Кузьмич

Попив чаю и перекусив, стали собираться. Птицы пели, кузнечики стрекотали, комары поглощали свой завтрак. Было хорошо. Видимо, так хорошо, что мне пришла в голову неожиданная мысль: «Надо ломать ситуацию и действовать самому. Борис осторожничает, и это правильно. Но с другой стороны, если меня изучают и контролируют моё поведение через Сноу, значит, есть какая-то конкретная цель. Шорину она непонятна или он по каким-то причинам не признаётся. Мало ли какие могут быть обстоятельства. Надо думать самому, и я приму решение».

Дети пошли в школу. Людмила включилась в общественную работу. Мы с Рощиным каждый день трудились над отчётностью, оговаривали процесс предстоящих приёмок и переписывались со Штельце. Звонить не хотелось, так как он каждый раз начинал спрашивать, как нам понравился общий новогодний праздник, проведённый по его приглашению в Венском лесу. Ну не можем мы отвечать гостеприимством на гостеприимство. Бюджет у нас очень строгий.

Сноу я позвонил в середине сентября из телефона-автомата. Голос Вальтера выражал радость, и было очевидно, что он загораживает трубку рукой и понижает голос. У меня опять в организме возникло недовольство, соседствующее со злостью. Вальтер явно переигрывал. «Ладно, подождите,– разговаривал я сам с собой, – дальше я сам себе режиссёр». Договорились опять о встрече в греческом ресторане. Сноу рассказал, что он был в Италии, в районе Генуи. Он бывал там и ранее, и хорошо знает и город, и окрестности. «Мне уже там всё знакомо, поэтому я загорал, купался и наслаждался итальянской кухней и вином. Из чисто генуэзской кухни он назвал местные пироги, фокаччо, ризотто на рыбном бульоне и всевозможная рыба с соусом песто. Пока не попробуешь – не поймёшь. Как и везде в Италии – паста, равиоли и пицца. А вот вино надо пить лигурийское. Лигурия – это район, к которому принадлежит Генуя. Вальтер предпочитал белые вина типа пассито и коронато, как настоящий австриец, который своих красных сухих вин и не знает. По его данным в ближайшее время подпишут изменения к контракту, где поменяют спецификацию оборудования, которая осталась после отправки станков. Что касается обработки уже набивших оскомину тугоплавких металлов, австро – немецкая сторона передаёт свой опыт в производстве деталей из таких материалов, а также необходимое для этого вспомогательное оборудование. Франц планирует приехать в Вену в октябре, привезёт с собой документы и, если понадобится, мы их обсудим. «Звони в начале октября, мы согласуем дату встречи»,– уже прощаясь, серьёзно сказал Вальтер.

Шорин редко находился у себя в кабинете весь день. Он посещал Торгпредство, Посольство и какие-то другие организации, и переговорить с ним один на один было проблематично. «Вот-вот или раньше», – отшучивался он. Так как ориентировочно план действий в моей голове уже созрел, я не настаивал.

В начале октября я позвонил Сноу из дома, разрушив таким образом налаженную им систему. Встретиться решили в парке Пратер в ресторане «Швейцарский дом», где Францу нравилась демократичная обстановка и чешское пиво «Будвар». Он об этом раньше упоминал, и мы решили сделать ему приятное. В день встречи я выехал заранее, заправил машину и заехал на рынок, где купил овощей и фруктов, о чём Людмила давно говорила, да всё было недосуг. Затем я поехал в Пратер кружным путём, посматривая в зеркало заднего вида, поворачивая то направо в узкую улочку, то останавливаясь у случайно увиденного магазина. В самом Пратере машин было немного. Был будний осенний день. Я, поставив машину, прошёлся пешком, вдыхая полной грудью запах осени. На территории парка, примыкающей к ресторану, были десятки столиков, но немногие были заняты, ведь было уже прохладно. Открыв широкие двери, я был поражён атмосферой, более соответствующей немецким пивным. Выпить чешского пива, да ещё съесть жареную свиную ножку, да ещё с тушёной капустой, в Вене это великолепие найти нелегко. Посреди помещения стояли большие столы со скамьями, где располагались компании, а вдоль стен была возможность посидеть втроём-вчетвером за столами меньшего размера. Там-то меня и ждали Вальтер с Францем. Заказали ножку и большую тарелку гарниров. Пиво официант принёс, не спрашивая, и, грохнув кружками по столу, поставил на листочке три галочки и всунул его в стоящий на столе стаканчик. Мы не забыли заказать абрикосовки и, ожидая, развлекали друг друга рассказами о летнем отдыхе. Закуска не успела остыть, и мы, выпив шнапс за воссоединение близких душ, принялись за ножку и капусту, орошая всё это пивом. Официант, изучив пристрастия гостей и ничуточки не сомневаясь, аккуратно поставил на стол ещё три кружки. Ноймайер поведал, что на его фирме руководство разделилось на сторонников и противников передачи опыта производства деталей из тугоплавких сплавов советской промышленности, но расширение контактов с советскими учёными и специалистами на фоне развития демократии и двусторонних отношений склонили чашу весов в сторону сотрудничества. Сейчас готовится перечень материалов по этой тематике и спецификация на вспомогательное оборудование. Франц принёс также внутренний доклад фирмы «Тиссен» о проведении опытов с этими металлами, но подчеркнул, что это его частная инициатива. Просмотрев доклад и отметив про себя, что он достойно оформлен и имеет вид действительно рабочего документа, я попросил Сноу убрать его к себе в кейс, мол, потом заберу, а то помну или пивом залью. Посмеялись и решили, что нам хорошо. Быстро темнело, и мне показалось, что все друг от друга устали. Франц на следующий день отбывал обратно в Германию, и ему требовался отдых. Сноу вызвался отвезти его в отель. Я распрощался и через зелёный массив по тропе двинулся к машине. Не дойдя метров двадцать до неё обнаружил, что рядом с машиной мельтешат два типа в плащах. У меня это не вызвало никакого беспокойства и, открыв дверь, я стал усаживаться. Один из незнакомцев подошёл и постучал по окну. Я, приоткрыв окно, спросил, в чём дело. Стучавший заявил, что он сотрудник спецслужб и хотел бы со мной поговорить. Было сумрачно, пустынно, и ситуация складывалась не в мою пользу. Попросив предъявить удостоверение личности, я одновременно твёрдо заявил, что являюсь официальным представителем советского Торгпредства и не собираюсь ни с кем разговаривать на улице. Махнув у меня перед носом удостоверением, австриец (или немец), усмехнувшись, предложил беседовать не на улице, а где-нибудь в другом месте, например, в кафе. Я предложил встретиться в нашем офисе, если имеются вопросы для обсуждения. Одновременно я сообщил, что о нашем контакте буду вынужден доложить директору фирмы. Не смущаясь и, видимо, ожидая такую реакцию, сотрудник через окно протянул мне руку и предложил не держать зла. Не обращая внимания на предложение рукопожатия, я завёл машину и пожелал оперу удачи в его трудном деле. Быстро выдернув руку, опер отступил в сторону.

На меня такой подход оказал негативное, обескураживающее действие. Я ощущал нервное напряжение и гнал машину, стремясь удалиться от Пратера, как будто за мной гнались. На всякий случай я посматривал в зеркало заднего вида и, не заметив никакого интереса к моей персоне, влился в автомобильный поток, следующий в сторону венского международного комплекса (ООН – Сити). Повернув после моста через Дунай направо, я подъехал к дому Шорина. Борис посмотрел на меня, почесал зубами верхнюю губу и, сказав, что как раз собирался гулять с собакой, начал одеваться. Кузьмич примчался, уселся у двери и, порыкивая, вертел головой, посматривая на нас с интересом. «Вот если бы люди обладали таким чутьём»,– подумал я и двинулся вслед за не заставившей себя ждать парочкой. «Интересно, интересно, – включился Шорин, спуская собаку с поводка. – Видно, они стали торопиться, подумали, что мы что-то знаем или догадываемся. Но ведь это – спецслужбы, им кто-то приказ должен был отдать. Во-первых, не волнуйся, во-вторых, ничего никому не рассказывай, подумаем пару дней, подождём, посмотрим, может что-нибудь и проявится с неожиданной стороны. Ты поезжай домой, выпей чуть-чуть, да детей повоспитывай. К утру всё уляжется, и вдруг что-то проклюнется», – тихо пропел Шорин и с едва заметным сожалением посмотрел на меня.

Дома всё было предсказуемо. Женя мастерил очередное укрытие для своих машинок, сопел и не обращал на окружающее внимания. Оля записывала что-то в тетрадь и беседовала с Людмилой, которая в свою очередь испытывала салат на рыхлость деревянной ложкой. Она внимательно на меня посмотрела, прокрутила увиденное в голове и положила мне салата. Рюмку я налил себе сам. Чтобы скрыть невесёлые мысли, я рассказал о жареной ножке и тушёной капусте, об обстановке, которая их окружала, и предложил в выходные нагрянуть в Пратер с завоевательскими целями. «А на колесе покатаемся?» – неожиданно прорезался женин голос. Я посмотрел на его круглую хитроватую физиономию, и мне стало немного легче.

В офисе всё было по-старому и почему должно быть по-другому? Шорина и Самсоновых не было, Жанна мучила счётную машинку, а Рощин с коллегами рисовал на школьной доске графики приёмок. Я к ним присоединился и сразу попал в переплёт. В низах существовало мнение, что тугоплавкие металлы искажают реальную картину машиностроительного производства. Чтобы приглушить инженерный бунт, пришлось вдохновенно смешивать правду с фантазией и получилось, что мы не знаем всех обстоятельств, а в верхних эшелонах должны принять решение, о чём нас проинформируют. Наше дело – придерживаться логики развития событий и высказывать своё мнение. Сюда же надо отнести работу с графиками приёмок, куда желательно вносить коррективы, чтобы чувствовался контроль.

Потом приехали Самсоновы, уже при входе выражающие друг другу какие-то претензии. Анна загремела чашками, и явился Шорин. Не скажу, что у него был вид победителя, но и на проигравшего он похож не был. «Самсонов здесь?» – обернулся он в сторону кабинета зама. И не дожидаясь ответа, сказал: «Ну и… Пойдём, жажда замучила. Анюта, мы на полчаса».

Отхлебнув прохладного пива, мы поставили кружки и некоторое время сидели молча, поглядывая друг на друга. Начинать надо было Шорину: «Я сегодня утром был у одного главного лица и всё откровенно рассказал – иначе нельзя – перепроверит по своим каналам и, если соврёшь, накажет». У меня с ним деловые ровные отношения и, если сможет, то всегда поддержит. Он сказал, что подождём до праздников. Потом, если не поступят другие относящиеся к произошедшему факты, будем думать. Попросил нас спокойно проанализировать все моменты, показавшиеся нам необычными, и никому о событии не говорить, даже Костину. Помолчали, и уже уходя, Борис тихо сказал: «Самсонов задумчивый ходит, видимо, не получается «каменный цветок». А доклад ты правильно у Ноймайера не взял, мало ли что. Сноу привезёт, никуда не денется».

ДЕТИ ТРЕБУЮТ ВНИМАНИЯ.

Обещания надо выполнять, особенно детям. И вот мы в Пратере. Машину поставили там же, где я коротко побеседовал с австрийскими операми. Отсюда парк аттракционов виднелся сквозь деревья, уже наполовину голые. Пройдя по тропе к колесу обозрения и полюбовавшись детской железной дорогой, мы встали в очередь и через пятнадцать минут поднимались над Веной, сидя в кабинке. По осени столица Австрии нисколько не убавила своей красоты. Нам казалось, что мы заново знакомились с уже известными нам местами. Погода была солнечная, воздух прозрачен. Через парк местами проблёскивал Дунай, до которого было не так далеко. Открывался вид и на другие аттракционы, к которым дети с нетерпением присматривались. Догадываясь о предварительном сборе сведений от школьных друзей, я ждал просьб и предложений. И они последовали. Выполнить их все не было возможности, поэтому мы пошли бродить и принимать решения на ходу. После автодрома и бешеного скакуна, который успешно сбрасывал с себя упорных седоков, требовался отдых. Аттракцион ужасов нам его предоставил. После того как Женя заявил, что это всё фигня и ни капельки не страшно, пришлось всем съесть ланген – это такие хрустящие длинные булки, похожие на наши советские язычки, но натёртые не сахаром, а чесноком. Оле очень понравилось, а Жека требовал продолжения банкета, то есть традиционных сосисок с картошкой фри. Мы уселись за стол в садике около пивной «Швайцерхаус», где мы с Францем и Вальтером недавно были. Маленькая (на 800 граммов!) свиная жареная ножка с салатом подвигли Люду на кружку пива, обо мне и говорить нечего, а дети, как всегда, в своём репертуаре. Весело переговариваясь и вспоминая «дурацкий» дом ужасов и женины обидные для скакуна слова, когда он летел с него на лежащие внизу надутые матрасы, каждый делился тем, что он считал интересным для всех. Оказалось, что тем и случаев великое множество, только необходима соответствующая обстановка, чтобы о них поговорить и высказать своё мнение. Домой вернулись уставшие, полные впечатлений, и каждый завалился в свой угол что-то делать своё: читать, писать и думать. Так как я не трудоголик и писать могу в офисе, мне стоило в спокойной обстановке подумать о том, что день грядущий мне готовит. А готовит он мне коллективную работу над практически новым проектом, подготовку документов на продление командировки приёмщикам, хотя может быть зря, так как там уже очередь стоит из «своих». А главное спокойно, если получится, ожидать до «после праздников» каких-то рекомендаций облечённых властью советских чиновников по поводу моих действий или бездействия. Хотели выйти в Бельведер, где была очередная выставка, но было уже сумеречно и лень из-за усталости.

КРАСНЫЙ ДЕНЬ КАЛЕНДАРЯ.

Приближалось седьмое ноября, и советское торгпредство, так любящее праздники, готовилось отметить эту дату, подводя итоги года торжественным собранием и фуршетом с танцами. Костин, которому торгпред, вероятно, поручил организацию проведения праздника, предложил мне выступить на собрании с приветственным словом и небольшим докладом. Отказов за границей не принимают, пришлось готовиться. Своё мнение о революции у меня имелось, стрелка политического компаса, подрагивая, клонилась к либерализму, поэтому сложностей с тезисами не было, а заводская практика работы с людьми подсказывала, как правильно их сложить в компактный доклад, который бы всех устроил. Конечно, я слегка волновался и в день «икс» повёлся на предложение Шорина посетить приём в нашем посольстве. Выпивать я не хотел, однако меня сбил с настроя настоятель местной православной церкви, с которым познакомил меня Борис. Он настолько выглядел священнослужителем, что отказаться выпить с ним рюмаху было кощунством. А потом подошёл Костин с Дядей и, чтобы скрыть напряжение, пришлось выпить ещё одну. Обходя знакомых, я приметил несколько посетителей, которые, на мой взгляд, обращали на себя внимание. Забив себе в память уточнить у Шорина их статус, я удалился домой, чтобы до начала собрания наметить тезисы своего выступления, однако времени оставалось мало, и, посидев немного в кресле и продумав красную нить выступления, я решительно направился в Торгпредство.

Народ уже был разогрет, зал полон, и многие перекрикивались, думая не о докладе, а о продолжении банкета. Всё было честно. Костин, поздравив всех с годовщиной октября, вызвал меня на сцену. Нешаблонно начав доклад и почувствовав доброжелательный и заинтересованный настрой зала, я облокотился на трибуну и продолжил вещать в выбранном ключе. Реакцию зала я определял по выражению лиц слушателей первых рядов и, если первая часть моего доклада сопровождалась доброжелательным блеском глаз, то по мере того, как я увлечённо рубил с плеча словом, в глазах коллег появлялось сначала недоверие, а потом и какой-то проблеск страха. Никаких изменений в направлении вектора речи не было, но тем не менее… Эта метаморфоза меня задела, я нажал локтями на трибуну и почувствовал, что она двигается в сторону авансцены и, если честно, уже ближе к краю. Чтобы не доводить состояние слушателей до паники, мне пришлось отойти от трибуны, которая, как оказалось, была в свободном плавании и ничем не крепилась к полу сцены. Представив себе, что могло случиться, если бы я ничего не заметил, я сбавил обороты и, искоса поглядывая на бунтарскую трибуну, стал плавно продвигаться к финишу, употребляя не свойственные для начала выступления избитые фразы. Кроме первых рядов никто ничего не понял, и потом, уже в буфете, некоторые знакомые говорили: «Здорово ты докладывал, вот только в конце что-то не сложилось». Пришлось отнекиваться.

Мы с Шориным постояли в буфете, жуя бутерброд и запивая его коньяком, и посмеивались негромко над моими приключениями. Борис рассказал о замеченных мной новых лицах, присутствовавших на посольском приёме. «Ну, Дядю ты теперь точно не забудешь, а когда ты ушёл, он переговорил с личностью, которую ты, вероятно, ранее не встречал. Не все знают, что это – заместитель начальника отдела австрийской контрразведки, который занимается СССР. Мне его как-то показали. Он в МИДе Австрии занимает должность заместителя директора департамента по работе с соцстранами, но мы-то знаем, кто он на самом деле. Самсонов вроде бы с ним знаком. Откуда? Такой клубок! Пойдём, потанцуем! Ты ведь у нас сегодня гвоздь программы». Борис отобрал у приёмщиков Жанну, а я пригласил Анну. У Рощина был недовольный вид, а у женщин наоборот. Анна похвалила меня за доклад, а когда я рассказал ей о казусе, пытаясь сымпровизировать юмореску, она смеялась, обращая на себя внимание. «Да, с вами не соскучишься», – вдруг проговорила она лукаво и как-то нерешительно. – Илья тоже так говорит. А тот был чем-то раздосадован и заметил, довольно зло, что «вы много на себя берёте». И мне показалось, что он это не о нашем проекте.

Высший уровень: дядя Самсонова, Дядя, Торгпред, посол, зам. нач. отдела австрийской контрразведки, и может быть, чиновник, к которому обращался он по поводу произошедшего со мной инцидента.

Средний уровень: Шорин, Самсонов и, может быть, Костин, а также руководители связанных с нами австрийских и немецких фирм.

Низший уровень: Сноу, Ноймайер и ваш покорный слуга.

Какую роль в этой круговерти играет Франц, трудно сказать, но, во всяком случае, не на моей стороне. Ему поручили передать мне внутренний доклад фирмы «Тиссен», он передал. Сноу контролировал передачу, но я доклад не взял. Он также в курсе того, что мой последний телефонный звонок был не из города, а из дома. Обставить подход ко мне в Пратере в лучших традициях контршпионажа не удалось, но Сноу уже не мог ничего изменить. Нам оставили пространство для контрдействий, упрекнуть им меня не в чем, поэтому можно занять наступательную позицию. Надо это обсудить с Шориным и заявить протест или как там у них это называется. Самсонов явно в курсе моего звонка из дома, но его цель неясна, скорее всего, он хочет воспользоваться ситуацией и подвинуть Шорина, одновременно не исключено, что по просьбе своего родственника каким-то образом оказывает Дяде услуги. Вспомнив Самсонова и его двуличность, мне вспомнились слова Анны, подтверждающие мои догадки. На среднем уровне расстановка сил понятна, со Сноу разберёмся, а вот действующие высокие персоны и их цели вне моего понимания. Да и Шорин, похоже, в своих рассуждениях далёк от реальности. В любом случае мы обладаем более обширной информацией, чем несколько месяцев тому назад. Как сказал ранее Борис, подождём пару недель, а потом, если не будет никаких новых данных, будем действовать. Никого в курс дела вводить не нужно, кроме тех, кто уже знает. Во всяком случае, Илью и Костина вычёркиваем.

Раздался шум лифта, родные голоса, и вся команда ввалилась в квартиру и, перебивая друг друга, стали настаивать, хотя я и не возражал. Удивившись моему соглашательскому настроению, детская половина семьи быстро растворилась, а мы с Людой решили внести предложение поехать за грибами, так как торгпредские женщины сказали ей о появившихся в Венском лесу маслятах и опятах. Мы изложили идею поездки детям, подчеркнув, что потом можно было бы пообедать на одном из холмов, где тренировались дельтапланеристы. Дети выслушали предложение, оценили его как интересное и, не имея никаких возражений, согласились.

ВЕНСКИЙ ЛЕС.

Мы никого с собой не приглашали, поэтому могли не спешить, но всё-таки встали пораньше, чтобы полнее использовать светлое время глубоко осеннего дня. Отправились мы по южному автобану. Когда начались сосновые леса, свернули на местную дорогу, ведущую вдоль леса до упора, где была спонтанно устроена автостоянка. Пройдя оттуда метров сто, мы упёрлись в маслята. Их было столько, что говорить, что мы их искали, просто смешно. Грибы срезались под шляпку и укладывались в пластмассовые ведёрки. Изредка слышимые крики убеждали нас, что мы не одиноки. Первый акт грибной эпопеи закончился, когда ведёрки стали полными, а руки чёрными. Двигаясь к машине, мы непроизвольно косили глазами по сторонам, и казалось, что мы здесь не проходили вообще. Жёлтые живые пятна. Тихая и будоражащая воображение охота. Сполоснув руки и усевшись в авто, мы направились по дороге, которая разрезала Венский лес пополам и служила перемычкой между южным и западным автобаном. Выискивая какой-нибудь съезд в лес, я неожиданно для себя обнаружил не очень-то приметный указатель на деревню Майерлинг и, недолго думая, свернул на узкую асфальтированную дорожку, ведущую в покрытое тайной Венского леса место. Пока мы двигались в сторону замка, я коротко рассказал связанную с ним душещипательную историю кронпринца Рудольфа и его любимой румынской баронессы Марии. Будучи женат, кронпринц тем не менее, не скрывал своей связи с Марией и даже успел обручиться с ней по обряду масонов, одновременно послав прошение Папе. Отец Рудольфа, Франц Иосиф первый, не желая замечать душевный надлом сына, угрожал ему лишением наследства и высылкой из Австрии. На пике обострившихся отношений в семье Габсбургов случилась трагедия, когда были найдены в охотничьем замке тела любовников. Расследовалось много версий, но тайна трагедии так и не была раскрыта. Венский лес продолжает её хранить.

Ознакомившись с экспонатами, мы поспешили в лес. Лес был приведён в порядок, поваленных деревьев не было вообще, но мы всё же вымучили пакет опят, которые находили на пнях и возле деревьев. Незаметно подкрался голод и, когда прозвучало предложение вернуться к машине, оно было встречено с энтузиазмом. По дороге мы потревожили стадо кабанов. Известно, что кабаны, особенно самки, очень опасны, когда с ними находятся детёныши, а это был тот случай. Мы замерли и молча смотрели на гордое шествие диких свиней по тропе. Поросята, как и взрослые особи, были тёмные до черноты, но в полоску, что было неожиданно весело. В считаные минуты семья исчезла в овражке, а мы в машине.

Кафешка была расположена почти на склоне холма в сторону автобана. Ребята очень радовались солнечной погоде, летающим дельтапланам и, конечно, сосискам с картошкой. Мы с Людой опустошили целую сковородку жареной печёнки с картошкой. Напитки у всех были свои.

Вернувшись в Вену, я завёз семью и заскочил затем на Техникер, чтобы передать приёмщикам ведёрко с маслятами. Подарок был принят с благодарностью, и я, не задерживаясь, поспешил домой. Тем не менее, у меня сложилось впечатление, что опустившиеся на город сумерки ещё больше сгустили грибной дух, чувствовавшийся даже на улице. Дома грибы поделили пополам – половина Шориным, о чём я сообщил Борису по телефону. Кузьмич грибам был явно не рад, и, пока мы разговаривали, ворчал и мешал хозяину общаться.

ПОСЛЕДНИЙ И НЕРЕШИТЕЛЬНЫЙ.

Выспавшийся и посвежевший я пришёл в офис раньше всех, открыл дверь и стал раскладывать на столе документы, готовясь к разговору с Рощиным, так как надо было выработать общую позицию по отношению к начальникам и, может быть, сформулировать собственное мнение при разговоре с Костиным, хотя Шорин повторял много раз: «Сами решим!» Собственно, вопросов было немного и на листе, который я подготовил для записи замечаний и предложений, удалось сформулировать лишь несколько фраз. В большинстве случаев присутствовала специальная графа, в которой хитрый Рощин писал: «С проектом согласовано». Можно было, конечно, в отдельных документах поставить галки и написать карандашом «проверить», но по мере ознакомления эта идея тускнела и сошла на нет. В целом, всё было достаточно продумано. Оставалось собрать внутренний «хурал» для составления проекта протокола о состоянии дел и приложений к нему. До прихода сотрудников было время, и я, положив перед собой чистый лист бумаги, рисуя замысловатые геометрические фигуры и соединяя их, задумался. Так бывает с человеком, который с отрешённым видом сидит и, кажется, что он обдумывает какую-то важную проблему, а на самом деле мыслительный процесс проходит сам собой. Усталый ум не в состоянии зацепиться за что-то существенное и сделать самостоятельный шаг в сторону познания. С расстановкой сил я уже пытался разобраться, но с каждым уровнем, где условно соседствовали и свои, и чужие, предстояло разобраться. Ну вот, вроде бы забрезжило. Значит, свои? Шорин – безусловно, свой, и обсуждать возникшие проблемы можно только с ним, хотя у него положение – хуже не придумаешь. На фирме его подсиживает, и серьёзно, Самсонов, с которым всё время приходится считаться, имея в виду родственные связи и, даже думать не хочется, не только родственные. Мне, конечно, сие не ведомо, но имеется зависимость от посольства, и даже, в лице Костина, от торгпредства. С учётом того, что вокруг него из-за меня сгустились нетрадиционные тучи, едва ли он меня будет решительно отстаивать. Конечно, он сделает всё, чтобы меня поддержать и помочь, но в рамках, за которыми он рисковать карьерой не будет. Задумываться о роли Рощина не стоило. Он просто хороший парень, доверяет мне и даже может чисто по-человечески помочь. Приёмщики ходят под Рощиным, обеспокоены только продлением командировки. Ни помощи от них, ни вреда не просматривается. Костин – личность мутная и неинтересная. Назвать его своим можно только с натяжкой. Самсонов – «свой-чужой», и ни одна система ПРО его не определит, тем более, что «свой» он – условный и в любой момент перейдёт в противоборствующий лагерь. Степень «чужести» была бы ясна, если бы мы знали цель завязавшегося «сражения». А это сейчас главное, так как от этого, ни много, ни мало, зависит моя судьба. Так что думай – не думай, а из мужской известной мне половины окружения единственный бескорыстный друг – это Кузьмич, загрустил я, реально почувствовав на ногах тёплую мягкую тяжесть его тела.