скачать книгу бесплатно
– На! И не подходи ко мне больше!
Будто я заразная!
– Сам не подходи, – я машу на него беретом. – А то хуже будет!
Он не идет. Снова в небо смотрит.
– Наградил господь соседством, – шепчет ему обиженно. – Это же дура дурой какая-то.
– Не ябедничай, – я корчу рожу. – Небо таких не любит.
– Небо всяких любит, – отвечает он спокойно, – Оно милосердное.
«А вдруг правда?» – думаю я. Но не верю.
Я всем не верю. Даже себе.
ПЕТРОВИЧ
– Так что ты решил? – спросил меня за ужином Голик.
Я в него прямо плюнуть хотел! Но потом вижу – и правда интересуется.
– А что я могу решить, – ворчу, – когда за меня уже всё решили.
– Ну-у-у, не зна-а-аю, – тянет он. – Сходи к директору, скажи, что ты не согласен. Он же тоже человек. Должен понять.
Голенький за ужином почему-то всегда особенно участливый. Есть у меня подозрение, что нам в гуляш какую-то байду подсыпают. Вот он и добреет, это барахло потрепанное.
– Без тебя обойдусь, – говорю. – Нашелся тут советчик.
– Ну и сиди молчи тогда! – огрызается Голик. – Чего раскудахтался?!
– Ты сам сиди! – вскидываюсь я. – Пока не схлопотал по загривку.
– А ну стихли оба! – Серафимовна привычно грозит нам из своего угла. Надо бы ей табличку смастерить «Эмир-базар». Над головой повесить. Чтобы все непосвященные знали, с кем дело имеют.
– Ты фасоль-то будешь? – примирительно буркает Голенький. И намою тарелку такими глазами смотрит, как будто его не кормили лет сто. Ха-ха! Сам-то вон какую морду разъел на буржуйских харчах.
– Не буду, – говорю. – На, давись! Будешь потом на весь блок вонять.
– Вот что ты за человек такой, а? – Голик хватает вилку и чуть ли не носом тюкается в эту фасоль. – Что ни слово, то мусор.
– Да-да, жри давай и не заговаривайся! – подбадриваю я.
– Не рот, а сточная канава какая-то, – никак не успокаивается Голик. – Что за человек?!
Треснуть ему, что ли?
– А я не человек, – говорю, – Ты сам знаешь.
– Знаю-знаю, – он смачно похрюкивает. Это уже от удовольствия!
«Вот же чухло», – беззлобно думаю я. Ну правда, вылитый хрюша!
– Все, пошли! – Голик со вздохом отставляет от себя пустую посудину, попутно дожевывая. – В актовом зале собираемся.
Я отмахиваюсь:
– С какого такого вдруг?
– Сейчас директор выступать будет, – Голик дергает меня за рукав, – Расскажет про этих – наших. Подселенцев!
– Ты иди, а я тут посижу, – отнекиваюсь я, – Устал чего-то.
– Отчего ты устал, дядя? – он с силой тащит меня за рукав. – Пошли, кому говорю! Пока Серафимовна тебя под зад ногой не выпроводила.
А вот это и правда угроза! Там же не нога, а чугун!
Мы как-то с Казбеком повадились у Серафимовны яблоки из кладовой тягать. И вот однажды она нас таки прищучила. Казбек – чечен этот ушлый – сразу смылся. А мне по самую макушку влетело и до самого низа дошло. Задница до сих пор горит, как вспомню. Серафимовна, видно, в прошлой жизни футболистом была. В высшей лиге за каких-нибудь комитаджей играла!
Но она и сейчас ого-го! Наш главный центрфорвард, можно сказать. Во всем этом дурдоме.
– Так ты идешь или нет? – дохнул на меня чесноком Голенький. Вот же мерзость какая.
– Иду, – говорю и высмаркиваюсь. – А ты бы хоть иногда зубы чистил. Или жвачку погрыз, раз своими силами не справляешься.
– Ну а я что, – он виновато разводит руками. – Я, что ли, виноват, да? Или повар, который чеснок положил?
Повар! Как будто он не знает, что его Клавдией зовут… Мурло!
– Пошли уж, – беру его под локоть. – Не распинайся.
– Ну а что ты сам начинаешь? – продолжает возмущаться Голик. Но идет в ногу. Куда денется.
Вот так мы и живем.
– Дорогие мои! Родные! – восторженно начинает директор.
«Понятно, – думаю я. – На этом можно уже и кончать».
– Сегодня в нашем доме удивительное… я бы даже сказал – знаменательное событие! – повышает децибелы директор, чтобы перекрыть общий рев.
«Давай-давай, старайся! – я закатываю глаза. – Мы все внимание, дорогой ты наш Лох Валерьевич!»
Потом гляжу, а другие-то, оказывается, и правда внемлют! Смотрят на него и орут. Кто-то еще и слушает.
Долбачье…
– Благодаря нашему любимому партнеру, другу и спонсору, – продолжает чирикать директор, заискивающе поглядывая на лысого, – мы можем открыто и торжественно заявить: начало положено!
«Начало конца», – думаю я с назревающей тоской.
– Ты чего? – толкает меня в бок Голик. – Слушай давай!
– Да… – я усиленно моргаю. – Зевота напала.
– Думаешь, зря они это? – Голик нервно мнет колено.
Я изображаю недопонимание.
– Что – это?
– Что-что! – психует Голенький и разводит, как бог, руками. – Затеяли это все. Совместножительство.
– Я с этой жить не буду! Сказал же.
– Не будешь? – голосу Голика начинает отдавать писком.
Конечно буду. А куда я денусь? Не назад же мне возвращаться.
Но Голику все равно не признаюсь. Пусть попереживает. Мог бы и поменяться вообще!
Я же с ним обедом меняюсь, когда перченое дают.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Комната хорошая. Со шкафом. А я волновалась – какая будет. Думала, хуже моей.
Но эта почти такая же. Только вместо берез на картине ели.
Смешно даже. Картина в том же углу висит. В правом. Я сижу и смотрю на нее, как будто между нами магнит. Что-то пытаюсь понять. Про нас и про них. Получается, мы одинаковые?
Вот их дом. А там наш. С картинами в правом углу.
Здесь и обои как у нас пахнут. Совсем одинаково. Я три раза понюхала, чтобы понять. И догадалась!
Картины – это просто игра такая.
ПЕТРОВИЧ
Совместножительство! Нет, Голику и правда книгу пора писать. Такое придумать!
Хотя – а как еще это назвать?
Я бы маразмом назвал. Старых и малых под одной крышей селить – это только идиоты могли такое придумать. Совместножительство. Тьфу ты!
Я Голику сказал: ты давай поплачь еще! На эти его лобызания.
Он как узнал, что я остаюсь, – сразу кинулся. Не с утеса хотя бы, и то хорошо. Обниматься!
Вот я и сказал про «поплачь». Что я, баба, что ли, – с мужиками обниматься?! Ну хлопнул его по плечу раз-другой. А то еще и правда заплачет.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Лидочка говорит, что в моем возрасте нельзя всё держать в себе. Нужно иногда плакать.
Но я не могу. Я хочу, а слез нет.
Николаева из второй ревет, как динозавриха, у которой детеныша отобрали. Несправедливо, да? Это же у меня дочу отобрали, а ревет почему-то она. Может, меня подменяет?
Я села на кровать и молчу. Думаю: ну зареви уже! Может, продышишься.
Я давно не дышу. Вдох еще могу, а назад, чтобы выдохнуть, не получается. Хожу как кит – воздуха в пузо набравшись. Лидочка даже испугалась раз. Всполошилась, что у меня… брюшная грыжа! А врач послушал и сказал – «неваренье».
Я сразу нашего Барса вспомнила. Как он харкал костями. Мама ему острого даст, а он потом всю ночь жалуется. А бабушка маму ругает. Говорит: вот, пожалуйста. Теперь у него из-за тебя… вот это. Неваренье!
Бабушка старая была. Забывала всё. Как я сейчас.
Но ее я никогда не забуду.
Может, все и правда так, как врач сказал.
Что у меня эта жизнь никак вареньем не становится.
ПЕТРОВИЧ
У Голика опять несварение. Конечно, так жрать! Еще и фасоль.
Пошел к медсестре за углем и эту – страхоидолшу – встретил. Говорю, ты бы хоть в помещении шапку снимала. Неприлично это – в шапке среди людей ходить!
А она сразу в штыки!
– Не шапку, а берет!
Противным таким голоском. Как будто это у нее несварение, а не у Голика. Ну честное слово!
Я плюнул и дальше пошел. Пусть ходит где хочет.
А она мне в спину:
– Ты не знаешь, где здесь туалет?
Не знаю? Я здесь живу вообще-то!
Говорю – не так чтобы зло:
– Там, где буква Ж нарисована. Ты читать умеешь?
