скачать книгу бесплатно
А она мне:
– Нет.
На полном серьезе! С таким еще лицом…
Нет, ну ладно! Может, просто буквы забыла? Они же все в этом возрасте ку-ку. Невменяемые!
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Потерялась. Пошла искать туалет и снова на этого злодея наткнулась.
Вот за что мне все это? Николаевой такое солнышко дали. Веру! Ну прелесть же! Они уже и в карты вместе играли. А Николаева продула, обиделась и ушла. Но это обычное дело. Она же психическая.
А я даже обидеться не могу. На правду ведь не обижаются.
Буквы эти… Я на самом деле их забыла! Стала столбом – как свекла переваренная. Красная такая. И слова сказать не могу.
Хорошо хоть в штаны не надула. Был бы совсем позор.
С обдуванием у меня теперь частый номер. Лидочка говорит, надо памперсы носить. Но мне сколько лет! Чтобы еще и памперсы…
Я ведь уже большая.
ПЕТРОВИЧ
Одуреть. Пошел, значит, свою искать. Надо же программу выполнять. Или чем там у них это полоумие зовется?
В общем, шел-шел и нашел. На свою голову! Захожу, а она на кровати сидит. И молчит. Ничего необычного, казалось бы. Я уж и обратно собрался. Потом вдруг слышу… и думаю: это что еще за звук? Прислушался – ну точно! Ревет!
Да я скоро сам зареву с такой расстановкой. Один рыдает, вторая рыдает. Сколько можно-то?
Ладно, походил-подумал, снова к ней в комнату заваливаюсь. Говорю, хватит мымзить, плесень разводить, пошли лучше телевизор смотреть. Ты какие фильмы любишь?
Я специально таким тоном говорил, чтобы она ни о чем не догадалась. О моих, кхм, чувствах.
А если бы и да, так что? Я же не какой-то там рыловорот убогий, чтобы спокойно смотреть, как она страдает. Сидит вся белая, нос распух, глаза как ягоды поречки – красные. Конечно, жалко.
Я ей опять, значит, говорю:
– Ну и чего ты разошлась? Ужин, что ли, не понравился?
А она – голову в плечи и дальше сидит. На кровать смотрит. Ну и я посмотрел – просто ради жеста. Кровать как кровать. У меня такая же.
И только потом понял. По запаху.
Ну и подумаешь, обдулась. А воет – как будто с похорон явилась. Тьфу!
Нет, я, признаться, растерялся слегка. Японский бог, думаю.
Стоял там, как дуболом, глазами шлепал. Но потом взял себя в руки и так бодренько ей:
– Пошли, – говорю, – старушка, помоешься. А я на шухере постою.
А она еще больше в слезы. Только головой мотает.
Причем слезы такие – без всякой жидкости. Я так и не понял, как она это делает. Вроде плачет, но не слезами. Просто воздухом заходится.
Не знаю, может, у нее переходный период какой. Когда внутри все меняется. Из одного русла в другое перетекает.
В общем, странная она, конечно, не дай бог.
Кое-как убедил ее в душевую сходить. Вещи собрал, что нашел. Там тех вещей, конечно… Ну, платье какое-то. Древность висячая. Рейтузы еще. Носки.
Всё, кроме полотенца.
Тоже маразматики! Человека поселили, а полотенце не дали. Я понимаю, что не курорт пять звезд, но хоть какие-то мелочи можно заранее обдумать.
– Ты, – говорю, – подожди, а я к Серафимовне за полотенцем сгоняю.
А она в меня как впилась рукой!
Там тех пальцев, конечно, всего ничего. Воробей в сторонке курит. Но меня от самого зрелища пробрало. Как она смотрела! Так… загнанно.
– Что ты, и правда?.. – шепчу ей. – Со всеми бывает.
А она так – ну точь-в-точь по-детски – глаза вытаращила:
– Да-а?
«Не-ет», – передразнил я про себя. И тут же устыдился. Вот что я и правда за дрянь? У человека такое положение сложилось, а мне бы всё зубы скалить.
– Сейчас полотенце принесу, и пойдем. Хорошо?
Еле-еле руку у нее отнял. И как ломанулся из этой комнаты, будто мне в спину стреляют. Пока до Серафимовны добежал, и правда чуть не скопытился – так поясницу прихватило.
И эта еще! Она же не может не высказаться! Увидела и давай орать. Мол, что ты несёссься, как бизон подстреленный. Как будто тебя в армию забирают.
Несёссься! Тьфу! Хоть бы дикцию поменяла. В приличном же месте работает. Не на ферме.
Я ей тоже кричу на ходу:
– Давай полотенце сюда. Скорее!
А она мне:
– Обойдешься! Я тебе вчера меняла.
Тут я уже прямо взревел:
– Давай, сказал! Немедленно! А то к директору пойду.
А Серафимовна как загогочет! Конечно, смешно! Что ее директором пугать, когда эта буза и из него, если приспичит, фарш сделает.
Пришлось рассказать.
И что? Она на меня еще больше накинулась. Мол, это я виноват!
А я-то тут при чем? Нашла крайнего!
Спасибо хоть, полотенце дала… Куда б она делась?!
Иду я, в общем, обратно, а моя бедовая под дверью вошкается. Пожитки к себе прижимает.
Говорю как могу по-дружески:
– Пошли, покажу, где души.
Довел, значится, и стою. И она стоит. Смотрит как чумная. Я этого не понял, естественно. Взгляда такого! Ей еще что-то нужно? Так я же не телепат! Тебе надо – скажи.
И сам говорю:
– Хоть берет сними! Или ты в нем мыться будешь?
А она как глазами сверкнет. Ух! Там еще и характер, оказывается, остался. С виду воробей, а в душе орел, так, что ли?
Потом еще дверью ка-а-ак даст! Чуть нос мне не оттяпала, фурия!
Или это у нее вместо спасибо – так?
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я не буду об этом говорить. И даже думать не буду.
Но как не вспоминать – никак не придумаю. Простыня-то мокрая. Я и влево от нее, и вправо, а все равно его лицо вижу. Когда он понял, что я надудонила!
Странно так. Я сразу бабушку услышала. Как она говорит: друг познается в беде.
Конечно, он мне не друг никакой. Противный – так да. Рожи свои дурацкие корчит.
А простыню я завтра выброшу. Скажу, что он забрал. Пусть его ругают.
ПЕТРОВИЧ
Ну и денек. А ночка еще хлеще. Голик, зараза, весь блок отравил. Хоть противогаз надевай, ну честное слово!
Так я еще и про некоторых все время думал. Какое у нее было лицо… Без всякой защиты!
Вот эта мысль мне до сих пор покоя не дает. Что лицо – оно и как маска бывает. С виду старуха старухой, а под кожей, оказывается, дитя сидит. И плачет.
А если еще как эта – без слез, – тогда вообще удавиться можно. Я хоть и топтаный башмак, но от такого вида даже у меня в носу защипало.
Надо завтра простыню забрать. Чтобы ей ничего такого не напоминала. Отдам прачи?хе – пусть обработает. Она у нас женщина подготовленная, и не такое стирала. В младшей вон тоже – через одного писаются.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я еще не сплю. А уже скоро вставать пора – небо за окном почти белое. Хорошо, простынь подсохла, не так противно лежать. Можно подумать о чем-нибудь приятном.
Я лежу и думаю о доче. Как она там? Когда мы снова увидимся?
Завтра спрошу у него. Вдруг он знает?
Но тогда придется простынь оставить. Чтобы его не злить.
Или сделаю так: сначала спрошу, потом выброшу.
ПЕТРОВИЧ
Бедлам! Мымра эта простыню куда-то дела и утверждает, что я сам взял. А как я мог взять, если я за ней только шел как раз? А?
Я сначала даже не поверил. Там же глаза – грусть-печаль! Как у последней крокодилихи в природе. Я посмотрел и думаю: не-е-ет. Разве она станет врать? Уже мимолетом засомневался, не съехал ли я, случаем, с автострады.
Ну! Тут, знаете ли, у любого может крыша поехать.
Потом еще раз мысленно взвесил все, успокоился. Я точно знаю, что не брал! Значит, она – врунья захудалая.
– Ты куда, – говорю, – простыню дела?
Спокойно так, но с угрозой. Я ей, конечно, ничего не сделаю, зато вот прачиха – Егорна которая – точно всю душу вынет. Не ей, так мне. Мы же теперь в одной связке и я вроде как главный, разу этой мозги набекрень.
И что? Ничего! Сидит как ни в чем не бывало. Голову свою дырявую через берет шкрябает.
Я постоял-постоял и пошел, плюнув три раза. Нашли лысого! Что я, в клоуны нанимался – всяких душевнобольных развлекать?
Пусть сидит и чешется в гордом одиночестве. Если ей так надо!
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я на обед не пойду. Здесь останусь.
Вот умру от голода, будет тогда знать!
ПЕТРОВИЧ
Голик сказал, что я не прав. Мол, зря я так на нее накинулся.
Ну, положим, ничего такого я не сказал! Но если задуматься… Человек когда психованный, ему и правда много не надо. Достаточно зыркнуть один раз.
– Эх, Петрович, Петрович, – подначивал меня Голик, пока мы тянулись в столовую. – Ничего-то ты в женщинах не понимаешь!
