Чебурек пикантный. Забавные истории

Обо всех его задумках рассказать просто невозможно, ибо творческая мысль клокочет в нем постоянно – с юности и до сих пор, а годков ему набежало уже о-го-го сколько, даже больше чем мне. Буквально вчера он, например, работал над проблемой пинг-понга для пожилых. И такая его разновидность, оказывается, тоже существует. Человек, к примеру, обожает играть в пинг-понг, а поднять упавший шарик не может – спина уже не гнется. Вот вам и проблема. Но если к обычной тросточке приделать небольшой стаканчик с плоской пружинкой, то можно накрыть им упавший шарик и поднять не нагибаясь.

По этому поводу Лодя мне вчера и звонил. Его интересовало, сколько в мире может быть любителей пинг-понга с негнущейся спиной. Грубый подсчет показал, что таких должно быть не меньше десяти миллионов. Даже если это Лодино изобретение купит хотя бы один из десяти, с наваром всего в доллар с каждого – Лодя миллионер. На том и распрощались.

Так вот, возвращаемся обратно на Балаклавку. Однажды, как раз весной – звонок в дверь. Открываю – Лодя.

– У тебя деньги есть?! – глаза какие-то дикие, красный весь, возбужденный.

Я сразу подумал, – наверное, несчастье какое:

– Да что случилось—то?

– Деньги нужны, хотя бы рублей сто! Есть?

– Наверное, – говорю, – надо посмотреть. Да, в чем дело-то? На штраф что ли в милиции налетел? Зачем тебе сразу столько денег.

– Какая к черту милиция! Шайбы!!!

– Я смотрю на него, – вроде бы не пьян, на весеннее обострение тоже не похоже:

– Какие еще шайбы на сто рублей? Для болтов что ли? Сколько же тебе нужно этих шайб, тысячу?

– Лучше две, – отвечает он, и я опять начинаю сомневаться в его дееспособности.

– Да, именно, две – две тысячи это минимум, и шайбы нужны не для болтов, а для хоккея…

– Ну-ка зайди и объясни толком! Чушь несешь какую-то!

– Да, что там объяснять! В вашем «Спорте» шайбы дают по пять копеек за штуку – это считай даром! Давай деньги и побежали, а то магазин закроется, а завтра цена уже другая будет. Я тебе по дороге все объясню…

И мы помчались вниз, в магазин, а по дороге я узнал, что, увидев даровые шайбы, изобретательный Лодин мозг сразу сообразил, что если их слегка доработать, то получатся прекрасные колесики для сумок-тележек, и он тут же на месте принял решение непременно осчастливить такими тележками тысячи утомленных непосильным трудом домохозяек.

– Давиться будут за этими тележками, – вот увидишь, – добавил он, – цены-то на них будут смешными, потому что колеса, считай, бесплатные.

Мы ворвались с ним в магазин буквально за пять минут до закрытия:

– Шайбы хоккейные еще есть? – прямо от входа выкрикнул Лодя.

– А шо, вам так много их надо? – спросил старый еврей, еще стоящий за прилавком.

– А сколько есть? – тоже по-еврейски, вопросом на вопрос, отпарировал Лодя.

– Розочка! – не поворачивая головы и продолжая лукаво смотреть прямо на нас, крикнул продавец, – сколько у нас есть – «шайбы хоккейные упрочненные резиновые», молодые люди интересуются. Шо у нас их мало, или как?

– А я знаю? Четыре ящика по пятьсот штук, – раздался голос невидимой для нас Розочки.

– Так и скоко же будем брать, молодые люди?

– Все берем! – страстно выкрикнул Лодя.

Если бы мы прямо на глазах у этого веселого еврея превратились бы в крыс и убежали бы прямо под его же прилавок, то и тогда его сморщенное лицо не выразило бы такой крайней степени изумления…

– Скоко!!! – было очевидно, что за всю свою многолетнюю и беспорочную службу в торговле спортивными товарами такое количество хоккейных шайб у него никто никогда не покупал.

– Берем всё, что у вас есть – уже спокойнее повторил Лодя.

– Две тысячи шайб хоккейных упрочненных??? – еще раз, выпучив глаза, уточнил тот.

– Да, две тысячи упрочненных, по пять копеек за штуку, – Лодя развеял последние его сомнения в незыблемости нашего решения.

– Но боже ж мой, юноши, зачем вам стоко??? Я даже не знаю, могу ли я отпустить стоко шайб в одни руки? Мы же не оптовая база. Мы магазин. Обслуживаем только спортивно настроенное население.

Тут надо, к сожалению, остановиться и дать вам некоторые пояснения. Если бы это произошло сегодня, то любой продавец лишь бы нервно сглотнул и постарался бы, как можно скорее сплавить нам весь этот явно лежалый товар, пока мы не передумали или пока у нас не закончится припадок внезапного умопомрачения.

В те же полусовковые времена жуткой инфляции, цены на некоторые товары попадались действительно смешные, в то время как дефицит самих этих товаров переваливал за все разумные пределы. Их выдавали в основном по записи и не более чем по одной вещи в одни руки. Поэтому поставленный перед Лодей вопрос был совсем не праздным. И если бы он сразу не нашелся, то этой массовой и бестолковой закупки у нас могло бы и не случиться.

Но, к сожалению, Лодя нашелся. Причем нашелся, мгновенно, экспромтом и поистине гениально:

– Мы конструируем машину для тренировки вратарей, – как бы нехотя сообщил он, – а у нее только на одну загрузку уходит 500 шайб! Скорострельность до ста шайб в минуту – представляете какой бой!

– Это шо, такой новый спортивный тренажер-автомат? – все еще сомневаясь, спросил продавец.

– Какой там автомат – пулемет! Вернее, шайбомёт. «Гуллит-2М», – не слышали?

– Нет.

– Да вы что! Сила удара до пяти килоньютонов, – вдохновенно врал Лодя, – металлическую сетку ворот пробивает навылет…

– Та шо вы говорите! А это не опасно для самого голкипера?

– Нет, в комплект входит специальное снаряжение из кивлара, как на бронежилетах.

– Надо же! Розочка, ты слышишь? От техника до чего дошла! Платите в кассу…

Короче, через полчаса моя малогабаритная квартирка стала микрогабаритной, потому что с того памятного вечера, и в коридоре, и в совсем крошечной Машкиной комнатке поселились шайбы. К гудроновой вони с улицы добавился еще и тонкий аромат высококачественной резины. Приблизительно, такой, какой бывает в мастерской по ремонту обуви.

Дело в том, что к изготовлению сумок на колесиках Лодя вдруг внезапно охладел, увлекся какими-то двухслойными супертеплыми теплицами для северных широт, а в результате я еще лет десять перевозил эти неподъемные ящики с резиной по всем своим многочисленным квартирам.

Но хорошо все то, что хорошо кончается. Пролетели годы перестройки и гласности, Горбачева сменил Ельцин, а Ельцина Путин, прогремели путчи и дефолты, цены выросли во много раз и, наконец, хоть как-то стабилизировались. Тут-то Лодя вдруг и вспомнил про это свое гениальное приобретение. Шайбы к тому времени даже уже и вонять перестали, да и мы сами с ними как-то свыклись…

В общем – продал он, наконец, свою резину какому-то большому спортивному магазину. И с большой выгодой, между прочим. А образец его колеса для тележки у меня до сих пор еще цел. На рабочем столе лежит. Я насверлил в нем дырок и вставляю туда свои карандаши. Удобная вещь, между прочим!

Жаль, что он уже все их продал. Можно было бы загнать эти шайбы в качестве оригинальных подставок для ручек и карандашей.

Административные работники в сфере развития культуры и спорта просто балдели бы от таких крутых и продвинутых пресс-папье…

Настоящий профи

Ремонт и переезд, как известно, приравниваются у нас к двум пожарам. Такова уж наша национальная специфика. Причем, это мудрое изречение понятно только здесь и только нам самим. Будучи, например, в Америке я однажды наблюдал, как это всё происходит там.

К дому, а это у них, как правило, средних размеров двухэтажный коттедж, подъехало что-то жуткое и мигающее всеми своими многочисленными и разноцветными фонариками. Как выяснилось – невероятных размеров фура. Такие огромные сияющие на солнце хромированными деталями агрессивные грузовики до этого я видел только в кино, в фильмах ужаса. Железнодорожный товарный вагон. Я не преувеличиваю. Это было размером именно, с вагон, если не больше. Борта этой громадины вдруг отвалились и превратились в пологие пандусы, по которым несколько рабочих на специальных тележках стали закатывать вверх мебель. Причем без всякой ее упаковки или разборки – прямо целиком. Я думаю, что в платяных шкафах осталась висеть одежда, а кровати, тоже затянутые пленкой и окрученные широким скотчем, выкатывали из дома прямо заправленными, вместе с постельным бельем и подушками. Во всяком случае, в шкафу со стеклянными створками я видел так и оставшиеся там стоять книжки. Вся операция заняла минут пятнадцать – не больше. Потом пандусы на фуре стали подниматься, рабочие, как суслики, попрыгали внутрь, и расселись на затянутых пленкой диванах. Громадина медленно тронулась с места и, набирая скорость, исчезла. Уверен, что на новом месте, куда, видимо, переезжали мои соседи, всё чуть позже происходило точно так же, только в обратном порядке. Расставят мебель по комнатам, пленку с нее сдерут, пыль смахнут и все! Живи себе на здоровье…

Пожаром, как видите, даже и не пахнет. Вообще ничем не пахнет. Эти легкие на подъем американцы, по-моему, даже и не замечают все эти свои бесчисленные переезды.

У нас же все это происходит несколько иначе. Жуткая, скажу я вам вещь, причем, – переезд не лучше ремонта и наоборот. Но так уж сложилась наша жизнь, что и того и другого в ней у нас оказалось выше крыши. Переездов этих с обязательными последующими ремонтами, которые мы с Натальей всегда делали сами, накопилось в ней такое множество, что даже их подсчет вызывает у нас нескончаемые споры. Она утверждает, что их было девять, я склоняюсь к цифре одиннадцать. Хотя и то, и другое страшно удручает, ибо простой подсчет показывает, что нами с ней пережито что-то около сорока условных пожаров, а сколько еще предстоит, даже и подумать страшно. Согласитесь, что для одной жизни, хоть и совместной, такого количества многовато. Вся жизнь – один сплошной пожар! Но каждый раз мы, как в сказке, выходили из огня целыми и невредимыми. Просто как саламандры какие-то. Ничего не берет! Классический пример огнеупорного, исконно русского саламандризма…

Единственный плюс от всей этой суеты – это накопленный в ее процессе бесценный жизненный опыт. Упаковать за час целый шкаф книг, починить водопроводный кран, установить розетку или навесить кухонную полку, а то и раковину – все это делается нами уже автоматически, походя и на одном дыхании.

Наталья только скажет: «А почини-ка ты, братец, унитаз – шумит, гад, так, будто у нас в туалете днем и ночью бурлит бессрочный митинг оппозиции. Я спать из-за него не могу». Не успела сказать, а я уже чиню. Иногда, знаете, даже и года не пройдет…

А, впрочем, давайте не будем углубляться в эту мелкую и скользкую унитазную материю…

Поважнее дела были. Вот, например, когда мы переехали на Бауманскую, как нам тогда наивно казалось наконец-то навсегда, то там уж и вовсе докатились до капитальной деятельности. Стали даже ломать стены, строить новые перегородки, менять двери, и заниматься прочими уже почти профессиональными играми.

Что ты! Из двухкомнатной по документам квартиры, которая на самом деле была трехкомнатной, решили сделать четырехкомнатную, потому что в одной из комнат у нас там было два окна. При таком нашем строительно-ремонтном опыте грех было это не использовать. А мне как раз позарез нужен был отдельный кабинет.

Да! – совершенно отдельный. Только для меня! Предполагалось, что при наличии такого отдельного кабинетика, я, изолированный от дивана, телевизора, холодильника и этого бесконечного застолья с друзьями…

Иными словами, освободившись от отвлекающего абстинентного синдрома по утрам, я, с мыслями, устремленными лишь к сияющим вершинам науки, легко напишу там докторскую диссертацию, чем, собственно, и пополню, наконец, наш скудный семейный бюджет. Такая у моей жены была задумка.

Собственно, по этой причине, в соответствии с ее вышеизложенными наполеоновскими планами, это совершенно идиотское, с точки зрения женской логики, действие – а именно – превратить просторную спальню с парой высоких окон, выходящих в тихий, тенистый двор, в две маленькие душные клетушки, моей супругой временно не припятствовалось.

И вот мы с покойным моим тестем, обойдя ближайшие помойки и обзаведясь таким образом строительным материалом, осуществили, таки, эту мою до селе недосягаемую мечту – отдельный кабинетик обязательно закрывающийся изнутри на задвижку. Возвратился вечером с работы, тихонько проскользнул в квартиру, быстро юркнул туда, щелкнул изнутри задвижкой и всё! И ты свободен, как горный орел! Вольно и бездумно паришь себе в бескрайних просторах. Вернее, развалишься себе в кресле, как король, даже не снимая грязных ботинок! И никто тебе не указ. Красота!

Привычное шуршание и суета домашних за закрытой дверью несколько притупляются, а громкий шёпот: «Тише дети, вы что, не видите, – папа работает! Пишет диссертацию!», наполняет душу полнейшим умиротворением и навевает приятную тягучую дрему…

Короче, мы с Кузмичем довольно быстро возвели там стену, врезали дверь, навесили книжные полки, внесли маленький письменный стол, капитально, прямо внутри, обмыли это дело – и кабинет, по своим габаритам и уюту более напоминающий средних размеров туалет, был готов.

Правда, тихая радость от этого приобретения продолжалась недолго, потому что за периодом хлопотной гласности вдруг последовала перестройка, а за перестройкой грянула всеобщая халява, в которой тихая научная возня со всеми ее апробациями, аттестациями, публикациями и диссертациями, как-то временно отошла на второй план.

Мы с Володей Рымарчуком смело ринулись в пучину кооперативного движения, наука была нами попрана и стала далее существовать без нас, чего она, впрочем, видимо, даже и не заметила. В отличие от моей зоркой супруги, которая, поняв, что, скорее всего, никакой докторской диссертации в нашем доме сделано так и не будет и профессоршей ей теперь уже не стать никогда, тут же с завидным энтузиазмом восстановила попранное мною статус-кво. Срочно опять был призван безотказный Кузьмич, ненавистные ей стены рухнули, кабинетные двери вместе с задвижкой отправились гнить на дачу, а все прочее – опять на помойку.

Мы с Кузмичем крепко отметили и этот акт беспардонного вандализма, и круг снова замкнулся, – справедливость, как всегда, восторжествовала, и нашей спальне было вновь возвращено ее исконное, присущее ей с рождения второе окно.

Но на этом перестройка и вне, и внутри нашей квартиры отнюдь не завершилась.

Вовне вовсю уже бушевал очередной съезд Верховного совета, а внутри нашей квартиры тоже решались не менее важные проблемы.

Коли в спальне появилось еще одно окно, то понадобились и соответствующие ему портьеры. А любой уважающей себя портьере тоже ведь надо за что-то в жизни уцепиться. Именно с этой целью для нее и был приобретен вполне приличный карниз. Но навеска карниза в старом доме, где никому неизвестно, что скрывают его загадочные неохватные стены, это всегда сложный и весьма сквернословный процесс. Потому что после изнурительных замеров, требующих воистину цирковой эквилибристики – высота потолков-то аж три с лишним метра, начинается процесс сверления в них отверстий под, так называемые, пробки. А это всегда чревато. Ты можешь попасть в бездонную пустоту какого-нибудь доисторического дымохода и, если повезет, отыскать замурованный там клад, или, наоборот, уткнуться в толстенную стальную балку, или, что еще хуже в балку бетонную, а если уж совсем не повезет, то предполагаемое место крепления может быть вообще утрачено – может отвалиться вместе с огромной глыбой штукатурки, пронизанной разложившейся вонючей дранкой.

Что поделаешь, – такова уж участь часто внешне очень симпатичных, уютных и, находящихся, как правило, в приятном тихом центре, старых домов.

Поэтому именно этот вид благоустройства я меньше всего и люблю. И, когда Наталья в очередной раз стала призывать меня к исполнению мною моего супружеского долга, – навески этого второго спального карниза, – я впервые за многие годы беспорочной семейной службы уклонился от этой почетной обязанности: Ага! Прямо вот здесь счас разуюсь и полезу на стремянку дырки тебе под потолком долбить! Нашла, понимаешь, долбоё…, вернее, долбидьника или, как там его – долбителя… Тьфу ты, господи, – и не выговоришь! – взорвался я. – Что мы – бедные что ли? Ты что забыла, что на дворе давно уже перестройка, а твой супруг, слава Богу, не профессор какой-нибудь, а успешный субъект частного предпринимательства. Высокооплачиваемый и далеко не последний член научно-производственного кооператива «Экоцентр»! Пора понять, понимаешь, что наконец-то настали новые времена! Когда каждый может и должен зарабатывать только тем, что он любит, а, главное, профессионально умеет. Открой любую газету, найди нужную рекламу и вызови себе подходящего долбителя. Пусть он и навешает тебе, что надо, причем, как настоящий профи – за деньги. А это значит – быстро, качественно и действительно профессионально. И пусть поторопится. Хотелось бы, дорогая, чтобы к моему приходу штора уже висела, сколько бы это нам ни стоило! Твое дело только проследить за качеством проводимых им работ. Все же финансовые проблемы я беру на себя, – гордо, по-купечески выпятив живот, закончил я.

– Гуд бай, моя радость! В случае чего – звони. К ужину буду обязательно.

Чрезвычайно гордый собою, я важно вышел вон, оставив любимую супругу в некоей недоуменной растерянности. До сих пор мы всё и всегда делали по дому сами…

Днем за научно-производственной суетой, я абсолютно забыл обо всем этом, а когда вечером открыл входную дверь, то сразу же увидел, что на полу нашей спальни сидит какой-то посторонний мужик. Сосредоточенно сопя, он разбирает замысловатые бирюльки нового карниза, а на его крепкой шее, как бусы у заправского дикаря, болтаются на веревочке многочисленные крючочки для навески штор. Я небрежно кивнул этому беспардонному папуасу и важно прошел на кухню – вкушать ужин.

– Давно трудится? – спросил я тихо.

– Часа два уже, – каким-то радостным шепотом прошелестела жена.

Мы тихо прикрыли дверь и как два заговорщика стали вполголоса восхищаться:

– Я дозвонилась ему сразу же, – восторженно шептала Наталья, – по первому же попавшемуся объявлению. она пододвинула мне газету.

В разделе «Услуги» красным фломастером было обведено: «Навешиваю всё!!! Быстро и качественно. Цены умеренные».

– И почем берёт? – спросил я с ревнивым любопытством начинающего кооператора, – действительно умеренно?

– Не знаю еще.

– Как? Ты что, – даже не спросила сколько он просит

– Нет.

– Ну, так пойди и спроси.

– Неудобно как-то. Человек работает. Я ему приносила кофе со свежими булочками.

– Ну, и..?

– Кофе он выпил.

В ее голосе мне послышались нежные нотки.

– А булочки? – опять ревниво спросил я.

– А булочки съел.

– Надо же! Какая удача! Булочки съел! Я рад, что твои свежие булочки пришлись по вкусу этому дикарю, – съязвил я, – надеюсь дальше булочек у вас с ним дело не пошло?

– Какой же ты дурак, – беззлобно отпарировала она, – он же ростом – даже ниже меня!

О, боги! Опять эта недоступная человеческому пониманию женская логика! Ну, хоть вы мне объясните – ну, причем здесь рост? Разве рост мужчины так уж важен, когда дело доходит до этих самых свежих булочек…

Мы еще немного пошептались, но через полчаса я не выдержал и как бы невзначай снова прошел мимо двери в спальню. Дикарь, теперь уже переименованный мною в жалкого пигмея, сидел, поджав под себя ноги и слегка покачиваясь. Сидел в той же самой позе, напряженно вглядываясь в лежащую на полу инструкцию. Его бусы покачивались вместе с ним, свисая почти до самого пола. Издалека можно было подумать, что он молится или решает какую-то сложнейшую математическую задачу.

Это меня так заинтриговало, что я, гонимый любопытством, тоже зашел в спальню, зашел как бы невзначай. Как бы просто так, как хозяин дома, имеющий право ходить везде, где и когда ему заблагорассудится:

– Что, какие-то проблемы? – небрежно спросил я.

– Понимаете, – он посмотрел на меня снизу вверх и в глубине его взгляда я уловил какое-то затаенное страдание, – понимаете, очень уж необычное у вас устройство. Вот здесь, в пункте два, позиция четыре, например, сказано: «Протащите шнур прямого хода (3) слева направо через штангу (5) относительно комплиментарного ему шнура обратного хода (2), идущего справа налево по тому же каналу штанги (5), но уже в обратном направлении, причем так, чтобы эти параллельно идущие в разные стороны шнуры, сохраняя идеальную подвижность, не мешали работе друг друга». Я что-то не пойму – как это – «подвижность»? Ведь это же обыкновенные веревки!

– Секундочку, – я тоже присел на корточки рядом с ним, – недавно я уже имел дело с подобной конструкцией, – зачем-то соврал я…

На самом же деле мне просто стало его жалко, и я решил ему немного помочь. Несчастный мужик – не вышел ростом, уже в возрасте, сидит тут на полу, мучается. И эти, унижающие человеческое достоинство, бусы. Нехорошо как-то. Да и время уже позднее – не ночевать же здесь вместе с ним…

– Так, товарищ, давайте не будем расстраиваться, – сказал я бодрым голосом доктора, только что объявившего вам о вашей близкой кончине. – Ничего страшного. Сейчас мы спокойно и не спеша во всем разберемся. Итак…

«Протащить шнур прямого хода… – теперь уже я начал читать вслух это загадочное заклинание, вглядываясь в тайнопись смазанного и плохо пропечатанного хитроумного рисунка, состоящего из каких-то штрихов и пересекающихся линий, и более напоминающего наполненную тайным внутренним смыслом и каллиграфически выполненную японскую гравюру «Танец молодого бамбука под косыми струями дождя»…

После этого уже он зачитывал текст вслух, а я, ползая по полу, собирал всю эту головоломную конструкцию, затем уже я, обливаясь потом, сверлил в стене дыры, а он держал подо мной стремянку. Потом мы поменялись ролями – я, стоя под потолком на одной ноге, вставлял отсчитанные им крючочки, которые он по одному снимал со своего ожерелья и передавал наверх мне. А когда уж мы вместе приступили к самой сложной процедуре – к процессу самого навешивания, он мог почти без подсказок и уже вполне профессионально ассистировать мне, – то, принимая от меня дрель, то, в нужный момент, подавая наверх молоток…

Ничто так не сближает людей, как совместный созидательный труд, поэтому расстались мы с ним, можно сказать, закадычными друзьями.

Полюбовавшись на проделанную работу, он тщательно пересчитал полученный гонорар, обещанная «умеренность» которого в первый момент вызвала у меня даже некоторую растерянность, тут же перешедшую в искреннее к нему уважение. Возникла даже нездоровая зависть. «Эх, – мне бы так научится!» – подумал я про себя, отсчитывая деньги.

Да, крепкая рука профи чувствовалась в нем даже в момент передачи денег – этой, как правило, всегда натянутой и оттого неловкой процедуры…

– Спасибо тебе за помощь, – совершенно искренне поблагодарил он меня, неспешно укладывая новенькие купюры в свой бумажник. – Теперь-то я уж точно знаю, как надо навешивать эти жуткие карнизы. А ведь какая хитрая штучка нам попалась! Одни эти комплементарные шнуры чего стоят! Не находишь?

И я действительно сразу даже и не нашелся, что на это ему ответить, а лишь восхищенно кивнул вслед.

– Да, черт возьми! – завистливо думал я про себя, следя за его неспешно спускающейся вниз коренастой фигурой…

– Да! Как, наверное, приятно быть вот таким – настоящим, закаленным и уважающим себя профи навешивающим всё…

Клад

Мой хороший приятель еще с институтских времен Саша Бородянский в 1974—1976 гг. являлся членом сценарно-редакционной коллегии «Мосфильма», а в 1976—1977 гг. даже главным редактором по кинокомедиям. Или что-то к этому близкое, сейчас точно не помню. Главное, от него тогда зависело – какие сценарии принимать, какие нет. Короче, мог что-то протолкнуть, а мог и тормознуть.

И вот однажды на каком-то мальчишнике, которые в те времена мы устраивали достаточно регулярно у нас случился очень страстный и эмоциональный спор на тему творческой, в частности, сценарной деятельности. Саша тогда уже считался настоящим спецом в этой области, окончил сценарный факультет ВГИКа, по скольким-то его сценариям были уже сняты фильмы. Вот мы все по пьяному делу и стали к нему приставать с провокационными вопросами.

Мы – это основные члены нашей тогдашней компании Леша Команов, Боря Лейбович, Василий Лихачев, к тому времени уже его родственник, так как его сестра Татьяна, уже вышла за Сашу замуж. Этот наш дружеский «кружок» образовался еще в студенческие годы, когда мы начали ездить в Воркуту, которая и для самого Саши и для Лихачевых была тогда родным городом. Не потому что они были ссыльными или их детьми. Нет. Просто они там жили вместе с родителями. Сашин отец – Эммануил Яковлевич работал там по снабжению, а отец Василия Лихачева – Дмитрий Николаевич – был директором шахты. Благодаря этому последнему обстоятельству – Я, Лешка, и Дима Авдеев там впервые и оказались.