Жалган

   Ей удалось подстрелить зайца. Только теперь она поняла, насколько сильно проголодалась. Жулдыз постепенно пришла в себя, а вот Саткын с этим не торопился. Время шло, а сколько она так просидела, она и сама бы не сказала. Наконец ее сморил исцеляющий сон, и она развалилась рядом.

   Разбудил ее топот копыт. Жулдыз подорвалась и схватила саадак, прикрыв собой брата. Но подъехавший отряд не выглядел грозно, и она успокоилась. С удивлением она поняла что их вожак кажется ей знакомым. Приглядевшись, наконец узнала – это был тот гость Алибек-батыра.

– Что ты тут делаешь?

Он рассмеялся:

– Это я должен спросить, что вы тут делаете! Это наши владения.

– Раз так, я уйду. Но он ранен…

– Я вас не гоню, – перебил джигит. – Не в наших обычаях прогонять гостей. Идемте оба.

– Возьмите его, – настаивала Жулдыз. – А я поеду, лошадь у меня есть. Меня ждут.

– Задержись, если тебе не сложно.

Помедлив, она встала, стараясь не выдать неутихающую боль.

– Зачем?

– Хотя бы чтобы узнать, что с вами приключилось. – Он вопросительно посмотрел на нее. – Вы ведь ехали к туткынам?

“Ехали-ехали, и переехали. Меня” – озлобленно подумала Жулдыз, но вместо этого устало спросила:

– А в ваших обычаях донимать гостей расспросами?

Спутники джигита уже слезли с коней и аккуратно подняли Саткына.

– Тогда ответь хоть – зачем ты выдала себя за таулыка?

– Кто тебе сказал, что выдаю? – удивилась она, подумав на анду: “Когда ж он успевает?”

– Никто. Я сам понял.

– Как?

– Легко. – Засмеялся. – Слишком светлая ты для горцев.  Да и выговор у тебя другой, не горный. Тоолуки говорят “оо” на одном духу, а вы, степняки, останавливаетесь. И штаны ты носишь навыпуск. А если ты соврала, значит, ты тоже далаборит. Правильно?

– Верно догадался, – с досадой признала Жулдыз. Она ведь назвалась на их наречии, даже старалась говорить грубее. А все зря… – А вот кто ты? Тебя, кажется, не представили.

– Я, как ты видишь, тогаец. Зовут Жуас. Ну что, поедешь?

Жулдыз стало стыдно, что он раскрыл ее ложь. Потому неохотно согласилась.

– И где же твоя лошадь, о которой ты говорила?

Уловив насмешку в его голосе, она вспылила. Свистнула. Лесные жители раскрыли рты, когда внезапно прискакала гнедая кобыла. Жулдыз молча села на спину Буркит, в душе ликуя. Куда им до степных лошадей!

   Когда поехали, Жуас протянул ей два шопана.

– Один для лошади, другой для тебя.

Жулдыз кивнула, взяла один, накрыла холку Буркит, переживая за нее после купания. Второй халат взять не пожелала, но Жуас накинул его ей на плечи и ускорил ход. Далаборитка разозлилась, собралась догнать его, но не стала. Холод пересилил ее.

   На пути под густыми деревьями Жулдыз по глазам немедля хлестнула ветка. Выругавшись, она привлекла внимание Жуаса. Незлобиво посмеиваясь, он задержался и пустил коня рядом с ней.

– Непривычно?

Она покачала головой. Не понимая, видимо, что говорить ей не хочется, он продолжил:

– Да-а, худо в наших лесах степнякам приходится.

– Раз так, чего же вы сдаетесь без боя всегда? – не сдержалась, съязвила Жулдыз.

Ничуть не обидившись или разозлившись, Жуас ответил:

– Крови не хотим. Какие бы не были у войны цели, пусть даже самые благородные, они не стоят жизней.

– Но ведь есть гордость, месть… – Она посмотрела на свои руки, будто померещилась пролитая ей кровь.

– Ради гордости глупо рисковать жизнью. А от мести легче никогда не станет.

Жулдыз повернулась на него, думая, то ли не знает он, что в мире творится, то ли беда его все обходила.

– Не прав ты. Свои земли отстаивать надо. И себя тоже…

– Если враг сильнее – зачем? Все равно покоришься, а дети твои при этом падут под копыта боевых коней.

Она поняла, что никуда их этот спор не приведет.

– Много у тебя самого-то детей?

– Совсем нет, – он весело покачал головой. – А знаешь, почему? Мы набеги не совершаем.

– И живете, конечно, богато.

– Зачем богатство, когда близкие рядом.

Жулдыз подумала о Толкын, о Саткыне, и заныло сердце. Если бы не покусилась на ханские караваны, все было совсем бы иначе. Сестренку бы не похитили, Саткын бы не лежал сейчас в соседнем седле с раной в боку.

   Жуас как-то понял, уловил ее мысль. Аккуратно спросил:

– Что толку жалеть о содеянном?

Жулдыз встретилась с ним взглядами. Хороший парень, улыбчивый, открытый, без злобы на душе. Что-то невысказанное, невыплаканное в ней потянулось к нему.

– Есть толк, если содеянное многое отняло.

В этот миг они подъехали к их жилищу. Тогайцы жили небогато. Лесной аул ничем не отличался от горного или ее родного. Разве что если таулыки располагались в каменных ущельях, далабориты – в степном просторе, то меж юртами тогайцев пробивались высокие деревья. И люди везде такие же – простые, подуставшие, но дружелюбные. Хотя все равно чувствовалось что-то не свое, чужое, Жулдыз рада была людям, которые не стремились набросить на нее аркан. Да и к тоске по родине она привыкла.

   Саткына положили в юрте Жуаса, Жулдыз привели туда же.

– Я оставлю тебе лекарей, они залечат твои кости.

– Как ты?..

– Ты чуть-чуть поморщилась, когда садилась.

Жулдыз вновь поразилась проницательности этого человека. Кто знает, что еще он так узнал про нее. Умей она так же, Саткын не провел бы ее…

   Ей дали новую одежду, наложили повязку. Над Саткыном тоже поработали. Сказали – будет жить. Жулдыз наконец разлеглась не на земле или полу зиндана, а на мягком войлоке, рядом с андой, как раньше. Но ей не лежалось, и она пошла искать Жуаса.

   Он распределял добычу с охоты, когда она нашла его. Раз к ним прибежал чумазый мальчуган и сказал, что раненый горец просыпается. Жулдыз пошла в юрту, не заметив, как Жуас остался позади.

   Анда беспокойно ворочался в постели. Вокруг него столпились лекари. Жулдыз села неподалеку, почему-то надеясь, что он отложит пробуждение на потом.

– Анда… – бессознательно позвал Саткын.

Она молча села рядом. Люди как-то сами по себе рассеялись.

– Я умру?

– Нет.

– Ты… говоришь так, только чтобы успокоить меня.

Жулдыз так и подмывало съязвить, но она понимала, что пока он не полностью в сознании, его лучше не нагружать.

– Смотри мне в глаза. – Она дождалась, пока он поднимет на нее уставший взгляд. – Ты будешь жить. Я вру?

– А я видел… как люди умирали от такой раны.

Она видела, как ему хочется пожить еще, и как он боялся умереть.

– Они умирали не от раны, а от того, что им туда заползали жуки и… съедали их печень, – сходу придумала Жулдыз.

Он хрипло усмехнулся и заметно успокоился. И сейчас это было именно то, что ему необходимо. Она ждала, что он снова уснет, но он внезапно выдавил:

– Нехорошо смеяться над умершими.

– Особенно когда сам чуть к ним не присоединился.

Анда вдруг нахмурился.

– Почему ты спасла меня?

– Увидела – стрела торчит, подумала, не пропадать же добру. Подъезжаю, хватаю, а там на другом конце ты прицепился. Ну, времени не было, пришлось взять тебя с собой.

Саткын уставился на нее пустым бессмысленным взглядом, пытаясь уловить сказанное. Но все плыло у него перед глазами, и он забылся хорошим, здоровым сном. Жулдыз облегченно выдохнула. Серьезный разговор откладывается на следующий раз.

   Продираясь сквозь кусты, она наконец выбралась из леса. Сильный ветер тут же подул ей в спину, поднял вихрь снега, пронесся над необъятной ширью степи. Все уцелели, и хан убит, но что-то все равно рвало душу. Последние годы прошли как кочевка по пустыне – привычно, своим чередом. А сейчас она будто стояла у реки, когда на другом берегу темнеет пустота. Это было ей знакомо. С тем же она столкнулась много лет назад, когда взяла малышку синли и сбежала. Та же река легла перед ней и когда Саткын пошел на службу к манапу. Но все ранее было мельче, проще. Что же теперь? Анда, кажется, давно понял, научился перескакивать через все более широкие реки. Оглядываясь далеко назад, она не увидела того, что было всегда близко. И оно ушло, осталось на том берегу. И назад уже не вернешься. Видимо, это и есть жизнь – степь с реками-жилами, лежащими поперек пути.

   Жулдыз порывисто вытащила алдаспан, посмотрела на саблю у себя в руке. Кривые дедовские сабли ее племени. Лезвие словно все еще багровело от крови, пролитой во вражеском стане. Жулдыз не входила в число людей, не прощающих себе ошибок. Но в тот миг так противна сама себе стала, что она отвернулась от своего отражения на клинке. Преклонила колено, коснулась лезвия губами.

– Никогда тобой кровь не пролить – клянусь.

Мысленно она приняла еще одно решение – это будет последняя клятва в моей жизни.

   Когда поднялась, услышала шаги. Это был Жуас.

– Не устал бегать за мной?

– А ты не устала убегать? – спросил он, смеясь в ответ.

– Я не убегала, – с досадой ответила она. – Воздухом подышать захотелось.

– А у нас что, не воздух – вода? – без обиды в голосе предположил Жуас.

– У вас не то, – рассеянно бросила Жулдыз. – Я не оскорбить тебя пытаюсь, не думай.

– Меня оскорбить тяжело, даже невозможно. Твой друг совсем проснулся – я это сказать пришел.

– Проснулся? Хорошо. Тогда я, наверно, поеду. Вы ведь дадите ему лошадь? Его конь сбежал, но он вернет – за это ручаюсь.

– Не в лошадях дело, – отмахнулся Жуас. – Хочешь совет? Останься.

– Зачем?

– Если уедешь, не узнаешь того, что он может сказать. А лишнее знание вреда не приносит. Обычно.

– Откуда ты взял, что у нас есть о чем говорить?

– Что я, слепец?

– Если так, то я, видимо, слепа как крот, – проворчала Жулдыз.

– Может быть, – развеселился Жуас. – Вы, степняки, в лесу слепнете и глохнете – враг подойдет, не заметите.

Впервые за долгое время Жулдыз улыбнулась, и трещина в душе начала затягиваться.

   Анда полулежа сидел в постели. Осунувшееся лицо покрылось румянцем. Он коснулся раны и еле заметно дернулся. Когда тень от нее упала ему на лицо, опустил взгляд.

– Я прощения просить не стану, – тихо сказал он.

– Не проси. Неужели только сейчас в тебе гордость взыграла?

– Только сейчас? – переспросил анда.

– Не нашлось же ее у тебя, когда ты побежал лизать пятки врагу своего племени.

– Не говори так, анда, – поморщившись, попросил Саткын.

– Разве это не так? Ты предал меня – пускай. Но ты предал свой народ.

– От моего предательства им хуже не стало.

Она невесело рассмеялась.

– Не в том дело, стало им хуже или нет. Ты переступил в себе что-то, переметнулся к врагу. И теперь ты вернешься туда…

Жулдыз держалась от него на отдалении. Он, лежащий, в одной рубахе казался ей свысока таким маленьким.

– Я не хотел этого. – Его голос дрогнул. – Я не знал, что Каракчы – это ты.

Она молчала, и он продолжил:

– А потом я повел тебя длинным путем. Если бы ты созналась, тогда, когда я спросил, я бы…

– Сделал то же самое, – тихо закончила за него Жулдыз. – Брось, анда, я ведь знаю тебя. И ты знал, что я не сознаюсь. Ты лишь пытался оправдаться перед собой. Вот и все.

Он ничего не ответил. Знал, что это правда. Мягкий полумрак юрты отяжелел, камнем повис на них. Не глядя на него, не выдержав раздирающей тоски, Жулдыз села рядом.

– Ты сможешь забыть? – почти шепотом спросил анда.

Степняки отходчивые. Многие батыры начинали крепко дружить после ссоры. Но сейчас не то.

– Нет, анда. Раз наступивший на змею поостережется лезть в гору.

– Я – змея? – с горечью произнес Саткын.

Жулдыз запустила пальцы в волосы.

– Ты подрезал хвосты коням, анда, не я.

Обкорнать лошадям хвосты у кочевников значило закончить дружбу. Саткын знал это.

– Если так, зачем спасла меня? – он приподнялся, сдвинул брови, на переносице легла борозда.

– Я тебе уже говорила.

– Я всерьез.

Помедлив, она просто ответила:

– Я клялась, брат.

Не оборачиваясь, она встала.

– Прощай.

– Прощай, анда.

Когда полог за ней вновь закрыл проход, Саткын закрыл лицо руками.

   На опушке Жулдыз вскочила на прискакавшую Буркит. Жуас закрывался от поднимающегося ветра.

– Спасибо за все.

– Мы еще увидимся. – Улыбнувшись, пообещал Жуас.

Она гикнула и лошадь понесла ее к сестре.

Эпилог

   Лужи после растаявшего снега похлюпывали под сапогами. Сквозь слой разрыхлевшего льда прорвались цветы и травы, на редких деревьях проклюнулись почки. Безмятежное чириканье возвещало о том, что птицы вернулись. Буранная зима наконец истощилась, уступила весне.

   В ауле таулыков праздновали Наурыз. Уставшие после заморозок люди обрадовались празднику, устроили игры. Палуаны с победными возгласами валили своих противников, всадники гикали, сбивая тымаки. Скачущие на байге лошади с топотом проносились мимо. Молодые влюбленные поставили качели алтыбакан.

   Одна пара устроила свадьбу. Вокруг дастархана расселись гости, уплетая угощения и иногда взрываясь хохотом. Рядом бегали малыши, играли в “Аксерек пен коксерек”. А во главе сидели поправившийся Саткын и его невеста Карлыгаш.

   Вчера от него Толкын пришло приглашение. Понимая, как это важно для нее, старшая сестра не стала ей запрещать. Да разве ей запретишь? Азат домой не рвался. И понятно, почему – отец и брат вряд ли простили его. А одну сестренку отпустить не решилась, пришлось поехать с ней.

   Жулдыз издалека поглядывала за Толкын, сидящей рядом с братом. Анда Саткын ласково приобнял Толкын, говоря ей что-то. Ее келин Карлыгаш-Чабалекей была красивой миниатюрной девушкой. Из-под высокой саукеле на бледный лоб падали черные локоны. Но для Жулдыз важнее было то, с какой любовью она смотрела на Саткына. Сам анда выглядел по-настоящему счастливым, и Жулдыз искренне радовалась за него.

   Толкын не стала сидеть до конца торжества. От Жулдыз не укрылось, как Саткын уговаривал ее остаться. Но сестренка лишь обняла его, и пошла к сестре. Жулдыз вспомнила, как они встретились тогда с Толкын.

   Буркит тогда сама привела ее к сестренке. Когда их очертания наконец появились в поле зрения, она спрыгнула на землю и пошла навстречу. Толкын осеклась и остановилась на полпути, когда сестра обняла ее, отпуская свой страх за нее. Жулдыз почувствовала, как синлим ткнулась ей лицом в плечо и тихо заплакала.

– Что с тобой случилось? – с тревогой спросила Толкын, отстранившись.

– Неважно, это позади. – Ее голос сорвался. – Наконец я это поняла…

– Где Саткын-ага?

– Он жив, не бойся. Но он ранен, и я оставила его у друзей.

Тягостное молчание повисло между ними, только гудел зимний ветер.

– Послушай, Толкын, – наконец решилась Жулдыз. – Ты, наверно, все знаешь…

– Знаю.

– Ты простишь меня?

По своему обыкновению Жулдыз ничего не объясняла. Ни то, почему она не сказала ей про грабеж, ни то, почему умолчала про ее отца. Толкын все поняла и так.

– Ты бросила меня. Снова.

– Я не могла рисковать тобой, Толкын.

– Но собой же ты рискуешь! Почему я дороже тебя?

Жулдыз засмеялась.

– Потому что ты – все, что останется после меня. Ты, Буркит, да может Саткын. Пока вы целы, мне умирать не жалко.

   Этот разговор вспомнила Жулдыз, когда Толкын, как всегда припевая, подошла к ней.

– Поехали домой?

Она кивнула. Толкын села на коня Азата и они тронулись прочь.

– Про что вы говорили?

– Он спросил, где мы теперь живем.

В начале зимы они заехали к таулыкам, бесшумно собрали юрту и уехали. Теперь они – Толкын, Азат и Жулдыз – пока жили отдельно.

– И что ты ответила?

– Сказала, что сами по себе.

Жулдыз задумалась.

– Толкын, если хочешь, ты ведь можешь остаться с ним. Он выздоровел, сможет дать тебе все, что захочешь…

– Я знаю.

Лошади размеренно шагали по потеплевшей земле.

– А где там Жуас? Давно его не видела, – вдруг прервала молчание Толкын. – А то вы ведь так часто видетесь.

Поняв намек, Жулдыз закатила глаза и легко толкнула ее в бок.

– Пару раз увиделись. И что?

Сестренка звонко рассмеялась и пустилась в галоп. Жулдыз погналась за ней. Раны ее тела уже зажили. Теперь и боль ее души оставалась позади, в следах лошадиных копыт, уносимая смехом, пением сестренки и бушующим ветром. А впереди открывались родные просторы бесконечно широкой степи.