скачать книгу бесплатно
Записки «ренегата»
Константин Александрович Згуровский
Жизнь и судьба (Горизонт)
В книге представлены воспоминания Константина Александровича Згуровского, ученого, природоохранника, путешественника и гидронавта. Человека, жившего на переломе эпох, уехавшего еще школьником из Крыма на Дальний Восток, где он провел большую часть своей жизни, занимаясь наукой и охраной природы. Человека, который, путешествуя по всему свету, встречаясь с интересными людьми, преодолевая жизненные трудности, пытался достичь гармонии с окружающим миром. Книга легко и непринужденно описывает жизненный путь автора, где, и искрящийся юмор, и путевые заметки, и размышления о жизни и судьбе нашей хрупкой Планеты. Ее адресат – человек, интересующийся историей морских исследований, путешествиями на суше и на море, размышляющий о своем следе на Земле и будущем, которое нас ожидает.
Константин Александрович Згуровский
Записки «ренегата»
© К.А. Згуровский, текст, фото, 2020
© «Апельсин», дизайн, верстка, 2020
К «Запискам ‘‘ренегата’’» К.А. Згуровского
Перед вами, дорогой читатель, лежат (или светятся на экране) «Записки…» моего коллеги и товарища, которые я рекомендую вам прочесть. Описание его судьбы часто служит лишь предлогом для увлекательного разговора на самые разные темы: от экологии до впечатлений от увиденного и прочитанного, они перемежаются размышлениями о смысле жизни, которые непринужденно перетекают в семейные истории, а иногда даже в анекдоты.
Познакомились мы с автором этих «Записок» достаточно давно – в конце 1990-х на Камчатке, где я работал в лаборатории донных рыб КамчатНИРО, а Константин как раз начинал свою карьеру в морской программе Всемирного фонда природы России (WWF). Он, так же как и я, закончил биофак Дальневосточного госуниверситета, нашу «альма матер», работал в Тихоокеанском НИИ рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО), ходил в рейсы на научно-исследовательских судах, погружался в глубины океана в подводном аппарате, защитил диссертацию… То есть у нас на жизненном пути оказались одинаковые вехи, которые нас и сблизили. И еще, от него всегда веяло «духом свободы», какого-то «инакомыслия», что сыграло немаловажную роль в наших взаимоотношениях.
У нас десятилетняя разница в возрасте, да и выросли в разных концах нашей страны: он – на теплом Кавказе и в Крыму, а я – на холодной и снежной Камчатке, но я с интересом читал о его детских годах. Видимо, потому, что эти годы прошлого века – время, когда наши родители были молоды, а на старых фотографиях того времени они такие счастливые… Мы оба учились у тех же учителей в стенах старого биофака Дальневосточного университета – напротив центрального парка Владивостока. Тогда «закрытый» порт Владивосток был тихим и уютным, это время сейчас именуется «эпохой застоя», а для нас это время было наполнено кипучей жизнью, потому что мы были молоды и по-своему амбициозны! Да и в период нашей с ним работы в ТИНРО институтская жизнь бурлила, а иногда и выплескивалась через край. О чем он пишет интересно, но, может быть, слишком кратко. А ведь это почти двадцать лет его жизни на «диком Дальнем Востоке»!
Ярко он пишет и о работе во Всемирном фонде охраны природы (WWF России). На первом плане – многочисленные его личные «impressions» (впечатления автора), «imagines» (его представления о происходящем), то есть сплошной «импрессионизм» и «имажинизм»! Константин всегда был умелым рассказчиком и из каждого путешествия привозил интересные истории со своими смешными комментариями, перемежая эти рассказы экскурсами в экологию, работу неправительственной природоохранной организации в России и за рубежом – сферу, о которой ходит множество мифов и баек. Константин по жизни романтик, поэтому часто в тексте встречаешь имена Грина, Стругацких, других писателей и поэтов, выдержки из их текстов. Поэтому простим ему достаточно подробное описание его приключений и многочисленных вояжей в страны, куда занесли его любимые им «Алые паруса»…
Можно его считать и моим «крёстным отцом» в WWF – на том отрезке моего жизненного пути, когда передо мной стала проблема, куда и как двигаться дальше, именно он, собравшись уходить с поста директора программы по устойчивому рыболовству WWF России, порекомендовал Фонду мою кандидатуру. Впоследствии, когда я уже познакомился с его «Записками…», увидел, что Константин, как и я, сам не раз стоял на распутье с извечным русским вопросом – «Что делать?». Но основная его жизненная позиция всегда остается той, с которой он, видимо, и пришел в этот мир. И хотя в отдельных вопросах мы расходились во мнениях, но всегда шли к одной цели – сохранению продуктивности морских экосистем и внедрению в практику принципов устойчивого рыболовства в России. Идя к этой цели, Константин, невзирая на личности и должности оппонентов, мог с любой трибуны и на любой площадке высказать свою позицию, то есть в этом отношении он законченный «ренегат» с обратным полярным знаком!
В 2019 году он сильно заболел, сначала об этом мало кому говорил, тяжело и муторно лечился… Но, боец по натуре, он не сдался, и, похоже, болезнь победил. Может быть, боязнь того, что он уйдет, и воспоминания уйдут вместе с ним, подвигла его на завершение своих воспоминаний. И его история не ограничивается только «Историей болезни», как написал любимый нами обоими Владимир Высоцкий:
«Лежу на сгибе бытия,
На полдороге к бездне,
И вся история моя —
История болезни…»
Это не о нем, почитайте – не пожалеете! Надеюсь, что на этом этапе его «гаревая дорожка» не заканчивается, и по ней он будет бежать еще достаточно долго.
Андрей Винников, младший товарищ «ренегата» К.А. Згуровского, директор компании «Морская сертификация», к.б.н., с 1981 по 2015 г. участвовал в 25 научно-исследовательских экспедициях в северо-западной части Тихого океана. Самостоятельно и в соавторстве опубликовал около 130 научных работ. С 2016 по 2019 г. работал директором природоохранной программы по устойчивому морскому рыболовству во Всемирном фонде природы (WWF) России.
Москва, 04.11.2019
Введение к данному опусу
Перед вами заметки, которые я делал в течение жизни, включая впечатления от своих путешествий по миру, встреч с интересными людьми, – то, что «задержалось» в моей памяти. Начав свою трудовую деятельность в 17 лет после окончания средней школы маршрутным рабочим геологической партии, я успел поучиться в университете, поработать санитаром в психиатрическом отделении, научным сотрудником в рыбохозяйственном НИИ, консультантом и заместителем директора частных предприятий, координатором и затем директором программы крупнейшей международной природоохранной организации в России. Эти довольно-таки субъективные воспоминания не претендуют на многое, но размещение первого их варианта на сайте «Проза. ру» вызвало интерес – более двух тысяч читателей ознакомились с рукописью. Пошли живые отклики, особенно от людей, которых я встречал на своем жизненном пути, а также от тех, кто вел или продолжает вести «сходный» образ жизни.
В связи с этим я решил обновить эти заметки, добавив события последних лет, стараясь учесть некоторые замечания уважаемых мной таких замечательных «человеков», как д.б.н. Вячеслав Петрович Шунтов, Валентин Валентинович Дерябин – бывший капитан подводного аппарата «Север-2», профессор Вячеслав Константинович Зиланов, бывший заминистра рыбного хозяйства СССР, д.б.н. Василий Альбертович Спиридонов, к.б.н. Андрей Владимирович Винников, который любезно согласился описать свои впечатления в виде введения к этой книге. А также моей мамы, Лидии Николаевны Згуровской, которая сама опубликовала уже более десятка книг, в основном о природе Крыма и «братьях наших меньших». В целом все они высказались положительно, внеся свои замечания, которые я постарался учесть, и очень им благодарен за это! Правда, кое-кто из них предлагал убрать некоторые мои откровения, показавшиеся им неуместными. Кроме того, я полагаю, что кто-то из наткнувшихся на мои заметки, видимо, имеет совершенно противоположное мнение о событиях и некоторых упомянутых мною людях, в том числе и о самом авторе. Повторяю – заметки субъективные, не претендующие на «истину в последней инстанции». Я не старался «раздать всем сестрам по серьгам», поэтому я не всегда обозначал имена моих героев, стараясь никого не обидеть. Хотя некоторые из моих коллег и просили выдать «подробности», «имена», «явки» и «пароли». В конце концов, решив, что автор имеет право на принятие самостоятельных решений, я взял на себя смелость прислушаться не ко всем этим рекомендациям. Кроме того, хочу предупредить – этот текст – скорее «лоскутное одеяло», «patchwork» из моих воспоминаний, где не всегда соблюдается последовательность событий, где-то мне приходилось забегать вперед, где-то – возвращаться назад, исходя из внутренней логики изложения.
Именно сожаления о том, что многие люди ХХ века, которые могли бы многое поведать «terra et orbis» («стране и миру»), уходят, не оставив своих заметок, заставили меня «взяться за перо». К счастью, некоторые интересные люди, с которыми я встречался, оставили свои воспоминания. Поэтому тем, кто интересуется судьбой Океана, академическими и рыбохозяйственными исследованиями, в том числе и подводными, непростыми судьбами связанных с морем людей, природой Дальнего Востока, я настоятельно рекомендую (помимо любимых и известных авторов типа В.В. Конецкого, В.К. Арсеньева, О.М. Куваева, Г.А. Федосеева и др.) поискать книги таких авторов, как:
– Вячеслав Петрович Шунтов, автор нашумевших в свое время воспоминаний «Зигзаги рыбохозяйственной науки», опубликованных еще в 1994 году (говорят, есть обновленная версия, но я ее еще не видел);
– Сергей Иванович Вахрин, писатель и журналист, автор книг «Покорители Великого океана» (1993), «Встречь солнцу» (1996), «Потомки остроклювого бога (Камчадалы)» (1997);
– Михаил Игоревич Гирс, капитан подводного аппарата (ПА), потомственный моряк, дедушка которого упомянут в романе «Цусима» Н.С. Новикова-Прибоя, автор книги «ТИНРО 2 в океане» (1977);
– Валерий Васильевич Федоров, геолог и гидронавт, опубликовавший ряд книг о подводных исследованиях. Книга «Гидронавты в глубинах океана» опубликована в 1991 году. Последняя его книга вышла в 2016 году под названием «Погружение разрешаю»;
– Валентин Валентинович Дерябин, упоминавшийся выше, опубликовавший на сайте «Проза. ру» более пятидесяти произведений о своих экспедициях, которые прочитали более 50 тыс. человек.
– Сергей Леонидович Пасенюк, художник, путешественник, писатель и сын писателя, опубликовавший «Соло через Берингово море: Дневник похода» в 2003 году,
– Анита Алексеевна Нейман, д.б.н., много лет проработавшая во ВНИРО, в 2016 году опубликовала «Мои воспоминания», полные неизвестных фактов и описаний своей уникальной жизни и путешествий;
– Николай Николаевич Герасимов, издавший в 2018 году книгу о природе и жизни людей на острове Карагинский.
Это – «люди – эпохи», к счастью, многие из них до сих пор живы. Хочется также упомянуть безвременно погибшую мою коллегу по WWF Лору Уильямс, которая в 2008 году издала книгу «The Storks’ Nest: Life and Love in the Russian Countryside» (Гнездо аистов: Жизнь и любовь в русской деревне).
Только что вышла книжка моего дальневосточного коллеги – Василия Солкина «Последний Робин Гуд». Это сборник захватывающих повестей, рассказов и тостов, таких как «Леопарды, с которыми лично знаком», «Год дикой лошади», «Год верного пса», «Тьмутараканские хроники» и другие. Мне говорили, что готовят к публикации свои воспоминания бывшие директора Тихоокеанского рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО) Лев Николаевич Бочаров и Валерий Николаевич Акулин. Будет интересно почитать! Если я кого-то не упомянул, простите великодушно!
Хочется надеяться, что некоторые мои коллеги пойдут по этим стопам, – например, Михаил Сергеевич Стишов опубликует уже написанные им воспоминания о проведенных им двадцати годах на острове Врангеля, а «Герой Планеты» за сохранение амурского тигра и дальневосточного леопарда Павел Васильевич Фоменко поделится своими уникальными впечатлениями о его взаимоотношениях с этими дикими кошками. Или Денис Смирнов, не дававший спать «черным лесорубам» на Дальнем Востоке так, что они отвинчивали гайки на колесах его джипа, продолжавший позже делать то же самое во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, напишет о своих приключениях.
Надеюсь также, что читатели не сочтут мои заметки графоманской чепухой, вызванной желанием стать «широко известным в узких кругах» или «перемемуарить» кого-то из коллег (по меткому выражению Виктора Федоровича Бугаева – ученого, поэта и писателя с Камчатки, тоже выпустившего две книги мемуаров: «Мир реки» (2000). и «Лучшие годы нашей жизни» (2009).
Итак – перед вами следующая версия моих воспоминаний… Если вы, дорогой читатель, держите в руках бумажную версию этой книжки и любите листать страницы, вдыхая запах бумаги, то вам повезло. Следуя последним веяниям, я напечатал довольно ограниченное количество бумажных копий, заботясь о снижении своего экологического следа («фут-принта», о котором Вы узнаете, если продолжите чтение дальше этого предисловия). Для тех из вас, кто предпочитает «электронное чтение», планирую издать этот «опус» в электронном виде, а может быть, даже подготовить и аудио версию, если почувствую, что он вызвал неподдельный интерес у читателей. И еще – для иллюстраций я выбрал в основном старые фото, из своего архива, они мне показались более интересными.
Ну и, наконец – почему именно «Записки “ренегата”»? Дело в том, что бурная жизнь прошлого века заставляла многих, в том числе и меня, совершать «зигзаги», иногда даже «мертвые петли», уходя и возвращаясь, кое в чем изменяя себе, профессии и т. п. Но, как мне кажется, – в главном я все же остался тем же, кем был. Но это вам решать, уважаемый мой читатель!
1
Юные годы: Судьба играет человеком…
Я родился в солнечном и чистеньком курортном городе Кисловодске, на северном Кавказе, недалеко от печально известной теперь на весь мир Чечни в декабре 1952 года, примерно за год до смерти Иосифа Сталина (подумать только!). Нас с братом было двое, что называется «недоносков», семимесячных. Он умер, а я выжил, хотя весил при рождении всего полтора килограмма. До 7 лет (пока мама училась в московской аспирантуре) я жил у бабушки в Кисловодске, где лечились и отдыхали многие партийные и государственные деятели нашей бывшей советской империи – СССР, включая Леонида Ильича Брежнева – отца «застоя», а также архитектора первой неудавшейся «перестройки» Алексея Николаевича Косыгина. Последнего я, с замиранием сердца, наблюдал однажды в местном театре. Алексей Николаевич Косыгин внушал невольное уважение, он совсем не походил на многие «суконные рыла» из Политбюро. Я, даже будучи мальчишкой, видел это – когда он вошел в театр, все встали и искренне и долго аплодировали (хотя в свое время так же долго и искренне аплодировали и «Отцу всех народов»). Тогда я, как и многие, будучи примерным пионером, еще верил, что наша страна – самая лучшая в мире, а мы, живущие в ней – самые свободные и счастливые люди на свете (фото 1 и 2)!
Позже я стал задаваться вопросами, которые тогда не принято было задавать. Например, когда мы читали в классе текст о примерном пионере, которого спросили, почему он предотвратил железнодорожную катастрофу, остановив поезд, помахав красным галстуком, он ответил гордо: «Потому что я – пионер!»… Я спросил: «Это потому, что у “не-пионера” не было бы чем махать, привлекая внимание машиниста – так как у него не было галстука?», чем и заслужил «нахлобучку» – меня впервые назвали ренегатом (тогда я имел довольно смутное представление о том, кто это такой). Что касается пионерии и комсомолии, там было много формального, фальшивого, хотя в целом, наверное, объединение молодежи вокруг идеи справедливости, равенства и братства – это хорошо. Именно фальшь и послужила причиной моего юного сарказма, а учителя часто готовы были тебя наказать, за то, что ты думаешь не так, как все, или, по крайней мере, не помалкиваешь в углу со своим мнением.
В этот город съезжались не только вожди, приезжали лечиться «герои труда», шахтеры Донбасса, оленеводы Чукотки, швеи из Орехово-Зуево. Все пили нарзан, который бесплатно разливали из кранов в Нарзанной галерее, замечательные вина Кубани, гуляли по мостику «Дамский каприз» над рекой Ольховка, в стремительных и чистых водах которой я купал своего любимого плюшевого медведя. Отдыхающие более состоятельные, чем «герои труда», а тогда уже были и такие, ездили обедать в «Замок коварства и любви», многие крутили короткие санаторные романы. Дом наш был старый, интернациональный, где люди разных национальностей уживались мирно, воспитывая детей «всем двором», вместе празднуя за одним столом дни рождения друг друга, выводя нестройным хором «Стаканчики граненые», «Ой да не вечер[1 - С этой песней я имел большой успех в аргентинском городе Мар-дель-Плата, где мои коллеги из разных стран исполняли свои народные песни.]» или даже «Шумел камыш». Это, например, интеллигентный и удивительно добрый Мустафа Гусейнович – врач-азербайджанец, в глубине души твердо веривший, что армяне – «ошибка природы», и Борис Авдеевич, врач-армянин лет пятидесяти (он мне тогда казался ужасно старым), с козлиной бородкой, который относился к этому факту с замечательным чувством юмора. Мне запомнилось, как он со своей пожилой мамой разыграл мою бабушку. Борис Авдеевич был холост, и его заботливая армянская мама очень хотела его женить. И таскала мою бабушку на смотрины. В один из дней она прибежала запыхавшись и позвала бабушку на очередные «смотрины». Бабушка вырядилась, как на парад, надевши свое лучшее платье, и пришла к ним – будто бы попить чаю с малиновым вареньем. Сидят они так с мамой Б.А., слышат, как в соседней комнате «воркует» Б.А.: «Ну давайте попьем чаю, это же так интересно, пить чай с малиновым вареньем! Ну не хотите чаю, давайте посмотрим наши семейные фотографии? Смотрите, смотрите, ну что же вы не смотрите?». Постепенно голос его становился все резче, приобретая стальные нотки – и вот он уже кричит на свою суженую: «Смотри, я тебе говорю!» Бабушка сидит ни жива ни мертва и пытается придумать причину – как бы быстрее «смыться», чтобы избежать участия в скандале! И тут появляется сияющий Б.А., который все это разыграл «как по нотам» вместе со своей веселой маменькой – в соседней комнате никого, кроме него, не было! Правда, и сама моя бабушка тоже была юмористкой – когда кто-нибудь из ее друзей ругал себя вслух за какой-то проступок или ошибку, называя себя всякими словами (согласитесь – так часто бывает, типа: «Ах я дурак!»), она обычно саркастично замечала: «Не буду спорить, чтобы вас не обидеть!»…
Уже тогда я заметил, что мои земляки-кавказцы часто стараются выделиться чем-то из общей массы. Мы с соседями – мальчишками-чеченцами вместе бегали смотреть на огромную розовую, с крыльями на багажнике гигантскую американскую машину, купленную семьей грузин, живущих неподалеку, – предмет семейной гордости, Чеченцы постепенно возвращались из мест, куда их перед войной выселил Сталин, всех поголовно, в один день[2 - О чем замечательно написал А. Приставкин в повести «Ночевала тучка золотая».]. Думаю, некоторые из них или их дети участвовали потом в кровопролитной войне в Чечне.
Бабушка, когда ходила на базар за индейкой для любимого внука, с азартом, подолгу торговалась с мрачными, все в черном, карачаевскими женщинами, называя их почему-то «мадамочками», на что те совсем не обижались. Зато обижались, когда что-нибудь покупалось без торга. Так называемая «межнациональная рознь» проявлялась только тогда, когда молодежь собиралась на открытой танцплощадке «Роз», обсаженной тысячами великолепных цветов, где вспыхивали драки «стенка на стенку». Или когда мы «по дурости» забредали на окраины, где русских практически не было. Можно было наблюдать, например, мальчишку-чеченца или кабардинца на глиняном заборе, что-то гортанно кричавшего нам вслед. Я попросил друзей объяснить – чего он кричит, они сообщили: «Он требует, чтобы мы убрались, а не то «его пять братьев выйдут и нас зарэжут!». В свою очередь, имея родню в казацких станицах по бабушкиной линии, я знал, что если бы там попался кто-нибудь из «лиц кавказской национальности»[3 - Как модно стало теперь говорить в пост-ельцинской России.], им тоже не поздоровилось бы!
Еще мальчишкой, и потом, в зрелом возрасте, я часто вглядывался в лица моих предков на дореволюционных картонных фотографиях, часть которых была «за белых», а часть – «за красных». Мой прадед, например, по бабушкиной линии даже был поименован в книге «Под знаменем революции», где он был сфотографирован c надписью «Ковалев в кандалах» (бабушкина девичья фамилия была Ковалева, а у меня – фамилия моего родного деда – польского эмигранта). Удивительные были лица, совсем другие люди… Дед мой родной, Николай Згуровский (фото 3), умер рано, а бабушка моя в юности была просто красавица, выходила замуж еще два раза (фото 4). И последний раз вышла замуж за инвалида войны, деда Василия, который часто мне рассказывал о прошедшей войне с фашизмом. Больше всего запомнилось, как они зимой ехали по трупам удивительно красивых солдат – итальянцев, которых Гитлер с Муссолини загнали воевать в морозную Россию. Дед Василий, хотя и был коммунистом, говорил удивительные для того времени вещи, – о том, что до революции многие люди жили хорошо и частная собственность на землю не такая уж плохая штука…
Мама моя тоже воевала на Кавказе, но она не любила рассказывать о войне, как и многие другие фронтовики. Добавив себе один год к настоящему возрасту, она отслужила три года в армии, командуя спаренным пулеметом, сбивая немецкие самолеты. Лишь пару раз удалось ее «расколоть» – она рассказала, как комсомольские работники призывали молодежь на митинге идти добровольцами на фронт. И она, вдохновленная пламенными речами, утром пришла на призывной пункт, но с удивлением увидела, что те, кто эти речи произносил, вовсе не собираются на передовую! Второй раз она рассказала (но не мне, мне потом пересказали эту историю), как у нее в части расстреляли молодую женщину, которая бегала в самоволку к своему младенцу в соседнюю деревню. И как их командир, когда у него оторвало руку снарядом и отбросило за колючую проволоку, полез ее доставать. Мама была ранена, получив несколько боевых наград (фото 5 и 6), демобилизовалась и поступила в институт, а потом в аспирантуру в Москве. Я за ней последовал гораздо позже, после 7 лет жизни с бабушкой в Кисловодске, где меня баловали и все разрешали. Позднее, когда я жил с мамой, – я понял, что так бывает далеко не всегда.
После смерти «Вождя всех народов» в 1953 г. постепенно наступала «оттепель», длившаяся почти десять лет, и даже разрешалась такая «буржуазная забава», как игра на скачках. И когда я приезжал к бабушке, мы с приятелем, греком по национальности с красивой фамилией Георги, ездили в соседний Пятигорск на электричке на скачки. И ставили свои сэкономленные несколько рублей на кавказских скакунов или гордых с лебедиными шеями туркменских ахалтекинцев. Проигрывали мы всегда – зная это, с несвойственной для такого юного возраста предусмотрительностью покупали билет «туда и обратно». Только однажды нам удалось выиграть. И помог нам в этом местный завсегдатай, который, увидев, что мы проигрываемся «дотла», взял программку скачек и посоветовал нам поставить на лошадь по имени «Липа». Мы похихикали, но послушались – и… «Липа» пришла первой! Потом он дал нам еще один совет – и мы снова выиграли! Он сказал: «С вас, пожалуй, хватит» и заставил уйти со скачек, чтобы мы не «просадили» то, что выиграли.
Кстати, об И. Сталине – считаю этого человека исчадием ада, виновным в гибели сотен тысяч, если не миллионов людей. И в том, что он «прокакал» начало войны, подписал соглашение с Гитлером, обезглавил армию перед войной, лично подписал расстрельные списки из 45 тысяч человек (желающие могут легко найти копии этих документов в интернете). Он и его подручные уничтожали не только простых людей, но своих товарищей по партии, военных специалистов, включая маршалов, командармов (например, В.К. Блюхера, Г.И. Кулика, М.Н. Тухачевского и др.) и даже чекистов. Попадали под «раздачу» и ведущие ученые страны, При Сталине было репрессировано 103 действительных члена, почётных члена и члена-корреспондента АН СССР. 44 члена и члена-корреспондента АН СССР погибли: 23 расстреляны, 13 погибли в заключении, 8 – в ссылке. Некоторые пропали без вести в лагерях. Расстреляли изобретателя «Катюши – Г. Лангемака, гнобили генетиков (см. стенограмму сессии ВАСХНИЛ 1948 года), а кибернетика была признана лженаукой. При этом продвигались такие псевдоученые, как Т. Лысенко или И. Презент, которые, как многие им подобные, умело пользовались «близостью к телу вождя»[4 - Рекомендую ознакомиться со стенограммой сессии ВАСХа.]. За одного погибшего в застенках Николая Ивановича Вавилова, внесшего огромный вклад в биологические науки, спасшего от голодной смерти – благодаря своей селекционной работе, наверное, тысячи, а может быть, сотни тысяч людей, заложившего основы современного растениеводства, я бы «отца народов» вздернул на рее! Вот что писали деятели из ОГПУ о нем Сталину: организация, возглавляемая Вавиловым, «настойчиво ведет линию на фактическое сокращение посевов зерновых культур и уменьшение кормовых ресурсов с целью вызвать голод в стране. Кроме того, Вавилов организует борьбу против хлопководства, против хлебоэкспорта, срывает борьбу с засухой, предлагает заведомо неправильное районирование сельского хозяйства, разваливает семеноводство, направляя усилия организации на подчинение советского семеноводства иностранной зависимости[5 - https://ru.wikipedia.org/wiki/Дело_Николая_Вавилова]».
А победили фашизм такие люди, как моя мама. А если даже и принять точку зрения о том, что он победил фашизм – то какой ценой, завалив Европу трупами наших солдат и офицеров? Может быть, не было бы его, не было бы и войны – кто теперь это знает? Из моих ближайших родственников только судьба родного деда окутана туманом, возможно, он был репрессирован – о нем семье не распространялись, но вокруг было полно народу, у кого так или иначе кто-то пострадал. Но тогда старались об этом не говорить. Это сейчас всплыли тысячи документов о массовых репрессиях, высылках и расстрелах. В 70-е для меня в университете было откровением узнать от своего однокашника – Виктора Валла, немца из Магадана, историю его отца. Виктор был типичным «арийцем» – голубоглазым блондином (или – белобрысым, как вам больше нравится?), высоким, широкоплечим и худощавым. Он как-то упомянул своего отца, убежденного коммуниста, и сказал, что он инвалид: у него поломаны все руки и ноги. Я подумал, ну, наверное, немецкого коммуниста пытали в гестапо? Но Виктор, немного замявшись, сказал, что пострадал отец в застенках НКВД, где ему ломали конечности косяком двери, выбивая из него признательные показания в шпионаже. При этом он воспитал Виктора в лучших советских традициях: тот стал несгибаемым пламенным комсомольцем, наивным и честным! И таких историй и документов существует немыслимое количество – было бы желание с ними ознакомиться… Особенно полезно почитать писателей того времени – фронтовика В.П. Астафьева, А.И. Приставкина и Б.Л. Васильева, В.С. Гроссмана, сидельцев сталинских лагерей, ярким представителем которых является Варлам Шаламов (А.И. Солженицина и так все знают, но отношение к его произведениям неоднозначное), ну и, конечно, фильмография по произведениям этих писателей, кто предпочитает смотреть, а не читать. Для них же (кто еще не смотрел) – «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, фильм, недопонятый в свое время, вызвавший массу споров, но вечный, на мой взгляд.
В Москве мы прожили недолго, я только помню двухэтажные автобусы и троллейбусы и как мне понравилась станция метро «Маяковская» – до сих пор считаю ее самой красивой. Помню, как шли по ней с мамой, и я увидел на полу десять рублей – большие деньги по тем временам! Но мама так торопилась, что не обратила никакого внимания на мои слова про «красную бумажку с Лениным». Потом мы пожили в селе Перхушково под Москвой, которое мне запомнилось стычками с местными ребятишками из-за лягушек, которых они привязывали за лапки на веревку, крутили вокруг себя или били палками по голове. Они никак не могли понять – а чего это я так переживаю из-за смерти каких-то лягушек! Но не успели мы как следует там обжиться, как наш тогдашний премьер Никита Хрущев решил «разбросать» московские институты по всей стране по принципу «Институт леса должен быть в лесу». И мамин институт знаменитого академика В.Н. Сукачева[6 - Автора подзабытого термина «биогеоценоз», который близок, но не является синонимом термина «экосистема».] переехал в Сибирь, в город Красноярск, где мы пережили и многочасовое стояние в очередях за хлебом, и развенчание «кукурузника» – Н. С. Хрущева. Помните куплеты: «А в октябре его – маненечко того, и тут-то мы узнали всю правду про него!..», кто не читал – поищите, очень рекомендую, там не только о Никите Сергеевиче.
Там пошел в школу, которая была через дорогу от нашего дома на проспекте Мира. В квартире так называемую радиоточку – приемник на стенке вечером не всегда выключали, и в семь утра под звуки гимна «Союз нерушимый республик свободных…» я просыпался от звуков фанфар – почему-то в ужасе! Второй сон-кошмар, который помню из детства – на меня катятся огромные шары, от которых никуда не скрыться, и я попадаю внутрь одного из них. Позже я вспоминал этот кошмар, прочитав строчки:
«О, ужас!
Мы шарам катящимся подобны, крутящимся волчкам»…[7 - Бодлер, «Цветы зла», цитата по памяти]
Когда мне было года четыре, я сочинил свое первое, и, видимо, последнее стихотворение, которое, с определенной натяжкой, можно назвать аналогом «хайку» или «хокку»:
«Одуванчик молодой
Стал с седою головой».
Читал я много, бессистемно, благо книг у нас всегда было очень много. Однако все, что учили в школе по литературе, как-то не откладывалось или запечатлевалось с отрицательным знаком. Помню, как меня поразил в учебнике литературы отрывок из романа очень популярного у партаппаратчи-ков автора Василия Ажаева с символичным названием «Далеко от Москвы». Этот отрывок потряс меня описанием «войны с тайгой», когда «герои первых пятилеток на пышущих жаром тракторах крушат вековую тайгу», задавив попутно медведя в берлоге – типа: «Не попадайся под горячую руку, когда мы пятилетний план перевыполняем!». В это время руководящего этим порывом партийца робко просят представители «малочисленных таежных народов: «Начальник, оставь маленько тайги[8 - Цитирую по памяти.]», на что тот небрежно отмахивается: «Не переживай, маленько оставим»… После этого я все больше стал задумываться – а куда мы бежим, «задрав штаны», по меткому выражению Маяковского, покоряя природу, круша все на своем пути, роя каналы, намереваясь поворачивать реки? У нас в школе висел портрет И.В. Мичурина с его высказыванием: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача!». А может, и не говорил ничего такого дедушка Мичурин, и это очередной миф советской эпохи (потом эти слова переиначили: «Мы не можем ждать милостей от природы – после того, что мы с ней сделали»!). И хотя тогда, по-моему, ни у кого еще не было и мысли о создании такой должности, как «природоохранный прокурор», я решил, что непременно стану именно им, когда вырасту, – буду бороться за сохранение природы… Прокурором, правда, я не стал, ну может это и к лучшему.
От сибирской природы у меня остались воспоминания о путешествии на пароходе по великой реке Енисей и о мохнатых фиолетовых первоцветах весной на его берегу, поездке поездом мимо не менее величавого озера Байкал. Вспоминается гибель соседнего мальчика, утонувшего в вырытом строительном котловане, где мы бесшабашно катались на плотах, сколоченных из досок. Вообще-то я был тихий мечтательный очкарик, довольно болезненный. Уроки физкультуры для меня были пыткой – прыжки через коня, лазание по канату, прыжки в высоту, бросание гранаты казались мне бессмысленными занятиями, отвлекающими меня от любимых книжек. Учился я, перескакивая с пятерок на тройки, время от времени получая даже двойки и единицы, и иногда мне за это доставалось. Помню, принес в дневнике пятерку по пению, четверку по литературе, тройку по письму и единицу по математике. Мама, бегая за мной с ремнем, кричала, буквально как в известном анекдоте: «А-а-а-а… Ты еще и поешь!!». Я сбежал из дому, и меня нашли поздней ночью коллеги мамы в соседнем дворе. Мама, перепуганная моим исчезновением, долго меня отогревала, отпаивала чаем с малиной. Поскольку у меня стали часто болеть легкие, врачи рекомендовали увезти меня из задымленного, холодного Красноярска куда-нибудь поближе к теплу и морю, и мы, недолго думая, собрались и «полетели на юг», в Крым…
2
Отрочество в Киммерии[9 - М. Волошин Киммерией называл восточную область Крыма от древнего Сурожа (Судака) до Босфора Киммерийского (Керченского пролива), в отличие от Тавриды, западной его части (южного берега и Херсонеса Таврического).]
Как оказалось, нас туда вызвал мой отец, который был в то время директором маленькой Карадагской биостанции на берегу потухшего одноименного вулкана Карадаг. Его я просто не знал, поскольку он был женат на другой женщине. Тайну моего рождения мне никто не раскрывал до зрелого возраста – мама всегда говорила, что отец мой умер. Не знаю, что он ощущал почти каждый день, встречая своего «незаконнорожденного отпрыска». Но я не чувствовал никакого «зова крови», даже когда он меня, окровавленного, вытаскивал из оврага, увидев, как я туда влетел на велосипеде. Это произошло в первый же день моего пребывания на благословенной крымской земле. Я благодарен бабушке и маме за то, что они вырастили, воспитали меня в эти трудные годы. Моя мама, растившая меня без мужа, была строга, но справедлива, а бабушка, любившая меня без памяти, продолжала баловать, как многие бабушки, когда я возвращался к ней в Кисловодск на каникулы.
Это были, наверное, лучшие годы моей жизни, как я сейчас понимаю… Крымская земля была воспета многими: гигантские каменные «Золотые ворота», стоящие в воде, видимо, произвели неизгладимое впечатление на А.С. Пушкина – они были нарисованы на полях черновиков «Евгения Онегина». Наверное, после этого он написал чеканные строки: «Прощай же, море, не забуду твоей торжественной красы и долго, долго слышать буду твой шум в вечерние часы…»[10 - Цитируется по памяти.]… Максимилиан Волошин был очарован «Киммерией», позже описанной другими знаменитостями, отдыхавшими в Коктебеле, включая К.Г. Паустовского. Да и многие фильмы, снятые здесь, часто напоминают об этих местах: вздыбленные скалы потухшего вулкана, похожие то на людей, то на башни замков, то на животных, омываемые синей водой бухт – места просто сказочные. Здесь была снята часть фильма «Человек-амфибия» со знаменитым тогда Н.К. Симоновым (замечательно в свое время сыгравшим Петра Первого) и только начинавшими свою карьеру обалденно красивыми Анастасией Вертинской и родившимся в Севастополе Владимиром Кореневым. Нужно также упомянуть совершенно незаслуженно забытый фильм «Преждевременный человек», снятый в этих местах, с той же замечательной Анастасией Вертинской и молодыми Александром Калягиным и Игорем Квашой, но уже без красавца В. Коренева. Мальчишками мы ныряли у подножья Карадага с крутых скал за раковинами моллюсков – рапан, случайно завезенных много лет назад в балластных водах транспортных судов с Дальнего Востока, заплывали в гроты. Иногда даже играли с дельфинами в дельфинарии Карадагской биостанции, где заведующей лабораторией фотосинтеза работала моя мама. Я тогда довольно легкомысленно относился к этому фундаментальному понятию, которое, по сути, является основой жизни[11 - Ведь хлорофилл растений является посредником между солнцем и жизнью, как писал великий кибернетик Н. Винер.]. Мне казалось, что биологи должен изучать что-то красивое, крупное, что-то типа тигров или китов. Поэтому я с восхищением смотрел на молодых ученых, которые работали с дельфинами, хотя я уже знал, и мне это не нравилось, что многие опыты были заказаны военным ведомством СССР. Там я встретил известного специалиста по китам – Авенира Григорьевича Томилина, щуплого человека, совсем не похожего на героев моей мечты, такой же комплекции, как первопроходец подводного царства Жак-Ив Кусто. Мы зачитывались книгами Кусто, позже смотрели уникальные подводные съемки, а некоторые сотрудники ИнБЮМа даже с ним встречались, когда работали в Средиземноморье… Именно его книги и фильмы толкнули меня и многих моих товарищей в морские экспедиции, «в глубины Океана» с аквалангом и в подводных аппаратах – но об этом позже. А пока я зачитывался рассказами о животных Эрнеста Сетона-Томпсона и Виталия Бианки, приключенческими рассказами Р. Л. Стивенсона, Фенимора Купера и Джека Лондона…
Помню также рыбацкие лодки-фелюги, привозившие на берег улов кефали, ставриды и барабули (кстати, море после этого существенно обеднело, хотя заповедный режим на Карадаге усилился, и лов был прекращен). Карадаг был популярен не только среди биологов и так называемой «творческой интеллигенции» (как будто наука – это не творчество?), но и среди ученых других специальностей. Наиболее мне запомнились встречи с химиком – самым молодым академиком АН СССР Николаем Марковичем Эмануэлем. Он был открытым, веселым человеком, позволяющим себе многие вещи, на которые окружающие смотрели с удивлением и опаской. Так, в 1968 году, когда все, затаив дыхание, прислушивались к сообщениям Би-Би-Си и Голоса Америки о нападении или, как тогда называли в СССР, «дружеской помощи» Чехословакии, он, бросая мелкие камушки на пляже в свою обворожительную спутницу, громогласно провозглашал: «Я тебе помогаю, как мы помогаем Чехословакии». И люди опасливо от него отодвигались – крамольные мысли все еще произносить было опасно… Уже много позже я сам давал интервью прославленному каналу – Би-Би-Си по поводу нашей борьбы против строительства терминала на юге Приморского края, и меня тогда даже не вызвали в «органы» – вот до чего тогда дошла демократия (хотя угрозы были, но об этом позже)!
С одноклассниками и ребятами моего возраста я дружил, но наиболее интересно мне было с приезжавшими на практику на биостанцию студентами из Москвы и Одессы и так называемыми «мэ-нэ-эсами»[12 - Младшими научными сотрудниками.], распределившимися для работы на этой станции. Они заложили очень многое в мою юную душу и голову, в частности я им благодарен за то, что они мне, растущему без отца, вложили очень многие мужские качества, дали послушать раннего Высоцкого, Галича, рекомендовали интересные книги, отвечали на многие мои наивные вопросы. Любого подростка интересуют вопросы любви и отношения к женщине. Так вот, все это было заложено там. Я, как и многие подростки, увлекался героиней знаменитого фильма «Человек-амфибия» – Гуттиэре в исполнении Анастасии Вертинской. И потом я влюбился в соседскую девушку, Ларису, которая была старше меня на 3 года (мне было 14, ей – 17). Ее одноклассники меня из-за этого лупили и издевались, особенно – когда узнали, что я «открыл» маленькое озерцо в горах, которое, как мне казалось, никто до меня не видел, и назвал в ее честь. Много лет спустя я встретил ее замужнюю, с ребенком, располневшую, но все равно что-то внутри екнуло… Первая любовь не ржавеет!
Я часто вспоминал советы моих старших товарищей и героев любимых писателей Александра Грина, Брета Гарта, Джека Лондона[13 - Про Гарта я вспоминал, когда позже встречался с американцами, спрашивал, знают ли они автора «Степного найденыша», но оказалось, что он, так же как О. Генри и Дж. Лондон, не столь широко известны, как у нас.] и Ги де Мопассана. Последний в юном возрасте довольно полезен, так как довольно откровенно писал о «секретной стороне любви», т. е. о сексе, которого, как позже было выяснено, «в СССР не было»… Прочитав его, я уже был более подготовлен «теоретически» – и к первому поцелую с женщиной, которую я боготворил, и к первому отказу, когда мать моего приятеля довольно неожиданно заявила, что мне она «не даст», хотя я ее и не просил ни о чем. Видимо что-то такое она прочла в моих глазах. Я полагаю, что любой подросток сталкивался с ситуацией, гениально описанной в стихотворении Саши Черного под названием «Недоразумение»:
Она была поэтесса,
Поэтесса бальзаковских лет.
А он был просто повеса,
Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе.
В полумраке дышали духи,
На софе, как в торжественной мессе,
Поэтесса гнусила стихи:
«О, сумей огнедышащей лаской
Всколыхнуть мою сонную страсть.
К пене бедер, за алой подвязкой
Ты не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя,
О, сплетем же истомности тел!..»
Продолжение было такое,
Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстро
И подумал: была не была!
Здесь не думские речи министра,
Не слова здесь нужны, а дела…
С несдержанной силой кентавра
Поэтессу повеса привлек,
Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!»
Охладило кипучий поток.
«Простите… – вскочил он, – вы сами…»
Но в глазах ее холод и честь:
«Вы смели к порядочной даме,
Как дворник, с объятьями лезть?!»
Вот чинная Мавра[14 - Мавра – это имя, кто не знает.]. И задом
Уходит испуганный гость.
В передней растерянным взглядом
Он долго искал свою трость…
С лицом белее магнезии
Шел с лестницы пылкий брюнет:
Не понял он новой поэзии
Поэтессы бальзаковских лет.
Крымская земля, климат, ароматы степи, смешанные с запахом моря, стрекот цикад – все это явно способствовало созреванию не только винограда и фруктов, но и молодых сердец! Кстати, на уборку винограда нас «гоняли» осенью из школы, а после уборки мы еще ходили собирать для себя виноград, который случайно пропустили уборщики. Почему-то это называлось «джимболосить»… Никогда не забуду радости находки: отворачиваешь листья – и перед тобой тяжелая, больше килограмма, увешанная крупными ягодами гроздь ягод сорта «Тайфи розовый» или масса мелких ароматных ягод «Кокура», из которого делали одноименное вино. Вино молодое, приготовленное в этом же году, стоило дешево – 70 копеек и пилось всеми из бочек, как квас в России. В процессе распашки новых полей под виноградные плантации трактора иногда выворачивали из земли черепа и кости, заезжая ненароком на заброшенные татарские кладбища. Вообще, татары, выселенные Сталиным с Крымского полуострова, оставили там большой след! То и дело, бродя по окрестным горам, я натыкался на ирригационные сооружения, заброшенные сады, в которых росли грецкие орехи, виноград, груши и т. п. Большое впечатление на меня произвела поездка с классом в Бахчисарайский дворец татарского хана Менгли-Гирея. «Фонтан слез» (широко известный благодаря А.С. Пушкину) не впечатлил, а вот оружие хана, его одежда, обстановка дворца были роскошны[15 - Позже, в весьма почтенном возрасте мы с женой посетили дворец хана снова, но оружие почему-то все оказалось в запасниках, может, исчезло в смутные годы?]. Также осталось в памяти посещение древнего заброшенного армянского монастыря под Старым Крымом в горных зарослях кизила. Позднее – недалеко оттуда – посещение женского монастыря, где можно омыться святой водой из источника, светелки игуменьи, которую кто-то тогда пытался сжечь по неведомым мне причинам.
Поскольку биостанция принадлежала ИнБЮМу[16 - Институту биологии южных морей Академии наук Украины.], (расположенному в одном из самых любимых мною городов – Севастополе – кроме Сиднея и Сингапура), меня иногда брали в поездки на стареньком автобусе биостанции, который нас возил в соседний поселок Щебетовку в школу. Парки, аллеи, набережная Севастополя, чистые улицы, телефонные будки, которые по утрам мылись с мылом, морские офицеры, в белой форме с кортиками на поясе. Все это запомнилось, и влекло меня туда в течение всей моей жизни! Интересно, что несмотря на то, что практически во всех городах Союза главная улица была обязана называться Ленинской или Карла Маркса, как, например, во Владивостоке – улица Светланская была переименована в Ленинскую, хотя в памяти людской район опиума-курилен и «веселых домов» «Владика» под названием «Миллионка» так и остался «Миллионкой», главная улица Севастополя всегда называлась Большой Морской. Здесь, в Севастополе, я подружился, несмотря на разницу в возрасте (14 и более 60 лет), с Лидией Алексеевной Ланской, потомком знаменитого дворянского рода Ланских. Она много лет была хранителем планктонных коллекций ИнБЮМа (есть и такие – люди не только картины, марки и табакерки собирают!). Позже, встречаясь с потомками белоэмигрантов за рубежом, я понял, ЧТО Россия потеряла в 17-м году, какой огромный пласт культуры!
По дороге в Севастополь или обратно мы иногда заезжали в домик музей Александра Степановича Грина и встречали его жену – Нину Николаевну Грин. Обе эти женщины, и Ланская и Грин, несмотря на свой возраст, а им было далеко за шестьдесят, обладали удивительной жаждой жизни, искрящимся чувством юмора. Однажды мы удостоились чести принимать у себя в гостях Нину Николаевну. По случаю ее приезда мы с мамой нарисовали на стене веранды нашего дома парусник с алыми парусами, ниже которого она, растрогавшись, поставила свой автограф. Перемещения Нины Николаевны были под пристальным взором КГБ, так как она отсидела 10 лет в сталинских лагерях – тогда многие сидели… Согласно ее завещанию, ее пытались похоронить рядом с мужем, на старокрымском кладбище, но это запретили под разными нелепыми предлогами. По этому поводу так называемые «диссиденты» обращались к председателю Союза писателей СССР Тихонову, на что он ответил: «Какая разница, кого где похоронили!». А к нам наведались агенты КГБ и долго расспрашивали: о чем это таком мы говорили с такими неблагонадежными людьми? И не давали ли они нам запрещенную литературу типа «Доктора Живаго» Пастернака? Много позже, встретившись с новозеландцами, я узнал от них про существование знаменитого одноименного фильма. Они очень удивлялись, что я не видел этого фильма. Не говоря уже о романе. Но это было уже в 1978 году…
Это же ведомство, КГБ, занималось делом ученого украинца по фамилии Плахтий с биостанции, у которого, как принято сейчас говорить, «поехала крыша». Он стал писать письма в разные инстанции: «Пуститэ менэ за границю, бо Ленин був за границей, а я нэ був – не то я сделаю знамя революцыи ще красней…». Его увозили, проверяли, признавали «социально не опасным» и отпускали. Позже, заточив две отвертки, он, придя в кабинет директора биостанции, пробил ему голову и грудь в нескольких местах[17 - Благо человек оказался крепким и выжил.], его увезли в неизвестном направлении, и тихий поселочек вздохнул спокойно… Но несмотря на тихий внешне, сонный вид поселения, страсти тут всегда кипели нешуточные: романы, интриги (кое-кто вешался, увозили чужих жен и лаборанток). Один из сотрудников, бросив жену с двумя мальчишками-близнецами, сбежал на Севан, другой почему-то решил, что у него рак, и неожиданно повесился. Местные плейбои, приезжающие на танцы на красных чешских мотоциклах «Ява», что считалось высшим шиком, «ухлестывали» за белокурыми «отдыхайками» из Прибалтики. Такой мотоцикл был и у моего первого учителя биологии – Валерия Владимировича Трусевича, который был предметом жгучей зависти местных «безлошадных» пацанов!
Несмотря на то что Крым был «Меккой» для интеллигенции, учиться тогда где-либо в Крыму в высшем учебном заведении было практически невозможно. И перед нами встала дилемма – куда переехать, чтобы я смог пойти учиться, – в Петрозаводск или Хабаровск. Мама слетала в Карелию, но Петрозаводск ей почему-то не понравился. Я до сих пор задумываюсь, как бы сложилась моя судьба, если бы она выбрала Карелию? Или если бы мы с мамой приняли предложение академика Эмануэля помочь мне с поступлением в МГУ на биохимию? Но все случилось, как случилось. И я рад, что жизнь подбросила мне немало возможностей попробовать и увидеть многое, о чем я и хочу поведать вам, дорогие мои читатели!
3
Юность на земле В.К. Арсеньева
В 1969 г., когда самолет подлетал к Хабаровску, я ожидал увидеть город посредине девственной тайги, ради которой, собственно, мы и летели на Дальний Восток. Однако когда самолет заходил на посадку, я увидел массу распаханных земель, дома, дороги… Я завопил со всей силой юного максимализма: «Куда меня привезли? Где тайга, о которой я столько читал у Арсеньева?! Вернемся обратно, нас обманули!». Меня не утешил даже величественный вид одной из красивейших рек – Амура. Скандал продолжался и в аэропорту, пока встречавшие меня товарищи моей мамы не убедили меня, что самолет залетал «не с той стороны и тайга все же есть, и тигры в ней бродят»…
Хабаровский Комплексный НИИ, где работала моя мама, был сосредоточением массы интересных людей – биологов, экологов, геологов и т. п. В то время возглавлял институт академик А.С. Хоментовский, долговязый как удочка, с абсолютно лысой, как яйцо, головой, пользующийся бешеной популярностью у дам за свой экзотический вид и старомодную галантность. Потом ХабКНИИ возглавляли не менее известные люди – академик Ю.А. Косыгин (которого во время его первого появления в институте бабушки вахтерши приняли за однофамильца бывшего премьер-министра), Б.Н. Воронов, о котором речь впереди…
Впервые я попал в тайгу, когда после 9-го класса мама взяла меня в Большехехцирский заповедник. Наша база была недалеко от того места, где, по слухам, погиб проводник В.К. Арсеньева – Дерсу Узала, о котором так тепло он писал и о котором снял фильм замечательный кинорежиссер Акира Куросава. От этой экспедиции осталось несколько воспоминаний: чавкающий под сапогами мох болота, комары и клещи, которые почему-то гораздо больше полюбили мою маму, чем меня. Накомарники – сетки, которые надевались на голову, чтобы спастись от кровососущих, алчущих насекомых, при изнуряющей жаре мешали дышать, так называемые «энцефалитки», куртки из плотной ткани, пропитывались потом. В заповедник вела дорога, по которой, видимо, возили радиоактивные отходы, так как машины со знаком радиоактивности сновали мимо шлагбаума с таким же знаком. И никто не спрашивал об этом – не принято: государство и компартия знают, что делают! В соседней деревне с милым названием Чирки я подружился с сельской белокурой девочкой, которая мне очень понравилась. Ей, видимо, я тоже нравился, но она строго мне говорила, когда я к ней приближался ближе, чем на полметра: «Отскечь от меня…». Гораздо более свободные нравы исповедовала ее подружка с редким именем Акулина. Она гуляла с солдатами местного гарнизона, которые, неблагодарные, написали на остановке автобуса: «Акулина – вшивый бок, титек нет, один пупок»… Романтики, которой я ожидал после книг Арсеньева, я там не встретил, зверья практически не видел… Попал я в этот заповедник еще пару раз много позже, лет через 30, когда уже работал во Всемирном фонде дикой природы (World Wildlife Fund или Worldwide Fund for Nature – WWF).
В следующую экспедицию я поехал с геологами, когда провалился при первом поступлении в Дальневосточный университет (ДВГУ) во Владивостоке. Мама пристроила меня рабочим в Дальневосточное геологоуправление, в музей минералов. Там я тихо перетаскивал друзы и куски минералов (особенно меня впечатлил гигантский черный кристалл мориона размером с человеческую голову). Остались в памяти беседы «за жизнь» с отставным главным геологом управления, Львом Борисовичем Кривицким. Это был человек с лицом и седой гривой льва, чем полностью оправдывал свое имя! Он, помню, сильно расстраивался, что его дочь вышла замуж и поменяла фамилию на «мужнину» – Глушаков, тем более, что она родила сына и назвала его Ярослав. Лев Борисович ворчал:
«Ну ладно, был бы он Ярослав Кривицкий, или Ярослав Мудрый, а если на всю жизнь он так и останется “глушаковым”?».
Здесь я увидел объявление о том, что производится набор в Египет маршрутных рабочих для нефтедобычи, и решил ринуться на дальнейшие поиски романтики. Если бы мама запретила мне это – я бы непременно поехал! Но она мудро предложила мне подумать, сказала, что прежде нужно выучиться, а потом весь мир будет открыт. И я решил сделать еще одну попытку и в 1971 году поступил на биолого-почвенный факультет ДВГУ[18 - На юридическом факультете экологической направленности не было, и детская мечта стать прокурором осталась нереализованной.].
На первом курсе я поехал по старой памяти «в поля» с геологической экспедицией, искать старые русла Амура. Руководил экспедицией однорукий геолог В.Н. Сохин. С ним было несколько студентов Комсомольского-на-Амуре пединститута и один – из МГУ, по имени Давид, с курчавой бородой (которому Сохин отказался в конце практики дать характеристику за антисоветские высказывания). Группа ребят из Комсомольска включала в себя молодых супругов Гловацких, поэта Александра Горбунова, (который у костра читал нам свои стихи, пел песни под гитару) и еще одну девушку.
Наш руководитель запомнился тем, что все делал одной рукой гораздо лучше нас, двуруких – стрелял, ставил палатку, рубил дрова и т. п. Мы копали ямы, так называемые шурфы, бурили ручным буром землю. Для лучшего заглубления в землю сажали одну из наших девушек на ручку бура, в то время как парни, как лошади в забое, ходили по кругу, вращая бур. По очереди мы дежурили в лагере, готовя пищу, что было легче, но несравненно более ответственно, поскольку с маршрута ребята возвращались голодные как волки. Кроме того, нужно было по очереди охранять лагерь: по реке шныряли подозрительные лодки – приближался ход лосося! На этот случай у меня была старая винтовка. Со мной дежурила девушка, с которой, грешен, мы целовались как сумасшедшие – между приготовлением наших кулинарных изысков в виде рожек с тушенкой и салата из похожего на дикий чеснок растения – черемши. Эти приятные занятия были прерваны появлением лодки с несколькими небритыми мужиками в наколках, возглавляемыми подвыпившим милиционером. Они сказали, что ловят браконьеров, хотят проверить наши документы. Я ответил, что браконьеров в соседних протоках видимо-невидимо, сетки стоят везде, по главному руслу лодки идут «сплавом»! Милиционер рассердился, потребовал разрешение на имеющуюся у нас «мелкашку», которую тут же с удовольствием конфисковал, так как документы на оружие были у Сохина. Вечером наш начальник сообщил по рации «куда следует», что наши секретные карты и материалы остались без надлежащей охраны, и в тот же вечер местный участковый и рыбинспектор-браконьер, протрезвев, привезли винтовку и извинились.
Вернувшись в Хабаровск, я стал готовиться для поступления на биологический факультет Дальневосточного госуниверситета, И весной 1971 года наконец-то поступил и переехал во Владивосток, поселившись в общежитии. Там мне пришлось столкнуться с неким подобием «дедовщины», когда старшекурсники показывали нам, желторотым абитуриентам, «кто в доме хозяин» в общежитии, а мы яростно отстаивали свои права. Результатом стала моя разбитая губа, так что вместо слова «шесть» я говорил некоторое время «шешть» на первых зачетах. Жизнь в общежитии – это отдельная тема, с танцами в темноте, поцелуями по углам, готовкой дежурного блюда – рожек с добавлением банки тушенки или окуня-терпуга, любовью на столе для глажения, сборами на свидание одного из «сокамерников» всем миром – рубашка от одного, брюки от другого. «Романтика», которая может сравниться только с последующими поездками «на картошку» в колхоз! Во время «абитуры» я познакомился с тремя ребятами из Комсомольска-на- Амуре, с которыми я сдружился на всю оставшуюся жизнь: Юрой Заславским, Петром Шеенко, которые, как и я, поступали на биофак, и Борисом Пундаловым, будущим математиком. Последний, увы, погиб в автокатастрофе в 90-е годы, а с Юрой и Петром мы по-прежнему на связи. Люди они интеллигентные, но проживание в таком городе, как Комсомольск, – гнезде организованной преступности на Дальнем Востоке, наложило на них свой отпечаток. Так, например, когда мы с ними пришли в ближайший гастроном за «дежурным набором» в виде консервов (или китового мяса) и макарошек, нас – трех очкариков зацепила местная шпана – человек пять. Пока я раздумывал, как быть, Юра осмотрел окрестности, подобрал с земли кусок арматуры, и деловито спросил: «Ну что, ввяжемся в инцидент?»… Вообще, привычка обижать очкариков не всегда проходит без последствий. Как-то несколько позже, когда я начал заниматься каратэ, мы с моим тренером Володей Жлобинским шли с тренировки, беседуя о чем-то возвышенном. И Володя, замешкавшись на трамвайных путях, помешал проезду водителя такси. Последний, высунувшись из машины, заорал: «Ну, куда ты на хрен прешься, четырехглазый?». Обладая, в отличие от меня, прекрасной «растяжкой», мой тренер аккуратно боковым ударом ногой (маваси-гири) «приложился» к торчащей из окна такси голове. Раздался звук, похожий на пощечину, – и голова таксиста мгновенно исчезла, мы увидели красные стоп-фонари машины уже далеко впереди! Вся наша «четырехглазая» компания – Юра, Петя, я и Борис поступили в ДВГУ, продолжали дружить во время и после учебы, были что-то типа побратимов. И хорошо знали привычки и особенности друг друга. Так, Петр обладал удивительной способностью «влипать» во всякие неприятности. И когда мы решили в шторм покупаться на море, мы предложили ему подождать нас на берегу. На что он покорно согласился, залез на высокую скалу для наблюдения за нами. Барахтаясь в волнах, мы не сразу заметили, что его на скале нет! Вынырнув из-под очередного «девятого вала», я увидел, что его смыло подошедшей волной и мутузит о камни! От судьбы не уйдешь, но, слава богу, обошлось без серьезных травм – только синяки и порезы… Зато мои занятия каратэ привели к тому, что я, отжимаясь на одной руке от пола, заработал грыжу, которую потом пришлось оперировать в краевой больнице. Оперировал меня недавно вернувшийся из Анголы военный хирург, с которым мы пикировались постоянно. Начитавшись про эти операции, я просил его не забыть сделать мне «дупликатуру» – сложить ткань так, чтобы грыжа больше не вылезла. На что он задумчиво сказал: «Грамотный пациент пошел, зарезать тебя, что ли»? А когда после операции неопытная сестра снимала у меня швы дрожащими руками – он ей сказал: «Ну что ты трясешься? Ну, пациент пострадает – бог с ним, но ты же сама можешь порезаться…». Так что – скучно не было!
Моя следующая экспедиция состоялась через год – в Амурскую область, в районы, прославленные постепенно забываемым сейчас писателем Григорием Федосеевым (так же как и совершенно замечательные Олег Куваев и Виктор Конецкий, о которых я упоминал). Романы Федосеева – «Смерть меня подождет», «Злой дух Ямбуя» и другие его книги живописали картографические экспедиции, суровую природу Джуджурского хребта, мелких рек – притоков Зеи, поселок Бомнак (в местах, затопленных позже Зейской ГЭС). При этом, следуя традиции, заложенной В.К. Арсеньевым, он брал в проводники эвенка Улукиткана, такого же мудрого, как знаменитый, благодаря книгам Арсеньева и фильму Акиры Куросавы, удэгеец Дерсу Узала. Наша экспедиция должна была оценить потенциальный вред, который принесет строительство гидроэлектростанции на реке Зея (хотя решение о ее строительстве уже было принято). Она состояла из гидрологов, зоологов и ботаников, возглавлялась Юрием Сергеевичем Прозоровым, маминым приятелем, в просторечье именуемым «Юсом»[19 - У него дома в Хабаровске на стене висела огромная, купленная в Китае, гигантская шкура тигра со стеклянными глазами и деревянным качающимся языком на пружинке.]. Частью этой экспедиции были и мы с моим «боссом», зоологом Владимиром Маркияновичем Сапаевым по кличке «Маркияныч». Он научил меня многому: стрелять рябчиков, наматывать портянки, варить уху, прочел мне лекцию о различиях между русскими и местными, аборигенными красавицами. С его русой бородой и голубыми глазами, он производил на них неизгладимое впечатление, отмечая командировочные удостоверения в очередном сельсовете. Из его лекции я запомнил только несколько моментов: наличие у местных прелестниц гладкой, как у дельфина, кожи, идеальной формы груди в молодом возрасте, покорности перед мужчиной. Не думаю, что все это в полной мере соответствует действительности, проверить мне это удалось значительно позже… Тогда, мальчишкой, первокурсником я и мечтать не мог о таком приключении.