его с собой на охоту в эту осень, а не будущую. И тогда он обязательно добудет целого фазана! Ведь фазан больше спичечного коробка – попасть по нему будет куда как легче. Мальчик вскинул воздушку к плечу, навел прицел на верхний край коробка, выровнял дыхание. Про себя он отсчитывал: «Раз, два, три, четыре…» – так билось его сердце, и надо было поймать момент, когда ничто не заставит в последний момент руку дрогнуть, а винтовку – качнуться. Бах!

Коробок подпрыгнул, будто живой, и соскочил на песчаную землю. Радости Пети не было предела: он смог! Получилось! Мальчик радостно посмотрел на отца. Тот улыбался, щурясь и рассматривая сына из-под козырька низко надвинутой кепки.

– Молодец. Осталось еще пять, – но в голосе ясно слышалось довольство и гордость. Пете казалось, что жизнь всегда будет такой: яркой и радостной, полной надежд и исполнения желаний.

– Слыхал я, что с тобой приключилось, все понимаю, – дядя Вася положил шероховатую ладонь мальчишке на плечо. После обеда они нагрузили тележку частью старых досок и повезли их на свалку за поселок. Петька вел себя тихо, молчал и вспоминал все грехи «нового папы», сравнивал со светлыми воспоминаниями об отце. Дядя Вася тоже не говорил, пока они не прошли мимо поворота на ту улицу, где стоял Петькин родной дом. – Но никогда не знаешь, что завтра будет. Злиться легко, да много ли в том толку?

– Да что вы все заладили! – Мальчишка грозно зыркнул на старшего товарища и пошел вперед. Странно: кажется, что-то очень похожее говорил Цыган. И, если тот выдумка Петькиного воображения, то… – Ты ничего не знаешь. Увидишь – водка ему всех любимей. Сорвется и уйдет в запой.

«Как всегда», – хотелось ему добавить, но что-то удержало эту едкость внутри. Какая-то надежда, странная вера в то, что «всегда» может остаться в прошлом. Даже герои книг менялись: Том Сойер, Гекльберри – все они проходили через испытания, преодолевали их и менялись. Может быть, люди и в реальности на такое способны?

Мимо проковылял сумасшедший дед на велосипеде. Он, как обычно, бормотал что-то неразборчивое и раздраженное. Где-то левее, в кроне акации, затянула вечную молитву алкоголика горлица.

– Спорим на десятку? – Дядя Вася иной раз был таким оптимистом, что даже Петька, наивный ребенок, хотел скорчить ироничную гримасу.

– На двадцатку! – Они ударили по рукам. Мальчишка был уверен в своей правоте, и это, как ни странно, его расстраивало. Краем глаза он заметил, что между досок, из глубины тележки, на него таращились влажные птичьи глаза.

Она больше не тянула к нему рук, не подходила близко. Иногда появлялась только ее голова в окошке, будто она заглядывала к старому другу, другой раз – только голос повторял за горлицей и просил: «Чекушку Беленькой!». На турбазе было много темных уголков, и в них таились вздохи, смешки, шевеление и тонкие, почти птичьи пальцы. Петька дошел до того, что начал ненавидеть всех горлиц подряд – он гонял их, кидался камешками, кричал и топал.

Тяжелее всего было день ото дня встречаться на конюшнях с Александром, который просил называть его дядей Сашей. Он выглядел опрятнее, бодрее, пытался шутить и говорить с Петькой. Мальчишка ждал, что вот-вот он скажет, мол, возвращайся домой – тебя там мать заждалась. Он представлял, как вернется, как она встретит его в цветочном халате, обнимет. А потом на следующий день все повторится: пустой взгляд в стену, рычащий как животное новый-папа и побег.

О матери они не говорили. Пару раз Александр обмолвился, что она скучает, что ей стыдно – да и только. Вообще говоря, обстановка стала напряженной, и Петька старался сделать свои дела как можно быстрее, чтобы остаток дня прогулять на пляже или с Ишаком и Сивкой. Он не знал, как себя вести с человеком, который ни разу не попытался даже извиниться. Но, с другой стороны, один раз он принес и угостил Петьку гренками, – обжаренным хлебом в молоке, – которые приготовила мать. Он разрывался: в голове все чаще вспоминались слова Цыгана и дяди Васи о том, что злость – дело простое. Но разве можно простить такого человека? Из-за него отец не живет с ними, из-за него мать спивается, из-за него!..

– Это просто, найти виноватого. Главное – осмотреться. Первый, на кого глаз упадет, и есть виноватый, – они с Цыганом сидели на выбеленном морем бревне.

Оно было похоже на лохнесское чудовище: толстый ствол, от которого вверх поднималась выглаженная волнами ветвь. Она изгибалась подобно змеиной шее, а конец ее был параллелен земле и напоминал голову. Петька так и называл это бревно – Несси, и любил представлять, как оно превращается в настоящего плезиозавра, выбирается из мелкого ракушечника и ревет. Несси зовет мальчика прокатиться, и Петька со всех ног бежит под светом звезд на пляж, влекомый этим зовом. Он забирается на бочкообразное, по-змеиному гладкое тело и обнимает гибкую шею. Вот и сейчас, закрыв глаза, он прилег на белую ветвь, обхватив ее обеими руками. Дерево было теплым, и грело бедра и живот, словно тело живого существа.

– А не виноват разве? Не он водку приносил или бил меня? – Петька уже привык к этим размеренным разговорам.

Цыган почти всегда находил его на берегу моря либо на поле за поселком. Местные по-прежнему будто бы не замечали поселившегося рядом подозрительного человека в старой фетровой шляпе и выцветшей рубахе. Вроде бы и говорили, мол, гулял такой да в магазин захаживал, но потом быстро переводили разговор на другую тему. Петька заметил, что Цыган каким-то образом своим фактом существования вызывал у людей неудобство.

Как-то раз мальчишка спросил, дескать, чего люди тебя не замечают. А тот, сверкнув зубом в ироничной улыбке, ответил: «Люди не замечают многого, потому что оно заставит их усомниться в правильности выбранного пути». Почему-то эти слова заставили Петьку сильно задуматься, и после он дал себе слово замечать все, что только сможет.

– А только ли он виноват? Да и что у него на сердце? – Цыган приподнял шляпу, и его глаза хитро заблестели.

– Тебя послушать, так зла не бывает, – мальчишка фыркнул и отодвинулся от шеи Несси, чтобы смерить собеседника насмешливым взглядом.

– Есть, конечно. Только если его почистить, как старую брошку, почти наверняка это окажется почерневшее добро.

– Да ну, бред.

– Ну, как знать. Добро для одного – зло для другого, – Цыган пожал плечами, а Петьке захотелось его хорошенько стукнуть по голове кулаком. Так, чтобы искры посыпались из глаз! – Отец уезжал, бросал твою мать порой на месяцы. Она одна барахталась тут, пока он где-то работал. А вместо извинений и столичных нарядов приносил бесполезные безделушки. Добро или зло? Виноват ли в этом дядя Саша?

Мальчишка зарычал, соскочил с бревна и, зачерпнув стопой ракушечник, швырнул пыльную волну в Цыгана. Как он мог! Как посмел высказать то, что и сам Петька обдумывал долгими вечерами на турбазе, глядя на трехкрылую стрекозу? «Сказками не наешься!» – кричала мать в одну из ссор, что были перед тем, как отец уехал в Краснодар в последний раз. Но без сказок как?..

– Хочешь замечать все – не закрывай глаза, когда больно и страшно. Не корми свою тень, – Цыган поднялся и, не прощаясь, побрел вдоль прибоя прочь от поселка. Петька плюнул ему вслед и пошел в другую сторону.

Небо нахмурилось: скоро будет гроза, надо увести Сивку и Ишака в стойла, пока не начал хлестать ливень. На душе было тяжело, казалось, будто мир затягивает на шее пеньковую веревку и вот-вот, как в книжке, шериф произнесет маленькому оборванцу приговор. Чудовищная горлица, как всегда, зашевелилась в жухлой траве, стоило Цыгану удалиться. «Сбегай за Беленькой», – прошелестела она в голос с ветром, и Петька понял, что каждый раз, кроме дня побега, выполнял материнскую просьбу. Значило ли это, что он был виноват в ее пьянстве не меньше?

От таких мыслей стало тошно, и мальчишка, запустив в траву ракушкой, побежал.

Гроза застала Петьку, когда он собирался бежать из конюшен на турбазу. Моментально стемнело, дождь застучал по крыше, как пьяный и злой барабанщик. Мальчишка постоял на пороге, ощущая, как волна холода перехлестывает через него и разливается в помещении, а потом, прикрыв двери, вернулся к стойлу Ишака. Маленький пони волновался и тоненько ржал, переминаясь с ноги на ногу: ему не нравился ливень, пугали раскаты грома, которые каждые пару минут раскалывались над головой. Петька взял щетку и, говоря спокойно, подошел к Ишаку и стал его поглаживать и вычесывать. Это помогло: пони ткнулся носом подмышку мальчишке и начал успокаиваться. Он все еще тревожно фыркал, прижимался головой к плечу, но уже не приплясывал и будто больше обижался на погоду, чем пугался ее.

– Ну ты чего, глупенький… есть вещи пострашнее, – Петька погладил его по шее, проникшись нежностью, желанием защитить Ишака. Сивка одобрительно фыркнул из соседнего стойла: он наблюдал за мальчиком и пони с выражением понимания, которое доступно только лошадям. – И тебя тоже я почешу, потом.

Мальчишка улыбнулся тяжеловозу и продолжил свое занятие.

Вскоре Ишак задремал, успокоенный бубнежом Петьки и монотонным шумом ливня. Гроза сместилась, гром уже был едва слышен, а яростный стук превратился в усыпляющий шелест. Мальчишка заканчивал приводить в порядок Сивку: конь покорно склонил голову, которая была размером с Петькин торс, чтобы дать возможность расчесать гриву. Он шумно выдыхал, обжигая колени, в лиловых глазах выпуклое Петькино отражение шевелило руками, похожее на жука. Какое красивое животное! Прямой нос, аккуратные бархатные уши!.. мальчишка представил, как однажды Сивка будет катать на своей спине местную детвору, а Эдуард Викторович, будто добрый Дед Мороз, будет запрягать его в расписные сани и со смехом развозить местным подарки. Хороший он, все-таки, человек!.. каждую неделю честно выплачивает Петьке заработанные семьсот рублей, жестяная копилка в тумбочке все наполняется. Совсем скоро он встретит отца на автобусной остановке, придет с ним домой и выложит перед матерью заработанные несколько тысяч. И они вместе выгонят алкаша дядю Сашу, а потом мама простит папу, и все будет как раньше! И они даже съездят на охоту осенью.

Мальчишка и сам не заметил, как рассказал всю свою историю, свои мечты Сивке. Конь слушал, положив голову ему на плечо и подремывая. Шум дождя постепенно затихал, но Петька решил пристроиться на сене в углу свободного стойла. Мокнуть ему не хотелось, вдобавок в конюшне было темно, тепло и сухо. Здесь царил кисловатый запах лошади, а мерное дыхание Ишака и Сивки успокаивало. В конце концов, не страшнее, чем спать на турбазе! Он закутался в покрывало, которое принес пару недель назад дядя Вася, и свернулся калачом в углу. Среди шума дождя ему послышались натужные всхлипы, а среди сумрака балок крыши завозилась отвратительная горлица в цветочном халате. Она, как всегда, будто чего-то ждала, но сегодня Петьке от этого было почему-то необычно тревожно.

Терпеливая тишина. Она тоже терпелива. Она знает, что однажды мальчик окажется прав, знает, что он расколется, сломается, как ломается яичная скорлупа. Тук-тук, постучится сердце, потрясенное чудовищностью мира, и даст трещину. Тогда она вцепится в него, разорвет когтями появившуюся брешь, и заберется в самую мальчишечью грудь. Она сожрет его живое сердце и будет биться вместо него, заставит его бояться, ненавидеть всех. Она проглотит все его мечты, которыми он так дорожит, убедит в том, что мир – прибежище зла. И тот, кто ходит по дорогам и много говорит, уйдет ни с чем. Все люди ломаются, все они закрывают глаза.

Петька подскочил как ошпаренный: его разбудил ужасающий рев. Сивка ржал, низко и громко, грозно. Копыта грохали по земле. С треском вылетела дверца стойла, повалилась наземь, а вместе с ней – какой-то кулек. Ишак испуганно и тонко просил о помощи, приплясывая. Мальчишка протер глаза. Кто зажег лампу, поставил ее на колоду подле его спального места? Рядом – тарелка, в которой золотистые гренки и початая чекушка. Сердце сжалось. Сивка подскочил в полумраке, взбрыкнул и всхрапнул, а потом забился в дальний угол своего стойла. Кулек на земле захрипел.