скачать книгу бесплатно
Инструкция к машине для пыток
Жан-Лоран Солитью
"МАШИНА ДЛЯ ПЫТОК, ТЫ В НЕЙ ЕЩЁ ОДИН ВИНТИК."Так гласит начало инструкции. "Что, если жизнь вся наша есть бесконечное страдание, предрешенное неким космически-математическим алгоритмом? Но почему люди должны страдать? Почему Машина уничтожает само право на наше счастье? Бездумно и безнравственно зол Космос или за этим следует понимать какой-нибудь урок? Как справиться с порочным кругом ненависти? Что же такое тьма человеческих сердец? Её бесчисленные правила переполняют мои ветхие тетради, покрытые иссохшими чернилами и безмолвными стихами…" – в пустой комнате беседует с умершими безработный пьяница-философ Стефан. Вопросы, порождающие вопросы, а между тем Машина уже закручивает гайки. Его гулкий глухой такт эхом звучит в ушах: "Тик… Так… Тик… Так…"
Жан-Лоран Солитью
Инструкция к машине для пыток
До закрытия бара осталось с минут тридцать. Бармен уже потихоньку стреляет глазами в посетителей – не злобно, но с вопросом: «ещё по одной? Или узнаем, что у вас за душой?». Хороший бармен ретранслирует настроение гостя, проводя через фильтр промилле. Для кого-то бармен психолог, для кого-то друг или Бог, а, может, и вовсе всё вместе. Этот бармен был, что надо: его взгляд не виден обычному гостю – микросекунда от полировки бокала и обратно – натренированные глубокие глаза резче прыжка хищной кошки. Иногда он смотрит через стекло, но в баре уже так темно, что лишь неоновые красные надписи размыто отражаются в блестящем бокале. Они гласят: «Redrum», что, как не сложно догадаться, является анаграммой на славное слово «Murder», обозначающее убийство. К сожалению, в этом заведении угрозы смерти мне принимать не приходилось, но в парке культуры и отдыха, что, конечно, иронично, если память меня не подводит, не меньше пяти раз.
–Стеф, а можно ещё один вопрос?
Мой друг Жан задал мне вопрос. Его глаза немного слипались, но в них то и дело проскакивал энергичный огонёк: день был тяжелый, все устали, но некие остаточные силы поднимались, выбитые пивной газацией. Этой ночью спать мы явно будем крепче некуда, но выспаться не удастся. Общеизвестный факт: от алкоголя, конечно, уснуть легче, но выспаться куда сложнее. Однако, мне вспоминается один парень лет двадцати восьми – он ловко справился с долгосрочными последствиями алкоголизма, хотя пил всегда будто не в себя: хитрец умер от разрыва сердца, не дожив до тридцати.
– Конечно.
– Мне стало интересно, исходя из беседы, какую ты видишь социальную систему во главе всех остальных? Что нужно миру?
– Миру нужна анархия, – с лицом бывалого морского волка я наблюдаю за огоньком чьей-то зажигалки, мерцающей за окном, словно вижу в ней далёкий призрак поросшего мхом маяка.
Я отвечаю, не раздумывая: эта тема для меня давно была решена – консерватором я себя не считал, да и ригидностью не страдал – просто в данный момент такой ответ содержало моё сердце. Громкая музыка в этом баре на улице Некрасова перебивала слегка мои слова. Мой друг, правда, слышал их вполне разборчиво, и назойливая музыка ему в том никак не мешала – не в этом было дело. После полутора стакана стаута мысли стали подобны пугливым маленьким птичками, засевшим подоле кормушки: красивые, манящие и такие юркие! Не дай Бог шевельнёшься – пиши пропало. Я удерживал их в голове из последних сил, тщательно жмурясь и ни в коем случае не шевеля глазами. Вдруг, кто-то или что-то меня отвлечёт? Тогда и беседе конец, а ведь беседа была на интересную тему, что само по себе уже редкость. Хорошие разговоры попали в Красную книгу: если они есть, то без слёз не посмотреть, а, если их нет, то, собственно говоря, их и нет – ни памятника, ни монумента – простая хладная история.
– Хм-м-м. А почему именно анархия? Не тоталитарный строй, не демократический? – задал мне вопрос Жан.
– Нет, – сказал я как отрезал. – Анархия – это не костры и не грабежи, не насилие и власть сильных. Хочешь, дай кому-нибудь, извиняюсь, по роже, хочешь, пиши стихи? Так, что ли? Не-е-е-т, друг мой, это уже беспредел и, в общем-то, свинство редкостное. Анархия настоящая, то есть сама её идея гласит совсем иначе: каждый реализуется так, как ему нравится и никто ему не в праве за это предъявить обвинения какой-либо юридической, моральной, поэтической, метафорической или иной формы. Конечно, с учётом, что кроме чувственного дискомфорта ты ничего более не испытаешь от такого рода чужой реализации. В новом мире человеку необходимо привыкнуть, что он здесь не один, а они – то есть все остальные, ой как отличаются, и ничего с этим не поделать к тривиальным сожалению или счастью. Толерантность – когда-то слово сильное, но ставшее слабым. Терпимость, ах! Что за слово?..
В желудке тёмное нефильтрованное постепенно рассасывалось и впитывалось в кровь. Я выпил немного, но порой организм подставляет вот такую свинью – напиться с полутора-то бокалов! Порой понять жизнь невозможно. Ощущение формируется такое, будто она работает по принципу какой-то подлой машины, что с самого рассвета веков терзает человеческие судьбы не кнутом и мечом, но сюром и абсурдом. С Жаном мы, что говорится, «словили» прекрасный момент дружеской беседы и вот такой нелепый «подарок» преподнесла нам жизнь – охмеление! Мысли постепенно расползаются во все стороны, как подтаявшее на солнце масло, а я лишь подставляю ладони к одному из краёв стола. Ещё пятнадцать минут, но последние гости уже расходятся восвояси. И парочка, сидящая за последним столиком, либидо которых явно подскочило вместе с градусом – руки бродили по телам, словно бы что-то крайне смущенно искали. Хотя по-настоящему искали они лишь одно – кровать в свободной комнате; мысли о всех возможных и невозможных кроватях и их логических побратимах захватили всю их фантазию. Желательно без соседей и больших ушей, так любящих ловить чужие вздохи. И бродяга в капюшоне: тучный парень с большой рыжей бородой – такие обычно удивляют тем, что, либо поднимают семидесятикилограммовую гирю над головой без заминки, либо тем, что не могу поднять даже бокал пива выше собственного рта. Последними прощались крепким рукопожатием, как обычно, то ли студенты, то ли серферы над ветрами судьбы. Одетые чёрт знает во что, разношерстные, как котята странной сводки: на голове все вариации от восковой укладки Лиги Плюща до ирокеза с косой, идущей к тазу. Те ещё молодые доходяги. Терпимость-терпимость… Я неожиданно понял, что прервал свой ответ довольно долгой паузой, весь поглощенный слегка дрожащим и размывающимся окружением. Жан был таким парнем про которых говорят: «манерный эталон, сама учтивость». Он спокойно наблюдал за мной, прекрасно понимая, что за процесс происходит во мне. Понимал он по той причине, что и в нём, как мне абсолютно было понятно, происходит точно такой же чертополох. Извинившись, я продолжил:
– Если уж чья-то деятельность тебе физический вред приносит, то мы бы хотели, чтобы нас защитили, верно? Верно. Тут-то и помогает государство устранять таких вот действительно опасных индивидов. Не надо ничего кулаками решать. Но это всё следствие моего выбора, а не причина. Причина же кроется в другом. Здесь вот над чем задуматься надо: в мире хотят снизить смертность, скажем, от самоубийств, да?
– Безусловно хотят.
– Да. И что для того делают? Рабочие места: допустим, где родился, там отучился, там и пошёл работать? Льготы? Материнский капитал – роди двоих, третий в подарок – ипотека в Сызрани на двадцать лет? Ну, что же, допустим. Финансирование обороны, армии, да разведки. Чтобы что? Чтобы к тебе проводница в вагон зашла и спросила: «Чай, кофе, печеньки? А, может, лучше открытка? Двести рублей – всё в благотворительный фонд идёт на помощь больным детям. Что? Не хотите детям помочь? Ну, смотрите». Улыбается так странно и головой кивает: понимает, что глупо всё это, но и мы – подонки те ещё, как оказывается. Едва ли не враги народа. В общем, ясно всё с нами. Странновато, да? Реализация личности не укладывается в танковый завод, лоснистые щеки и патриотически спокойную совесть. Личность – это искусство. Быть человеком – целая наука. Какой век уже живём, а всё как-то странно, да странно… Не находишь? Оборона и армия. А с кем воевать-то? Понятное дело, что люди собираются убивать людей. Столько лет культурой обмениваемся друг с другом, а тут, вдруг, захотелось устроить геноцид. Не бывает такого у тебя? Вот и у меня не бывает. Разумно было бы тех, кто подобные вещи предлагает, направлять к психотерапевту. Государство и Бог – на счету этой парочки неисчислимое множество смертей, океаны крови и континенты, покрытые костями. Стоило ли оно того? Вопрос риторический. Так это я к чему? Функция государства – я это вижу довольно просто: полиция, поддержка человека и распространение информации. Полиция, чтобы уж больно буйные уникумы не устраивали неправильную анархию.
– Поддержка, я так, понимаю, характер имеет сложный? Экономический, моральный и так далее?
– Всё верно. Вот тебя в школе поддерживали?
– Учили.
– Учили… И меня учили. А поддерживать никто вовсе и не собирался. Экономическая грамотность, сексуальная жизнь, извечная проблема столкновения мужского и женского, прикладные навыки, психологические знания и весь остальной длинный список – разве этому обучали? К глубокому моему сожалению, нет. Теперь имеем то, что имеем. Увы и Ах. Жизнь нам поставила Шах и Мат. Ошибки сделаны, мосты сожжены, а сердца полны сожаления. Родители должны были… А им откуда эти вещи знать, ежели их не учили? Странный Уроборос, ещё не куснувший свой хвост: у него нет начала и нет конца – его просто нет.
– А анархия должна эту проблему решать?
– Если правильно перераспределить средства и уделить внимание наиважнейшему, то есть человеку, то да, безусловно. Представь, что больше нет границ, нет армий, нет войн, нет заговоров и лидеров. Лишь люди, возросшие до того уровня, чтобы осознанно проживать отмеренное им время.
– Звучит утопично и нереалистично. Вряд ли подобный строй достижим в ближайшие два-три века. Научно-фантастический сюжет, исключающий важнейший фактор – человеческий.
– Я живу идеалами… Пока что приходится выбирать тоталитарное – от свободы у людей в голове творится сущий кошмар. Разумный человек во благо большинству вынужден ограничивать свою свободу, оказываясь в одной лодке с глупцами, что сочли себя ясно мыслящими.
– Здесь соглашусь. А информация какое значение имеет в этой картине?
– Ах, информация… Предположим, ты музыкант, художник или писатель, в общем и целом, творец. Или, может быть, ты специалист в своей более прикладной профессии: преподаватель, инженер или врач. В любом случае ты человек, желающий чего-то добиться, как и все мы. Путь к признанию будет тернист и невыносим при любом из возможных раскладов, если только ты не из тех «везунчиков», что держат сворованный туз в рукаве. На каждом шагу обнаруживается новое препятствие и всё лишь для того, что тебе просеял безжалостный фильтр, настроенный на самых проворных, самых хитрых, часто бесчестных и подлых, лишенных таланта и дара, но наделенных усердием не того качества, что необходимо, но того, что помогает им шествовать по головам – одним словом, это хищники. Любой от мал до велика, от какого-нибудь панка с запалом до хладнокровного архитектора вынужден продвигать личный бренд под своим именем. Сохранять честь в бесчестное время – сложный путь. Каждый нынче вынужден наклеивать себе бирку и штрихкод, формировать прайс своих услуг и оценивать, за сколько его можно купить и принудить с улыбкой к действиям противоестественным для его души. Всегда и за всеми стоит Большая Лапа, тянущая из имени человеческого деньги и эту гадкую медийность – величину, измеряющую человеческую ценность, даже если он последний из подонков, обеляющий наркотики, морально-духовную слабость и неконтролируемое сексуальное поведение. Так происходит, потому что столь важный для всякого мыслящего живого существа процесс, как реализация собственного потенциала, доверили коммерческим компаниям, топ-менеджерам и остальной сребролюбивой братии. Они прекрасно знают костяное правило искусства: «Любую идею при правильной подаче можно выдать за шедевр». Нет таких идей, на которых нельзя сделать деньги, но есть удобные люди, удобные мысли и выгода, стоящая за ними. Если бы ты написал неплохую статью, а я бы был её главным редактором, думаешь, была бы сила, способная остановить меня от публикации твоей измышлений на бумаге? Возможно, только совесть, но на неё уже нет никаких надеж.
Ты же знаешь идею про разделение лавр в виде пирога, его кусков и крошек? Я придерживаюсь непопулярного мнения, гласящего, что пирог настолько большой, видом своим похож скорее на закрученный в бесконечную спираль сладкий рулет, что его хватит абсолютно всем. И я также считаю, что нет тех, кто ест весь пирог, включая крошки, но я считаю, что есть те, кто не пускает всех иных к столу, на котором расположился пирог. Жадность – апогей человека. Видишь, что получается, друг мой? Не бескорыстное государство руководит продвижением труда человеческого, а, напротив, полная тому противоположность. Да и бескорыстного государства мы сейчас не имеем… Если оно и помогает, то только лишь, когда ему самому это выгодно.
Мои пальцы скользнули по краям полупустого бокала, обведя его кругом несколько раз – от движения раздался слегка скрежещущий вой, эхом смолкнувший внутри, разбившись о тёмную пивную гладь.
– Что же мне видится в этой ситуации? – продолжил я после краткой паузы. – Государство должно стать лучшем продюсером, если мы можем позволить себе столь фривольный тон. Должно помогать всякому человек добиваться успеха, ежели на то имеются таланты и тому способствует усердие. Души путь лежит к делу, что теплит его, но никак не к лизоблюдству и всякому цирковому паясничеству. А союз государств должен помогать людям со всего мира находить тех, кто им симпатичен, ведь оно логично, что среди ста миллионов сложнее найти «своего» человека, чем, например, в восьми миллиардах. Мы жители одного мира – нет той мысли, что не в состоянии понять человек, родившийся на другом конце света, но есть система, вынуждающая не понимать – патриотизм, национализм, религия. Сами по себе вещи не опасные и даже во многом полезные, но если они утверждают, что человек не есть нечто большее, чем то, что предписано ему землёй и кровью, то каков смысл их, ежели не пленяющий? Неужели не ограничивают они человека, отрезая его от своего «Я»?
– Ты думаешь, что все люди одинаковы? Отчего же тогда один народ ненавидит другой до скрипа в зубах? – мягко задал мне вопрос Жан. – Разве могу я пошутить лингвистически или сугубо на бытовую тему, понятную лишь моему народу, в другой стране и надеяться, что ответом мне будет звонкий смех?
Его вопросы били по моему королевскому флагу, разнося в пух и прах лёгкие и тяжелые фигуры: я «зазевался», и Жан безбожно ел мои фигуры, видя, сколь печально моё положение, но я напрасно не сдавался.
– Нет, навряд ли, но в этом и есть свой шарм. Наличие родины не вынуждает тебя ненавидеть кого-либо – оно лишь делает тебя человеком, имеющим духовный дом. Вот скажи мне, сколько ты знаешь немцев?
– Пару, но не очень хорошо.
– А тайцев?
– Ни одного.
– Китайцев, может быть?
– Хм… Как знаю тебя – никого. К чему ты ведешь?
– Учитывая этот факт, что ты можешь сказать о тайцах, китайцах и немцах?
– То, что слышал.
– От кого?
– От СМИ, из новостей, из телевидения, от короткого общения с ними.
– Кто выражает мнение из источников информации? Некая «истинная истина» или сама Природа-Мать?
– Нет. Выражает человек или собрание людей.
– Которые безусловно заинтересованы давать ту информацию, которую сами считают правдивой или находят необходимой для принятия под величиной правды в массах?
– Они дают удобную информацию, я думаю.
– Сегодня нам говорят, что китаец друг. Завтра могут сказать, что китаец враг. От слов этих не меняет факт того, что ты не знаком ни с одним представителем хотя бы одной социальной группы из множества проживающих на территории Китая. Это не меняет того факта, что и китайцы не знают тебя. Так откуда мне знать, что, если я приеду к ним в страну, меня не примут как гостя, либо же не убьют на месте? Я могу знать это только из СМИ. Люди остаются везде людьми. Много ли ты знаешь людей, желающих убивать тех, кто на них не похож? А по собственной неискаженной воле? Откуда они вообще знают, что люди не похожи на них? Ты можешь знать пятнадцать китайцев из, округляя, полутора миллиарда. Позволит ли это знание заявить тебе, что все китайцы обладают такими-то, либо же иными качествами? Выходит, что ни я, ни кто-либо иной, занимающийся вопросами распространения информации, производных творчества и интеллектуальной собственности не может никак знать, что именно нужно людям, как бы мы ни пытались создать бесчеловечные, соответствующие духу времени и цивилизационному «прогрессу» категории потребителей, уничижающие личностное достоинство каждого человека – это такой ненаправленный ни в кого плевок, попадающий во всех, универсальное оскорбление каждого разумного индивида. Наше апостеори в этом вопросе ничтожно и не имеет никакого доверия, а априори, как известно, во многом неудобно. Категоричность оказывается надуманной и искусственно сфабрикованной во благо упрощение взаимодействия со «стадом», в которое всех нас записали. Это не первый в истории пример того, как людей в их неисчислимом большинстве убеждают в существовании каких-либо «безоговорочно существующих» категорий, в которые теперь, узнав об оных, каждый хочет вступить. Они говорят друг другу: «А ты из какой категории? Из зеленой или из синей? А ты кто по полит-координатам? Какой религии?» и так далее. Это стало удобно, ведь тогда люди начинают кучковаться в общины единомышленников из каких-либо категорий. Теперь это не дикие, необузданные создания, а загнанный в загон домашний скот, который можно использовать на своё усмотрение и который можно уничтожить в любой момент. Таким образом в почти каждом аспекте нашего общества прослеживается заговорщичество во имя упрощения.
Я хочу этим сказать, что нам необходимо не воспринимать реальность категориями и принимать факт трансцендентности мира: мы не в состоянии знать что-либо наверняка, ведь устойчивые факты порой меняются. Я думаю, что нам следует наблюдать за миром в его движении, используя свою душу, как аппарат наблюдения и фиксации информации. Тогда, быть может, мы могли бы бороться сообща с единственной силой, что когда-нибудь уничтожит всех нас. С той силой, что мощнее зла и ненависти, сильнее добра и любви… С той, что изъедает наш мир с первого его дня. С той, что работает, как бриллиантовый механизм.
– Какую силу ты имеешь в виду?
– Абсурд.
Мне казалось, что в этот вечер нелепость пожалела нас, но считал я так лишь в момент опьянения, что кисло-горькой тошнотой подобрался к моему горлу. Удар с дальней стороны доски, нож, сверкнувший в тёмном переулке: абсурд пришёл на саму действительность: пьяный разговор о идеалах, политике, душе, романтизированная сцена забытого всеми бара, где двое бродяг изливают, как в дырявые корыта, свои души. Бессмысленный процесс, не имеющий ни потенциала, не предпосылок – никакого развития – сплошное «А я был сделал так, а я бы сделал то!». От осознания неимоверной глупости меня накрыло жгучее, как полуденное Солнце, чувство стыда – от него никуда не скрыться. Финка ударила в душу – настроение исчезло в миг, покрыв спину потом. Мои усредненные тридцать проходят в цикле глупейших и тривиальнейших социальных клише. Кого не спроси: «Бывало ли у вас так, что вечером в пустом баре вы обсуждали, как глуп мир и как легко его сделать «умным»? Нужно лишь вас назначить президентом мира, о, мировой авторитет!». Любой ответит согласием. Галстук начал резко меня душить – пришлось развязать его и повесить как петлю на шею. Белая рубашка пропитывалась потом, а костюм начал обтягивать всё тело, вызывая приступ клаустрофобии.
Мне захотелось стереть этот диалог из памяти мира, зарыться в какой-нибудь пыльный чердак и не выползать из него до скончания времён. Жана я уважал в этой ситуации куда больше: он, промолвив пару слов, сохранив самоуважение, хладнокровие и золотое молчание, проявив себя прекрасным слушателем, что слушает, но не слушается. Я же был шутом и пустомелей.
Благо, что бармен выручил нас – его репутация говорила сама за себя: он, закончив полировать совершенно чистые бокалы, незаметно бросив взгляд на часы, учтивым шагом направился к нам, чтобы сказать: «Джентльмены, вынужден вас оповестить: наш бар закрывается через пять минут. Повторить?». Идеально! Ни одного лишнего слова, хорошее начало и прекрасный открытый конец, развивающий диалог единственным словом.
– Нет, спасибо. Мы уже достаточно выпили, да и невежливо сидеть до последних секунд, – ответил ему Жан. – Можно чек, пожалуйста?
С кроткой улыбкой бармен кивнул и удалился за терминалом. Я скрылся за кепкой, проиграв эту партию. Перед выходом я успел положить в маленькую корзинку пятьсот рублей чаевых, заметив через отражение в зеркале маленькую благодарную улыбку – единственную стоящую вещь за весь вечер.
– Пойдем прогуляемся, – настоял Жан и задал мне вопрос уже на улице. – Ты в порядке? Выглядишь траурно.
– Это было глупо.
– Что именно?
– Всё.
Медленно мы начали свой путь, не подмечая, куда именно мы движемся. Метро уже было закрыто и развозило последних везунчиков по дальним станциями. Была вероятность поймать некий муниципальный транспорт, но погода была неплоха – прохладный свежий ветер сбил нас с толку, отправив бродяжничать в обход здравого смысла. Барная улица была заполнена группами молодых людей, стягивающихся всё ближе и ближе к друг к другу, но лишь потому, что в месте стечения потоков приходились двери заведений, работающих до самого утра. Многие уже едва ходили на ногах, но оттого громкость и частота смеха была прямо пропорциональна возможности контролировать свои движения. В тёмных уголках слышен был интервальный кашель между рвотными всплесками, либо журчание, вытекающее в протяженные тёмные полосы, сползающие на главную улицу. Такси патрулировали улицу, вырывая из туманного облака сигаретного дыма парочки, решившие для себя вопрос этой ночи.
– Ты слишком серьёзно относишься к некоторым вещам. Не нахожу ничего глупого в нашем вечере, – старался оспорить Жан. – Да, твои взгляды утопичны, но лучше иметь свои фантазии, чем чужие фабулы. Они понравились мне, даже учитывая тот факт, что я склоняюсь к более действенным и реалистичным направлениям.
– Поэтому мне тебя не победить.
– В поддержку тебя отвечу твоими же словами: «Ты победишь перед дверям в Вечность».
– Если они вовсе есть.
– Думаю, важна лишь твоя вера в них. С миром ничего не сделать, но с душой… С душой вполне возможно. Каменные джунгли никуда не исчезнут и пищевая цепочка, поверь мне, тоже. Время, когда человеку было легко жить, склоняется не к историческому периоду, а к месяцам в утробе матери.
Мы погуляли ещё немного, а затем разошлись в разных направлениях, когда вышли на проспект, разводящий нас в стороны нужных нам адресов. Попрощавшись, мы отправились по домам. Я снимал комнату в коммуналке на Петроградке, прибыв в Петербург несколькими годами ранее в надежде, что здесь я смогу обрести необходимую мне мудрость и просветление. За это время я успел сменить множество комнат: со временем каждая из них слишком явно указывала на моё существование —существование, осознание которого отбивало желание жить дальше. Так и выходило, что стоило мне только обжиться, как некое омерзительное чувство, мазня из негативных эмоций, вынуждала меня бежать. Возможно, я не учёл, что себя я всё равно взял с собой. Уж не знаю, повезло мне или нет, но снимал комнату я в той квартире, где проживали и хозяева – милые люди, наверняка столкнувшиеся с кризисом и оттого вынужденные пустить в свою святая святых некоего доходягу с улицы. Им было около пятидесяти, но в глазах не было ни пятнышка маразма или предрассудков – слегка мещанские светлые души – их компания заставляла меня стыдиться себя самого. Иных соседей у меня не было: большинство комнат они оборудовали под свои нужды, а ещё две комнаты они оставили для детей, иногда навешавших их с периодичностью раз в два месяца.
Отец семейства был человеком советской закалки на периферии с возобновлением русских христианских традиций – профессор радиотехнического факультета, не отрицающий существования Бога. Такие иногда доказывают, что смогли уловить волну, на которой вещает свои истины Господь – частота сто восемь – точка – двадцать восемь – радио Истина. У него было острые черты лица, широкая челюсть и надбровная дуга, глаза глубоко уходили в лоб, отчего в обычном состоянии его лицо казалось немного мрачным и недоброжелательным, что не являлось правдой, хоть человеком он был крайне осознанным и серьёзным. Голову покрывала редеющая седина, а на перегородке уместились широкие очки.
Его жена была домохозяйкой, уставшей от работы в банковском деле, предпочтя холодным вычетам тёплую домашнюю атмосферу. Тому, конечно, поспособствовала беременность, перетекшая к окончанию декрета в ещё одну беременность. Возможно, она ожидала, что цикл будет повторяться до самой пенсии и потому решила вовсе бросить работу, хотя подобный расклад всех более чем устроил. Энергичная, немного полноватая женщина, пребывающая всегда в одном и том же позитивном расположении духа. Довольно быстро мне удалось понять, что необходимость в сдаче комнаты является не столько экономическая, сколько человеческая: ей требовалось ухаживать за какой-нибудь живой тварью, на роль которой удачно попал я, будучи, действительно, тварью. Их рыжий кот по имени Васька, хоть и был довольно жирной гадиной, чей аппетит сравним был лишь с чудовищным библейским Бегемотом, но хозяйка справлялась с ним легко. Муж был совершенно нетребовательным и неприхотливым человеком, скромным и тихим – в общем, жену не гонял. Тогда вот им и пришлось подобрать меня, хотя и не сказать, что мне хватало бы наглости просить готовить мне пищу или стирать мою одежду. Ел я обычно в городе, а одежду старался сдавать в прачечные по двум причинам: во-первых, я не хотел быть обузой, но после первых попыток воспользоваться стиральной машиной, я столкнулся с настойчивым желанием просушить, разгладить и сложить мои вещи по цвету, предназначению и ткани; во-вторых, я не очень любил, когда белые рубашки окрашиваются в цвет чёрных носков с проплешинами от мозолей и узких полуботинок. Иногда я подкидывал ей пустяковую работёнку, видя, как её ломает от моей самодостаточности: просил купить пару книг или найти где-нибудь определенную бутылку вина, иногда озвучивал так невзначай: «эх, давно не ел я запеченной индейки!» или говорил, что у меня нет свитера на зиму, приговаривая, что надо бы его купить, а хозяйка с азартом брала с меня мерки и спрашивала пожелания цвета, фактуры, орнамента и «теплоты» будущего свитера. Узнав все детали, она незамедлительно приступала к вязке, что, впрочем, получалось у неё довольно добротно. Я даже предлагал ей сделать бизнес «handmade»[1 - Сделанное вручную – англ.] продукции, ставшей так популярной в последнее время. Это были странные, даже немного нелепые взаимоотношения. Меня устраивало, что никто не тревожил мой покой в отдаленной протяженным коридором комнате, расположенной ближе всего ко входу в квартиру, так что я мог не переживать, что мой ночной приход кого-то побеспокоит. Нравилось мне и сохранение изначального дизайна этой чудной квартиры с проведенной реставрацией: деревянные лакированные полы, лепнина, высокие потолки и стены кремового цвета пергамента, неактивный камин в гостевой и много старой мебели, от которой не пахнет старьём, но винтажем. В моей комнате было всё необходимое: большое светлое окно с занавесками, односпальная кровать с металлическим каркасом и мягким матрасом. Письменный столик прямо напротив окна, вместительный шкаф, комод и тумбочка. Помещался здесь и коврик для йоги, на котором я делал зарядку или медитировал: не очень успешно, но старательно пытаясь достигнуть просветления.
Основным моим заработком были скудные роялти от произведений, репетиторство и редкие статьи в журналах, которых становилось всё меньше в силу озвучиваемых мною мнений, которые не устраивали ни прогосударственные редакции, ни левосторонние. Думаю, их обижало, что в обоих случаях деятельность этих сторон получала от меня оценку «не стоящей внимания возни». Одни говорили, что я нелицеприятный прекариат, агент стран-противников, гнойный фурункул на теле духовности, безобразный антипатриотический деятель, заслуживающий тюремного заключения за свои изречения лишь потому, что высказался однажды о том, что, ежели при белых красные считались предателями, а при красных белые считали изменниками родины, то не разумно ли послать куда подальше представителей, как белых, так и красных обществ, безбожно линчевавших гражданские лица в любой период этой тёмной истории? Очевидно, что те амфиболичные софисты, что высказывали мне свои претензии, при любом удобном случае были бы рады сменить цвет своих мантий на тот, что займёт престол, но, конечно, до последнего будут этот отрицать. А за что наказать своих же граждан, государство всегда найдёт, восполняя статистику и отечественный долг. Барин, король, император, князь, кайзер, президент – от самого ничтожного феодала, питающегося крошками власти, до величайших властителей – каждый найдёт, за что высечь крестьянина.
Родина – это люди, совокупность всех представителей нашего общества, а государство – это ограниченная группа людей, воздействующих на другие подчиненные сообщества людей, что в комплексе формирует систему, не стоя?щую в количестве даже близко к общему числу представителей Родины, но качественно возвысившее себя несоизмеримо выше этого «плебса», должного слушать и исполнять. Правда – раздражитель, от которого хочется избавиться самым жестоким, уничижительным образом. Так, чтобы не осталось даже пепла, памяти и имени на могильном камне.
Другая категория приписывает мне качества мизогинии, человеконенавистничества, сексизма, угнетения меньшинств, патриархальной промывки мозгов, необразованности и прочих факторов отсутствия общей человечности. Произошло это всё также из-за той фразы про «возню» в контексте борьбы социально нейтральных граждан за права каких-либо угнетенных категорий. Главным аргументом было то, что, учитывая факт того, что представителей этих организаций не лишают голоса, было бы странно, если бы я или кто-либо ещё отдавал им свой голос лишь потому, что они выражают ту или иную необычную идею, связанную с интерпретацией гендеров, сексуального взаимодействия, самоопределения и прочих направлений социального контакта, которые мне не неприятны, но в которые я не имею никакого желания углубляться в силу банальной незаинтересованности. Я не знаю лично представителей, поэтому не хотел бы поддерживать того, в ком не уверен, тем более прекрасно зная, что поддерживать кого-либо кроме себя они не собираются. Проблема любого другого человека волнует их чуть-чуть меньше, чем менее значительная проблема человека из их сообщества. Подметив такой факт заметного лицемерия, я стал врагом этого правового направления.
Оставшиеся категории делятся на тех, кто выражает несогласие с моими депрессивными и резкими взглядами, и на тех, кто молча поддерживает. Как бы то не было забавно, но последняя категория считается самой несчастной и наименее состоятельной – ждать от них серьёзной поддержки было бы глупо, что подтверждает мою правоту относительно необходимости этих людей в обществе: как известно, силы мира сего не желают допускать благополучия здравомыслящих; великая машина мироздания заинтересована наносить им самые глубокие раны. Таким образом, мой доход с этого направления не воодушевляет, поэтому основными средствами, которыми я располагаю, является давно проданное имущество, а точнее оставшаяся сумма в триста тысяч рублей. Из родного города я сбежал. Сбежал, потому что постоянно проигрывал: неудача за неудачей, в карьере, в работе, в браке. Кирпичик за кирпичиком разбиралась стена моей психики, пока не рухнула вовсе, обратившись в облако пыли. Другого выхода у меня не было… хотя это, конечно, жгучая ложь. Выход есть всегда – нужно лишь попытаться его найти, но сил на это, бывает, уже нет. Чьи-нибудь слова, чья-нибудь забота или хотя бы пара чутко слушающих ушей могли бы исправить это несчастное положение, но увы. Как часто мы слушаем тех, кто молвит? Как часто пропускаем мимо тихие слова, кричащие в просьбе о помощи? Сколько многим судьбам треснуть помогли, лишь не стараясь слушать? Жизнь – есть бесконечный круговорот страданий и безразличия, есть вечная смена трагедий и комедий, при коих действующие лица всё те же, ибо комедия – это трагедия, случившаяся не с нами. Когда всё позади и от жизни остаётся лишь выжженая земля, остаётся лишь просить, чтобы люди тебя не осудили. Выносящие приговор никогда не протягивают руку. Осуждающие никогда не пытались помочь.
В общем, думаю, меня можно счесть прожигателем жизни. Свобода и деньги показывают из чего состоит человек. Свобода точно такое же рабство, как, впрочем, и деньги… ни каждый может справиться с этим бременем. Себя я считаю всего лишь Ненайденным Человеком в мире Абсурда, ведь всё, что я рассказал – есть не что иное, как вопиющая нелепость. Что тут сказать? C'est la vie. Chaque personne a sa propre voie.[2 - Такова жизнь. У каждого свой путь. (фр.)]
Безусловно, подобное осознанное самоотравление моей жизни категорически сузило круг общения до единиц, исключив из них даже родителей и остальных многочисленных родственников, наверное, считающих, что я уже умер, либо же был вынужден иммигрировать в чуть более либеральную страну, чего, как бы то не было забавно, мне не желается, да и к тому же, чего я добиться основательно не смогу. Даже… скорее в первую очередь: мало кто из россиян не знает, какие чудовищные ужасы порождает постсоветское воспитание, помноженное на депрессивную действительность перестройки, маргинальных девяностых и нулевых, когда выйти здоровым из собственной «семьи» – задача не из лёгких, а порой и вовсе невыполнимая. Я был тем самым яблочком, что упало недалеко от яблони. Моё предназначение – сгнить под её кроной. Не человек, а сухая статистика; рожден лишь для того, чтобы доказать и без того очевидную торжествующую действительность мрака.
В сухом остатке моя жизнь свелась к довольствованию выгуливания костюмов, распитию вина, чтению книг и журналов, тщетным попыткам медитации, эпизодическим страданиям, отсутствию «Я» у самого себя, затворничеству и ненависти к самому себе за всё вышеперечисленное, и общению с двумя людьми: мои другом гроссмейстером Жаном и моей возлюбленной Мирой. Главное задачей и, соответственно, моим Magnus Opus является изучение и опись Инструкции машины для пыток, по которой работает весь мир, Вселенная и сама суть мироздания. Открывая инструкцию, вы увидите первый многозначительный абзац:
«Машина для пыток – ты в ней ещё один винтик.»
Ничтожная гайка, винтик, саморез или подшипник – ты ничтожество, работающее в соответствии с правилами машины, которую запрограммировал Великий Архитектор, не соответствующий, конечно, в данной интерпретации тому, что называл таким же именем поэт и художник Ульям Блейк. Добросердечный Демиург? Абраксас? Справедливый Отец? Или Бессердечный Инженер, проектирующий свой механизм? Большая часть существующего искусства, понимая того или нет, была направленна на выделение и глубокое рассмотрение тех или иных функций этой Машины. Условных «скриптов», по которым она работает, несоизмеримой множество, стремящееся к бесконечности. Один из интереснейших принципов работы заключается в том, что любой «абсолютно счастливый» человек, отрицающий факт существования мира в парадигме несчастья, будучи биографически на девяносто девять целых и девять, девять, девять, девять… И так далее каких-либо N-ых удачливыми, счастливым и успешным, содержит в этом ничтожном проценте или одной N-ой этого процента такую информацию, которая может обесценить все остальные проценты его жизни – один миллилитр яда может убить пятисоткилограммовое животное.
Я хочу сказать этим, наверное, самому себе, что я не в депрессии, не во фрустрации и тем более не в прострации. Я замотивирован в изучении жизни через её наиболее вопиющее выражение – через болезненный абсурд.
Мира ожидала меня дома ещё с обеда этого дня. Хозяйка квартиры давно привыкла к ней, направляя свою благожелательную энергию на мою возлюбленную, против чего та, конечно, не выступала против, скромно принимая это отягощающее внимание. Мира была лишь чуть младше меня, но визуально она была из тех девушек, что всегда спрашивают о паспорте при покупке алкоголя: невысокая, немного болезненно худощавая, миловидной комплекции и со слегка детским лицом. Какую бы форму ни приняла её мимика, когда она смеялась или плакала, когда скорбела или сияла от радости – всегда она выглядела слишком мило для того, чтобы быть существующим человеком. Порой мне казалось, что она лишь плод моего воображения. Иногда я думал, что жизнь не может быть так добра ко мне. Обычно Мира старалась выглядеть загадочно-мрачной персоной: на таких обычно смотришь и думаешь «Что же у них в голове? Отчего они такие мрачные?». Не знаю, получалось ли у неё провернуть свой план, но на меня это не работало: если я смотрел на неё, то улыбался, чтобы она улыбнулась мне в ответ. Жан, когда первый раз увидел её, сказал мне: «Какая-то зажатая и необщительная, похожа на ребёнка. Как ты вообще с ней сошёлся?». Всё просто: я видел намного больше, чем видел он, но смотрели мы на одного и того же человека. В её серо-зеленых глазах была тоска и волшебная глубина сказочного леса, её взгляд был добрый и любящий – такой мужчины ищут всю жизнь и так не находят. Её улыбка была живой и искренней, она была прямолинейно чистой. Весь её внешний вид, начиная от столь чудного личика, пухлых губок и причёски в виде двух косичек цвета дубовой коры и заканчивая удивительно подходящими ей милыми нарядами, словно бы списанных с жителей Хоббитона, превращал её в наиболее симпатичное создание во всём этом гадком мире. Страшно получить в дар от жизни такую женщину. Страшно, потому что невыносимо её потерять. Об этом я думал каждый день и каждый день был пропитан страхом, который заставлял моё сердце пылко любить и заставлял его сжиматься до боли.
Правило №Х…?
«Чем сильнее ты любишь, тем сильнее твой страх потерять объект любви».
Я знал правило, гласящее, что в этой жизни у тебя нет ничего твоего. Нет такой вещи, которую нельзя было бы у тебя забрать. Говоря, что что-либо принадлежит тебе, ты тщетно пытаешься пискнуть в лицо вечности, что ни человек, ни катаклизм, ни нелепость, ни смерть, ни какое-либо иное явление не способно забрать у тебя то, что тебе дорого.
Правило №Х…?
«Ты обладаешь ничем. Всё, что есть, можно забрать в мгновение ока.»
Мира была творцом предметов искусства: она создавала свои ювелирные изделия, мягкие игрушки, картины или посуду, соответствующие её видению некой загадочной волшебной сказки, в которой обитало её сознание. Мне этот образ был недостижим. Сколько бы я ни пытался воссоздать его в своей голове, реальный мир этой пыточной машины слишком сильно оттягивал меня назад – он отрезвлял меня, и я не мог полностью понять Миру. Она помогала мне не падать в эту экзистенциональную зловонную яму, но я всегда спотыкался… Спотыкался и спотыкался… А она ловила меня, обнимала и целовала своими мягкими, как две свежие-свежие зефирки, губами. Её пальцы зарывались в мои волосы и мягко гладили меня по голове – стресс отступал, и я погружался в чёрную теплую воду, где всегда стоял штиль. Я не знаю, что такое любовь, но я бы хотел, чтобы любовь была тем, что было между нами.
Я пришёл примерно в половине второго ночи. В доме уже была темень, хозяева спали и лишь из щели под дверью в мою комнату пробивался слабый теплый свет. Разувшись, я поставил свои чёрные полуботинки на обувную стойку, повесил плащ на крючок рядом с остальной верхней одеждой жильцов, подтянул спустившиеся носки и тихонько, стараясь не скрипеть досками, пошёл по коридору. Зайдя внутрь, я сразу нашёл Миру – она сидели на моей кровати и была, как всегда, изумительно мила. Она оторвала свои большие глаза от планшета, где рисовала свою очередную фантазию, и пронзительно посмотрела на меня. Тошнота и липкое мерзкое ощущение сразу отошло куда-то в сторону, скрывшись за волной тепла, нахлынувшей вместе с её взглядом.
– Здравствуй, милая, – сказал мягко я.
– Привет, Пус, – полушепотом ответила мне Мира.
Пус… Когда она называет меня так, её губы собираются в виде поцелуя и целуют они моё сердце.
– Прости, я задержался. Порой меня не оторвать от бесед с Жаном… В особенности, когда мы пьём.
Она слегка улыбнулась и со смешком выдохнула воздух через нос.
– Я так и думала. Не переживай, мне не было скучно. Всё в порядке? Выглядишь очень уставшим, да и каким-то мрачным… Что случилось?
– Ничего.
– Ну, Пус, что такое? Просила же не делать так. Иди ко мне.
Я повиновался. Подойдя к кровати, я сначала сел на неё, а затем повалился головой на колени Миры, всматриваясь в её лицо снизу-вверх, разглядывая каждый его миллиметр, словно пытаясь фундаментально запомнить этот кадр, чувствуя, что больше его не увижу. Гадкое чувство – я не знал, откуда оно взялось в этот миг. Моя ладонь плавно скользнула на её щеку. Всё её лицо помешалось в мою ладонь – она была моей драгоценностью – крошечной и хрупкой. Рядом с ней я чувствовал себя самым сильным человеком на Земле не потому, что я таковым являлся – это было, конечно, не правдой – но потому, что у меня не было иного выбора, кроме как быть самым сильным человеком, чтобы защитит её любой ценой. Защитить от чего?.. Я знал много женщин в своей жизни, чем, на самом деле, не могу гордиться, как не может гордиться и женщина, знавшая много мужчин. Порой мне кажется, что бесконечные пробы и поиски – это символ того, что человек лишен своего сюжета, лишен своей арки, своих персонажей, своих линий – он не главный герой своей жизни, но второстепенный или вовсе родом из массовки в чьей-то истории. Бесконечные попытки можно оправдывать множеством отговорок, такими как получение новых ощущений, интересного опыта, свободой и «здоровым» эгоизмом, не обращая внимания на тот факт, что ты инцел, идиот или шлюха – несостоятельный, не уважающий себя кусок дерьма, слабый и ничтожный рыб плоти. Что определяет сильного человека на фоне слабого? Когда Машина для пыток посылает нам испытание духа в виде сладкого желания похоти, слабый человек следует на поводу у инстинктов, становится не избирателен в «пищи», поглощая всё, что попадет ему под руку: он трахается со всеми, находясь под состояние аффекта половой тяги, скачка либидо и страстного огня, разошедшегося по телу пожаром. Человек бегает от влагалища до влагалища, не видя за ним личность; человек скачет на члене, думая о том, что завтра попробует другой; ведёт список тех, кто лучше трахается, лучше выглядит, лучше скачет или лучше сосёт, у кого больше член или задница – в этом списке нет характеристики, изучающей глубину души, чистоту сердца и самый важный фактор, определяющий насколько достоин был человек получить меня и насколько я был достоин получить этого человека. В самых ужасных и нелепых ситуациях, способных размазать череп всем, кто услышит от тебя твой рассказ, а в особенности отцам и матерям, человек выбирает похоть, полученную без морали, без того, что делает человека человеком, без того, что мы называем влюбленностью, химией, чувствами. Любая фантазия, которую ему предлагают, дурманящей слизью расходится по его телу, впитываясь в кровь и кишки. Человек пробует всё, что ему предлагают: вдвоём, втроём, оргию, спонтанный анал с дерьмом, использование машин, техник, одежды, созданной для удовлетворения похоти, секс в публичном месте. Эти создания пользуются друг другом, причиняют боль, очерняют душу, наносят глубокие рваные, никогда до конца не заживающие раны, они блюют друг другу в рот желчью, привкус которой не уходит до самой смерти. Измазываются в смазке, слюнях и сперме, называя это лучшими годами молодости. Когда приходит время, их ждёт лишь виселица, пуля, сталь или долгое падение; их ждёт депрессия, апатия, ангедония и асексуальность, неизменно ведущая к одиночеству, моральному и физическому уродству, отражающимся рубцом на теле души. Такой тварью был и я.
Скрипт №Х…?
«Осознание всегда приходит. И всегда приходит после.»
Проще принять человека, который пытался любить десять раз, чем принять человека, который осознанно шёл на ошибки десять раз. Первого человека жаль и можно понять, второго при желании можно понять, но пожалеть?..
Что делает сильный человек? Сильный человек сдерживает себя: он перекрывает воздух огню и, если нужно будет, он перекроет воздух себе, чтобы сдержать позыв плоти. Сильный человек любой формой дисциплины, самоуничижения, бичевания останавливает себя, зная, что боль тела не значит ничего в сравнении с болью души – физические раны имеют свойство заживать, кости срастаются, кровь запекается – душа не заживает, она лишь умерщвляется, впадет в кому, но всякую старую рану можно вскрыть. Сильный человек готов ограничить себя ото всего, готов погрузится в гадкую рутину воздержания или мастурбации в периоды особо тяжелый возбуждений. Это тот «бэкграунд», который стоит в развитии персонажа, считающего себя главным героем и идущего к этому званию; это то, что вкладывает главный герой в своего главного спутника: уважение, ожидание, терпение.
Правило №Х…?
